Та сторона заката

Он проснулся от того, что тихий, едва слышный звук на фоне стих, а убаюкивающий зуд в каждой клеточке тела выключился, оставляя по себе неприятное ощущение пустоты и подвешенности в пространстве. – Стоим, – коротко ответил на его незаданный вопрос сидящий рядом Хиде, даже голову не поднял от томика манги. – Уже четверть часа как. Имаи потер почему-то замерзший нос и выглянул в окно: небо было серым, и снег валил огромными нереальными хлопьями так, что было даже не разобрать, что там, за этим снегом. Лес? Горы? Побережье? Они вообще где сейчас? – Уважаемые пассажиры, – раздался голос из динамиков, – впереди по пути следования возник сильный снежный занос, время ожидания устранения заноса может составить до двух часов. Приносим искренние извинения за неудобство. По вагону прокатился тихий гул. Мужчина через проход от них раздраженно зашуршал газетой и достал из портфеля еще одну банку пива. Имаи приподнялся, вытягивая шею и выглядывая остальных: в этот раз менеджер замешкался с билетами, и в результате их рассадили через три ряда друг от друга. Но стоило Имаи высунуться, как из-за спинки впереди стоящего кресла вынырнула макушка Аччана. Будто услышав его волнение, тот обернулся и кивнул. И Имаи, почему-то успокоенный, откинулся обратно в кресло. – Ну, я посплю тогда пока, – пробормотал он под нос. Хиде кивнул, не отрываясь от манги. Провалиться обратно в сон оказалось не так уж и просто – оказывается, за время бесконечного тура он привык спать под мерный перестук колес и убаюкивающее покачивание вагона на рельсах. И сейчас, в шуршащей тишине и неподвижности, сон не хотел возвращаться. Немного посидев с закрытыми глазами и все сильней раздражаясь от нерегулярного шума – шелест страниц, какие-то внезапные покашливания и поскрипывания, постукивания, – Имаи смирился с неизбежным и достал плеер. Наушники надежно отрезали его от внешних шумов, едва слышно щелкнула кнопка, и уши заполнились шорохом магнитофонной ленты, а через несколько секунд – и ритмичным перебором космически-промышленных сигналов. Откровенная упорядоченность звуков умиротворяла и погружала в транс, так что Имаи и сам не заметил, как снова заснул ко второму или третьему треку. Он даже не понял, что выдернуло его из сна во второй раз. В наушниках было тихо, и он в мутном мареве предпробуждения подумал, что, вероятно, одна сторона кассеты закончилась, и надо бы ее перевернуть. Но буквально через несколько секунд он осознал, что замерз, и под веками не светит привычно красным, а черным-черно. Имаи разлепил глаза и некоторое время бездумно таращился в темноту, пытаясь сообразить, что происходит. Из-за стекла струился едва заметный свет, Имаи обернулся к окну, всматриваясь – снег лежал ровным полем и заканчивался где-то там, куда уже не доставал взгляд. А, может быть, и вообще не заканчивался нигде. Все еще не слишком осознавая реальность, он огляделся по сторонам: темный вагон освещался только тускло сияющим под луной снегом из-за окон. Хиде куда-то пропал из кресла рядом с ним, как и все остальные пассажиры. В темноте было не различить подробностей, но Имаи заметил, что чемоданы все еще лежат на багажных полках, а на полу и в креслах валяются газеты, сумки и, вероятно пивные банки. Он сдернул с головы наушники и поднялся, выбираясь в проход. На секунду мелькнуло жуткое узнавание ситуации: это было как в каком-нибудь фильме ужасов, сейчас он тоже бросит здесь свои вещи и пойдет в жуткую неизвестность. И сгинет там, как сгинул полный вагон народу. А то и, судя по всему, полный состав. Имаи снял с полки сумку, сунул туда плеер. Нужно идти в головной вагон, найти начальника поезда, нужно… Тут же захлестнуло отчетливым пониманием, что никого он тут не найдет. Если бы кто-то живой тут оставался, вряд ли его бросили бы вот так одного, даже не разбудив… Но почему он не проснулся сам? Что-то же явно произошло. Вряд ли всеобщее исчезновение обошлось без малейшего шума… Ведомый наитием, Имаи нашарил в боковом кармашке многофункциональный нож-открывашку и выщелкнул двухдюймовое лезвие. Не бог весть что, да и вряд ли он, никогда в жизни не дравшийся, сумеет воспользоваться ножом правильно, но это лучше, чем ничего. Двери в тамбуре были раздвинуты в ночь, и на занесенном снегом перроне в неярком свете луны виднелись темные, запутанные борозды и следы. То ли кто-то кого-то куда-то тащил, то ли кто-то с кем-то боролся… Имаи постоял несколько секунд, пытаясь понять по следам, что здесь происходило, но быстро плюнул и спрыгнул с подножки – снег хрустнул под лаковыми туфлями. Если есть перрон, сбивчиво подумал Имаи, это значит, что есть станция. Это значит, что не среди чистого поля застрял опустевший поезд. Он покрутился на месте, пытаясь разглядеть, в каком конце перрона может находиться здание станции, но на расстоянии буквально в десяток шагов от того места, где он стоял, уже было ничего не разглядеть – лунный свет, отражающийся от заснеженного