Закон Окделла-Алвы

Лионель остановил машину в лесу в часе езды к северу от Гренобля. Дальше проехать было невозможно, и они стали подниматься вверх пешком. Тропинку с обеих сторон окружали лесистые холмы, а чуть поодаль вверх устремились горные уступы. Было солнечно, жарко и необычно тихо для Ричарда, привыкшего к шуму больших городов — звучали только пение птиц и непрерывное жужжание мошкары. Спустя двадцать минут подъёма лес расступился, и посреди горных пиков Ричард увидел широкую белокаменную ограду, чем-то похожую на стену крепости. За оградой виднелись несколько белых строений с острыми крышами, покрытыми красной и чёрной черепицей. — Подождите меня здесь, — проинструктировал их Лионель, а сам направился к воротам. Ричард обернулся к Рокэ. — Что это, Рокэ? Ты что-нибудь понимаешь? — Я знаю это место, — ответил Рокэ. — Несколько раз был в этих горах. Мы у стен действующего монастыря Гранд-Шартрёз. Здесь в затворничестве живут монахи-картезианцы. Они практически не выходят из своих келий, дают пожизненные обеты одиночества и полного молчания. — Молчания? — Да, это обитель безмолвия. Они не разговаривают даже друг с другом, полностью посвящая себя молитве и божественному созерцанию. Ричард увидел, как ворота открылись, и в проёме мелькнул человек в длинной белой рясе до пят. Голова его была покрыта капюшоном. Он слегка кивнул Лионелю и снова закрыл ворота. Савиньяк жестом подозвал Ричарда и Рокэ. Они подождали у входа ещё несколько минут. Наконец дверь открылась, и на пороге появился ещё один монах, также весь в белом с покрытой капюшоном головой. Он сделал несколько шагов им навстречу и откинул капюшон. Мужчина был лысым и безбородым. На обветренном скуластом лице ярко сияли глубоко посаженные серые глаза, безмятежные и ласковые. Он, не отрываясь, с нежностью смотрел на Ричарда. — Папа?! — потрясённо вымолвил Дик. В первую секунду мозг отказывался понимать происходящее. Ричард смотрел во все глаза на Эгмонта и не знал, что сказать. Его захлестнуло волной радости, но тут же родилась и злость. Как он мог их оставить, позволить им думать, что он умер! Он заглянул отцу в глаза и прочёл в них горечь раскаяния, смирение и любовь. — Папа, — снова произнёс Ричард и, отринув все сомнения, бросился ему на шею. Сильные руки прижали его к груди. — Ричард, неужели это действительно ты? — шептал Эгмонт. — Я так виноват перед тобой, перед твоей матушкой и сестрой. Пожалуйста, прости меня. Лионель деликатно кашлянул. — Эгмонт, я думаю, вам есть о чём поговорить с Ричардом, — произнёс он. — Мы с Рокэ погуляем пока по здешним живописным окрестностям. — Простите меня, я совсем забыл о правилах вежливости, — Эгмонт протянул руку Рокэ. — Вы Рокэ Алва, не так ли? — Мне очень приятно, что вы меня помните, — ответил на рукопожатие Рокэ. — Мы встречались на конгрессе по теоретической физике в Мадриде восемь лет назад, если мне не изменяет память. Рад вас снова видеть. — Мне тоже очень приятно, — отозвался монах. — Ли, спасибо, что привёл Ричарда. Извините, что не могу вас всех пригласить внутрь, это запрещено правилами монастыря. Только родственники могут войти. Ричард с беспокойством взглянул на Рокэ. — Всё в порядке, — улыбнулся ему Алва и подмигнул. — Мы с Ли покорим пару близлежащих вершин и вернемся через два-три часа. Эгмонт провёл сына внутрь монастыря. Сразу за воротами оказался просторный двор. Они свернули налево, вошли во внутреннее строение и проследовали длинным сводчатым коридором, по левую сторону которого располагалось с десяток одинаковых дверей с маленькими окошечками. Ричард подумал, что это, должно быть, монашеские кельи. Эгмонт приложил палец к губам и жестом велел следовать за ним. Они