Alive

      Дождь громко барабанит по крышам домов, а крики зараженных сзади создают впечатляющий ансамбль ужаса и вакханалии. Юнги бежит не разбирая дороги, прислушиваясь к собственному гулко бьющемуся сердцу и впервые в жизни признаёт, что ему чертовски страшно.       В одной его руке крепко зажата ладошка Феликса, глотающего уже третью порцию слез. Омега дрожит от холода, придерживает рукой живот, а те маленькие ботинки на липучках, полностью пропитались водой от бега по лужам. Юнги больно от каждой упавшей слезы, от тихих всхлипов, а сердце сжимается режущим спазмом каждый раз, когда очередное здание оказывается непригодным для укрытия.       Второй рукой он также крепко держит Хосока. Альфу, чьё дыхание ему важнее собственного. Его солнце даже в такую ужасную погоду, озаряет душу Мясника светом, сил для боя прибавляет. Он злится на него, каждая клеточка в его теле обиду излучает, будто знает, что никогда ничего между ними не будет, но позволить ему умереть не даёт. Юнги не даст погаснуть ни одному из своих солнц. Сам погибнет, а им не даст.       По нелепому стечению обстоятельств зараженные побежали именно за ними, а возможно это было из-за непрекращающегося скулижа омеги, который выделялся слишком отчётливо на фоне всплесков воды. Они врезались в стены, терялись в пространстве, но продолжали преследовать их, ведомые лишь единственной целью — погасить свет в душе Мясника.       Юнги блуждает между узкими улочками, подхватывая Феликса на поворотах, когда того заносит в бок. Омега постепенно начинает бежать всё медленнее, тихо скуля про боль внизу живота, а альфе хочется кричать от чувства собственной беспомощности. Из-за этого зараженные становятся всё ближе, сбегаются с ближайших улиц, а иногда выскакивают прям перед ними, из-за чего Юнги извечно приходится вилять. Драться он не может. Боится отпустить хотя бы одну из ладоней.       Очередной поворот вынуждает сердце подскочить к горлу, ведь там оказывается тупик. Альфа резко разворачивается назад, но зараженные оказываются слишком близко. Пути отступления заканчиваются. Юнги беспородно пытается придумать, что делать дальше, но паника мешает мыслям собираться в кучу, вынуждая на несколько секунд беспомощно замереть на месте. — Защищай его, — бросает Хосоку, толкая альфу к Феликсу, вынуждая обоих отойти к дальней стене, а сам резко вынимает мачете. Превозмогая усталость и ломоту в теле, Мясник готов бороться до последнего вздоха, особенно, когда есть, что спасать. — Юнги, — омега начинает плакать сильнее, прижимаясь к перепуганному Хосоку, который полностью растерялся в данной ситуации. Чонгук ведь уговаривал его ходить на тренировки к альфам разведки, а он глупый дурак был слишком занят растениями, так что теперь, не может помочь даже тому, кого отчаянно любит.       Юнги рассекает воздух, отталкивается от стен, уничтожая тварей пачками, не даёт никому подобраться к его солнцам ближе, чем на десять метров. Униформа быстро оказывается разорвана, грудная клетка отчаянно вздымается вверх, а руки дрожат от переутомления, но так же остервенело сжимают оружие.       Хосок смотрит на него и себя по кусочкам собрать не может. Это конец. Мясник не справится с толпой, а бежать им больше некуда. Сердце барабанит по рёбрам, пульсирует в ушах, а во рту пересохло от паники. Глаза беспорядочно следят за прыгающим альфой, который постоянно убирает прилипшие к лицу пряди, с каждым ударом двигаясь всё медленнее, пока не цепляются за нечто необычное на стене. Сквозь непроглядную пелену дождя ему удаётся рассмотреть пожарную лестницу, которая ведет к окну второго этажа. Здания во время апокалипсиса — огромные, полностью тёмные помещения, являющиеся потенциально небезопасными, но иных вариантов у них нет. — Лестница, — кричит Хосок, наблюдая, как Юнги мимолëтом разворачивается в их сторону, из-за чего моментально оказывается сбит с ног, но также быстро подскакивает, сбрасывая с себя зараженного. — Лезь первым.       Хосок быстро отдаёт наставление Феликсу присесть в углу, а сам подбегает к стене. Поднимать голову вверх оказывается трудно, ведь капли дождя падают в глаза, но альфе удаётся рассмотреть первую ступеньку, находящуюся на высоте примерно трёх метров. Подпрыгивает, хватается руками за железную перекладину, но ладошки предательски скользят по мокрому металлу, поэтому мужчина падает на землю, ударяясь кобчиком. Хосок лишь кривится, ударяя кулаком по луже воды и вновь поднимается, в этот раз надёжнее хватаясь за ступеньку. Подняться на руках оказалось задание не из лёгких, поэтому альфа несколько секунд просто махал ногами в воздухе, но всё-таки смог дотянуться до второй перекладины, а после уже устойчиво умостился на лестнице.       Сердце бешено колотилось в ушах, заглушая все остальные звуки, но Хосок смог буквально ввалиться в окно, от чего в холодном, пустом помещении пронеслось гулкое эхо. Первое, что бросилось в глаза — тьма. Густая, непроглядная, впитавшая в себя всю черноту мира.       Хосок прислушивается к окружающим звуками, делая неуверенный шаг вперёд, когда из темноты на него резко выскакивает зараженный, из-за чего альфа заваливается спиной на оконную раму, выглядывая туловищем наружу. Будто в замедленной съемке он видит, как перед лицом клацает чужая, заполненная надломленными желтыми зубами челюсть, а слюна брызгает на щеку. Хосок автоматически толкает его в грудь и не придумывает ничего лучше, чем резко заехать твари кулаком по морде, с такой силой, что слышно тихий хруст собственных костяшек. Как врач, он может поразиться тому, какие аномальные метаморфозы творит с его телом адреналин.       Зараженный приходит в себя мгновенно, вновь обнажая залитые кровью зубы, которая теперь стекает из разодранных дёсен, окрашивая подбородок. Следующий рывок получается фатальным, ведь альфа, превозмогая брезгливость, хватает его за волосы, выталкивая в окно. Туда, где его резко замечает Юнги, окрашивая стены подворотни в красный. — Ликс, залазь, — Хосок наклоняется через оконную перекладину, убедившись, что никто из темноты больше не кинется в его сторону. Омега перепуганно подбегает к лестнице, поднимая руки вверх, но несколько неудачных прыжков, моментально дают понять, что из-за низкого роста он попросту не дотянется до нижней перекладины.       