бескрайнего поля чуть не до горизонта, вдоль поезда парадоксальным образом тускнел, уходил в муть и размывался в невнятную кашу. Даже соседнего вагона было толком не разглядеть. Ладно, решил Имаи. Нужно идти по следам. Если люди куда-то ушли, они ушли вправо… в крайнем случае он всегда может дойти до конца состава и вернуться обратно. Если, конечно, те, кто ушли вправо, люди и не сожрут его там… Мысль была такой дурацкой и при этом органичной, что Имаи истерически хихикнул и сжал перочинный ножик крепче. Идти было не слишком-то удобно – снегу на перроне было много, по щиколотку, а обувь совсем не располагала к прогулкам по такой погоде. Очень быстро нижняя часть брюк намокла, а в туфли набился мокрый снег, и даже лихорадочное возбуждение уже не отвлекало от того, как сильно мерзли ноги. Да и все остальное тоже. Тем более, что Имаи все шел и шел вдоль состава, а ничего не менялось. Окна в вагонах были все так же пусты и черны, двери – распахнуты. Ни души, ни малейшего признака присутствия человека. Минут через десять этого пути вдоль бесконечного поезда Имаи наконец наткнулся на табличку с названием станции. Под толстым слоем налипшего снега едва проглядывали иероглифы – «Кисараги»?.. Название ни о чем ему не говорило – сколько их, затерянных среди бескрайней зимы деревушек… Поезд, такое ощущение, не собирался заканчиваться в обозримом будущем, как и бесконечно длинный перрон. В какой-то момент Имаи решил считать вагоны, которые проходит мимо, и на двадцать пятом бросил – таких длинных составов тут не ходило никогда. А это значит что? Значит, поезд не настоящий. И станция, возможно, ненастоящая. Может, Имаи просто спит, и все происходящее ему снится?.. Нет, замерзшие ноги намекали на то, что по крайней мере обморожение ему грозит самое что ни на есть реальное. – Ладно, – сказал Имаи вслух, надеясь, что голос не дрожит. – В эту сторону поезд не кончается. Пойдем в другую. Решение было абсурдным, и так же абсурдно верным: пройдя всего три вагона в обратную сторону, Имаи увидел резко обрывающийся в темноту конец перрона, на самом краю которого стояла черная, длиннополая, покачивающаяся в темноте фигура. – Эй, – тихо сказал Имаи, остановившись как вкопанный. Фигура не шевельнулась, только длинные черные волосы развевались на несуществующем ветру. – Эй! – крикнул он отчаянно, стискивая в ладони нож. Черный силуэт вздрогнул и начал медленно оборачиваться. Имаи думал, что с ума сойдет, когда увидит то, что с обратной стороны у этого существа, но когда оно развернулось к нему лицом, только выругался и сел прямо в снег – ноги резко подломились. – Имаи, – сказал Аччан, глядя на него с изумлением. – Эй, народ, Имаи проснулся. Ты чего сел-то? Замерзнешь. Из-за края перрона высунулась лохматая голова Хиде. Увидев Имаи, он разулыбался: – Ага, пришел! – Придурки, – сказал Имаи дрожащим от облегчения голосом. – Вы чего меня бросили одного? Я чуть со страху не обделался в темном поезде. – Не могли тебя разбудить, – ответил Аччан, подходя и протягивая руку, за которую Имаи тут же ухватился – подняться самому сил, казалось, не было. – Серьезно, – подтвердила голова Хиде. – Я тебя расталкивал минут пять, ты вообще не шевелился. – Сонная кататония, – деловито пояснил Аччан, отряхивая его пальто от снега. – Чего еще такое? – В общем, мы решили, что сходим посмотреть, что вообще случилось и куда делись все люди. Имаи огляделся по сторонам. – А где Хигучи? Или они тоже… – Не-не, – поспешно ответил Хиде. – Тут есть дорожка… они пошли смотреть, куда ведет. Вроде, там, с той стороны путей, деревня. Найдут людей и вернутся. – То есть… – Остались только мы пятеро, – серьезно сказал Аччан, глядя ему в глаза. – Я не знаю, что это все значит. Мы просто проснулись в пустом темном поезде, холодрыга, ты как будто выключенный и почти не дышишь… Ну мы побежали за помощью. Или хотя бы понять, где мы. Имаи неловко хмыкнул, отводя взгляд, отступил на шаг, чтобы не стоять вот так, совсем уж вплотную. Аччан будто спохватился и отступил тоже, отвернулся к Хиде. – Не видно их там? – Неа… Но кажется, будто вдалеке зажглись огоньки. Разбудили, наверное, местных жителей. – Ну хорошо, – пробормотал Аччан. – Если ты проснулся… мы можем тоже туда идти. Все вместе. Чего мерзнуть-то. – Я уже околел, – признался Имаи. – Полчаса тут брожу, вас ищу. Аччан и Хиде переглянулись и посмотрели на Имаи с одинаково странным выражением лиц, что в любой другой ситуации было бы комично, но сейчас пугало до усрачки. – Мы тут минут пятнадцать всего как стоим, – осторожно сказал Аччан. – Полчаса назад мы были в поезде и пытались тебя разбудить. А потом отошли буквально на сотню метров. Ты бы увидел нас сразу, как только вышел из вагона. Имаи почувствовал, как у него мозг чешется от необъяснимости происходящего. Обычно он очень любил такие штуки – но одно дело размышлять о невероятных историях, когда сам находишься в безопасности и полной определенности, а другое дело, когда