he moves like a movie scene and I can't seem to catch him under my sleeve and it haunts me
Хакон уже не вспомнит, в какой именно момент это началось. Возможно, сам виноват, и вообще, так ему и надо. Лоан бы точно процедила сквозь зубы, что он это заслужил. И, скорее всего, утащила бы парнишку от него подальше, пока не поздно. Пилигрим оказался быстр не только ногами, но и башкой, а ещё непростительно остёр на язык. Хаконовскую игру, как и крайне ублюдскую манеру общения, раскусил почти сразу. А новичкам, как известно, везёт. Или это просто Хакону уж очень не везёт. Не везёт хотеть не тех. — Чёрт, я становлюсь слишком сентиментальным. Последний раз я о ком-то так переживал, только когда ещё был женат. — Спасибо, но замуж я не собираюсь. Да тебя никто и не зовёт, дурака кусок, — про себя хмыкает Хакон. Пока что. — Опять загрузили делами бедняжку? — Не скучай, ещё до заката я буду целиком в твоём распоряжении. Эйден был крепко, опасно натянутой струной: играется хорошо и звонко, но когда-нибудь обязательно отстрельнёт в глаз. Глаза Хакону пока ещё нужны. Хотя бы для того, чтобы лично видеть ими, как гнётся и вытягивается молодое тело, когда Эйден с коротким вздохом прохрустывает спиной, заявившись у него на пороге. — Утомился? — Смотря что ты хочешь предложить. — Я тебя вообще не звал. Ты сам пришёл. — Ага, да. Иногда Хакон придумывал совсем уж отчаянно бестолковые предлоги. Например, передвинуть стол. — Ты серьёзно? Настоящее кощунство — растрачивать пилигримью силушку вот так. Айтор за это точно повесит на Хакона какое-нибудь особо тяжкое преступление. — Погода не жалует мои старые суставы. Откровенное враньё, очевидное для всех присутствующих. Но не зря же пришёл. — Что мне за это будет? Эйден ведёт пальцами по шершавой деревянной поверхности, а Хакон пытается представить, как сильно бы скрипел этот стол, если… Если. — Это всего лишь стол. — Так двигай сам. — Будут мои искренние благодарности, — исправляется Хакон, прижимая ладонь к груди, — И преданность до конца дней. — Первое возьму, во втором очень сомневаюсь. Стол долго гуляет от одной стены к другой и рискует так и полететь напрямик в Хакона, который тянет время слишком уж нагло. — Определись, блять. — Здесь. Стол приземляется на пол, задница Эйдена приземляется на стол. И ждёт. — Ну? — Что? — рассеянно отзывается Хакон, — А. Спасибо. — Пожалуйста. И пялится прямо в глаза, чертила. Хакон закономерно пялится в ответ. Светлые. Очень. Что-то типа серого, но надо разглядеть поближе. — Это... всё? Не заметно, чтобы Эйден сильно торопился уходить. Но ещё секунда — и у Хакона взорвётся голова. — Пока да. Но ты мне ещё понадобишься. — Не сомневаюсь. Потом придётся как-то объяснять Саре и Яне, с чего вдруг у них стол не на том месте. А потому что у Хакона мозги не на том месте.***
И мозги, и внимание, и всё остальное хаконовское сейчас сгущалось вокруг одного конкретного чужака, который пришёл (приполз) из-за стен и словно пробил в душном Вилледоре форточку. Все посходили с ума. Парень был настолько пропитан диким и неуправляемым духом пустошей, что одним только своим присутствием пошатнул всю экосистему города. Слишком уж концентрированная свобода. Неподготовленные травились. А Хакон умудрился подсесть. Что-то там внутри нащупалось, совпало, соединились нужные кусочки пазла и законтачились провода. И теперь уже не поймёшь, к океану он хочет с пилигримом или с Эйденом. Но парнишка исправно держит дистанцию, да так ювелирно, будто всю жизнь только и делал, что бегал от заражённых и французов. Слишком близко, чтобы нормально дышалось, но ещё слишком далеко, чтобы разглядеть, какого цвета всё-таки глаза и какие слова можно собрать из всех шрамов на теле. — Тебе удаляли аппендицит? — Что? Весь шитый-перешитый на лабораторном столе, Эйден в какой-то момент перестал запоминать, что ему там вырезают, а что добавляют. — Аппендицит. — Я не знаю, что это. — Вот тут шрам. Я бы показал, но мы ещё не настолько близко знакомы. — Досадно. Когда-нибудь Хакон добьётся хотя бы лёгкого порозовения пилигримовских ушек. Когда-нибудь. Для этого просто нужно больше фантазии и времени. С первым у Хакона проблем нет, а вот второе скоро уйдёт в минус. Миротворцы ведь узнают, кто убил их командира. Обязательно узнают. И