Юнги борется из последних сил, но всё больше зараженных начинают пробиваться сквозь нерушимый барьер. Проклятое тело подводит его с каждым новым ударом, а чужая кровь полностью залила лицо. Неожиданно, подобно манне небесной, гремит гром, от чего заражённые теряются на несколько секунд, но этого времени оказывается достаточно, чтобы альфа резко рванул в другую сторону и обхватив Феликса одной рукой, прыгнул вверх. Лишь одна попытка. Если ладонь соскользнёт с перекладины, это будет конец.       Держится. Это маленькая победа, но не выигранная война. Зараженные сбегаются снизу, от чего альфе приходится подтянуть ноги, а вены на руке наливаются чёрным, набухают от перегрузки.       Мачете оказывается брошена на земле, а Феликс вцепляется пальцами в разорванное обмундирование, от ужаса происходящего утыкаясь альфе носом в плечо. От Юнги пахло свежестью дождя, смешавшимся с металлическим ароматом гнилой крови, но омега готов поклясться, что запомнит этот запах на всю жизнь, как один из самых прекрасных, что ему доводилось чувствовать.       Феликс ощущал как напряжены мышцы в его теле, как тихо скрипят челюсти, а мокрые чёрные волосы беспорядочно колыхались перед глазами. Лишь на миг ему показалось, что Юнги — тот самый рыцарь из сказок, который сражаясь в жестоком поединке боролся за своего омегу. Тогда маленькое сердечко забилось так, как не билось никогда ранее, будто подстраивалось под чужой, сорванный из-за драки ритм. — Хосок, черт возьми, я так долго не продержусь, — рявкнул Юнги, ведь для него этот момент абсолютно не был таким волшебным. Удерживать беременного омегу одной рукой, оказалось тяжело настолько, что вены в теле начали отдавать режущей болью, а вторая ладонь постепенно соскальзывала с перекладины, из-за чего ему ещё более остервенело приходилось сжимать пальцы. Если бы только Юнги знал, что пока он борется из последних сил, его сокровища безответственно его рассматривают, то вероятно бы очень разозлился.       Хосок, резко очнулся от мимолëтного сна, невольно залюбовавшись на то, как просто альфа прыгнул на лестницу. Позволять себе подобное было абсолютно не к месту, поэтому шатен быстро перелез через окно, вытягивая Феликса наверх, от чего каждый смог услышать, как Юнги громко облегченно вздохнул. В этот момент Хосоку стало немного стыдно, ведь он тоже альфа, но не вложил в спасение их жизней практически ничего.       Мясник последним перелазит через оконную раму, сразу же падая на бетон. Каждая мышца в теле налилась свинцом, жжёт и пульсирует, а голова раскалывается от перегрузки. Холодный пол приятно щекочет виски, от чего альфа на несколько секунд прикрывает глаза, понимая, что сейчас ему тяжело даже дышать. Лечь и умереть. — Нам нужно найти комнату с дверью и закрыться там. На нижних этажах могут быть зараженные, — рассуждает Хосок, а Юнги от упоминания тварей передергивает, ведь драться снова сродни пытке.       Благо найти подходящее помещение оказывается не трудной и довольно быстро выполнимой задачей. На третьем этаже в самом углу расположилась маленькая кладовая, с небольшим окошком и благо уцелевшей дверью, которую подпëрли найденным в коридоре железным прутом. Никто не поднимал тему случившегося и особенно того, что они будут делать дальше, ведь переутомлëнное сознание отказывалось здраво анализировать ситуацию. В действительности, остаться втроём в огромном городе, полностью заполненным зараженными и с самыми минимальными запасами провизии — катастрофа. Поэтому выбирать особо было не с чего: искать остальных, либо умереть. — Тебе нужно переодеться. Болеть сейчас опасно, — бросает Юнги, выворачивая из рюкзака всевозможные вещи, половина из которых оказываются промокшими, но на самом дне удается отыскать несколько уцелевших толстовок.       Феликс благодарно принимает протянутую вещь, улыбаясь самыми краешками губ от столь трепетной заботы, а Хосок, наблюдая за этим, кривится, что благо в темноте рассмотреть не удаётся. Душу приятно согревают мысли о том, что Юнги спасал и его, но находящийся здесь омега явно портит всю картину. — Не могли бы вы отвернутся? — мягко произносит Феликс, сжимая пальцами толстовку. — Здесь ничего не видно, — выплёвывает Хосок, больше от необоснованной злости на блондина, но его резко хватают за затылок, практически припечатывая лицом к стене. — Развернешься, глаза вырву, — рычит Юнги, устало облокачиваясь на руку, а Хосок обескураженно поджимает губы. Грубые слова твёрдой сталью резанули по сердцу, а воспоминания о том, с каким трепетом альфа обращался к нему раньше, неприятно колыхнули душу. — Меня омеги не интересуют, — произносит тихо, опуская голову вниз, будто собственные ботинки неожиданно оказались самой интересной вещью на свете. — Я видел, как они тебя не интересуют, — фыркает Мин, разворачиваясь, когда Феликс тихо пищит, что закончил.       Хосок прикрывает глаза, делая несколько глубоких вдохов. Ощущает себя необъятно брошенным, опущенным на самое дно океана, куда не проникают солнечные лучи. Вода там солёная настолько, что каждый шрам на теле жжёт, но если бы он окунул в неё душу, то вероятно сдох бы от боли. У него нет права спорить, подавать апелляцию и умолять Юнги о прощении. Он виноват, а согласно закону кармы, наказание поступило незамедлительно. В банке его ждёт омега, отчаянно жаждущий его любви, а Хосок здесь, мечтает о прикосновениях того, кто в его сторону даже не смотрит. Больно, но так и должно быть.       