yet the words that spilled out my mouth spell ‘I need you now’ I try to push them down but they keep seepin' out
Хакон снова замахивается и выпинывает с крыши крупный кусок черепицы. Эйден сидит спиной к его истерике и безучастно щурится на закат. — Сам виноват. Тот либо не слышит, либо не хочет отвечать. — Пиз, — летит черепица, — Дец. Эйден, в общем-то, согласен, но злорадствовать это не мешает. — В следующий раз, когда будешь обвинять кого-то в убийстве, сначала убедись, что он там был. Барни трудно не заметить. О своём присутствии он всегда сообщает, нередко матом. В ту ночь жители квартирок на окраине Хаундфилда наслушались и хорошо его запомнили. — А всё-таки удивительно! — Эйден с наслаждением потягивается, — Твой гениальный план… упёрся в такую глупую деталь. Пока Хакон убивал Лукаса, Барни потрошил тёмные зоны на другом конце города. Вернулся под утро. Показатели всех свидетелей сошлись: на Базаре в момент убийства его даже близко не было и быть не могло. «С Барни… сняты обвинения». Айтор, храни его все боги, какие ещё остались, злоупотребил полномочиями и отпускать невиновного пока не стал. Из личной неприязни и ради Эйдена. Если бы Хакон в тот момент не был так занят паникой, то явно не оценил бы этот жест, и то, как искренне и тепло Эйден ответил миротворцу «Спасибо». И как язвительно звучит сейчас. — Кто бы мог подумать: люди-то, оказывается, замечают, что происходит вокруг. И даже запоминают лица! Эйден оборачивается и ждёт, пока на него наконец-то обратят внимание. Хакон запоздало тормозит и хмуро смотрит, но куда-то сквозь него, в своё невесёлое будущее. — Зря кожу подкидывал, да? Тот фокусируется на лице и фыркает. — Заткнись. До трясучки в руках хочется либо спустить с крыши, либо перестать уже притворяться. Перековать весь свой страх, злость и досаду в эмоции иного порядка. Забыть про Барни, Лукаса, миротворцев, сосредоточиться лишь на чужом пульсе под пальцами. Всё равно скоро умирать. Хакон, видимо, выглядит настолько загруженным, что Эйден снижает обороты. — Найди им другого подозреваемого. Тот скорбно качает головой и наконец усаживается рядом. С таким мучительным вздохом, будто резко постарел ещё лет на сорок. — Закончились. К затылку Хакона теперь плотно прижаты сразу два ледяных дула: и миротворцев, и базарцев во главе с Барни, который, конечно, захочет мстить. С затылком Эйдена дела обстоят так же, потому что несколько дней назад он пожал Хакону руку и сказал «Я Эйден». — Тебя могут вычислить? Хакон усердно трёт лицо. — Не знаю. Я уже ни в чём не уверен. Скорее нет, чем… Нет. Я не знаю. Надеюсь, нет. Он надолго замолкает и тоскливо смотрит, как солнце подмигивает им бликом в последний раз и окончательно уползает за дома, будто навсегда. Улицы внизу как по команде начинают шипеть и урчать голосами заражённых. Становится тревожно и как-то одиноко. — Как думаешь, кто убьёт нас раньше? — Я — тебя, — тут же отвечает Эйден, — За то, что испортил мне жизнь. — Хочешь, испорчу ещё больше? — Что, прямо здесь? Хакон тут же спотыкается о свои мысли, но продолжает куда-то указывать. На крыше через пару домов от них горит костёр и уф-лампы: небольшой лагерь, четыре человека крепкого и не очень умного вида, по одежде — базарцы. Эйдену кажется, что они отворачиваются, когда он смотрит на них слишком долго. — Люди Барни. Видел их уже несколько раз за сегодня. Так себе шпионы. — Что им нужно? — Иди спроси. Явно ничего хорошего, — Хакон ёжится, — Само их присутствие делает из меня параноика.***
