Alive

      Хосок аккуратно помогает омеге подняться на подушке, дабы занять сидячее положение. Утром его разбудил альфа разведчик, уведомив о том, что Сокджин пришёл в себя. Чон, не теряя времени, побежал осматривать бедного парня, не забыв напомнить другим омегам, дабы приступали к завтраку, а Джину подготовили полупустой бульон. За несколько дней его желудок оказался слишком изнемождëнным, дабы принимать более твердую пищу.       Сокджин весь бледный, будто полупрозрачный, но Хосок знает, что это из-за острого авитаминоза и уже завтра его кожа вновь обретëт румяный оттенок. Следы на его шее ещё не зажили, но приобрели бледно-жëлтый цвет, отдающий коричневым во многих местах, а под глазами красовались огромные синяки. — Где Намджун? — первое, что спрашивает омега, но мгновенно кривится от сухости в горле, так что альфа подаёт ему стакан воды. Хосок на это лишь добродушно улыбается, ведь на самом деле, понятия не имеет, где сейчас находится Монстр. Он не успел поинтересоваться о случившемся у Чонгука, поэтому обладает не бóльшим количеством информации чем сам омега.       Сокджин неоднозначно хмурит брови, сквозь головную боль желая восстановить в памяти последние события. Намджун душил его, собственными руками жизни хотел лишить, но смотрел так, будто умирал сам. Он помнит насколько альфа вернулся встревоженный, напуганный и нервный, помнит, как разваливался на глазах, боясь даже в сторону его глянуть. Его добрый, рассудительный Джуни не мог сделать нечто подобное без причины. Каждый его взгляд нес в себе больше любви, чем омега когда-либо ощущал. Если он действительно желает ему смерти от чистого сердца, то он поверит в это, лишь когда собственными ушами с его уст услышит. Окажись это правдой, прекратит свое существование самостоятельно, ведь если Намджуну он не нужен, то не нужен и себе.       Неловко оглядывается по сторонам, когда понимает, что жар, опаляющий левую половину лица, исходит от солнца, пробивающегося сквозь покрытое паутиной окно. Он не видел небесное светило уже несколько лет, поэтому теперь не может оторвать взгляд от скачущих по полу солнечных зайчиков, отбрасываемых треснутым стеклом. — Где мы? — интересуется вновь, когда горло перестает раздирать на куски, хотя неприятный комок никуда не ушёл, плотно засев где-то в районе носоглотки. Живот скручивается в тугой узел, а голова неприятно пульсирует, будто кто-то ритмично стучит по ней молоточком, но в целом он ощущает себя вполне сносно. — Мы в здании заброшенного банка, — Хосок отходит к двери, где омега передает ему тарелку с бульоном, наполненной лишь парой кусочками мягкой картошки и зеленью. — Катакомбы больше непригодны для жизни.       Сокджин больше ничего не спрашивает, лишь послушно открывая рот каждый раз, когда альфа подносит ложку. Живот начинает болеть лишь сильнее, от чего он кривится, но боль уходит также неожиданно, как и появилась. — Если не считать истощение, то с тобой всё нормально, — рассказывает Хосок, смахивая грязные волосы с чужого лба. — Повезло, что тебе не сломали шею. Пару дней и будешь, как новенький. Сокджин ему нравится. Они пересекались несколько раз в саду, когда тот ещё временно обитал в общине Призрака и Хосок, которой очень хотел узнать о Тени побольше, часто разговаривал с ним, хотя омега особо ничем не делился. Их отношения были непринуждëнными и дружескими, но кроме имён и нескольких не особо значительных фактов они ничего друг о друге не знали.       Дверь скрипит, так что Хосок разворачивается, надеясь встретиться с Чонгуком, но вместо него в проходе замирает Джокер. Альфа облокачивается на косяк, складывая руки на груди и скользит заинтересованным взглядом по лежащему омеге. Увешанные кольцами пальцы, ритмично постукивают по локтю, настукивая лишь ему известную мелодию. — Мои таблетки работают безотказно, — усмехается, отталкиваясь от двери и быстро сокращает расстояние между ними, опускаясь на корточки. — Ты давал ему препараты без моего ведома? — Хосок изгибает бровь, чувствуя себя крайне некомфортно в присутствии нового человека. Его отношение к Джокеру слишком предвзятое, особенно после того, как он бросил собственную общину на произвол судьбы. Шатену такой жестокости не понять, а люди стараются эмоционально отторгать всё, что не понимают. — С каких это пор я должен советоваться с тобой, прежде чем что-либо