тогда уже никаких океанов и эйденов с жёсткими от солёной воды волосами и красным облезающим носом. Только суд, петля и вечный позор. И разочарование на лицах всех, кого он в этом городе хоть сколько-нибудь любил. В Старом Вилледоре узко, тесно и слишком заметно, а слова распространяются со скоростью одна сплетня в секунду. В центре затеряться проще. Как же хорошо и гладко совпало, что Эйдену тоже туда. Пилигрим спешит чуть меньше, чем Хакон. Оно и понятно, ему не умирать. Он вообще не в курсе. Бегает себе по поручениям Айтора и ищет убийцу Лукаса. Убийца Лукаса бегает вместе с ним и следит, чтобы он не наворотил бед и не испортил всё. — Барни что-то скрывает. — Думаешь? Иногда Эйден так наивно и доверчиво глядит на Хакона, словно если тот скажет, что до Падения небо было зелёным, парень всерьёз задумается. Не поверит, но хотя бы задумается. Хакон ведь просто так пиздеть не будет. — И у него есть мотив. — Ну, может быть. Эйдену, в общем-то, весьма насрать, кто убил Лукаса. — Ты только для этого меня позвал? Обсуждать Барни и его мотивы? Наверное, Хакон совсем обнаглел. Знает ведь, что Эйдену скучно, убийственно скучно, настолько, что неугомонный прибегает раньше, чем Хакон успевает сказать «Приходи». — А ты хочешь заняться чем-то другим? Судя по всему, Эйден хочет выкрутить ему руку. Поэтому Хакон убирает её с плеча так же ловко, как и положил. И обещает себе, что обязательно попробует снова. Когда-нибудь. Через минут пять-десять. О, Хакон умеет не терять время зря. Он бы легко предложил сейчас просто наглотаться какого-нибудь сомнительного пойла с Базара и отвратительно лизаться в дёсна весь вечер. Кто знает, может, Эйден и не отказался бы. Но так неинтересно и нечестно, потому что это игра на двоих, а не только для Хакона. — Есть одна тёмная зона. Почти нетронутая. Составишь компанию? Эйден выглядит разочарованно. Наверное, всё-таки стоило бы набухаться. — А сам? Хакон пожимает плечами. — Ну, если откажешься, то сам. Блефует. Эйден тоже блефует, потому что уже проверяет по карманам запасы антизина. — Только давай не как в прошлый раз. Оказывается, даже Эйден пищит, если что-то из темноты щипает его за бок. Хакон тогда чуть не лишился почки, но это знание того стоило. — Обещаю держать руки при себе. По крайней мере, в опасных зонах.***
По магазинам теперь ходят только ночью и с полным арсеналом оружия, но обычно не ходят. Лишь глупые или храбрые — или Хакон, который ни то ни другое. Вывеска зазывает, как старая проститутка: отчаянно и по-хамски. Когда-то была яркой, но уже давно нет. «Релакс 18+» посреди апокалипсиса вызывает только желание отхаркаться, что Эйден и делает. То ли от смущения, то ли просто захотелось. — Почему-то я думал, что мы идём в электротовары. — Не знаю, почему ты так думал. — Наверное, потому что ты так сказал. Хакон пожимает плечами. — Ты бы иначе не согласился. Можешь подождать здесь. Если стесняешься. Эйден фыркает «с чего это вдруг» и перешагивает через разбитую витрину первым. Хакон лезет за ним. Внутри пахнет сырой землёй и почему-то говном — но это всё равно лучше, чем густая, тяжёлая мешанина сладких духов и клубничной смазки, которой тут воняло до Падения. Хакон запомнил этот запах на всю жизнь. Хоть и был здесь всего один раз, потому что ебаться предпочитает исключительно по любви. Эйден, одеревеневший и неловкий, с трудом отводит взгляд от забытого в углу резинового нечто размером с руку, и более не фокусируется ни на чём. — А... Что мы ищем? — Не нервничай. Я быстро. Хакона почти не слышно из-за грохота, который он создаёт вокруг себя, пока переворачивает помещение вверх дном. — Просто стой тут и будь красивым. И следи, чтобы нас ничего не убило. — Если продолжишь так греметь, я тебе уже вряд ли чем помогу. Тёмные зоны требуют к себе особого, нежного отношения. Одно из главных правил — притворяться, будто тебя тут нет и никогда не было, чтобы не привлекать внимание ни заражённых, ни живых. На дураков правила не распространяются. К ногам Эйдена прилетает парочка порножурналов вместе с насмешливым «На», и Хакон уходит рыскать дальше. — А Айтор в курсе, что ты развращаешь его людей? — Я никого не развращаю, — доносится из соседней комнаты, — Ну, кроме тебя. Эйден делает вид, что не расслышал, и небрежно отодвигает