остановились у самой дальней двери. Войдя в узенький коридор, Эгмонт молитвенно сложил руки на груди, поклонился статуе Девы Марии, осенил себя крестом и прошёл в следующее помещение — келью монаха. Келья Эгмонта была достаточно просторной. Посередине располагался дубовый стол со скамьёй, на котором лежала Библия в зелёном переплете. По левую руку у стены размещалась узкая деревянная кровать, а рядом с ней, в изголовье, — место, примерно метр на метр, обустроенное для молитвы: распятие на стене и специальный складной стул, позволяющий молиться стоя, сидя или преклонив колени. Ричард огляделся и заметил ещё полку с книгами, небольшой шкаф и несколько икон. Из кельи можно было выйти в крошечный огороженный садик, упиравшийся в гору. Больше ничего не было. — Здесь мы можем разговаривать, только негромко, чтобы не мешать монахам в соседних кельях, — сказал Эгмонт, жестом приглашая Ричарда присесть. — Думаю, у тебя много вопросов. Давай я всё расскажу по порядку. Ричард кивнул и принялся слушать. Эгмонт некоторое время сидел молча, потом взял его за руку и ещё раз попросил прощения за то, что оставил их. — Семь лет назад я жил только работой, она была смыслом всей моей жизни, — начал он свой рассказ. — Как ты знаешь, научное сообщество отвергло мои труды, это явилось для меня тяжелейшим ударом. Я потерял себя, потерял смысл жизни. Не скрою, что я собирался свести счёты с жизнью, хотя и знал, что это страшный грех перед Создателем. Эгмонт опустил голову, и Ричард сильнее сжал его ладонь. — Я знаю, Дик, что ты не веришь в Бога и, возможно, тебе покажется нелепостью то, что я скажу, но в тот тяжёлый для меня период жизни я вдруг почувствовал, что Он призывает меня. Господь желал, чтобы я посвятил свою жизнь Ему. Только это и удержало меня от самоубийства. Я решил навсегда оставить этот мир, отречься от всего земного и целиком посвятить себя Создателю, ответив на Его призыв. По сути, я тогда действительно умер для мира. — Почему ты не сообщил нам? — Я хотел уйти насовсем, умереть для мира, а значит, и для вас тоже. Прости, это было эгоистично с моей стороны, но на тот момент я находился в полной апатии, потерял связь с реальностью. Я понял, как виноват перед вами, только потом, когда здесь, среди братьев, обрёл душевный покой. — Но как ты оказался здесь? — спросил Ричард. — Я слышал об ордене картезианцев как о наиболее чистом и приближенном к Богу, а также как о самом аскетичном. Основа их духовной жизни — уход от мира, уединение, безмолвие и постоянная молитва. Это именно то, что я искал. Я обратился к Лионелю Савиньяку, практически единственному из коллег, кто не отвернулся от меня, и попросил помочь связаться с орденом, что он и сделал. — А потом? — Четыре раза в год монахи могут писать и получать письма. Время от времени я связывался с Лионелем. Зимой он сообщил мне, что ты приехал во Францию и учишься на физика-теоретика в Политехнической школе. Он уговаривал меня встретиться с тобой, но, признаться, я долго не решался. Вы и так из-за меня много пережили. Если я неожиданно «воскресну», а потом всё равно снова оставлю вас ради Господа, не принесёт ли это ещё большую боль? Я сомневался, но Ли считал иначе и в конце концов уговорил меня. — Пап, знать, что ты жив и живешь той жизнью, которую сам выбрал, совсем не то же самое, что думать, что ты мёртв. — Прости. Ты, конечно, прав, а я ошибался, — Эгмонт обнял сына за плечи. — Расскажи мне про Айрис и Мирабеллу. Как они живут? Ричард рассказал ему всё, что произошло с ними за последние годы. — Я полюбил твою мать, когда мы встретились, — вздохнул Эгмонт, — но наши чувства продлились недолго. Мы слишком разные люди. Со временем мы отдалились друг от