И некого здесь упрекать и винить, потому каждый пошёл той дорогой, которой его вынудили пойти. Хосок пошёл на поводу здравого рассудка, в очередной раз затыкая сердцу рот кляпом, только то моментально напомнило о себе болью. Кровоточило, превратило все органы в кашу, но продолжило биться. Отвергнутый Юнги искал тепла в любом уголке земли, ведь солнце больше не грело и, к сожалению или к счастью, отыскал его в другом человеке. Милый Феликс хранил в себе всю нежность вселенной, затерявшуюся среди звёзд, а поэтому легко разделил её с другим альфой, подарив тому то, что он хочет, но определённо не заслуживает.       Так Феликс и полюбил Юнги, ведь никогда не знал Мясника. А Хосок, наверное, был готов любить любое его амплуа, просто поздно это осознал. Юнги же всего лишь любил солнце, но так, как никогда и никто. Хосок тихо вздыхает, натягивая вымученную улыбку. Правда, улыбкой этой можно было вскрыть вены. Всегда мыслить оптимистично — его личный девиз, которому альфа старается придерживаться и сейчас. Какой бы тяжёлый не был их путь, но он обязательно должен привести к счастью, даже если на финише, придётся собирать себя из осколков.       С нами разное случается. Мы справляемся с ситуациями, с которыми не думали, что справимся. Решаем проблемы, которые казались неразрешимыми. Переживаем потери, которые думали не переживём. И впредь справимся. И нет ни одной причины сомневаться в себе — жизнь продолжается.       Разворачивается, понимая, что задумался слишком надолго и уставший Юнги, облокотился на стену, прижав к себе омегу одной рукой и уснув. В сердце неприятно колет от того, насколько всё-таки они правильно смотрятся вместе, но Хосок отвергает ненужные мысли в сторону, опускаясь около противоположной стены. Им определённо нужно немного отдохнуть, чтобы завтра со свежей головой раздумывать над дальнейшим планом действий, поэтому альфа прикрывает глаза, откидываясь головой назад. — Замёрзнешь, идиот, — хриплый, сонный голос разрезает тишину помещения, а Хосок старается сдерживаться, но предательская улыбка всё же расплывается на лице. Юнги приоткрывает один глаз, протягивая руку вперёд, чтобы альфа смог прижаться к другому боку, куда тот быстро ныряет, утыкаясь лицом в чужую грудь.       Раньше бы он сильно привередничал, но сейчас позволить себе такую роскошь не может, поэтому слушая любимое, ровное сердцебиение, проваливается в принятую негу. ***       Холодно. Виски резко отдают режущей болью, а спина посылает неприятные спазмы по телу, заставляя мышцы пульсирующе сокращаться. Горло болит, так что сглотнуть слюну оказывается невозможным, а каждый вдох огнём растекается в лёгких, которые сейчас слишком плотно зажаты между ребрами. В первые секунды альфа думает, что умер, только если это правда, то почему так больно?       С трудом приоткрывает глаза, от чего сетчатка мгновенно начинает жечь, а сухие губы размыкаются в немом, но таком желанном вдохе. Кислород проникает через зубы, раздирает больное горло, а после будоражит внутренние органы, от чего альфа хрипло кашляет.       Сразу же после противного звука, его лица касается нечто мокрое, шершавое, а Чонгук машинально старается увернуться от прикосновений чужого языка. Вита кружится вокруг хозяина, радуясь, что тот наконец-то очнулся, а тихое урчание на ухо, помогает альфе немного прийти в себя. Воспоминания обрушиваются на голову неожиданным градом, заставляя быстро подняться на локтях, о чём он сразу же жалеет, ведь вчерашняя драка напоминает о себе знатной крепатурой. Дождь, нападение зараженных, попытки отступления, Тэхен уносит Чимина в неизвестность, а после тьма, пустая и непроглядная. Чимин. Одна мысль о нём заставляет альфу подскочить на ноги, но резко опасть на стену из-за головокружения.       Виски пробивает настырной трелью, а перед глазами всё белеет на несколько мгновений, но когда возвращается в норму, Чонгуку удаётся осмотреться. Узкая улочка, заставленная множеством поваленных баков, среди которых он и пролежал всю ночь. Главная площадь находится в другой стороне дороги, не более чем в двухсот метрах отсюда, только это всё равно не объясняет то, как он здесь оказался.       Тяжело вздыхает, издавая нечто подобное на скулёж, ощупывая себя с ног до головы. Следов укусов нет, но обмундирование оказывается подозрительно разорванным на затылке, будто кто-то вцепился ему туда зубами и долго не отпускал. Предположения настигают затуманенное сознание порционно, но одно из них оказывается самым явным, поэтому Чонгук переводит удивленный взгляд на собаку. Вита опустилась на землю, кажется быстро заснув и именно в эту секунду альфа осознаёт, что это она притащила его сюда, а после караулила всю ночь, опасаясь, что кто-то нападёт на хозяина.       Чонгук удивленно вздыхает, чувствуя, как каждую клеточку тела будоражит табун мурашек. Вита была крайне умным животным. Она выслеживала по запаху зараженных, предупреждала об опасности, а в случае непредвиденных ситуаций, могла указывать жителям общины на расположение экстренных выходов из катакомб, но то, что она сделала сейчас, было проявлением не ума, а самой чистой и искренней любви на свете.       Чонгук обходит её по кругу, замечая огромный порез на бедре и опускается рядом на корточки, из-за чего животное мгновенно просыпается, тычась носом ему в коленку. Все это время она была раненая, голодная и уставшая, но продолжала спасать его, хотя даже не могла быть уверена, что хозяин вообще очнётся. Просто принцип её любви оказался прозаично простым: если жить, то вдвоём, если умирать, то вместе. Собаки, в отличие от людей, не знают выражений «спасай только свою задницу». — Моя Вита, — шёпотом произносит альфа, а собака сразу же реагирует на своё имя, опуская лапы ему на плечи, так что Чонгук обнимает ее двумя руками, пряча животное за горой мускулов.       Короткая шерсть щекочет ноздри, но даже это не помогает сдержать подступающие слезы, копившиеся годами в глубине души. Он ведь только и мечтал о том, чтобы кто-то любил его настолько сильно и преданно. Как семью. Достоин ли он такой искренней любви? Достоин ли он того, что она спасает его жизнь второй раз?       