журналы носком, чтобы разглядеть обложки. Много открытой кожи, и примерно столько же кожи искусственной, блестяще-чёрной. Тесно, неудобно, но девушка на обложке выглядит довольной. — И они реально за это платят? — У людей сейчас не так уж много радостей. Побухать да подрочить. — А до апокалипсиса было иначе? Хакон усмехается. — Всё, философ. Я закончил. Стопка у ног Эйдена пополняется ещё несколькими журналами, плакатами и даже календарями. — Набрал товара на месяц вперёд. Говорил же, сюда никто не ходит. Лохи. Хакон опускается на корточки и расшнуровывает рюкзак, чтобы бережно впихнуть туда всё награбленное и голосисечное, хоть и местами уже затёртое, выцветшее и с пятнами неизвестного происхождения. Один из календарей вообще начинается с июня. — Классная, а? Эйден пожимает плечами. — Нормальная. Во весь июнь лежит вылизанная, лощёная блондинка с отвратительно белыми зубами, такая нелепая и чистенькая в нынешнем мире — любимый типаж половины миротворцев. Кроме тех из них, кто предпочитает других миротворцев. — Или тебе нравятся, ну... более накачанные? — Чё? Резкий грохот этажом выше заставляет Хакона вздрогнуть и заткнуться. Блондинка выпадает из рук, и вся стопка сползает набок. Оба застывают, как были. Сверху что-то носится, мощно впечатываясь в стены, что-то тяжёлое и быстрое. Специфичный рык, так не похожий на привычное визжание заражённых, сразу раскрывает личность гостя. Эйден еле шевелит пересохшими губами: — Летун. Хакон осторожно встает и крепко хватает его за локоть. — Не геройствуй. — Не собирался, — тихо бубнит Эйден. Но свободную руку всё равно незаметно кладёт на топор. Хакон водит глазами по потолку и прислушивается. Наверху летун резкими, могучими прыжками пересекает местность и периодически орёт на мебель. — Вот почему сюда никто и не ходит. — Может, он сейчас уйдёт, — шепчет Хакон, — Подождём. Рычание раздаётся ровно над ними. Хакон крепче сжимает локоть и чувствует такую же хватку на своём. — Это потому что ты слишком шумел, — шёпотом замечает Эйден. Хакон искренне оскорбляется. — Я не шумел. Я торопился. Потому что ты, — акцентирует он, — явно хотел побыстрее уйти. — Я хотел уйти, потому что я не долбоеб, Хакон. Весь этот твой цирк с конями мне вообще не… Эйден повышает голос, но тут же затыкается из-за громкого топота. Уже явно не наверху. Рядом. — Ш-ш, — просит Хакон. Тихо стоять на месте — единственное, что защитит от подслеповатого летуна, но лишь до тех пор, пока он не подберётся ближе. Эйден послушно молчит, не двигается и почти не дышит. Решать нужно быстрее, но решает у них обычно Хакон. Даже если эти решения никому не нравятся, включая его самого. — Надо бежать, — он мрачно качает головой, — Мы слишком на виду. От рёва отделяет одна стена, может, две. Эйден дико глядит на Хакона и ждёт. — В двух кварталах есть безопасная зона, — торопливо шепчет тот, — Мы успеем. Должны успеть. На счёт три? Раз. Два. Три. Хакон срывается с места первым. Эйден кидается ровно за ним и краем глаза успевает выцепить из темноты разъярённого летуна и щепки от двери. — Не оборачивайся! Гнать через ночь от самого опасного подвида заражённых — такое себе развлечение, но вдвоём не так страшно. Даже почти весело. Хакон мысленно крутит самому себе у виска и сосредотачивает всё внимание на отблесках ультрафиолета впереди и загнанном дыхании Эйдена сзади. Чтобы ни то ни другое не пропало. Уже через несколько минут они измученно падают спинами на жёсткий деревянный настил нужной крыши, и, задыхаясь, глядят, как летун с душераздирающим воплем натыкается на свет ламп. В воздухе начинает витать аромат поджаренной гнилой плоти. Взмокший Эйден с трудом приподнимается на локтях и показывает летуну средний палец. — Давай-давай, вали, — поддакивает Хакон. Монстр ещё немного клокочет и недовольно расхаживает по границе света. Затем встряхивает мордой и уносится искать себе жертв попроще. Хакон с облегчением укладывает затылок назад и смотрит в чёрное небо, просто чтобы не вырубиться. Эйден мешком валится рядом и тяжело выдыхает. Адреналин спадает. Становится лениво. — Я с тобой больше никуда не пойду. Хакон фыркает, будто Эйден сказал что-то очень смешное. — Пойдёшь. «Пойду», — неслышно соглашается тот. Но погромче, для протокола, говорит: — Заставь.