друга, стали чужими, да ты и сам это знаешь. Даже в вере мы искали совершенно разное. Мирабелла всегда стремилась следовать ритуалам, не ища истинной духовности и глубокого понимания любви божьей. А для меня эта показная, поверхностная набожность была абсолютно неприемлемой. — А как же наука? Неужели она перестала иметь для тебя значение? — Постигая науку, я постигал в первую очередь Бога. Я изучал Его творения, благоговел перед красотой созданной Им Вселенной и считал, что математика — язык Создателя. Теперь же я посвятил не только работу, но и всю мою жизнь Богу. Это путь, который я выбрал, и счастлив этим выбором. Став монахом, я принёс пожизненные обеты Господу. Глаза Эгмонта светились, и Ричард поверил, что он и вправду может быть по-своему счастлив, хотя это не укладывалось в его взгляды на жизнь. — Что же мы говорим всё обо мне? Расскажи про себя. Тебе нравится учиться? Ричард серьёзно задумался. — Пожалуй, можно сказать, что наука — это моё призвание, — ответил он. — Я чувствую, что это и есть мой путь. Мне удалось развить дальше твою теорию, а Рокэ пригласил меня в аспирантуру. — Рокэ Алва? — Да. Пап, скажи, он как-то виноват в том, что с тобой произошло? У вас был конфликт? Ричард затаил дыхание. Он хотел знать ответ и в то же время боялся его получить. — Конфликт? — Эгмонт удивлённо поднял брови. — Вовсе нет. Конечно, мы с Рокэ Алвой работали над разными теориями и не всегда были согласны по научным вопросам, но в этом нет ничего плохого или необычного. Именно так и строится наука. Кроме того, не исключено, что обе теории являются на самом деле двумя сторонами одной медали. Рокэ Алва не сделал мне ничего плохого. Ричард облегчённо выдохнул, а Эгмонт продолжил. — Я не знаю точно, что именно произошло. Поползли слухи о том, что я занимаюсь бесперспективным направлением и просто растрачиваю деньги впустую. Сначала я не обратил на это внимания, но слухи со временем крепли, и со мной случилось то, что случилось. Скорее всего, их распускал кто-то из коллег, но я не знаю, кто, и никого не виню. Может быть, мне нужно было через это пройти, чтобы обрести путь к Господу. Эгмонт внимательно посмотрел на Дика и улыбнулся. — Ричард, скажи, мне показалось — или Рокэ Алва значит для тебя несколько больше, чем просто коллега или научный руководитель? Ричард резко отвёл взгляд и покраснел до кончиков ушей. — Неужели это так заметно? — Нет, не думаю, что это так видно со стороны. Просто мы, монахи, живём в постоянной медитации и смотрим не на телесную оболочку человека, а на его сердце. — Ты осуждаешь меня? — Ричард с вызовом поднял глаза на отца. — Ну что ты! Картезианцы вообще никого не судят, и уж тем более не мне судить тебя. Наоборот, я искренне рад за тебя, ведь ты выбрал достойнейшего из людей. — Не уверен, что я вообще выбирал. Оно как-то само… А если и выбирал, то плохо выбрал. Я полюбил человека, который не испытывает ко мне тех же чувств. Эгмонт положил ему руку на плечо. — Не спеши с выводами, сынок. Позволь ему самому решать. Кто знает, может, всё не совсем так, как тебе представляется. Ричард кивнул. — Пап, я смогу тебя здесь навещать? И Айри наверняка захочет приехать, — Ричард немного помедлил и прибавил уже тише. — А вот насчёт матушки не уверен. — Монахам разрешено видеться с семьей два раза в год, не больше. Я буду рад видеть и тебя, и Айрис, и Мирабеллу, если она сможет простить. Я должен сам извиниться перед ними. Когда Ричард покинул монастырь, Рокэ и Ли его уже поджидали. Ричард был погружён в свои размышления, всю дорогу до гостиницы они не проронили ни слова. Лионель в тот же день уехал в Марсель, а Рокэ и Ричард остались в Гренобле. На следующее утро Рокэ развил активную