Банда Барни была неприятной, но не единственной проблемой. Был ещё Эйден. Честный, святой, благородный Эйден, который за всю свою двадцатилетнюю жизнь ни разу никого не убил и не подставил. Отвратительнейшая ложь, конечно. Но на Хакона он смотрел именно так. «Я тебя не сдам», — это до того, как всё вывернулось наизнанку. А теперь? Эйден недоволен. У Хакона хватает мозгов и такта, чтобы это понять. Поступки одного связывают руки обоим, заставляют скрываться, бояться, лгать, лгать, лгать: как незнакомым, так и близким. Смотреть Айтору в глаза становится невыносимо, и Эйден начинает избегать миротворцев так отчаянно, что командир воспринимает это на свой счёт. Гордо, по-военному молчит и причин не выясняет, так и застревает горьким несправедливым комком в горле. Эйден раз за разом выбирает Хакона и проигрывает. На ещё чувствительные, незажившие обиды наслаиваются только новые, и когда-нибудь это всё неизбежно взорвётся. Хакон осознаёт это, когда Эйден бинтует ему свежие раны всё туже и грубее, нарочно больно, раздосадованный всей этой ситуацией и своей ролью в ней. Хотя сам же разорался и не пустил Хакона к лекарям: куда, с такой-то уликой от Лазаря на теле. Распространено мнение, что пилигримы принимают извинения наличными. У Хакона есть идея получше. Или похуже. Военный склад, переоборудованный под нужды ВГМ, ныне стоит бесполезный, разворованный и изрисованный членами. Одинаковые, как солдатики, стеллажи давно повыпадали из строя, покосились, разлеглись на полу и теперь мешают ходить. По бетонным стенам расползается плесень и разводы то ли сырости, то ли откровенно мочи. — От нуля до двух, думаю. — Чего? — не понимает Эйден. — Ингибиторов. — В смысле «от нуля»? В Чёрный понедельник бомбардировки пробили крышу и часть стены. Запёкшаяся в химикатах брешь пропускает достаточно света, чтобы кусаки не считали себя здесь полноправными хозяевами. По крайней мере, на основном этаже. — А мы, конечно же, туда? — скорее утверждает, чем спрашивает Эйден, и указывает на мрачный лестничный пролёт, ведущий на не менее мрачные нижние уровни. — Не знаю, — честно отвечает Хакон, — Надеюсь, нет. Но нам в последнее время не везёт. — Не нам. Тебе. Сложно искать то, чего может и не быть. Эйден бы хотел чувствовать ингибиторы на расстоянии, чтобы где-то перед глазами появлялся значок и количество метров, но так не бывает. Если кто-то и обладает чутьём, то это Хакон. И чутьё начинает подсказывать, что ничего здесь нет. — Темнеет. Эйден сдаётся, подтягивает себя на край упавшего стеллажа и оттуда наблюдает, как Хакон наугад вскрывает оставшиеся контейнеры: то отмычкой, то пинком; неудобно сгибается над каждым и дотошно высвечивает фонариком содержимое. Даже просто глядя на него, Эйден готов вырубиться от усталости прямо на неудобных железных перекладинах. — Пошли уже. Тот с кратким выдохом распрямляется и краем ладони откидывает пряди со лба. Сомнительно косится в сторону лестницы. Эйден прослеживает взгляд и морщится. — Да не туда. Обратно. Хуй с ними. — Как же? Я вроде пытаюсь… — Хакон долго перекатывает в голове непривычное слово, — Извиниться. — Неправда. Если бы хотел, сделал бы это раньше. И если бы умел. Хакон кивает, ничуть не смущённый. — Хорошо. Задобрить. Подкупить. Эйден сидит на покосившихся железках посреди тёмного склада почти так же, как тогда, на несчастном столе у Сары и Яны — кажется, это было в прошлой жизни. Слишком уязвимо, хрупко, не дотягиваясь ступнями до земли. Он чуть клонит корпус вперёд и упирается ладонями в металл близко по бокам, отчего плечи несерьёзно торчат вверх. И смотрит. Хакон не может объяснить, что с этим не так, но это не Эйден. Не тот, который отрубает людям конечности. — Это можно сделать и без ингибиторов. Он снова чего-то ждёт. Хакон так сильно пытается расшифровать, что у него начинает кружиться голова и нездорово вспыхивает в солнечном сплетении. На всякий случай он проверяет биомаркер. Пока зелёный. А снаружи уже темно. Внутри тоже темно, но стены дают иллюзию безопасности — они созданы человеком. А снаружи живёт голое поле и воет тревожный ветер. Шелестит колосками, разносит крики заражённых, треплет на них лохмотья. — Хакон, — напоминает о себе Эйден, — Приём. Хакон смотрит в дыру в стене как в