сделать? — Тэхен бросает в его сторону пустой, полностью незаинтересованный взгляд, сразу возвращаясь к омеге, который к удивлению Хосока, улыбается так лучезарно, будто с небес к нему спустилось божество. — Так это ты спас меня, — лепечет Сокджин, наклоняясь вперёд и аккуратно, практически невесомо целует альфу в губы, мгновенно заливаясь румянцем. Хосок от этого действия замирает, наблюдая за реакцией Джокера, но того кажется подобная вольность совсем не смутила. Он ведь думал, что омега его боится и считает плохим человеком, но ведь с объектом своих кошмаров не целуются. — Хосок тоже поучаствовал в твоём спасении, — улыбается брюнет, разворачиваясь к нему с абсолютно веселящимся выражением лица и не успевает врач среагировать, как Сокджин целует и его.       Тарелка с грохотом падает на пол, а остатки супа забрызгивают старые тряпки, являющиеся импровизированной кроватью. Хосок отмахивается назад, пребывая в абсолютном оцепенении, ведь если раньше его сознание было способно думать и анализировать, то сейчас в голове полная каша непонимания.       Из прострации его выводит тихий, отбивающийся бархатом от стен смех Джокера. Альфу сложившаяся ситуация крайне забавляет и он определённо не жалеет, что научил Сокджина подобной благодарности. Хосок быстро хватает тарелку, коротко кивая омеге, что навестит его позже, а сам выскакивает за дверь, чем заставляет Тэхена веселится еще пуще. — Я что-то сделал не так? — спрашивает шатен, полностью смущенный такой неоднозначной реакцией, ведь врач оказался первым человеком, которому кажется не понравилась подобная благодарность. — Все ты сделал правильно, — Джокер опирается ладонями на колени и поднимается на ноги, напоследок трепля омегу по спутанным шоколадным волосам. — Рад, что с тобой всё хорошо. Спать ложись, — последние слова звучат строго, больше похожи на приказ, поэтому Сокджин, который раньше хотел задать ему несколько вопросов, куксится, мгновенно опускаясь на подушки.       Тэхен лишь усмехается себе под нос, бросая несколько дежурных пожеланий выздоровления, которые вынуждают его сказать правила приличия и не желание портить отношения с омегой. Да, несколько дней назад он умышленно попытался его убить и точно бы не расстроился от потери, но если тот всё таки жив, то он хотел бы оставить красивую куколку при себе.       Если посмотреть со стороны на омег, которые ему нравятся, то прослеживается определённый типаж, который подстраивался скорее под современные нормы красоты, а не винтажные, часто наблюдаемые на картинах его любимых художников. Альфу привлекали большие губы, оленьи глазки, хотя Чимин и имел раньше более вытянутые, лисьи, но когда начал употреблять более калорийную пищу, его лицо налилось, и они тоже стали значительно круглее.       Несмотря на то, что самой любимой его эпохой, оказалась эпоха Возрождения, где в моде были широко распространены пышные формы у омег, Тэхен предпочитал худых, а скорее даже нездорово истощëнных. Будучи значительно моложе и как он считает менее разумным, Джокер регулярно пичкал одного парня наркотиками, дабы у него начались задатки анорексии, но тот быстро умер, а больше альфа не пробовал.       Стоит заметить, что Тэхен имел весьма специфические взгляды на отношения и являлся довольно консервативным. Непонятно, было ли это последствием нездоровой психики или некорректного воспитания, но он стал достаточно полиаморным в отношении себя. Джокер не считал, что его отношения и поцелуи с другими омегами могут восприниматься Чимином, как измена, ведь тот должен понимать, что это не более чем увлечение прекрасным и тяга к искусству. Самому блондину такое не позволялось, ведь у него должен быть единый альфа, которому тот хранит безоговорочную верность во всём.       