вокруг творится какая-то чертовщина, а у тебя – ни одного вменяемого объяснения… – А вы в ту сторону ходили? – Имаи махнул себе за спину. Аччан растерянно моргнул, явно сбитый с мысли. – Но в ту сторону ничего нет. – Ага, – мрачно подтвердил Имаи, ежась. – В ту сторону буквально ничего нет… Пойдемте отсюда. Они спустились по заснеженным ступенькам с перрона, и у Имаи немного спокойней стало на сердце – здесь все было очень обычным и привычным: деревянный настил через железнодорожные пути, занесенный снегом семафор, дорожка к темному, маленькому, едва различимому под снежными заносами зданию железнодорожной станции, больше похожему на будку, на которую вешают расписание проходящих мимо поездов и часы, да служащий появляется раз в месяц, чтобы подмести вокруг и выписать паре местных школьников очередные проездные билеты. Правда, сама деревня находилась непривычно далеко от станции, но к ней вела сквозь серебрящуюся в свете луны гладь тропинка, отмеченная фонарными столбами. Только почему-то ни один фонарь не горел. Что за станция такая эта «Кисараги»? Будто в прошлом веке живут… А, может, тут просто осталось человек десять народу и станцией никто не пользуется, вот и электричество тратить нет смысла. Может, это такая железнодорожная ветка, куда отгоняют составы, когда что-то случается? Вроде как на временную стоянку. Имаи слышал, что так иногда делают, когда неисправный поезд не может сам доехать до депо, его буксируют на вот такую неиспользуемую ветку, чтобы не занимал пути и не мешал другим. Может быть, всех остальных пассажиров эвакуировали с неисправного состава, а их забыли?.. Это звучало нелепо и даже преступно, но лучше бы все так и было, потому что другие версии происходящего Имаи рассматривать не хотел. Ему хватило получасовых блужданий по перрону… Он невольно оглянулся назад, и сердце снова обдало холодом. Отсюда было отчетливо видно, что черный в серебристом свете луны состав – короткий, всего пять вагонов, а перрон – и того короче… Чертовщина какая-то. – Что это? – неожиданно севшим голосом спросил идущий впереди Хиде. Он остановился, и Аччан встал с ним рядом, вглядываясь в сумрак. Имаи подошел к ним ближе, облизывая пересохшие на морозе губы. – Где?.. – Вон! – Хиде протянул руку. Имаи вгляделся: вдалеке на тропинке и правда что-то шевелилось, что-то темное и угловатое, похожее на свернутый футон со множеством беспрестанно движущихся конечностей, надвигалось на них. – Человек?.. Аччан с сомнением хмыкнул – в этом снегу по колено темный ком двигался слишком быстро для человека, да и очертания у него как-то странно менялись буквально каждую секунду… Сердце заколотилось громко и быстро, Имаи снова стало жарко, даже захотелось расстегнуть пальто. – Он на лыжах, – неожиданно сказал Аччан. – Это просто человек на лыжах. Хиде с облегчением охнул и нервно рассмеялся. – А я уже черт знает что вообразил… Выругавшись сквозь зубы, Имаи вытащил из кармана пачку сигарет и закурил – его трясло. Аччан глянул на него с сочувствием и вытащил свои сигареты тоже. И к тому моменту, как лыжник до них добрался, они уже дымили все втроем. – Ох! – сказал человек, тормозя рядом и вздымая в морозный воздух веер легких снежинок. – Извините! Засыпал! – Ничего, ничего… – пробормотал Аччан, отряхиваясь. – Вы из деревни? – Кондо Такаши! – человек поклонился, опираясь на лыжные палки, и тут же расплылся в улыбке, с интересом их разглядывая. Лицо у него было круглое, простое и доброжелательное, не молодое и не старое, а из-за надвинутой на лоб шапочки и объемного шарфа и вовсе выглядело максимально усредненным – встретишь такого, поговоришь даже, а внешность тут же забудешь. – А вы откуда? Из Саппоро, небось? – Из Токио, – буркнул Имаи, и вежливый Аччан тут же его поправил: – Сейчас едем из Саппоро, возвращаемся в Токио, да. – Из самого Саппоро да прям до Токио! – восхитился Кондо и покрутил головой. – Ну надо же! По всей стране прокатились! Редко у нас тут бывают столичные гости… – Здесь, судя по всему, вообще редко кто-то бывает… Кондо расхохотался, разворачиваясь на своих лыжах. И правда, стоило бы уже двинуться снова, а то подмораживало, и даже сигарета не грела… – Это точно! – сказал Кондо, теперь он ехал медленно, чтобы не слишком обгонять остальных. – Я в деревне что-то вроде местного старосты, так что… решил вас встретить и проводить. А то еще заблудитесь тут! – К вам двое наших пошли, – заметил Хиде, и Кондо тут же закивал: – Да, да! Госпожа Накагава предложила им переночевать у себя в доме… У нас, знаете, небольшая деревенька, но очень… очень гостеприимная! И мы всегда рады гостям! Он обернулся и неожиданно подмигнул Имаи. – Тут так скучно! Вы не представляете. Каждый день – одни и те же лица… И так годы и годы, с ума же сойти можно! Так что не удивляйтесь ничему. Сейчас там все сидят и ругаются, делят вас… – В каком смысле – делят?.. – Ну… кто у кого ночевать останется! – Кондо снова рассмеялся. – Это же такая честь – заполучить к себе гостя! Тем более – столичного! Потом годами будут вспоминать и всякие небылицы про вас рассказывать, люди-то тут простые… – Если вы староста, – перебил его Имаи, – вы должны знать, что такое с этой станцией? Мы ехали на скором поезде в Хакодате, а оказались здесь, в поезде никого, только мы… – Ах, – расстроенно сказал Кондо. Он снова обернулся через плечо, окидывая Имаи сочувственным взглядом. – Вообще-то скорые у нас не останавливаются, всегда пролетают мимо… Тут даже станцию построили вон как далеко от деревни! Потому что поезда ходят постоянно, свисту от них… Но не останавливаются никогда. У нас только местная электричка ходит – раз в неделю… Раньше чаще ходила, два раза в неделю или три, но уже давно только один раз…. Давно… Да. Так что, думается мне, если поезд здесь остановили, что-то нехорошее случилось. Может, кому-то из пассажиров плохо стало? Может… – его голос понизился, – теракт?.. Я слыхал, у вас в Токио это уже случалось. Кто-то газ в метро распылил, и столько народу отравилось! – Это когда такое было? – обалдел Имаи. – Первый раз слышу, чтоб кого-то в метро отравили. – В девяносто… – Кондо оборвал себя, мотая головой. – А, спутал, наверное. Память уже ни к черту! Старый стал! Имаи переглянулся с Аччаном, глаза у того были круглые. Странный тип этот Кондо. Все тут странное. – Я к тому, – продолжил тот, – что, может, кто-то газ по вагонам пустил! Вы и заснули. А остальных пассажиров, может, эвакуировали, а? – И нас бросили? Одних? – звучало нелепо, но, в конце концов, Имаи и сам не мог придумать лучшего объяснения, так чего он требует от человека, который собирается оказать им помощь? – Простите нас, – Аччан как всегда успел извиниться первым. – Мы в растерянности и совсем не понимаем, что случилось. – Ничего-ничего, – пропыхтел Кондо. – Вот сейчас доберемся до деревни, согреемся, выпьем… Переночуете… А утром уже понятней все будет. – Надо будет утром позвонить в железнодорожное управление, – подал наконец голос Хиде. Это была отличная идея. В конце концов, там-то должны знать, что случилось с их поездом. Надо будет только дождаться, пока за ними не приедут. Их точно не оставят здесь отправившиеся на следующем поезде директор группы, техники, звуковик, весь стафф… Они наверняка уже знают, что с ними случилось, и так это не оставят. Дом вынырнул из полутьмы неожиданно: только что вокруг не было ничего кроме серебристой мглы, статичных, будто вырезанных из бумаги, силуэтов деревьев, круглой луны и пронзительно синего неба. И вдруг в глаза ударил теплый свет фонаря на крыльце, и будто искры от костра посыпались острые лучики, проникающие в щелки задвинутых оконных ставен. – Это бывшая таверна, – охотно пояснил Кондо, не дожидаясь вопросов. – Сейчас-то здесь уже ничего не работает, ни таверна, ни бар, ни магазин… Владельцы или умерли, или разорились и уехали… Но дом остался, хороший дом, чего ему пустовать. Мы тут собираемся иногда вечерами, если есть повод… Да и если нет повода, тоже собираемся. Он рассмеялся, стаскивая лыжи и втыкая их в сугроб у крыльца. – Ну что же, заходите, заходите! Будьте как дома, прошу вас! Только войдя внутрь, в обволакивающее тепло жарко натопленной комнаты, Имаи осознал, насколько сильно замерз: ступни, кисти и лицо тут же охватило огнем, закололо до боли. – Сними носки, они промокли от снега, – тихо сказал ему Аччан, когда они устраивались у очага, расположенного в центре просторного помещения, и Имаи послушался. Ноги закололо еще сильней, даже слезы на глазах выступили. Наверное, из-за слез и боли в промороженном теле Имаи разглядел собравшихся вокруг очага людей, только когда кто-то сунул ему в руку чашку с обжигающе горячим чаем. Он благодарно кивнул, привычно пряча глаза, и уткнулся в кружку, прислушиваясь к разговору. – Уж вам-то грех требовать большего, многоуважаемая госпожа Накагава, – тек медовый, подрагивающий, словно змеиный язык, голос одной из женщин. – Или вам двух высоких гостей мало? – Что же вы такое говорите, почтенная госпожа Аобо! – отвечал ей мягкий, с завораживающими низкими обертонами голос другой. – И в мыслях не было ничего требовать! Я, знаете ли, едва успела своим гостям натопить горячую ванну, чтобы они расслабились и обогрелись, и тут же прибежала обратно, чтобы накормить вот этих уважаемых господ! Вы-то ведь готовкой свои белые ручки не испачкаете… – Из ваших-то ручек я бы отсоветовала кому-либо принимать пищу… – А ну-к, цыц, бабенки! – прервал их скрипучий старческий голос. – Чего разгалделись перед чужаками? Будете барагозить, всех их к себе заберу, у меня дом большой, всем места хватит! – Почтенный Аичи, побойтесь благословенную Каннон, уже ль вы справитесь с тем, чтобы достойно принять и обиходить троих молодых благородных мужчин… – А будто их надобно принимать ток тем местом, что единственно у бабского роду есть! Имаи невольно хрюкнул в кружку и тут же ужасно смутился этого. Но никто, кажется, не заметил – собравшиеся