окно, лишь бы не на Эйдена. И почти с облегчением замечает вдалеке уже знакомые четыре силуэта. Силуэты их пока не видят, но явно направляются на склад. — Похоже, — хмыкает Хакон, — Нам всё-таки вниз. Подземный этаж разделён на коробки-кабинеты, отчего кажется в два раза меньше и теснее. Редкие кусаки спят чутким сном, и Эйден держит топор наготове. Под его прикрытием Хакон толкает все двери подряд и выискивает хоть один рабочий генератор. — Почему мы вообще прячемся? — глухо бубнит за спиной Эйден. — Мы не прячемся. Мы усложняем им задачу. — Пока что мы усложняем всё только себе. Если бы не этот ебучий философ, Хакон бы вообще здесь не оказался. Эйден, вероятно, думает так же, но про него. Дряхлый генератор и пару ламп они находят в архиве. По крайней мере, именно об этом говорят косые стеллажи, по горло забитые отсыревшими папками. Всё, что не уместилось на полках, теперь путается под ногами в многоэтажных картонных коробках: кажется, их здесь даже больше, чем стеллажей, и уж точно больше, чем воздуха. Часть бумаг вовсе валяется на полу, смешиваясь с грязью и мусором. Пока Эйден возится с генератором, Хакон прислушивается к коридору и на всякий случай прикрывает дверь. Становится ещё душнее. Лампы трещат и нехотя зажигаются. Эйден в ожидании пялится на Хакона. — И? Что дальше? Будем сидеть здесь всю ночь? — Есть предложение получше? — Выйти и напинать им уже. Хакон обходит крохотную комнату, но почти сразу же упирается в стену и возвращается. — Можно. Но если Барни в чём-то нас подозревает, — под недовольным взглядом он тут же исправляется, — Меня. То любая агрессия на его недоделанных шпионов будет выглядеть… Плохо будет выглядеть. — А не насрать ли на Барни? Теснота полуподвального помещения нервирует Эйдена. Путает мысли, меняет местами чувства, выворачивает наизнанку реакции. Хакон с опаской косится. Если Эйден когда-либо хотел его убить, здесь это сделать проще всего. — Лучше не рисковать. Пилигрим кивает, даже если не согласен. Это вообще не его забота и не его решения. Смирившись со своей участью, он просто швыряет какие-то бумаги на пол и садится в кружок фиолетового света. Укладывает затылок на стену. — Подождём немного, — примирительно просит Хакон, — Не думаю, что они полезут сюда. И, не веря своим же словам, продолжает стоять на посту у двери. Эйден отворачивается и скучающе водит пальцами по корешкам папок. «Немного» — это сколько? Что можно успеть за «немного»? — Хакон, я… Тот предупредительно вскидывает руку, но Эйден замолкает и сам, потому что не глухой. Мирное сопение кусак нарушается посторонними шагами. Неаккуратными, шумными, едва на грани дозволенного, чтобы не перебудить всех монстров этажа. К шагам добавляются шипящие друг на друга голоса, которые явно не рады здесь находиться. — Да нет их тут. — Тогда где? — В пизде. Гости нерешительно останавливаются. Лезть глубже в тёмную зону им вообще не хочется. — Айда обратно уже. И вдруг всё ухает вниз, затем сразу же наверх, и забивает тревожной пульсацией уши. — Эй. Там свет? Хакон беззвучно выругивается и спешно шарит глазами по мелкому помещению, будто в каком-то из документов спрятан ответ, как выбираться из такой ситуации. Эйден поднимается с места и просто как можно более язвительно пялится ему в лицо. Шаги слышны уже совсем отчётливо. Либо сейчас, либо кровопролитие. Хакон хватает Эйдена и резво выпинывает его и себя в противоположный конец кабинета, вглубь стеллажей и подальше от света. Хватает всего секунды, чтобы наспех втиснуться между башенок из коробок в самый угол, неудобно запереться в крошечном квадратике, где с трудом вместится и один. Едва Хакон успевает перегнуться через Эйдена и придвинуть на них стеллаж, как дверь открывается. Отряд заходит с оружием наготове, но нерешительно. Сквозь крошечный просвет между папками Эйден видит лишь другие стеллажи и одну лампу. Если чуть