В общем, личностью он был захватывающей, но только если не встречаться с ним лично и вообще не иметь ничего общего. С такими, как Джокер, интересно беседовать вечерами, рассуждать о вечном и постоянном, наслаждаться изысканным вином, но не строить отношения. Его любовь вечностью на камне не отпечатается, она не спокойна, как бушующие океаны в его глазах и также быстротечна. Чимин определённо останется тем единственным, кого он запомнит на всю жизнь, как чума, но если посмотреть правде в глаза, то однажды он действительно встретит кого-то лучше, интереснее, оставив после себя лишь разбитое сердце и неприятный привкус воспоминаний на языке. И даже в этом будет скрываться его уникальный шарм и неповторимый стиль, подпитанный чем-то запредельным, ведь Тэхен отдаёт тебе всё, одновременно делая проигравшим. Когда он уйдет, Чимин осознает, почему ураганы называют в честь людей. ***       Юнги облокачивается локтем на побитый временем подоконник, вновь сжимая в зубах излюбленную сигарету. Лестничная клетка стала для него одним из самых любимых мест в банке, даже несмотря на то, что здесь ежеминутно снуют люди, которых он профессионально научился игнорировать. Они не разговаривают с ним, толи из-за страха, толи из-за сильной занятости или незаинтересованности, но необщительному от природы альфе это играет лишь на руку, позволяя наслаждаться покоем в собственной голове.       Юнги на самом деле любит препараты, которые даёт ему Джокер, ведь благодаря этому незнакомые голоса перестают будоражить его сознание. Хотя, трудно сказать, что они действительно ему незнакомые. Он уже не может вспомнить, когда конкретно они появились, хотя раньше полагал, что эти голоса это то, что есть у каждого человека, просто те называют их мыслями. Оказалось, что другим людям мысли не нашептывают поводы для кровавой резни и не принуждают к убийствам.       Из мыслей его вырывает топот ног позади, на который альфа поначалу не обращает внимания, но после чувствует уже знакомый запах бушующих трав, вперемешку с ягодами и когда шаги становятся максимально близко, разворачивается. Опирается рукой на перила, тем самым полностью перекрывая путь раскрасневшемуся Хосоку, который всё ещё выглядит немного сонным, с явным отпечатком одеяла на щеке и шее. — Отойди, — возмущается солнечный альфа, быстро пролезая под его рукой, но даже шагу на ступеньку сделать не успевает, как Юнги тянет его за шкирку назад, припечатывая к подоконнику и расставляя руки с обеих сторон. — Ты слышишь меня? Я занят, — Хосок хмурит брови, толкая его в грудь, но Мясник даже с места не двигается, лишь недовольно скривив губы. — Вечно ты чем-то занят, — парирует брюнет, подходя к нему практически вплотную, чем ещё сильнее прижимает его к подоконнику, а соответственно и к себе. По телу пробегаются мелкие электрические разряды от столь близкого контакта, а зелёные глаза игриво щурятся, растворяясь в шоколаде напротив. — Вчера из комнаты выгнал, а теперь даже разговаривать не хочешь. Я ведь скучаю, — наклоняется к его лицу, так что Хосок отодвигается ещё дальше, что вовремя подмечает Юнги и резко обхватив его за талию, усаживает на подоконник, удобно утраиваясь между разведëнных ног. Обескураженный солнечный альфа автоматически упирается руками ему в грудь, от чего Мину хочется замурлыкать в восторге. — Ты из ума выжил? — шипит Хоуп, пытаясь оттолкнуть его назад и перепуганно выглядывает из-за чужого плеча, облегчëнно вздыхая от того, что на лестничной клетке никого нет. Юнги же обвитый худыми ногами, чувствует себя настолько комфортно, что его теперь даже бульдозером не сдвинешь. — Нас могут увидеть. — Пускай видят, — расплывается в улыбке, наклоняясь к чужой, пахнущей ягодами шее и оставляет практически невесомый поцелуй за ушком. Нестерпима эта пытка, где он даже подойти к нему не смеет, ведь шатен постоянно фыркает, избегая прямого контакта. Ведёт себя так, будто того поцелуя вовсе не было, оставаясь всё таким же холодным и недоступным. Хосок для него спасение, лучше любых препаратов. Он его голоса в голове одним взглядом заткнуть может, а внутренние черти лишь ради этого альфы успокаиваются, послушными рабами к его ногам опадая.       Хоуп в очередной раз кривится, сильнее нажимая руками ему на грудь, хотя на самом деле, от каждого невесомого касания чужих губ, тело опаляет жаром. То, что произошло около катакомб, он так отчаянно забыть пытался, списывал на вброс эндорфина в мозг, но каждый раз, забираясь ночью руками в штаны, представлял далеко не прекрасного омегу Лира, с которым наконец-то повидался после восьми месяцев разлуки, а пугающего, покрытого шрамами альфу. Он понимает, что всё это катастрофически неправильно, но пока он жив — грешен. Пальцы комкают чужую футболку, а кровь кипит, разливаясь по венам лавой. — Прекрати, — произносит на выдохе, собирая в кулак остатки здравого рассудка, но чужие руки на талии ощущаются настолько же востребовано, насколько неправильно. — Я не разрешаю себя касаться. — Вопрос не в том, кто мне разрешит, а в том, кто меня остановит, — Юнги лишь на секунду отрывается от покрытой испариной шеи, облизывая влажные губы, дабы навсегда запечатлеть в памяти любимую сладость.       