Окончательно разрывает обмундирование, под которым благо есть дополнительная водолазка для защиты, а после выворачивает мокрый рюкзак, находя минимальную аптечку и мясные шарики. Чонгук делал их сам из злаков, сырых яиц и курятины, иногда говядины, а после замораживал в морозильной камере, так что выходило отличное и компактное лакомство, которое можно брать с собой в разведку.       Вита зарычала на него несколько раз, пока альфа старался обработать ушибленное бедро, но снова доброжелательно завиляла хвостом, когда то оказалось окончательно забинтовано. Мясным шарикам животное оказалось радо не меньше и стоит заметить, что Чонгук тоже закинул парочку в рот, но сразу сморщился, подумав, что явно недосолил последнюю партию.       Горло продолжало жутко болеть, каждая мышца в теле пульсировала, а когда в подворотне раздался низкий, грудной кашель, альфа окончательно убедился, что ночь под дождём не прошла бесследно и он заболел. Правда, времени приходить в норму у него не было, как и возможности, поэтому снова собрав рюкзак и закинув содержимое на плечо, Чонгук осмотрелся по сторонам, решая, куда лучше пойти. — Надеюсь, они додумаются покинуть пределы города, — констатирует сам себе, усмехаясь от того, что как минимум один слушатель у него есть.       Вода под ботинками неприятно хлюпала, слишком явно выдавая траекторию его передвижения, а голова продолжала кружиться, так что Чонгук быстро понял, что далеко зайти у него не получится. Вита сзади заскулила, вынудив альфу развернуться и увидеть, что повязка на бедре начала кровоточить, а значит передвигаться животному трудно. — Папа поможет, — улыбается краешками губ, понимая, что тащить взрослого далматинца на руках — плохая идея, но иных вариантов у него нет. Оказавшись вновь в объятиях, Вита опускает голову ему на плечо, а Чонгук вышагивает к центральной площади, стараясь определить, в какую сторону побежали остальные члены экспедиции. Там всё ещё бродит огромное количество зараженных, изредка хрипя и бросаясь в стены, когда кто-то из них слишком громко наступает в лужу.       В этот раз альфа решает не рисковать, а отправиться путешествовать улочками, ведь в условиях сильного ливня остальные не могли убежать слишком далеко. Вита не вырывается, будто сама осознаёт своё положение, а Чонгук постоянно останавливается, заваливаясь на стены.       Холодно. Несмотря на отсутствие дождя погода всё ещё пасмурная, а заброшенные, пустые здания норовят обдать его неожиданным сквозняком из выбитых окон. Глаза слипаются, а голова раскалывается, но всё это мелочи, по сравнению с тем, что ждало Чонгука дальше.       Руки начали дрожать первыми, так что альфа сильнее прижимал к себе собаку, а после друг об друга начали стучать зубы. Головокружение усилилось, а перед глазами всё шло непонятными пятнами. Горло регулярно скручивало сухостью, от чего Чонгуку приходилось сдерживать подступающий кашель, дабы не привлечь лишнее внимание. Позже он начал дрожать весь. Лихорадка настигла его в самый неподходящий момент. — Только не терять сознание, — нашептывал под нос, будто старался самому себе внушить эту истину, но когда в глазах резко потемнело, альфа не сдержался и упал спиной на обвалившиеся с крыши куски железа, так что по округе пронесся громкий звон. Вита выскользнула из рук, вновь заскулив, а Чонгуку захотелось закричать от безысходности.       Как он, чёрт возьми, может спасти тех, кого любит, если даже сам себя спасти не в силах? Проклятое тело, словно издевается, подводит его в самый неподходящий момент, а судьба вновь смотрит властно, с иронией, будто проверяет, сможет ли он пройти и это испытание. Чонгук знал, что будет тяжело, но никто не предупредил его, что настолько… Он остался один в огромном городе, потерял Чимина и всю команду, скитаясь с раненой собакой на руках и лихорадкой в подарок.       Крики за углом быстро дают понять, что зараженные оказались заинтересованы грохотом железа, а Чонгук, от злости, еще раз громко бьет кулаком по металлу, так что на нём появляется фигуристая вмятина. Агрессии скопившейся внутри кажется достаточно, чтобы достать спрятанный за поясом глок и прострелить как минимум десяток голов, но вместо этого альфа делает несколько глубоких вдохов, прислушиваясь к голосу здорового рассудка.       Бежать не вариант, ведь он с трудом прошел несколько метров, а мысль о том, чтобы драться и вовсе кажется ужасающей. Времени на раздумья остаётся катастрофически мало, поэтому быстро схватив на руки Виту, Чонгук зарывается под те самые железные пластины, накрываясь самой большой сверху. Лежать в луже с простудой — идея не самая лучшая, но единственная, дарящая хоть какие-то шансы на выживание.       Сквозь небольшую щель он может наблюдать, как зараженные сбегаются на его улицу, задевая ногами куски железа, от чего то сильно трещит, приманивая всё больше тварей. Привлекает его взгляд лишь одна из них, ведь в отличие от собратьев, оказывается одетой в ещё целую форму, которую явно шили омеги его общины. Чонгуку остаётся лишь тяжело вздохнуть, понимая, что они потеряли ещё одного члена экспедиции.       Вита под боком вновь притихла, осознавая пагубность их положения, а альфа откидывается головой на стену, прикрывая глаза на несколько секунд. В любом случае ему придётся ждать, пока зараженные среагируют на другой источник звука, ведь на улице их собралось слишком много. Голова продолжает кружиться, каждая мышца в теле дрожит от холода, а из горла вырывается регулярный кашель, который он подавляет рукавом водолазки. Вскоре альфу вновь утягивает в объятия тьма, но понять заснул он или потерял сознание — невозможно. ***       Юнги приоткрывает один глаз, когда в него попадают первые лучи солнечного света и недовольно кривит губы, понимая, что абсолютно не выспался. Оглядывает маленькую каморку, бегло вспоминая события прошедшей ночи, а после старается пошевелиться, но мгновенно знакомится со всеми прелестями крепатуры, громко заскулив от боли.       