подвинуться, получится разглядеть больше. Только двигаться некуда. Спереди полки, слева бетонная стена, сзади Хакон, справа почему-то тоже. Тот вбежал вторым и сразу оказался в менее выгодном положении: теперь вынужден стоять как-то боком, неудобно распределив вес в ногах и уперевшись одной рукой в стену мимо Эйдена, иначе столкнёт либо его, либо коробки. — Не понял вообще, — сплёвывает кто-то из банды. Шпионы так и топчутся возле ламп, как игрушки на батарейках: два шага туда, два обратно, но не более того. — Ну, они тут были, — предполагает, видимо, самый умный, — Или не они. — Или не тут, — язвит другой, — Дальше-то чё? Эйден повторяет попытку подвинуться и морщится от крепко впившихся в предплечье пальцев. За стенами глухо, монотонно шуршат заражённые, но здесь всё ещё слишком тихо, а под ногами проклятые архивные бумажки. Любой шаг будет заметен, даже таким идиотам, как ребята Барни. — Иди-ка сбегай по-молодецки, — командует кто-то главный, а сам грузно усаживается на пол в свет ламп, — Проверь другие кабинеты на всякий. — Почему я? — Потому что я так сказал. Хакон беззвучно хмыкает. От неожиданного прикосновения дыхания к своей шее Эйден вздрагивает. Чересчур отчётливо, словно обжёгся. Хакон удивлённо косится на него, хоть и видит перед собой лишь затылок и часть щеки. И будто только сейчас осознаёт, насколько близко они стоят. Чёрт. Лучше бы не осознавал. При других обстоятельствах порадовался бы. Да и при текущих тоже: совсем немножко. Но Хакон в первую очередь джентльмен, и лишь затем идиот, поэтому перебирает пальцами по бетону и тщетно пытается отклонить себя хоть на сантиметр дальше. Не помогает, если не делает хуже. Любое движение ощущается болезненно остро, будто одежда обзавелась нервными окончаниями: оголёнными, торчащими наружу, считывающими каждый шорох ткани. А ведь не раз мечтал об этом. Чтобы вот так, близко-близко, запереть собой, отрезать пути к отступлению, влезть за все границы и посмотреть, что же там. А там прерывистое дыхание и едва уловимые металл и лаванда, которых Хакон бы сейчас предпочёл не чувствовать. — Может, ну их? Скажем, что сбежали. Снова. Трое наслаждаются внеплановым привалом молча и лишь изредка перекидываются ленивыми фразами. Кто-то чешет спину. — Да я грю, надо было сразу хватать, ещё тогда, да по башке. И пусть признаётся. Или второго. — Сказали нельзя убивать. — Никто и не говорит про убивать. — Ничё. Когда-нибудь проколятся. А мы будем рядом. Эйден, кажется, не дышит уже минут пять. Пытается спрятаться, только не от людей Барни, а от Хакона за спиной. За спиной, слева, справа, будто везде. Слишком много. Куда ни повернись, там будет Хакон или какая-то его часть. Как кошмар при высокой температуре. Неосторожная случайная притирка, просто чтобы перенести вес с затёкшей ноги на другую, и Эйден тут же неудобно выкручивает руку и ладонью беспокойно выискивает Хакона за спиной, что переводится как «Стой, сука, на месте и не двигайся». Тот послушно замирает, но ладонь всё равно остаётся где-то на бедре как предупреждение. На случай, если Хакон снова решит буянить. Хотя он ещё даже не начинал. Эйден дотошно вылавливает каждое малейшее движение и сразу давит пальцами. Идеальный Хакон в его представлении — полностью залитый бетоном. Если тот не будет двигаться и, желательно, дышать, то будет гораздо легче представить, что его тут нет. «Душнила», — думает Хакон. А затем поднимает взгляд на лицо (затылок) пилигрима и резко перестаёт думать вообще. Свет от ламп сюда почти не дотягивается, оттенки едва держатся на грани полной черноты, но даже в полутьме заметно, насколько сильно у Эйдена горят уши. Особенно, если стоять достаточно близко, например, вплотную. Хакон пялится на это открытие так отчаянно, что Эйден чувствует и поджимает плечи. Пойман. Вот так глупо и на ровном месте. Душно, неудобно и очень тесно. Было до этого. Теперь