деятельность. Они собирались наблюдать метеоры в горах, но не имели для этого ни снаряжения, ни машины, чтобы туда доехать. Рокэ разыскал в Гренобле коллег, которые одолжили им походные рюкзаки, карты, туристические коврики, изотермическое покрывало, газовую горелку, маленький алюминиевый чайник и пластиковую посуду. Спальники и кое-какую тёплую одежду пришлось купить в спортивном магазине. Они собирались провести ночь под открытым небом, соответственно, палатка не требовалась. Машину взяли напрокат, и к двум часам пополудни выехали на горное плато к юго-востоку от Гренобля. Рокэ уверенно вёл машину по разбитому узкому серпантину, уходящему вверх по крутому склону, и поднимал клубы пыли. Ричард старался не смотреть вниз. В Шотландии он бывал в горах, но не забирался так высоко. Они ехали над самым обрывом, прижимаясь к горе, и казалось, что машина вот-вот одним колесом сорвется в пустоту. Рокэ спешил подняться на плато до захода солнца. Им ещё предстояло пройти пешком по горной тропе до Чёрного озера, на берегу которого Рокэ намеревался расположиться для наблюдений. Этот путь желательно было преодолеть при свете дня, а не фонарика. Поднявшись на 2300 метров, они наконец достигли плато. Ричард вышел из машины, и у него перехватило дыхание от красоты этого места. Сколько хватало взгляда, вокруг он видел цветущие горные луга, за которыми поднимались к небу заснеженные острые пики, сверкая на солнце ледниками. — Рокэ, Рокэ, посмотри, это же эдельвейсы! — Ричард опустился на корточки и провёл пальцами по бархатным серебряным лепесткам. — Не будем здесь задерживаться, Дик, в горах быстро темнеет, а нам ещё около часа пути, — Рокэ вынул из багажника рюкзаки и закрыл машину. — Там, куда мы идём, недостатка в эдельвейсах не будет, обещаю. Они здесь повсюду, как и сурки. Словно в подтверждение его слов, Ричард услышал пронзительное «фью-фью» сурка, которому тут же стали вторить сородичи с других холмов, но самих животных разглядеть пока не удалось. Рокэ посмотрел вверх на безоблачное синее небо и удовлетворённо кивнул. — Нам повезло с погодой, небо чистое. Пойдём. Они ступили на узкую тропинку, что вилась между холмами, убегая на восток к горным вершинам. Ричард непрестанно смотрел по сторонам. Какая красота вокруг! Впрочем, за Рокэ он пошёл бы хоть на край света. Пока Рокэ сверялся с картой, Ричард заметил небольшую норку около валуна. Из неё сначала показался носик, чёрные бусинки глаз, а затем и весь пушистый толстенький зверёк. Понятно, почему Ричард не мог сразу разглядеть этих животных: шёрстка сурка практически сливалась с пейзажем. Сурок поднялся столбиком на задних лапках и замер как изваяние. А потом до Ричарда донеслось знакомое «фью», и тут он увидел их всех. То там, то здесь столбики сурков вырастали как грибы и повторяли «фью» на разные лады. Ричард обернулся к Рокэ, чтобы поделиться своим восторженным открытием, и наткнулся на ироничный взгляд. Пока он наблюдал за сурками, Рокэ, похоже, наблюдал за ним самим. Ричард весело рассмеялся, и они отправились дальше. Когда они подошли к озеру, горы, которые отражались в зеркальной глади, уже окрасились в тёплые оранжево-розовые закатные краски. Ричард и Рокэ долго искали наиболее пологое место без камней, чтобы расстелить спальники, а потом принялись за приготовление ужина. Вода в чайнике на газовой горелке мерно побулькивала. Солнце садилось за горизонт. Стало холодать, и Рокэ, облачившись в тёплую кофту и куртку-безрукавку, хлопотал около чайника, выкладывая из рюкзака их нехитрые припасы. Ричард наблюдал за ним и вдруг почувствовал себя абсолютно счастливым. Губы сами собой расплылись в улыбке. — Что такое? — Рокэ залил кипятком сухой