Дороже мира

*** В их семье было не принято праздновать Рождество. Когда Аврора была ещё совсем малышкой, мама рассказала ей — почему. Именно этот праздник когда-то стал точкой невозврата для Мальбонте, обрекая его судьбу на века непроглядной тьмы. Поэтому он ненавидел Рождество, хотя ни разу прямо не говорил об этом. Как и всякому ребёнку, Рори хотелось праздника и подарков, но папу она, конечно, любила сильнее, поэтому просто смирилась, больше не задавая вопросов. Привыкла игнорировать этот праздник, и теперь вспомнила о нём лишь по той причине, что празднование в честь избавления от угрозы Апокалипсиса символично совпало с Рождеством. «Всё вокруг теперь кажется совсем другим. Будто мир всё же умер — и родился заново» — подумала она, направляясь к своей комнате. Совсем другой стала и сама Аврора. Тяжёлые времена будто сделали её старше сразу на несколько лет, ведь как бы ни старались родители уберечь её от происходившего — это было невозможно. Она во всех смыслах видела Смерть и слишком рано её осознала, слишком много было потерь и ужасов, ей даже защищаться доводилось, пуская в ход силу, что дарована кровью. Наконец, всё позади, но уродливые шрамы на детском сердце останутся на всю её вечную жизнь. Особенно больно ранило то, что её близкие так долго сражались по разные стороны баррикад, отчего до сих пор отчуждение было почти физически ощутимым. И вместо радости Рори ощущала неподъёмное опустошение. Зайдя внутрь, она ожидала увидеть лишь всю ту же пустоту, ведь вся её семья взяла на себя ведущие роли в восстановлении после разрухи, но изумлённо замерла на пороге. Источая на всю комнату запах хвойного леса, неподалёку от разожжённого и празднично украшенного камина стояла пышная, нарядная, самая настоящая рождественская ёлка, как с земных открыток, которые Аврора когда-то любила разглядывать, и под нею сверкали яркой обёрткой подарки. А рядом в кресле сидел Мальбонте, держа в руках ещё один подарок и с лёгкой улыбкой наблюдая за реакцией дочери, не верящей своим глазам. — Это… правда то, что я думаю? — недоверчиво, но восторженно пролепетала она, не зная, к чему подбежать первым делом — к папе или к подаркам. — Но почему? Ты же терпеть не можешь этот праздник… Мальбонте помог дочери привычно залезть к нему на колени, погладил по растрёпанным крыльям и пояснил: — Прошлое должно оставаться в прошлом. Мне следовало понять это гораздо раньше, хотя бы в подобных мелочах. Что бы для меня ни значил этот день прежде, ничего не может быть важнее того, что мы снова все вместе после всего пережитого. И даже наступления мира я так не ждал, как возможности вернуть тебе покой и улыбку. Если ты будешь счастлива — даже этот проклятый праздник станет для меня радостным. На глаза навернулись слёзы от прежде неведомого, громадного, щемящего чувства, одновременно болезненного и благостного. Рори всё ещё была слишком маленькой, чтобы полностью понять и осмыслить, насколько тяжёлой и страшной веками была жизнь Мальбонте, но этот простой, казалось бы, поступок и столь необходимые ей слова тронули до глубины души. Счастье, охватившее её, казалось всеобъемлющим, как никогда прежде. «Кто слёзы лил — тот искренней смеётся, кто умирал — тот знает, что живёт» — теперь ей стали понятны эти странные слова. За окном зияла чёрными дырами разруха, земля и небеса ещё не остыли от сражений, но в комнате Рори царил уют и предвкушение семейного праздника, которые, как семена, брошенные в изрытую плугом почву, даже в кромешной тьме дают надежду на новую жизнь.