От посторонних звуков на нём начинает елозить Хосок, который во время сна скатился головой ему на колени, но не просыпается, лишь пробормотав что-то себе под нос. Юнги невольно обращает внимание на немного опухшее лицо, закрытое несколькими прядями шоколадных волос. Несколько пробивающихся лучей подсвечивали кожу альфы, но даже это было несравнимо с тем светом, который он излучал сам по себе. Хосок был, как никогда ранее безмятежен: ресницы на его лице мелко подрагивали, а проникающий сквозь зубы кислород, имел фантомную примесь летних, цветущих лугов.       Ноздри неожиданно сильно защекотало, от чего Юнги тихо чихнул, а от этого зашевелился Феликс, мирно зарывшийся носом ему в грудь. Омега скривил нос кнопочку, сладко чмокнув несколько раз губами. Альфа вновь обратил внимание на спутанные белые волосы, которые очень хотелось потрепать пальцами и удивительную россыпь веснушек, каждой из которых хотелось дать имя, дабы сотворить уникальный звёздный путь. Пахло от него ягодами, дождём и чем-то запредельно сладким, свойственным вероятно именно беременным омегам, а Юнги просто нравилось, как этот аромат смешивался в воздухе с запахом лета и солнца, создавая его личную наркотическую дозу, от которой крыло лучше, чем от метамфетамина.       Впервые за долгое время ему не хотелось курить. Этот запах должен был остаться в лёгких подольше, осесть на органы и впитаться в поры. Это был аромат спокойствия, душевных, пьяных разговоров на ночной веранде, пикников с друзьями и долгожданных пятниц. Так пахли те мгновения, которые он никогда не испытывал, но теперь был абсолютно уверен, что это волшебно.       Жаль, что вечность это длиться не могло. Всего несколько минут он позволил себе насладиться прекрасной атмосферой, а после пришлось расшевелить ребят, дабы те проснулись. — Что мы будем делать дальше? — спросил Феликс, который нарыл в рюкзаке уже чëрствую булочку и поскольку иных вариантов не было, жевал то, что дают. — Попробуем покинуть город. Думаю, все кто выжил тоже додумаются до этого, — предложил Хосок, расчëсывая пальцами спутанные волосы. — Так и поступим, — подытожил Юнги, складывая одно мачете за пояс, ведь второе вчера сбросил на землю, когда подпрыгивал вместе с омегой, — Вылезем через окно. В коридорах наверняка полно зараженных, а драться вновь я не могу.       Феликс кивнул прежде, чем подумал о том, что прыгать придётся с третьего этажа. Правда, сейчас это всё равно казалось лучшей идеей, чем очередной марафон со смертью по узким улочкам Коксона. Ему было очень тяжело бегать вчера: низ живота тянул, а бушующие гормоны постоянно вынуждали его плакать, но омега старался сдерживаться из последних сил. Более того, он очень переживал за Юнги, ведь каждый раз когда твари подходили к нему слишком близко, сердце пропускало несколько ударов, а конечности сковывало от ужаса. — Я спускаюсь первым, а Хосок последним, — командует альфа, когда все приготовления оказываются окончены.       Юнги свешивает ноги с подоконника, рассматривая расположившийся снизу мусорный бак, который послужит отличной точкой для приземления. Зацепившись рукой за проходящую рядом трубу, альфа упирается ногами в стену, переводя вес всего тела наружу, а после, дотянувшись до окна на втором этаже, безопасно спрыгивает вниз, громко стукнув грубой подошвой ботинок о крышку бака. — Феликс следующий, — произносит полушëпотом, мимолëтом оглядываясь по сторонам в поисках опасности, но благо вокруг оказывается пусто.       Омега садится на подоконник, стараясь не смотреть вниз, но взгляд, будто подчиняясь гравитации, тянется к земле, которая оказывается дальше, чем он предполагал. Дыхание становится сбитым, тяжёлым, а сердце громко стучит по рёбрам, заставляя те покрываться трещинами. Страшно становится вдвойне, когда малыш в животе неожиданно пинается, а Феликс перепуганно выпучивает глаза, понимая, что за жизнь внутри себя он тоже несёт ответственность. — Ты доверяешь мне? — мягко произносит Юнги, усмехаясь от своих же слов. Доверять Мяснику тоже самое, что прогуливаться по льду в начале весны. Поначалу выглядит устойчиво, но от каждого шага под ботинками появляются трещины и всего за несколько секунд ледяная пучина утянет тебя на дно, туда, где нет шансов на спасение, — Закрой глаза и прыгни.       Феликс действительно зажмуривается, но пальцы вцепляются в края подоконника так, что белеют костяшки. Ему бы хоть каплю той смелости, которая есть у альфы. Тот бросается на зараженных с полной уверенностью в победе, свободно выражает своё мнение и всегда смотрит прямо, гордо, презирая всё своё окружение. Застенчивый Феликс, большую часть осознанной жизни проживший в общине, совсем не знает, что такое рисковать, ведь раньше самой большой опасностью было поранить палец об иголку для шитья.       Хосок стоит позади него, сложив руки на груди. Его раздражает вся эта ситуация, а в особенности Феликс, которого он вдруг стал ненавидеть просто так, по факту своего существования. Подобная неприязнь для него крайне несвойственна, особенно в сторону омеги, с которым они дружили много лет, но альфа ничего не может поделать с разрывающим душу чувством ревности, которое подсознательно заставляет ненавидеть соперника.       Блондин вновь скулит, от чего Хосок закатывает глаза, резко толкая его в спину. Громкий вскрик проносится по округе, а альфа только через несколько секунд понимает, что наделал, закрывая ладошками рот от ужаса. Никогда ему не была свойственна подобная жестокость, особенно в сторону прекрасного пола, который Чонгук учил оберегать и лелеять.       Феликс за несколько секунд свободного падения успевает вспомнить молитвы на всех языках и окончательно смириться со своей участью, но сильные руки немного грубо хватают его снизу, спасая от неудачного приземления на землю. Приоткрыв один глаз, омега замечает наклонившегося к нему лицом Юнги, который сразу доброжелательно улыбается, будто старается уверить его, что всё нормально. — Видишь, а ты боялся, — щебечет альфа, продолжая держать его на весу, а омега резко обнимает его руками, привычно утыкаясь носом в шею. Феликс сильнее стиснул челюсти, боясь заскулить от того, насколько Юнги был великолепный. Сильный, серьёзный, уверенный в себе, способный его защитить — не альфа, а самая невинная детская фантазия о прекрасном принце.       