Мясник не из тех, кто будет послушным щенком за ним бегать и каждую каплю внимания выпрашивать. Он своё забирает сразу, зажимает в тисках души и клянётся никогда не отпускать. Его внутренние демоны слишком сильно соскучились по этому альфе, ведь каждая секунда неожиданно в пытку превратилась. Хосок подобен божественному нектару, испив который однажды, от жажды больше не избавишься. Мясник его целиком изопьëт, за тысячей замков закроет, лишь себе наслаждаться позволит, а каждый, кто решит посягнуть на его сокровище, без рук и сердца останется.       Поцелуями каждый миллиметр горячей шеи исследует, влажные дорожки оставляя, а когда легонько клыками прикусывает, шатен такой сладкий вздох испускает, что у Юнги низ живота истомой скручивает. Он весь тысячей огней полыхает, а душа будто онемела, полностью в руки содрогающемуся под его пальцами солнцу перешла. Багровые следы под его касаниями распускаются, каждый из которых он облизывает, будто извиняется, но на самом деле выделяет лишь сильнее, дабы каждый в этом проклятом банке знал, что это солнце только для него светит.       Хосок держался, как мог, но жалкие крупицы самоконтроля растворились под чужими губами. Он обязательно спихнëт всё на воздержание длинною в восемь месяцев, а не дикое влечение именно к этому альфе, который ворвался в его жизнь ураганом, перевернув там всё вверх дном. Каждый нерв в его теле оголён, подчинён и разорван так, что он даже забыл куда шел. Разум вопит, что Мясник ему не пара, ведь у них нет абсолютно ничего общего, а моральные принципы одного, полностью перечат моральным принципам другого. Только кто будет слушать разум, когда сердце стягивает приятной истомой, а в животе разливается сладкая патока.       Юнги ныряет руками ему под кофту, пробегаясь холодными пальцами по выпирающим ребрам. Тело его мягкое, чистое, а кожа излучает тот самый свет, что и душа. Хосок рельефными мышцами похвастаться не может и кубиков у него нет, но для Мясника это тело самое прекрасное в мире, нежное и только его. Гладит спину, придвигаясь максимально близко, но даже этого оказывается слишком мало. Юнги бы его поглотил, в себя впечатал, молекула к молекуле слился.       Дорожкой поцелуев пробегается выше, легонько прикасается к острому подбородку, пока Хоуп сам не поворачивает голову, дабы альфа смог припасть к его губам. Поцелуй получается быстрый, жаркий, а Юнги мгновенно хватает его за затылок, проникая внутрь языком. Дыхание одно на двоих, кислород разделённый на двое, а стёкла позади покрываются испариной от концентрации страсти в воздухе.       Хосок выгибает спину, легонько прикусывая его нижнюю губу, от чего Мин усмехается, кусая в ответ, но мгновенно проводит по раненому месту языком. Свободная рука сжимает пальцами бедро, дабы солнечный альфа перестал извиваться и мешать ему наслаждаться прекрасным.       Хоуп обвивает руками его шею, а ногами оборачивает талию, полностью вжимая в себя. Юнги твёрдый, напряжённый, спина его покрыта множеством мелких шрамов, каждый из которых хочется поцеловать. Запах дикой сливы медленно проникает в лёгкие, оборачивает, будто защищает и присваивает одновременно. Зарывается пальцами в короткие волосы на затылке, перебирая пряди, а второй рукой обводит жилистую шею. Мясник холодный, словно зимняя стужа, но Хосок уверен, что никто не умеет согревать так, как он. Ладонь скользит ниже, по ритмично вздымающейся груди, ныряет под кромку футболки, поглаживая низ живота, покрытый уже зажившими ранами. Юнги утробно рычит, чувствуя как эклектические разряды тока пробегаются в тех местах, где его касается альфа, а кожа отчаянно хочет запомнить чужие прикосновения, отпечатав в себе навеки. Когда шершавая, сухая ладонь замирает в районе пупка, а большой палец пробирается под кромку штанов, аккуратно задевая собой нарастающее возбуждение, Мин упирается лицом ему в висок, нагло прикусывая мочку, опаляет сбившимся дыханием ухо. Хосок усмехается, вновь проводя пальцем по головке, чувствуя, как хватка на талии становится сильнее, а могущественный и непобедимый Мясник в его руках всё податливее. — Хоуп, — произносит на выдохе, стискивая челюсти до тихого скрипа, когда ладошка полностью скрывается в его брюках, а длинные, создающие невероятное пальцы, игриво пробегаются по всей длине. — Не дразни меня. — Я даже не начинал, — щебечет ему в лицо, вновь припадая к искусанным от нервов губам. Рукой обхватывает головку, размазывая предэякулят, наслаждаясь тихим рыком, медленно смиряющимся податливыми поскуливаниями.       