на них вообще не обращали внимания, увлеченные спором между собой… Так чудно – все эти люди, четверо женщин и трое мужчин, говорили словно на разных языках. Высокая пожилая искусно накрашенная дама с тщательно уложенной прической и ее дочь говорили на вычурном киотском диалекте. Тетушка лет сорока, полная, с круглым белым лицом и длинными волосами, явно очень красивая в молодости и почему-то разряженная в антикварное кимоно, говорила на старом токийском, который Имаи раньше слышал только в черно-белых фильмах. Маленькая бабуля в подбитой мехом жилетке бубнила себе под нос что-то невнятное вроде как на тохоку-бэн. Сидящий рядом с ней здоровенный лысый мужик, похожий то ли на монаха, то ли на бандита, время от времени вставлял пару слов, по которым становилось понятно, что он родом откуда-то из западных провинций. Приведший их староста Кондо говорил на вполне понятном, но забавно звучащем осакском, а кудлатый, заросший по глаза пегим густым волосом старик и вовсе отличался окинавским говором, время от времени переходя на совсем непонятный язык. Из-за всей этой языковой сумятицы Имаи быстро потерял нить беседы и потом еще долго не мог понять, о чем вообще идет речь, несмотря на то, что обсуждение велось хоть и негромкое, но бурное. А вот Аччан, кажется, все понимал прекрасно, ну, или делал вид, что понимает, смущенно хихикая и строя глазки единственной присутствующей здесь молодой женщине… «У любви – свой язык, тайный и скрытный, он понятен только двоим, не выдает секрета тому, чье сердце спокойно…» Не так уж и скрытен Аччан, как ему самому кажется. Имаи невольно усмехнулся в чай, блаженное тепло медленно расползалось по телу, укутывая и баюкая. Ну или стоило уже наконец признать, что его собственное сердце не так уж и спокойно. Иначе почему бы он в первую очередь обратил внимание на то, как деревенская девица, надо сказать, весьма и весьма привлекательная, завладела вниманием его друга?.. Смешно: оказаться в такой странной, почти мистической ситуации и думать о том, что Аччан совершенно точно пойдет ночевать к этим мамаше с дочкой, и, судя по откровенным взглядам что той, что другой, эта ночь ему точно запомнится. С другой стороны – он так вымотался от этого бесконечного похода сквозь снежную пустошь, от испытанного страха и миллиона вопросов, на которые не было ни одного нормального ответа, что сейчас… Сейчас Имаи просто сидел у очага, наслаждался теплом и ароматным чаем, а когда хлопотливая тетушка, не переставая собачиться с мамашей, выдала им троим по миске свежесваренного риса, а на кромку ирори* поставила тарелку с тушеным мясом, и вовсе отключился от внешнего мира. Внутри ему сейчас было хорошо, спокойно, даже… даже немного весело, словно бы не чай он пил, заедая ароматным рисом, а крепкий американский виски. – Хорош чаек? – будто прочитав его мысли, хмыкнул сидевший рядом Кондо. – Это цветочек один, только в нашем лесу такой растет, «мечтай-мечтай» называется. Вот соберешь его летом, посушишь, заваришь с чаем или, еще лучше, сакэ на нем настоишь, выпьешь глоточек, и все заботы враз уходят куда-то... Да… Хорошая вещь. – «Мечтай-мечтай»? – переспросил Имаи. – Никогда о таком не слыхал. – Да где ж вам, городским, о каких-то лесных цветках слышать… – Я так-то из Гунмы, из деревни, – Имаи даже не ожидал, что слова Кондо его заденут. – У нас тоже было много всякого, но про такие цветки никто ни разу не говорил. – А может, они только здесь и растут, – примирительно ответил Кондо, подливая ему еще чаю. – У нас же тут места дикие, чего только не водится… Вот есть еще зеленушка одна… то ли мшина, то ли травка, и только у одного ручья растет, а в том ручье уже тыщу лет местный бог обитается. Так вот, если, значит, со всем почтением к нему принести подношение, попросить как следует, он позволит этой зеленушки нарезать – не много, так, чтоб оставалось достаточно на развод. И вот потом ее на солнышке просушишь, измельчишь, с табаком намешаешь… Кондо мечтательно прикрыл глаза, замычав от недостатка слов, которыми, вероятно, можно было бы описать эффект от воздействия такого табака. – И чего? Чего? – жадно спросил Имаи, острый узел любопытства моментально завязался, подстегивая вечную жажду новых ощущений. – Затянешься – и будто кино смотришь, – наконец-то сформулировал Кондо. – Вроде и кино, и вроде как взаправду все происходит. И не с кем-то там, а с тобой! Все чувствуешь, все видишь и слышишь… Он глянул на Имаи, на мгновение нахмурился, глянул в сторону так и болтающих женщин и негромко сказал: – Если получится тебя у этих гарпий выцарапать, возьму к себе ночевать. У меня этого табачка с лета-то запасено… Имаи невольно обернулся к Аччану – перед глазами встало его бледное лицо, искусанные темные губы, и как он почти умоляюще просил его два года назад: «Пожалуйста, Хисаши, пообещай… пообещай, что больше не станешь так делать». Имаи тогда пообещал – он и правда не собирался больше рисковать, подвергая опасности