Феликс несколько раз хлопает ресницами, продолжая обнимать его за шею, а Хосок наверху готов биться головой об стену. Они, чёрт возьми, находятся слишком близко друг к другу и это заставляет кровь бурлить в жилах, а челюсти сжиматься до слышного скрипа зубов.       Феликс смущается под пронзительным взглядом чужих глаз, а бабочки в животе отбивают ритмы чечётки, но прекрасный момент оказывается безжалостно разрушен неожиданным толчком снизу. Юнги сжимает его в руках сильнее, хмуро проскальзывая глазами по мусорному баку, откуда кто-то настырно стучит, посылая вибрации ему в ноги. — Не прыгать, — указывает Хосоку, понимая, что вероятнее всего туда упал зараженный, а поэтому опускает омегу на ноги, выхватывая мачете. — Юнги? — раздаётся знакомый, приглушенный голос и альфа позволяет себе облегченно выдохнуть, спрыгивая на землю и утягивая за собой Феликса. Тэхен щурится от режущего глаза солнечного света, поднимаясь в полный рост. Жилистые, усыпанные серебряными кольцами ладони опускаются вниз, помогая кому-то подняться и лишь после показывается светлая макушка Чимина, радостно оглядывающего присутствующих.       Юнги изгибает бровь, подмечая, что на омегу надета любимая рубашка Джокера, которая на миниатюрном парне смотрится слишком огромной, а расположенные на плечах перья выглядят, как настоящие крылья, тянущиеся к низу. Для данного атрибута одежды однажды облысели несколько лебедей, а омеги Тени дрожащими руками выводили стежки, боясь испортить уникальную задумку своего хозяина. То, что циничный Тэхен пожертвовал этой рубашкой ради Чимина, говорит больше, чем тысячи слов о любви. — Я так рад вас видеть, — выкрикивает беловолосый омега, полностью вылезая из бака.       Хосок в это время спускается с третьего этажа, недовольно бурча себе под нос, ведь никому до него больше нет дела, а маленький огонёк надежды на то, что Юнги будет ловить и его, погас также резко, как и появился. — Чимин, ты не представляешь, что с нами произошло, — Феликс сразу обнимает омегу, чувствуя себя крайне воодушевленным тем, что рядом с ним теперь находится представитель его пола, хороший друг и главнокомандующий спецназом. Конечно он умолчит о том, что рад ещё и тому, что Юнги теперь не придётся сражаться в одиночку, а Чимин сможет взять половину ответственности на себя.       Пока омеги начинают безостановочно щебетать, Мясник бросает взгляд на Тэхена, который молча наблюдает за развернувшимся воссоединением, облокотившись на стену. Очевидно, что ему глубоко наплевать на случившееся с Мином, который выглядит знатно потрёпанным и уставшим, но Юнги всё равно закатывает глаза, ведь тот мог спросить хотя бы ради приличия. — Мы ещё долго будем стоять? — цокает Тэхен, отталкиваясь от стены. — Нам нужно искать Чонгука, — Чимин согласно кивает, невзначай поправляя заправленный за поясом глок, будто наличие огнестрельного оружия его успокаивает, — Стоит вернутся на центральную площадь. Даже если его там нет, то могут быть следы. — Ну конечно, — иронизирует Юнги, недовольно складывая руки на груди. — Давайте отправимся в самый центр скопления зараженных, чтобы найти Призрака. Лично мне на него насрать. Нужно покидать город. — Не помню, чтобы спрашивал твоё мнение, — кривится Чимин, угрожающе сузив глаза.       Мин вздëргивает бровь, а зелёная обводка зрачка темнеет, наполняясь неприкрытой враждебностью. Он отлично помнит приказ Джокера о том, что чёртов Чимин неприкосновенен, но и тот никогда не позволял себе подобных фривольностей в сторону альфы. Никогда и никто не смел общаться к нему подобным образом, а особенно Сеульская выскочка, появление которой принесло лишь проблемы. — Что ты… — Юнги рычит, делая решительный, угрожающий шаг вперёд, но перед ним словно из воздуха возникает Феликс, упираюсь двумя ладошками альфе в грудь. — Пожалуйста, не ссорьтесь, — пищит омега, заглядывая в зелёные, наполненные решительностью глаза, — Нам в любом случае будет тяжело без Чонгука. У него есть карты, компас и хотя бы малейшее понимание того, куда нам нужно идти.       Юнги безотрывно рассматривает его лицо несколько секунд, а после делает глубокий вдох, укладывая свои руки поверх чужих ладоней и несильно сжимает. Воспламенившийся по щелчку гнев всё ещё полыхает внутри, но альфа отчаянно старается его затушить, наполняя лёгкие чарующим ароматом лесных ягод. — Хорошо, — вздыхает, бросая мимолëтный взгляд на Тэхена, который безотрывно следил за развернувшейся картиной. Голубые глаза несколько раз заинтересовано стреляют в сторону Хосока, проверяя реакцию, которая оказывается красноречивее миллиона слов.       Юнги тоже это видит и нечто в его душе неприятно покалывает, так что хочется поскорее избавиться от надоедливого чувства. Так зарождается надежда. Надежда на то, что его солнце всё ещё хочет быть с ним. Что произошедшее в банке было ошибкой, о которой альфа отчаянно жалеет. А может он был пьян и это произошло по глупости?       Резко трусит головой в стороны, стараясь сбросить секундное наваждение. Нельзя оправдывать его. Никто не имеет права обращаться так с его мёртвым сердцем. ***       Центральная площадь оказывается именно такой, какой каждый из них её запомнил. В свете дня можно было рассмотреть множество разбросанных трупов, которые под пекущим солнцем начали вонять, а среди них бродили ещё живые зараженные, которые к слову пахли не лучше. Дождевая вода собралась на земле в огромные лужи, а около бордюров тихо струилась в заброшенные канализационные стоки. Окрашенная в красный, зловонный цвет крови, она напоминала собой отвратительное месиво из остатков конечностей и внутренних органов.       