Хосок, будучи всё таки альфой, привык в интимной близости брать, а не отдавать, поэтому то, что Юнги позволяет ему вести, а сам обмякает и наслаждается, заводит ещё сильнее. Если бы он только действительно понял, что Хоуп в его защите не нуждается и готов подхватить и оберегать, когда злой и страшный Мясник выбьется из сил, то возможно их отношения развивались бы гораздо стремительнее.       Хосок, в отличии от него, осознаёт всю серьезность однополых отношений, ведь одной любви катастрофически недостаточно, дабы два человека смогли ужиться вместе. Он не хочет прикидываться слабым рядом с ним, чтобы Мин чувствовал себя реализованным, как альфа. Хоуп не будет прятаться за его спиной и безоговорочно полагаться на его решения и уж точно не сможет подарить подчинение и слабость, которые привлекают в омегах альф. Ему не нужен вечно сильный и бесстрашный Мясник, которого он определённо не любит, а вот Юнги, тот отзывчивый и заботливый, такой, который будет плакать у него на коленях, оставаясь при этом воином, именно тот, в кого он окончательно и бесповоротно влюблён.       Рука скользит ниже, полностью обхватывая основание, а после также быстро поднимается вверх, чуть сжимая головку, чем выбивает из уст Юнги первый, хриплый стон. Хосок слизывает этот звук с его губ, погружается языком внутрь, наслаждается каждым последующим рычанием.       Мясник умирает. Он горит тысячей огней, проваливается в мутное зазеркалье, но чужая ладонь заставляет его вернуться в не менее сладкую реальность. Это больше чем он хотел, больше, о чём он вообще когда-либо мечтал. Наслаждаться ясным вкусом губ своего солнца, которое скользит лучами по его телу, утягивает в самые жаркие пучины, не оставляя шансов на спасение. Юнги никогда не проигрывает, но рядом с ним покорно опускается на колени, склоняя голову, отдаёт в подчинение душу и тело. Ради этих прикосновений он готов к его ногам послушным щенком ластиться, любую прихоть исполнить, покорëнным быть. Если Хосок не готов терять свой стержень альфы, то Юнги готов потерять ради него даже жизнь.       Целует, прикусывает губу, держится из последних сил, дабы прямо посреди коридора в лужицу не обернуться. Глаза зажмуривает до ярких бликов, возносясь сквозь созвездия в небо, витая в пучине онемения, пока чужие прикосновения не обращают его в пыль звездную, стирают тело в порошок, заставляя сотней искр на землю опасть. Впервые в жизни Юнги не хочет наедине со своим сознанием остаться, от мира запереться, а больше всего на свете желает здесь быть, каждым вздохом Хосока наслаждаться, легкие его кислородом насыщать, в одно целое обернуться.       Мясник резко вылетает из пучины наслаждения, сквозь призму реальности слыша, как его солнце что-то говорит, но слов разобрать не может. Его сознание полностью сконцентрировалось на горячих губах, которые теперь не опаляют кожу своим теплом, а издают непонятные звуки. — Кто-то идёт, — Хосок резко соскакивает с поддонника, поправляя смявшуюся одежду и не дав бедному Юнги опомниться, уносится вверх по ступенькам.       Мин так и остаётся стоять в полном шоке, собирая себя из осколков наслаждения, пока сзади не раздаются ритмичные шаги. Эмоции мгновенно сменяются между собой и вот уже вместо будоражащего тело восторга, в голову пробирается всепоглощающая злость.       Разворачивается резко, сталкиваясь глазами с замершим в проходе военным из Тени, который испугался пронзающего, холодного взгляда зелёных глаз своего господина. Ещё несколько минут назад все обитатели банка собирались на первом этаже для завтрака, а теперь он хотел подняться в свою комнату, о чём уже жалеет, хотя даже не понимает, что сделал не так.       