и свое здоровье, и благополучие группы. Но тут-то… тут-то риска никакого не было. Это не новые синтетические наркотики, это… просто трава. Вон, Кондо ее курит явно не первый год. Да и все деревенские наверняка употребляют. И ничего им не делается… А Имаи так любопытно и хочется попробовать! Наверное, если бы в ту минуту Аччан – совсем не бледный уже, а вполне себе румяный от тепла и азарта, с блестящими глазами и влажной, немного хищной улыбкой – посмотрел на Имаи, уловил бы его немой вопрос, удержал бы… Наверное, тогда бы он отмел предложение Кондо. Но Аччан на него не смотрел, увлеченный молчаливым флиртом с красивой и такой же молчаливой девицей, которая уже подсела к нему и теперь подкладывала закусок и подливала уже совсем не чай… – Да не пойду я к ним, – сказал Имаи решительно. – Пусть, вон, Аччана с Хиде делят. Кондо тихонько рассмеялся, одобрительно кивая. – И то верно. У дам свои резоны, а у нас – свои… Дом у Кондо был древний, лет сто, не меньше. Он пах обожженным деревом и каким-то залежалым тряпьем, отсыревшими татами и старыми журналами, которые тут и там громоздились на полу стопками. Сквозь хлипкие оконные рамы тянуло холодом, а свет давала только маленькая бумажная лампа у стены. – Ничего-ничего, – сказал Кондо, вороша полупогасшие угли в очаге под котацу**. – Сейчас займется, и согреемся. Угли и вправду почти сразу же замерцали алым, тепло поплыло по снова успевшим озябнуть ногам, и Имаи блаженно расслабился, натянув одеяло едва не по шею. – Давай-ка, – Кондо выставил на столешницу небольшую фарфоровую бутылочку и две крохотных чашечки. Имаи едва не рассмеялся, на них глядя – из таких наперстков он уже давно ничего не пил. Но пренебрегать угощением хозяина дома не стоило, тем более, что ему сейчас отчаянно хотелось выпить, пусть даже и низкоградусного саке. От всех сегодняшних перипетий голова у него шла кругом, и бесполезное желание вернуться в необъяснимую ситуацию и анализировать, рационализировать ее следовало чем-то заглушить. Умом Имаи понимал, что сейчас у него слишком мало фактов, чтобы прийти к сколько-нибудь правдоподобным выводам, и точно знал, что если продолжит об этом думать, то настроит массу предположений, которые его только запутают и, возможно, даже уведут внимания от чего-то очевидного. Иногда стоит просто расслабиться и плыть по течению – и ответ на вопрос придет сам собой. А что как не алкоголь помогает наиболее качественно расслабиться?.. Так что он взял наполненную до краев чашечку и, не раздумывая, выпил. И едва не закашлялся – крепость напитка была поразительной! – Ага! – рассмеялся Кондо, щурясь и показывая крупные желтоватые зубы. – Вот так мы тут греемся! – Сколько тут градусов? – поинтересовался Имаи, отдышавшись. – А кто ж их считает, – философски вздохнул Кондо и разлил из бутылочки снова. – Я сам делаю – из картошки, из репы, что уродится лучше всего, из того и… Иногда покрепче выходит, иногда послабей. Но если настоять на «мечтай-мечтай», уже разницы нет, крепко вышло или нет – эффект всегда самый замечательный. – Это настойка? – Имаи с новым интересом смотрел на крошечные чашечки. Кондо кивнул. Надо же, прозрачная, как горная вода. А он уже ощущал приятный шум в голове, кровь бросилась к щекам, в одну минуту стало почти жарко… Было уже не слишком важно, дают ли таинственные цветы какой-либо особый эффект, после второй чашечки самогона у него привычно поплыло перед глазами, будто бы он выпил целый стакан бурбона. Действительность словно подернулась муаровой дымкой – очертания стен и скудной обстановки, которые и так-то едва можно было разглядеть в полутьме, поплыли и канули в черноте, которая стала насыщенней и глубже, парадоксально прозрачней. Словно целый космос стоял на пороге старой деревенской хижины и дышал в двери, смотрел в окна, грозясь разорвать бумагу, выдавить хрупкие рамы, надвинуться на Имаи всей своей необъятностью и поглотить, растворить в своем чреве, разметав его атомы на миллионы парсеков, прошив его разум миллиардами лет… Он едва отследил момент, когда Кондо сунул в его руку самокрутку, нужно было сосредоточиться и поднести ее ко рту, втянуть густой, какой-то необычно вязкий и странно пахнущий дым. После первой затяжки бесконечная чернота и сияющая радужная туманность обняли его, а после второй в мозгу взорвалась звезда, и в ее вспышке Имаи прекратил свое существование. Очнулся он, лежа на футоне в крошечной спальне. Было холодно, ватное одеяло казалось тяжелым и влажным, стылый воздух будто оседал на лице моросью… Это что же, Кондо притащил его сюда, вырубившегося от самогона? Раздел и в постель уложил? Такого даже никто из приятелей для Имаи не делал – его максимум оставляли лежать там, где он заснул, перебрав… Или Кондо был слишком гостеприимным хозяином, или Имаи просто не помнил о том, как сам добрался до спальни. Если честно, зря он это сделал – лучше было бы спать за котацу, там хотя бы тепло… Он уже собирался с моральными