В этот раз они подошли к площади с другой стороны, оттуда, где обзор открывался значительно лучше. На соседней улице были расположены два гигантских, двадцатиэтажных здания, могуществом и высотой своей способные дотянуться до небес. Раньше они служили огромным офисным центром и были соединены между собой стеклянным мостом на верхних этажах. Правда, погода к нему оказалась неблагосклонна, поэтому мост был полностью разрушен, а снизу валялись огромные куски арматуры и битого стекла. Зрелище воистину завораживающее, создающее понимание непоколебимого преимущества природы над бетоном. Больше всего развернувшуюся картину оценил Тэхен, мимолëтно похвалив себя за то, что даже гигантские постройки не смогли победить разрушительную мощь природы, а он смог.       Чимин опустился на корточки за ближайшим поворотом, стараясь по кровавым следам определить, куда мог направиться Чонгук и отчаянно старался не смотреть в сторону трупов, ведь шанс увидеть там знакомое лицо оказывался слишком велик. От этого омега нервно комкал рубашку пальцами, регулярно закусывая нижнюю губу так, что та сильно налилась и порозовела. — Это он, — шёпотом произносит Хосок, от чего Чимин резко разворачивается в его сторону, дабы проследить за траекторией чужого взгляда. Радость от возможной встречи с Чонгуком, делает его слепым настолько, что он даже не замечает, насколько альфа бледный.       Голубые глаза вновь скользят по площади, а ничего не обнаружив переключаются на видимые проходы подворотен, но и там оказывается пусто. От этого Чимин хмурит густые брови, желая развернуться к Хосоку и уточнить точное местонахождение альфы, но взгляд внезапно натыкается на мужчину, лежащего на земле. Лица его не видно, только грубую подошву ботинок, которые носят альфы военные, а соответственно и Чонгук. — Нет, — выдыхает Чимин, отчаянно сильно сжимая рубашку пальцами. Сердце моментально ускоряет ритм, отстукивая бешеные аккорды в сознании, а кислорода становится катастрофически мало, так, будто рёбра сильнее сковывают лёгкие в своих объятиях.       Боль потери — вероятно единственная боль во вселенной, которую омеге не доводилось испробовать на себе. Она будто поджидала своего выдающегося часа, желая появиться именно тогда, когда на языке появится сладковатый привкус счастья, дабы растоптать его окончательно.       Тысячи эмоций одновременно атакуют хрупкое сознание, стараясь разрушить непробиваемые стены, которые омега выстраивал года. Да, возможно он не любит Чонгука так, как выглядит это чувство в общепринятом понимании, но это не значит, что он готов его терять. Чимин снова привык к тому, что он есть. Где-то неподалеку, наблюдает глазами омутами, строгим голосом раздаёт приказы и вечно указывает ему, что делать.       Моргает несколько раз, стараясь сдержать скатывающиеся вниз слезы. Он ненавидит себя за то, что даже годы закалки в военном училище, не смогли уничтожить в нём хрупкую сущность омеги, который плачет в любой ситуации. Сжимает челюсти, так что можно услышать тихий скрип зубов, но даже это не помогает остановить струящийся поток, из-за которого на губах появляется соленый привкус.       Чонгук должен разговаривать с ним ночами на крыше, обнимать в храме, играть в догонялки по лесу и каждый раз смотреть так, будто Чимин самое ценное, что существует на земле. Он должен быть здесь, чтобы любить его. Если он действительно просто так оставил его, после всех тех слов и обещаний, то Чимин достанет его в аду и залепит звонкую пощёчину. — Светлячок, — холодная ладонь опускается ему на плечо, от чего омега вздрагивает, но сразу же подскакивает на ноги. Боль и обида концентрируются в душе огромным комком эмоций, который не находит выход наружу даже в слезах. — Это ты во всём виноват, — выкрикивает громко, резко ударяя кулаком в кирпичную стену, — Ты всегда был моральным уродом, но я закрывал на это глаза. — Успокойся, Чимин, — Тэхен угрожающе наклоняет голову вперёд. Подобные истерики недопустимы для его искусства, а особенно в сложившейся ситуации. Юнги позади сильнее прижимает к себе Феликса, делая несколько медленных шагов назад. Такой шум может повлечь за собой нежелательные последствия, а в первую очередь его заботит благополучие омеги и Хосока. — Я не будут успокаиваться, — кричит блондин, сжимая руки в кулаки. Слёзы бесконечным градом опаляют лицо, очерчивают ровную линию подбородка, а после опадают вниз, пачкая вычурную рубашку, — Ты бросил Чонгука. Оставил его умирать, зная, что он не сможет спастись. — Не смей винить меня, — Тэхен рычит в ответ, хотя поза его по прежнему остаётся расслабленной и только нервное покручивание кольца на пальце, выдаёт внутренние напряжение, — Чонгук сам захотел этого. — Сам? — Чимин кривится в гримасе злости, пересекая крупицы расстояния между ними, резко хватая альфу за воротник, — Ты уничтожаешь всё, что я люблю. Намджун тоже был виноват в том, что ты сделал с ним? — При чём здесь Монстр? — вздëргивает бровь Тэхен, но не отталкивает его от себя, продолжая бесчувственно сверлить холодные глаза напротив. Льды в них трогаются, дребезжат от разрывающего душу гнева, окончательно уничтожая спокойную водную гладь, — Откуда ты вообще знаешь об этом? — Я ничего не знаю, Тэ, — выдыхает ему в лицо Чимин, отчаянно сжимая пальцами чужой воротник, — Я так и не поговорил с ним. А знаешь почему? Я не хотел разочаровываться в тебе окончательно. Не хотел знать то, что единственным монстром всё это время был ты.       