Юнги в несколько шагов сокращает между ними расстояние, вцепляясь рукой альфе в шиворот и сильно толкает вниз, так что тот пролетает несколько ступенек, но успевает ухватиться за перила. — Пойдём поговорим, — Мясник мольбы о прощении не слушает, грубо хватая его за руку и тащит вниз, дабы точно не столкнуться с Хосоком. Нежным он будет только со своим солнцем. ***       Чонгук разложил на полу старую карту, быстро рассматривая всевозможные маршруты. Вокруг него собралось множество альф разведки, ожидающих точных указаний своего руководителя. С другой стороны сидит Тэхен, пробегаясь пустыми глазами по начерченным дорогам, но на самом деле, заинтересован он сильнее, чем кажется на первый взгляд. Чон старается в его сторону не смотреть, ведь знает, что прямо сейчас к его плечу льнëт Чимин, даже не глянувший на Призрака за всё время проведённое вместе.       Такое поведение показалось ему не просто странным, а ужасно злило, ведь где-то в грудной клетке что-то ломалось, видя их рядом друг с другом. Но он молчал. Чонгук осознал множество своих ошибок и теперь понимает, что любовь его не клетка и Чимин волен делать всё, что ему вздумается, даже если его собственное сердце должно при этом разбиться. — Расстояние до Сеула не более трёхсот километров, так что если бы у нас был транспорт, дорога составляла бы примерно три часа, — решает начать рассуждать вслух, дабы отвлечься от гнетущих мыслей. — Только транспорта нет, — бросает Тэхен, пятерней зачëсывая кучерявые волосы назад, а Чонгук незаметно сжимает ладонь в кулак, наблюдая, как тот проводит рукой по бедру омеги. Это уже сотая за день попытка не скандалить, не быть подлецом. — Будем идти пешком, — начинает вновь, стараясь полностью сосредоточиться на чёртовой карте, хотя получается очень плохо. Мысли, подобно птицам, разлетаются в разные стороны, а если и концентрируются в одном месте, то только на руке другого альфы, собственнически поглаживающей обтянутое тканью бедро Чимина. — Если учесть замедленную скорость передвижения из-за группы, непредвиденные ситуации, перерывы на сон и обед, то на всю дорогу мы должны потратить не более недели, — заканчивает, поднимая взгляд на альф разведки, которые согласно кивают, ведь сомнений в словах руководителя быть не может. Чонгук уже множество раз продемонстрировал себя, как превосходный лидер, поэтому доверие общины к нему неоспоримо. — Ты не прав, — Тэхен качает головой в стороны, от чего Чон незаметно закатывает глаза, разворачиваясь к нему лицом. — Мы собираемся двигаться по окружным дорогам, ведь основные будут полностью напичканы зараженными. Только вот ты забываешься, что во время начала пандемии большинство людей пытались покинуть Кванджу, двигаясь именно по кольцевой, ведь центральная дорога была переполнена машинами. Зараженных там будет не меньше, а с учётом того, что большинство дорог будут полностью разрушены от времени, то безопасный проход там вовсе невозможен.       Чонгук на это лишь поджимает губы, ведь в словах его кроется истина, до которой он сам почему-то не додумался. Он никогда не признается себе, что ненависть к Тэхену давно переросла в соперничество, где с каждой секундой проведённой рядом, ему всё больше кажется, что он проигрывает. — И что ты предлагаешь? — кривит губы, совсем не желая принимать любую из его идей, но если это поможет им всем выжить, то Чонгук готов проглотить свою гордость. — Мы пойдем через Коксон, — указывает длинным пальцем на небольшую провинцию на карте. — Неподалеку от него находятся горы Чарисан, а значит в самом уезде значительно снижена температура. За прошедшие зимы большинство зараженных покинули эту местность, ведь кордицепс не приспособлен к такому сильному морозу, — замолкает на несколько секунд, проверяя реакцию Чонгука, но тот полностью уделил всё свое внимание карте. — Дальше будем двигаться в сторону Кочхана, но это скалистая местность, а значит на пересечение ее уйдет гораздо больше времени. — А оттуда в Тэджон, — соглашается Чон, рассматривая такой вариант развития событий, как вполне приемлемый. — Глупости, — Тэхен вздëргивает бровь, будто он действительно сказал нечто неподдающееся логике, а Чонгук лишь сильнее стискивает челюсти. — Тэджон и Седжон — два гигантских мегаполиса, расположенных друг к другу практически вплотную. Я позволю предположить, что сейчас это самое густонаселённое зараженными место во всей Корее, — Чону на это заявление вновь хочется закатить глаза, но его внутренней выдержке можно лишь позавидовать. Вместо этого он бросает короткий взгляд в сторону Чимина, который вовсе не обращает