силами, чтобы выпутаться из-под одеяла и спуститься в гостиную в надежде, что угли еще тлеют, как в тишине прошуршала дверь. Имаи замер, кося глазом в едва заметный проем – тело почему-то само среагировало, имитируя сон. – Хисаши? – неуверенно прошелестел тихий голос. Аччан?.. Имаи вскинулся, вглядываясь в темноту. – Ты чего тут?.. Аччан, а это был точно он, тихо хмыкнул, задвигая за собой дверь. – Сбежал, – ответил он лаконично, и у Имаи сразу же заныло внутри что-то, чему он не знал названия. Аччан всегда был предельно искренним, и это в нем даже немного пугало – он не давал пространства для маневра, не позволял уклониться, вежливо обойти острые углы. Если что-то было для него важно, Аччан не разменивался на эвфемизмы, а говорил открыто и предельно откровенно. – Ты же вроде понравился ее дочке, – сказал Имаи, не зная, в какую сторону вильнуть, чтобы не так остро ощущать неловкость. – Вот именно, – ответил Аччан, садясь на пол рядом с футоном и глядя на него сверху вниз. То есть, Имаи предполагал, что Аччан на него смотрит, потому что в темноте было не разобрать толком даже очертаний его фигуры. Ощущалось только исходящее от него тепло – Аччан почему-то всегда был максимально комфортной температуры: если Имаи мерз, Аччан горел жаром, когда Имаи было жарко, Аччан был прохладным, словно вода в лесном ручье… – А она тебе не понравилась? – глупо спросил Имаи, потому что ничего более осмысленного не приходило в голову. Не когда Аччан сидел рядом, размеренно дышал, и все, о чем он только мог думать – это о том, чтобы прикоснуться к нему. Просто коснуться. Согреться. Ничего такого… Аччан даже не потрудился ответить, только вздохнул и слегка раздраженно мотнул головой, длинные волосы колыхнулись, и Имаи почувствовал их запах. От остро прострелившего желания заломило в груди. – Хочешь переночевать здесь? – спросил он почти обреченно. – Хочу, – сказал Аччан просто. Он шевельнул плечами, прошуршала, падая на пол, куртка, а потом Имаи просто приподнял одеяло, и Аччан скользнул к нему, сразу прижимаясь всем телом, моментально согревая, обнимая, дыша в лицо чем-то сладким. – Ты что такое пил? – прошептал Имаи, обнимая его в ответ. Аччан мягко хмыкнул и ткнулся носом в его нос. – Какая-то ягодная наливка, – он почти мурлыкал, притирась, обтираясь об него, как гигантский кот. Он был пьян! Вот в чем дело. Вот как… вот как хорошо вышло… – Вкусно было?.. – Имаи боялся шевельнуться, чтобы это только не заканчивалось, не прерывалось ни на секунду. – Знаю то, что повкуснее, – шепнул Аччан ему в губы и тут же поцеловал. Язык у него был сладким, а слюна отдавала терпким алкоголем, и у Имаи почти сразу же закружилась голова, словно он тоже глотнул настойки. Пальцы сами вплелись в рассыпавшиеся волосы, он потянул Аччана на себя, и тот с тихим мягким звуком перекатился, оказываясь сверху, прижимая всем весом к футону, целуя так глубоко и жарко, что Имаи моментально вспотел. Потом была неловкая возня и попытки раздеться, не выбираясь из-под одеяла, Аччан смеялся и больше мешал, чем помогал, но в конце концов они оба остались обнаженными, и первое соприкосновение всем телом к телу заставило Имаи протяжно, жалобно застонать. – Мой хороший, – бормотал Аччан подрагивающим голосом, облизывая и зацеловывая его шею и грудь, – ты такой хороший, Хисаши, такой сладкий, слаще наливки, слаще всего… Позволишь мне? Позволишь вот тут? Вот сюда? Пожалуйста… Имаи горел и готов был позволить ему все, что угодно. Как и в прошлый раз, он совершенно потерял голову, и ему было все равно, что это просто пьяный секс, завтра Аччан вряд ли вспомнит о том, что произошло, а если и вспомнит… Они никогда не заговорят об этом. Никогда ничем не намекнут друг другу о том, что здесь случилось. Как и в прошлый раз, это будет полчаса только для них двоих, только эти чудесные мгновения, как самые драгоценные сокровища, которые достают из сейфа только в исключительных случаях. В этот раз боли не было совсем, только обжигающее движение внутри, от которого воздух горел в легких, а руки становились ватными. Имаи так хотелось держаться за Аччана, обнимать его руками и ногами, запускать пальцы в его гладкие плотные волосы… Но он мог только лежать на животе, вцепившись в подушку, смотреть в стену и хрипло выдыхать с каждым толчком. Голова шла кругом – и от собственного раскаленного добела вожделения, и от осознания невероятности происходящего. Аччан двигался на нем, постанывая, прижимаясь горячими липкими губами к коже, шептал что-то ужасно дурацкое и возбуждающее. Он был настоящим, не какая-то фантазия, которыми Имаи изводил себя в последние два года, не мокрый сон, после которого просыпаешься разбитым и разочарованным… Горячий, сильный, одуряюще пахнущий Аччан во плоти целовал и трахал его, и Имаи изо всех сил старался удержаться в моменте, запомнить его как можно лучше. Но ощущения ускользали, не фиксировались, и оставалась только растерянность и напряженная тяжесть в паху, ощущение