Ещё не сорваны погоны, и не расстреляны полки, Ещё не красным, а зелёным восходит поле у реки, Им лет не много и не мало, но их судьба предрешена. Они ещё не генералы, и не проиграна война. У них в запасе миг короткий для бурной славы и побед, Сентиментальные красотки им восхищённо смотрят вслед, А на парадах триумфальных их ждут награды и чины, Но эти сцены так фатальны, а эти лица так бледны. Кровавая, хмельная, Хоть пой, хоть волком вой! Страна моя родная, Ах, что ж ты делаешь со мной?*
1.
Весна в этом году выдалась дружной. Она шальным вихрем промчалась по Равке, буквально за дюжину дней обрядив унылые облезлые берёзы в светло-зелёный шёлк, который теперь кокетливо оттенял глубокий изумруд еловых лап. Сугробы уступили место острым стрелам первой травы, а хрупкие подснежники, теряющиеся в набирающем цвет ковре, подмигивали чистому, ещё не вымаранному летними грозами небу. В воздухе разливался запах влажной земли – крестьяне поспешно запрягали в плуг лошадей и приступали к пахоте, по вечерам собираясь на завалинках у корчем и заводя нестройным хором простенькие песни. Дарклинга, однако, красоты пробуждающейся природы волновали мало. За свою долгую жизнь он видел их не раз. Вёсны проносились мимо нестройным хороводом, отличаясь одна от другой лишь одним чрезвычайно важным, но неочевидным обстоятельством: своим влиянием на и без того дышащий на ладан механизм, который представляла собой армия Равки. Вот и сейчас эта легкомысленная красавица, ускакавшая с солнцем в ладошках куда-то в сторону Фьерды, шаловливо перепутала дороги и разбила ледяную корку на реках, служивших зимниками, утопив солдат обеих армий в грязи и полностью парализовав любое сообщение между подразделениями. Гонцы героически проделывали по двадцать вёрст в день по глинистой каше, но донесения всё равно приходили с большим опозданием. Этого, увы, не понимали в Ос Альте. В столице сильных мира сего от весенней распутицы надёжно защищала брусчатка, которой были вымощены все центральные улицы, а наступление весны там встречали переносом пикников, которые устраивала царица для своих придворных дам и гостей, из зимнего сада в дворцовый парк и открытием нового сезона в изысканных салонах на Герском проспекте. Царь, которому не терпелось отправиться на охоту за возвратившейся с юга дичью, слал генералу Второй армии бесконечные депеши, предписывающие незамедлительно прибыть ко двору. Их скрипящему зубами Дарклингу передавали на каждой ямской заставе, бессознательно разжигая тлеющую в груди ярость в полноценный пожар. Так что когда он и его вконец измотанная свита – их единственному приливному приходилось буквально выжимать воду из дорожного грунта, а инфернам тратить драгоценные силы на её испарение, – увидели перед собой ворота Ос Альты, Александр в красках представлял, как он врывается на совещание по военному бюджету, одним плавным движением собирая тени в разрез, а потом прибивает голову незадачливого царя над камином в Малом Дворце. В качестве детали интерьера пользы от него было всяко больше. В столь ранний час – колокола совсем недавно отбили зарю, а в ветках живой изгороди все ещё путались клочья утреннего тумана, – возле конюшен было почти пусто. Пожалуй, оно и к лучшему: Дарклингу действительно хотелось выместить накопившееся раздражение на ком-нибудь. На своих подчиненных он не срывался никогда, но до полусмерти пугать конюхов иногда получалось само собой. Единственными кроме гришей и опричников людьми на конюшне были несколько стоящих кругом мужчин при оружии и с шевронами в цветах семьи Ланцовых на рукавах – личная охрана царя. Они молча смерили прибывших равнодушными взглядами идеально вышколенных слуг, в которых на уровне рефлекса сидит полная невозмутимость в любой, даже самой неловкой ситуации, и продолжили седлать коней. Когда один из них отошёл за уздечками, повешенными на дверцу стойла, Дарклинг получил возможность разглядеть светловолосого юношу в центре. Тот как раз повернул голову вбок, поправляя притороченную к седлу сумку, и не узнать Николая Ланцова, несмотря на простую одежду, было невозможно. Царевич, похоже, почувствовал на себе взгляд Александра, потому что он перебросился парой слов со своей охраной, а потом развернулся и целеустремлённо зашагал в сторону их небольшого отряда. – Ваше Высочество, – Дарклинг изобразил полагающийся по статусу поклон, хотя его глубина граничила с откровенным оскорблением. – Ваше Превосходительство, – на лице царевича расцвела ослепительная улыбка. Если он и заметил подтекст в его поклоне, то виду совершенно не подал, – Отрадно снова видеть вас во дворце. Многим здесь не хватало вашего совета. Александр