Тэхен неожиданно меняется в лице, резко сбрасывая с себя чужие руки. Кристальные глаза вспыхивают огнём, который мгновенно теряется среди льдов, но Чимину удаётся схватиться за это нечто и тогда он понимает, что ударил в больное место. Только куда он попал? Что в ситуации с Намджуном есть такое, способное вывести из себя вечно хладнокровного Джокера? — Он заслужил всё, что с ним произошло, — шипит альфа, обхватывая омегу за запястья, чтобы тот вновь не посмел к нему прикасаться, — Я позволил ему покинуть подвал, позволил общаться и любить, хотя он не заслуживает ничего из этого. Мы оба мерзкие твари, которым место в психбольнице, но это и не удивительно, ведь кровь не вода, — Чимин на несколько секунд теряется, совсем не понимая смысл сказанных слов, но Тэхен продолжает, — Твой обожаемый Чонгук тоже заслужил всё, что произошло с ним. Самовлюбленный ублюдок, возомнивший себя повелителем вселенной. Ты совсем забываешь, что именно он зачал тебе нежеланного ребёнка, запер в катакомбах и против воли поставил метку. Ему было абсолютно наплевать на твои чувства, но ты вечно скачешь вокруг него, как послушная собачка, потому что так отчаянно хочешь быть нужным хоть кому-нибудь, — выпаливает прямо в лицо напротив.       Гнев — эмоция, которой Тэхен никогда не позволял контролировать свой разум. Он туманит разум хуже вина, заставляет говорить то, о чём в будущем придётся жалеть.       Чимин научил его чувствовать. Теперь эти чувства уничтожат их обоих. — Ребята, нужно уходить, — взволновано произносит Хосок, замечая, что зараженных явно привлекли неразборчивые звуки, а поэтому делает несколько испуганных шагов назад.       Только никто его не слышит. Чимин безотрывно бегает глазами по лицу Тэхена, раздумывая над тем, как вообще мог что-либо чувствовать к этому бессердечному куску мяса. Он никогда не был таким. Альфа, с которым он делил постель был чутким и заботливым, только проявлял эти чувства своеобразно. Они читали вместе книги, рисовали картины, обсуждали художников, а теперь стоят здесь, обнажая нечто большее, чем тела. Души. И были они отвратительны.       Когда Тэхен успел так измениться? Ответ оказывается прост настолько, что омеге хочется пустить тихий смешок. Никогда. Он был таким с самого начала. Именно об этом его предупреждали. Этот путь он выбрал самостоятельно, наплевал на чужие предостережения, поэтому некого винить в том, что вдруг стало больно. — Я ненавижу тебя, — произносит шёпотом, стараясь вырвать собственные запястья, которые успели покраснеть от мощной хватки. — Ребята, — вновь повторяет Хосок, выхватывая закреплённый на поясе нож.       Юнги резко отталкивает Феликса назад, с громким звоном вытягивая мачете. Омега перепугано оглядывается по сторонам, чувствуя как сердце делает кульбит в грудной клетке, когда из-за угла показываются зараженные, а в ушах раздаётся пронзительное хрипение, которое будут преследовать в кошмарах.       Чимин резко выдëргивает собственные руки, ведь чужие прикосновения вдруг начали казаться отвратительными. Гнев продолжает концентрироваться в голове, туманит сознание, застилает глаза белой пеленой, поэтому омега быстро вынимает из-за пояса глок, стреляя без разбору в движущиеся цели.       Тэхен испуганно смотрит на развернувшуюся картину, стараясь проработать в голове картинку происходящего. Осознание поведения Чимина сваливается на него градом, поэтому альфа резко обхватывает его сзади, стараясь отобрать пистолет. Паническая атака. Медленно, но уверенно на его плечи опускается груз вины, ведь он всегда знал, что с Чимином нельзя грубо, но собственные эмоции взяли вверх над рассудком.       Омега заваливается на землю, пиная Тэхена ногами и неожиданно начинает громко кричать, продолжая нажимать на курок. Юнги выскакивает вперёд, отталкивая зараженных, которые продолжают сбегаться на поднявшуюся суматоху, но теперь рядом с ним становится Хосок, дрожащими пальцами сжимая нож.       Выстрелы продолжают будоражить сознание, но у Юнги абсолютно нет времени обращать внимание на происходящее за спиной, ведь спереди творится настоящая анархия. Зараженные наваливаются на него пачками, вцепляются пальцами в одежду, от чего под тканью расцветают разноцветные синяки, а лёгкие моментально начинают жечь от перегрузки.       Феликс падает на землю, закрывая ладонями уши от пронзительных звуков и парализовавшего душу ужаса. Его руководитель погиб, друзья ругаются, Юнги снова в опасности, а они оказываются заперты в заброшенном городе, заполненном зараженными. Тёплые слезы градом струятся по щекам, а низ живота неожиданно пронзает резкой болью, от чего омега заваливается на бок.       Юнги продолжает остервенело вырывать у смерти крупицы собственной жизни, пока боковым зрением не замечает, что Хосок остановился, а поэтому резко расставляет руки в стороны, толкая толпу назад, от чего та теряет координацию, падая на землю. Секундная заминка позволяет ему повернуться всем корпусом в сторону своего солнца, мгновенно сталкиваясь с шоколадным взглядом. Его Хоуп необычно бледный, смотрит на него пронзительно, концентрируя во взгляде всевозможное тепло и улыбается. Юнги вовсе теряется от неожиданного жеста, пробегаясь глазами по любимому и такому родному лицу, пока не опускается ниже, наблюдая как альфа сжимает пальцами футболку в районе живота, где расплывается огромное кровавое пятно.       В ушах неожиданно появляется пронзительный писк, а конечности парализует от окатившего тело ужаса. Вселенная вокруг становится необычайно тихой, будто мёртвой, а картинка перед глазами замедляется. — Юнги, — резкий крик вырывает его из прострации, заставляя перевести взгляд на источник звука. Феликс сжимает руками живот, стоя на коленях, а под ним расплывается огромная лужа непонятной прозрачной жидкости. — Он рожает, — побледневшими губами произносит Хосок, медленно оседая на землю, а пятно на его футболке становится значительно больше.       Юнги теряется. Впервые в жизни он не знает, что ему делать. Тэхен продолжает заламывать бьющегося в конвульсиях Чимина, зараженные ползут в его сторону, любимый альфа может умереть от потери крови, а у его личного успокоительного начались схватки.       Это катастрофа. Действовать нужно срочно, но как можно сделать хоть что-нибудь, когда мир перед глазами покрывается трещинами. Что делать, когда время начинает играть против тебя, а смерть опускает костлявую руку на плечо? Когда всё, чем ты дорожил оказывается в опасности, а помощи ожидать неоткуда? Юнги выбирает единственный известный ему вариант: показать костлявой суке, что он может быть ужаснее.