распирания и удовольствия, острого, будто электрические разряды, идущие с каждым толчком от члена Аччана напрямую в его собственный. Имаи даже не мог понять, хорошо ли ему в этот момент, он только знал, что не променял бы происходящее сейчас ни на что на свете. Он не знал, сколько времени прошло до того, как Аччан застонал напряженно, почти болезненно, и крепко прижался ртом ему под ухом, содрогаясь и вгоняясь в его тело под самый корень. И снова дискомфорта почти не было – ни когда Аччан вышел, ни когда по коже медленно, щекотно потекло. Было только изумление и огорчение, что все так быстро закончилось. Но на самом деле ничего не закончилось – Аччан перевернул его на спину и благодарно поцеловал, а потом приласкал ладонью, нежно, бережно, так, что от этой нежности даже слезы на глаза навернулись. Теперь было можно и обниматься, и гладить его волосы, и толкаться в его кулак, и прикусывать мягкие губы, на которых уже совсем не осталось давешней сладости. А еще через некоторое время, когда стало совсем невмоготу и мир вокруг начал рассыпаться на кусочки, как мозаика в порно, Аччан сделал то, что в порно никогда не удавалось разглядеть толком – сел в постели, сгорбившись, склонился над его пахом, и обнял влажными губами головку члена. А потом длинным мокрым движением вобрал в себя почти весь член целиком. Имаи, кажется, кончил от одного потрясения, осознания самого факта, что Аччан взял у него в рот. Такого в прошлый раз не было, он и представить себе не мог, чтобы Аччан делал что-то подобное. Блаженная сонливость навалилась почти сразу, но они еще некоторое время лениво целовались, лежа в обнимку, и вкус собственной спермы на языке Аччана ощущался как чудо, исполнившееся несбыточное желание, которого он никогда не загадывал, потому что не представлял, что такие вещи вообще случаются. – Не хочу засыпать, – пробормотал Имаи через силу в самом конце, и Аччан что-то ответил, но он не расслышал, что именно… …и проснулся, сидя за котацу в гостиной. Бумажная лампа уже едва светила. Опустевшая фарфоровая бутылочка из-под самогона лежала на боку. Самокрутка давно погасла в пепельнице. Кондо сидел тут же, уткнувшись лбом в сложенные на столешнице руки, и явно спал. В комнате было холодно – угли уже наверняка остыли. На душе у Имаи было еще холоднее – все только что произошедшее было не больше, чем наркотическим видением. И неважно, что у него на губах до сих пор горели поцелуи Аччана, а внутри ощущался слабый дискомфорт от его недавнего присутствия… Этого не было. Ничего не было. Просто потому что у них ничего не могло быть – по сотне рациональных, вполне понятных и совсем не обидных причин. Никогда. Этого не случится никогда. Тот первый и единственный раз произошел по недоразумению, Имаи знал, что будь они тогда трезвыми и не настолько изголодавшимися по сексу, дальше совместного валяния на диване бы не зашло. И это проблема только Имаи, что он никак не может забыть то, что Аччан уже давно выкинул из головы. Это проблема только Имаи в том, что он зациклился. Аччан не вспомнил о произошедшем ни разу с той ночи. Возможно, ему даже не понравилось – скорей всего, ему и не понравилось, хотя он кончил в Имаи, оставив после себя саднящую боль и бурчание в животе. Да и как ему могло такое понравиться? Аччан любил женщин – мягких, влажных, податливых, нежных, ароматных, страстных. Неловкий и зажатый даже по пьяни парень, который толком обнять в ответ стесняется, не то что сделать что-то, как-то приласкать – это точно не то, о чем он мечтал. Нет, Аччан бы никогда к нему сам не пришел. И мечтать о таком было глупо и досадно. Фантазии. Просто фантазии, которым не место в реальности. Эта мысль, холодная и трезвая, обожгла его до боли. Боль была так велика, что Имаи, не раздумывая, вытащил из пепельницы недокуренную самокрутку, щелкнул зажигалкой и жадно затянулся, закрывая глаза. Плотный смолистый дым потек в легкие, заполняя, казалось, все полости внутри. Пожалуйста, попросил Имаи непонятно у кого. Верни мне Аччана, пожалуйста… …и, открыв глаза, обнаружил, что лежит в постели на боку, и Аччан, спящий лицом к нему, забавно хмурится и скептически поджимает губы, будто ему снится что-то, во что он не особо верит. Это было так забавно, что Имаи не удержался и захихикал, а когда Аччан предсказуемо длинно вздохнул и поднял тяжелые веки, замер, снова захваченный врасплох приступом неловкости. Они еще никогда не просыпались в одной постели. После того, первого раза, они разбежались по разным комнатам сразу же, как только кончили, и наутро так и не заикнулись о произошедшем. А теперь… глядя в глаза Аччану, он не знал, что и сказать. Впрочем, тот решил проблему за него. – Доброе утро, – сказал Аччан немного хрипло, и Имаи кивнул, моментально успокаиваясь. Утро было добрым: мягкий зимний свет просачивался сквозь бумажные окна, в комнате было тепло, а когда Аччан придвинулся ближе и положил горячую ладонь ему на бок, и вовсе стало жарко.