едва заметно вздёрнул бровь. Обычно при дворе к нему обращались с безукоризненной вежливостью, на что он отвечал тем же, не забывая подпустить побольше льда в глаза. Каждое слово, которым обменивались с ним придворные кричало, что союзники они лишь по крайней необходимости, и с гораздо большим удовольствием увидели бы друг друга на эшафоте. Николай, тем не менее, не дрогнув, выдержал его испытующий взгляд. – Боюсь, ненадолго, мой царевич. В последние месяцы дела на фронте требуют моего постоянного внимания. – Что ж, это внушает уверенность. Особенно тем из нас, кого передовая ждёт всего через полгода. – Неужели собираетесь участвовать в весеннем призыве? – слухи о том, что младший царевич добровольно записался рядовым в пехоту ходили в армии уже несколько недель. Особенную пикантность им придавал тот факт, что Николаю было всего пятнадцать**. Даже если бы особы царской крови призыву подлежали, у юноши оставался в запасе ещё по меньшей мере год. Александр не придавал слухам особого значения. Солдаты, простодушно верили в любые небылицы – этого из них было не вывести. – Мне предписано явиться в Полизную в течение двух недель, – ответил Николай всё тем же беззаботным тоном. – И государь ваш отец это позволил? – Скажем так, он пожелал мне хорошей дороги. Правда, не в самых приличествующих августейшей особе выражениях. Хотя... Царевич продолжал что-то говорить. Дарклинг, сощурив глаза, с новым интересом рассматривал его. За последние четыре сотни лет он научился относится к Ланцовым с отрешённым интересом учёного-энтомолога, булавками прикалывающего бабочек к страницам альбома и аккуратным почерком подписывающего названия видов на общепринятом в научных кругах керчийском. Категорий в целом было две: идиотов полезных и бесполезных. К числу последних относился и государь Александр Третий. Были, разумеется, и исключения. Яромир, огнём и мечом прошедшийся от моря до гор и сплавивший десятки удельных княжеств в единую страну. Евгений, первый разглядевший преимущества в союзе с гришами, а не в их травле. Иван, при котором на стенах Малого Дворца появилась затейливая резьба. Оба предыдущих Александра, искренне радевших о благе своей страны. Но среди них до сих пор не родилось ни одного гриша. Если бы мироздание было одушевлённым, то Дарклинг подозревал бы в этом его злую шутку. Виделось что-то статистически невозможное в том, что семье, связанной узами родства со многими древними родами гришей и правящей единственной страной, где практики малой науки формально не были ущемлены в правах, было отказано в этой силе. Николай был самой большой его надеждой. Когда царевичу было шесть, Дарклинг был готов поклясться, что у мальчика есть талант корпореала. Когда царевичу было десять – что он будущий фабрикатор. Но жизнь всё расставила на свои места, и когда царевичу было одиннадцать, трое лучших гришей-экзаменаторов в один голос уверили его, что младший сын царя – отказник до мозга костей. Даже сейчас в это было трудно поверить: Николай, ладный, пышущий здоровьем до кончиков золотых вихров и каким-то чудом избежавший всех прелестей подросткового возраста в виде неловких конечностей и непослушного тела, напоминал подопечных Дарклинга сильнее, чем когда-либо. – Похвально, мой царевич, – произнёс Александр, когда Николай закончил свою тираду, – хотя обычно Ланцовых, выбравших армию, сначала ждёт Военный Лицей. – Бросьте, Дарклинг, – фыркнул Николай, – мы оба прекрасно знаем, что ректор Прокопьев занят исключительно тем, что пытается удержаться в своём кресле. Для этого он подкладывает – в прямом и переносном смысле – выпускников с особо… уважаемыми фамилиями под нужных людей. Выпускникам с менее уважаемыми везёт оказаться на фронте. С моей фамилией всё очевидно, как дважды два, а служить симпатичной мебелью в Генштабе я не собираюсь. – Осторожнее. – поморщился заклинатель теней. Хотя что с пятнадцатилетнего мальчишки возьмёшь? – Есть вещи, о которых не принято говорить вслух. – Считайте это моей предсмертной исповедью, большая часть двора и так считает, что я одной ногой в могиле, – беспечно отмахнулся Николай, однако уголки его губ дёрнулись, и безупречная улыбка первый раз за разговор слегка померкла. Дарклингу хватило этого мгновения, чтобы понять, что подобное обращение царевича ранило. – Все ходят вокруг до около, говорят надрывным шёпотом, как у постели больного…. Невыносимо. Верите или нет, в последние дни я даже научился ценить компанию Васи. Вот уж кто особо не скрывает, насколько он моему отъезду рад. Александр мысленно поморщился. Чем меньше было сказано о Василии, тем лучше. Старший сын царя, казалось, ухитрился вобрать в себя