на него внимания, следя за пальцем другого альфы, размеренно двигающемся по карте. — Поэтому дальше мы пойдем в Кинчхон, пересёк который, окажемся в небольшом городке Санджу. Между ним и Сувоном проложена огромная дорога, на пути которой мегаполисов мы больше не встретим, а лишь маленькие уезды, где зараженных окажется очень мало, а мест для безопасного ночлега много. А от Сувона до Сеула уже практически рукой подать, — заканчивает Тэхен, оглядывая карту в последний раз и согласно кивает собственным словам. — Мы делаем огромный круг, — Чонгук потирает подборок, пока не зацепает пальцем ещё не зажившую рану, от чего недовольно кривится. — На такой путь мы потратим не меньше трех недель, а у людей, оставшихся здесь, нет столько времени. — Если мы умрём, то шансов на выживание у них вообще не будет, — парирует кучерявый альфа. — В любом случае, я показал тебе самый безопасный маршрут, а следовать ему или нет, выбор за тобой.       Чонгук поджимает губы, чувствуя, как на плечи вновь опускается груз решений, ведь окончательный вердикт выдвинет он. Три недели слишком большой срок, чтобы оставаться в здании банка, ведь зараженные могут появиться в любую минуту и провизии на такой длительный промежуток может не хватить, с учётом того, что многие продукты им придётся унести с собой. Он боится оставлять свою общину без руководителя, но и выдвинуться по более быстрому маршруту — верная смерть. Чонгук уже пять лет не покидал пределы Кванджу и понятия не имеет, что творится за границами города, а вот Джокер регулярно посылал разведку по всей Корее, поэтому явно более осведомлен в безопасных путях. — Так и сделаем, — соглашается, понимая, что последующие три недели его будут грызть переживания о собственной общине и ответственность за каждую потерянную жизнь. — Дождëмся Намджуна и сразу же выдвинемся. Он сильно поможет нам в дороге. — Врач вам тоже не помешает, — восклицает Хосок, поднимаясь на ноги, а вот Юнги его энтузиазма не разделяет, совсем не желая идти пешком до Сеула, но быстро осознаёт, что теперь у него нет выбора. — И я хочу пойти, — сзади раздаётся тихий голос, так что Чонгук мгновенно разворачивается, встречаясь глазами с застенчиво мнущимся Феликсом. Хмурит брови, понимая, что ситуация складывается не лучшим образом и он совсем забыл про беременного мальчика. Оставлять его здесь крайне опасно, ведь если на общину нападут зараженные, то он погибнет одним из первых, будучи не в состоянии выбраться самостоятельно. Только и взять его с собой невозможно, потому что он значительно снизит скорость их передвижения и ко всему прочему это небезопасно. Обещание, данное другу несколько дней назад, давит непосильным грузом на плечи, а ситуация складывается крайне ужасно. Он не сможет контролировать его, бросив в банке, а никто другой заботиться о нём точно не станет. Каждый в первую очередь будет спасать свою жизнь. — Хорошо, — поджимает губы, понимая, что пообещал Хенджину оберегать его ценой своей жизни. Если Феликс погибнет здесь, то он никогда не избавится от чувства вины, а если рядом с ним, то он будет знать, что сделал всё, на что был способен. — Ты из ума выжил? — резко восклицает Юнги, подскакивая на ноги. Все присутствующие оборачиваются на него с искренним удивлением и лишь Хосок, бросает мимолетный грустный взгляд. — Твоё желание спасти всех переходит границы допустимого. Феликс не сможет пересечь такое длинное расстояние и защищаться от зараженных. Это лишний балласт.       Сам омега поджимает губы, неловко теребя край свитера. Слова Юнги неприятными мурашками пробегаются по спине, ведь альфа прав, говоря, что он всех здесь только обременяет. Он видит, что Чонгук совсем не горит желаем с ним возиться, а делает это лишь из чувства долга, что заставляет ощущать себя обузой для всех кого он любит. Феликс надеялся наладить былые хорошие отношения с Чимином, но тот с ним даже не разговаривает, постоянно находясь в окружении Джокера, а к этому альфе он подходить боится. Все остальные жители заняты своими делами и семьями, а он в итоге остался обречëнно одинокий, полностью зависимый от Чонгука, для которого является лишь очередной проблемой.       Сколько раз он уже плакал, жалея о том, что не умер в тех катакомбах. Лучше бы он навеки остался там, избавив своих друзей от непосильной ноши. Только их не рождённый малыш, так отчаянно пинающийся в животе, напоминает ему, что прыгнуть с крыши не самая лучшая идея.       