невыносимо неустойчиво. Шевельнись — и всё рассыпется, разлетится на атомы и кто знает, во что пересоберётся. Хакон пытается вытянуться и разглядеть это новое незнакомое лицо, но Эйден сразу же резко отворачивается. Кажется, прикусывает губу. Интересно. И хочется. Нет, не просто хочется — надо. Крайне острая необходимость что-нибудь натворить, пока он такой. Эйден пялится в стену, далеко отвернув голову, но продолжает следить за Хаконом каждой клеткой тела. А тот, повинуясь демонам, останавливает взгляд на том, что к нему ближе всего: на открытом изгибе шеи, где уже стыдливо расползаются неровные красные пятна. И… легонько дует. Всего лишь. Эйден едва успевает зажать себе рот. То ли всхлип, то ли стон застревает в испуганно взметнувшихся лёгких. Пальцы на бедре давят до синяков и долго не отпускают, застывают как каменные. Не убирая руки от лица, Эйден совсем прячется в плечах и опускает голову: кажется, и сам не ожидал от себя такой реакции. Хакон не ожидал точно. Всё серьёзно. Серьёзно плохо. Масштаб пиздеца наконец-то раскрывается перед ним полностью. Эйден не просто слегка смущён неловкой ситуацией, а тихо слетает там с ума в геометрической прогрессии. Потому что накрутил сам себя мыслями о том, как бы не накрутить себя. Вот и докрутил. Хакону даже не пришлось ничего делать. В крошечном промежутке между ними намагничивается уже не смущение. Другое. Хакон жадно хватается за это чувство и не может надышаться. Грозный пилигрим сейчас, перед ним, из-за него — абсолютно беспомощен. Это осознание прилетает ему прямиком в низ живота и попадает в цель. Цель предательски дёргается. — Эй, ты там жив? Точно. Они здесь всё ещё не одни. И, вообще-то, всё ещё прячутся. — Нет, — ехидно отвечает рация. — Давай обратно. Мы уходим. Это бесполезно. Трое лениво поднимаются, бряцают оружием и встряхивают затёкшими конечностями. Хакон не может определить, чего он хочет больше: чтобы они ушли побыстрее или задержались ещё. В первую очередь он хочет, чтобы Эйден прекратил ёрзать. Да, возможно, он сейчас невольно касается его не тем, чем должен и не там, где должен, но это точно не его вина: они оба лишь жертвы обстоятельств. Пилигрим вообще мог не заметить или вежливо сделать вид, что не заметил, а теперь своими попытками увернуться делает всё необратимо хуже. И не поймёшь, по наивности или нарочно. В какой-то момент Хакон не выдерживает и, едва не зашипев вслух, крепко хватает пилигрима за пояс и фиксирует на месте. Тот рвано выдыхает, но слушается. Всё. Теперь надо просто переждать ещё немного. И уже потом решать, что со всем этим делать. «Молодой» возвращается недовольный, но невредимый. С пустыми руками, конечно, но кажется, что шпионов неудача не особо расстраивает. Главный ещё раз бегло осматривается, хватает на память пару чистых бумаг («подтереться») и отключает лампы. Подзастряв в дверях, отряд наконец-то уходит. По коридору ещё долго шелестит эхо шагов, но Эйден не слышит из-за гулкой пульсации в ушах и будто во всём теле сразу. Уже можно выдохнуть, что Хакон и делает, но ради безопасности остаётся на месте и выжидает ещё несколько секунд, которые тянутся неоправданно долго. Ослабевший в коленях Эйден использует эту паузу, чтобы устало прикрыть глаза и хоть немного прийти в себя. Угол слишком тесный для такой концентрации эмоций. Когда Хакон наконец шевелится и начинает осторожно выбираться мимо коробок наружу, Эйден дёргается ему наперерез. Пролезает первым: как-то неудобно, всегда строго спиной к Хакону и неожиданно резво для человека, который только что не мог стоять. — Я, — после долгой тишины его голос хрипит и скачет по громкости, будто Эйден разучился им пользоваться, — Пойду проверю. Ушли ли. Договаривает он это уже у двери и исчезает прежде, чем Хакон успевает хоть что-то сообразить. Догнать не успеет, да и не пытается. Всё равно ему сейчас тоже надо побыть одному.