все наихудшие качества своих предков, отличаясь удивительной ограниченностью, леностью и мелочностью вкупе с невероятно раздутым самомнением. Гриши помладше между собой дразнили наследника престола индюком, и Дарклингу не раз приходилось аккуратно это пресекать, по крайней мере на людях – нарываться на пустом месте на очередной скандал с царём не хотелось совершенно. Вообще, ещё одним проклятием Ланцовых, похоже, стоило считать то, что с поразительной регулярностью младшие братья и сёстры оказывались несравнимо способнее старших. Павел Ланцов, дед нынешнего царя, был неплохим правителем, но он не шёл ни в какое сравнение со своим младшим братом Олегом. Корнет Олег Александрович Ланцов, лучший в своём выпуске Военного Лицея, в двадцать лет погиб в лихой кавалерийской атаке, которая спасла правый фланг Равкианской армии в бою за Сикурск. Великий князь Михаил Павлович, младший брат следующего царя, Константина, не раз доказывал, что не зря носит погоны полковника, вот только он остался до конца своих дней неисправимым романтиком, который хранил верность своей даме сердца, дочери простого купца из Ос Керво. Их дети получили из рук дяди титул, но так и остались бастардами, лишив притязания на трон своего отца всякого веса. Великая княжна Ольга Константиновна, умненькая младшая сестра царствующего ныне бесполезного тюфяка, до рождения её племянника Николая в глазах Дарклинга была первой кандидаткой в гриши – постоянное подавление собственных способностей прекрасно объясняло её слабое здоровье, – но девушка умерла от чахотки в четырнадцать. Похоже, и нынешних братьев Ланцовых это проклятье не обошло стороной. – К тому же, – громко добавил Николай, вырывая Александра из его мыслей, – большинство наших подданных начинают службу рядовыми в пехоте. Я не имею права сделать меньше, чем они. – Немногие так думают, мой царевич. – А я особенный. Дарклинг невероятным усилием воли подавил гримасу, которая угрожала расползтись по лицу. Считающие себя особенными мальчики неприятно напоминали ему о Саше Морозовом, который когда-то думал точно также. Он тоже хотел делать больше, чем все вокруг. Не просто вырасти, не просто выжить, укрываясь по медвежьим углам, куда боялись заглядывать отказники, а стать первым гришем, который попытается защитить всех остальных, тем самым мессией, рождение которого предсказывают любому угнетаемому народу, святым среди святых, который за руку приведёт их в рай… Однако всё это было в полузабытом «до»: до экспериментов с мерзостью, до охватившего Елизавету безумия, до рождения Тенистого Каньона. Мальчик Саша умер тогда вместе с ничего не подозревавшими фермерами долины Тула. Пришедший на его место Дарклинг, генерал Второй армии Равки, не стал отказываться от высокой цели, тем не менее осознавая с поразительным цинизмом цену каждого шага вперёд на этом неторном пути. Но сейчас Николай Ланцов смотрел на него подозрительно знакомым прямым взглядом, в котором читался упрямый вызов и ему, и всему миру. Казалось, что какой-то талантливый шутник поставил кривое зеркало на стыке эпох, обратившее чёрные волосы в золотые, а холодное серебро радужек – в тёплую охру. Мальчик-гриш и мальчик-царевич на мгновение стали единым целым, и всепоглощающее желание отвернуться от теней собственного прошлого на лице стоящего перед ним подростка стало невыносимым. – Что ж, – Дарклинг выдавил из себя что-то, что при наличии фантазии могло сойти за улыбку, – Желаю вам удачи, мой царевич. Он не мог знать, что именно прочитал Николай в выражении его лица, однако его собственная улыбка из широкой перетекла в обыкновенно вежливую, даже с оттенком холодка: – Взаимно, Ваше Превосходительство. Царевич кивнул ему, и направился обратно к своей охране. Они, похоже, уже подготовили лошадей, и дожидались лишь своего августейшего подопечного. Тот легко вскочил в седло и занял полагающееся место в середине колонны. Дарклинг проводил всадников взглядом. Даже на расстоянии фигура Николая выделялась среди них безупречной осадкой и гордо вздёрнутым подбородком. Колонна скрылась из вида, и наваждение растаяло, как неприятный сон с первым криком петухов. Произошедший разговор ничего не значил. Дарклинг и раньше ошибался в людях, порой фатально. А царевичу предстояло перенести изнурительные тренировки в Полизной, и то при условии, что царь не взбрыкнёт и не потребует возвращения блудного сына во дворец. Потом Николая ждала передовая, на которой безжалостная Равка веками перемалывала в могильный прах мальчиков-идеалистов, мечтающих изменить мир. Если царевич выдержит хоть часть этих испытаний, то у них будет другой разговор. И тогда… Посмотрим, что получится.