суп и протянул Ричарду пиалу. — Так сильно проголодался? Он наполнил свою пиалу и устроился рядом с Ричардом. Дик только шире улыбнулся. — Рокэ, почитай нам что-нибудь, — попросил он, когда ужин подошёл к концу. — Мм… Хорошо. Рокэ ненадолго задумался, устремив взор к небу, на котором стали проявляться первые звёзды, и произнёс так, как обычно читал стихи. Метеор превращает вещество в свет, Без алхимии, даже без остатков старой, рухнувшей магии. Только абсолютное превращение реальности в неопределённую дрожь. Только смысл, растянутый по раздробленным полюсам. Метеорит разрушает. Метеорит падает. Неприметный надрез плоти мира. — Ты это прямо сейчас придумал! — воскликнул Ричард. — Ну да, — пожал плечами Рокэ. После захода солнца резко похолодало. Рокэ и Ричард завернулись в спальники, укрывшись тонким термическим одеялом. Ночное небо открылось их взорам. Сколько ни смотри, сколько ни изучай — дух захватывает от нетленной красоты мира. Ричард подумал, что отец, наверное, поднимается сейчас в своей келье на ночную молитву, один на один с Богом. А вот они с Рокэ были один на один со Вселенной. — Вижу! — произнёс Ричард, заметив яркий всполох, словно кто-то чиркнул по огромной чёрной доске огненным карандашом. — Поточный? — профессионально поинтересовался Рокэ. — Да. Персеиды. — Направление? — Кассиопея. — Угловая длина? — Пятнадцать градусов. — Звёздная величина? — Двойка. Рокэ, ты что записываешь? — не выдержал Ричард. — Хм… Нет, мне лень. — Это деформация, — заключил Ричард. — Что? — Говорю, что у тебя профессиональная деформация. Вместо того, чтобы наслаждаться красотой звёздного неба, ты угловую длину считаешь. — Ну, знаешь ли, одно другому не мешает, — проворчал Рокэ. — И потом, ты же сам мне отвечаешь! Ричард тихонько засмеялся. К двум часам ночи холод усилился. Изотермическое одеяло, спальники, рюкзаки — всё покрылось тонкой корочкой льда. Внизу, в долине, могло быть невыносимо жарко, а в горах при этом минусовые температуры. Ричард заметил, что Рокэ как-то затих. Уснул, что ли? Он прислушался — и показалось, что тот дрожит. — Рокэ? — Что-то холодновато стало. Ричард более не ждал. Он расстегнул оба спальника и соединил вместе края, так что получился один большой кокон. Придвинувшись к Рокэ, он обхватил его вокруг груди и прижал к себе, согревая. Рокэ резко выдохнул, повернулся к Ричарду и, обвив его руками и ногами, уткнулся носом в шею. — Я больше так не могу, Рокэ, — прошептал Ричард, обнимая его крепче. — Больше не могу молчать и делать вид, что ничего к тебе не чувствую. Рокэ, я люблю тебя больше всего на свете, и мне плевать на какие-то надуманные этические нормы для преподавателей и студентов. В чём этичность этих норм, если они заставляют людей страдать? Даже если ты скажешь «нет», я всё равно буду тебя любить. Всегда. Моя вселенная — это ты, Рокэ. Рокэ приподнялся на руках и навис над Ричардом, глядя ему в глаза. — Я не скажу «нет», Дикон, — тихо произнёс он, прикоснувшись ладонью к его щеке. — Я скажу «да». Я люблю тебя. Ричард привлёк его к себе и поцеловал. Год спустя Ричард и Рокэ, объединив усилия, опубликовали совместную статью, где предложили новый закон квантовой гравитации, полностью перевернувший представление учёных о пространстве и времени. Эта статья получила широкий резонанс в научном мире и стала известна как закон Окделла-Алвы. Ричард сделал Рокэ предложение, и они вскоре заключили брак в Париже. Айрис приехала на свадьбу со своим новым бойфрендом-англичанином. Они все вместе ездили к Эгмонту в Шартрёз. Только Мирабелла не пожелала принять ни внезапно воскресшего мужа, ни отступника-сына. Впрочем, каждый делает свой выбор и должен следовать своим собственным путём.