Он не хочет оставаться здесь. Если они уйдут, то он днями напролёт останется сидеть в комнате, где скопившийся ураган эмоций будет стекать по щекам. Феликс хочет быть чем-то занят, превозмогать невозможное, общаться — всё что угодно, лишь бы не оставаться наедине с самим собой. — Я не могу бросить его, — Чонгук вздыхает, ведь сам понимает, что это просто ужасная идея. — Я обещал Хенджину уберечь его любой ценой. Тем более Чимин тоже омега, но он идёт с нами. — Ты сравниваешь профессионального военного и беременного мальчика? — Юнги с каждой секундой закипает лишь сильнее, считая это самым настоящим вздором. Он не понимает, насколько нужно быть беспечным, чтобы так просто обрекать другого человека на верную смерть.       Такие мысли для Мясника вовсе не свойственны, ведь он собственными руками унёс множество жизней, никогда не задумываясь о нормах морали. Он ещё не понимает, что корень проблемы здесь не в человечности, а в самом омеге. Юнги не хочет, чтобы умер именно этот мальчик.       Чонгук неловко постукивает пальцами по бедру, раздумывая над чужими словами. Мясник прав, но ведь есть шанс того, что по пути они смогут минимизировать встречи с заражёнными. Тем более, с ними пойдут минимум пять его альф разведки и десять военных Тени, которые экипированы и обучены гораздо лучше. Феликс будет рядом с ним в безопасности, а у Чонгука душа болеть не будет. — Мои решения не обсуждаются, — поднимается на ноги, гордо задирая подбородок вверх. Он не часто применяет такие радикальные методы руководительства, но знает, что с людьми из Тени иначе нельзя, ведь Джокер привык управлять именно так. Он должен подставиться под мир, а не мир под него. — Кто ты вообще такой? — Мясник узит лисьи глаза, сверкая изумрудным, испепеляющим пламенем. Покрытая шрамами рука хватается за рукоятку мачете, ведь Юнги привык решать все споры единым методом и крайне действенным, но сверху опускается ладошка Хосока, сильно сжимающая чужую руку.       Мин на несколько секунд прикрывает глаза, раздувая ноздри, дабы вобрать побольше пропитанного запахом лета кислорода в лёгкие. Солнечный альфа единственный, кто одним взглядом способен затушить его внутренние пожары, одним прикосновением убить и к жизни вернуть, одним словом заставить его послушным щенком у своих ног тереться.       Чонгук же сжимает руки в кулаки, а тёмная радужка глаз наполняется беспросветной мглой. Какое они имеют право так с ним обращаться? С чего они решили, что могут указывать ему на место? Обитатели Тени равняют его с землей, хотя именно он постоянно пытается их спасти. — Я твой руководитель и ты обязан меня слушаться, — Чонгук делает угрожающий шаг вперёд, мгновенно сталкиваясь с испепеляющим зелёным взглядом. — Все вы обязаны относиться ко мне с уважением, потому что именно от меня зависят ваши жалкие жизни.       Все окружающие замолкают, явно не желая вмешиваться в разбушевавшуюся ссору. Каждый из них последние дни отчаянно держался за тонкие ниточки самоконтроля и именно сейчас, незначительная перепалка вынудила их окончательно разорваться, выплескивая всё, что скопилось наружу.       Юнги вновь хватается за мачете, но Хосок сильнее обхватывает его руку, нашептывая на ухо мольбы успокоиться и отступить. Только Мясник отступать не собирается, чувствуя разгорающиеся внутри огни негодования. Он принял таблетки вчера ночью, что сильно играет Призраку на руку, ведь иначе он уже снёс бы ему башку и никакой Хосок бы его не спас. — Ты забываешься, Чонгук, — слева слышится стальной голос Джокера, который до этого безмолвно наблюдал за ссорой, но последние слова заставили его вмешаться. Становиться объектом подобных конфликтов совсем не подходит ему по статусу, но Призрак явно оскорбляет его, считая себя главным здесь. В любом случае, рано или поздно это должно было произойти, ведь двум руководителям слишком тесно в одном небольшом банке. — Тень автономна и полностью подчиняется мне. — Нет, это ты забываешься, — Призрак резко разворачивается в его сторону, чувствуя себя ещё более злым, чем раньше. Каждая клеточка его тела пропитана ненавистью к Джокеру, которую до этого момента благополучно получалось сдерживать, но теперь он выскажет всё, что копилось годами. — Я смог спасти каждого человека в своей общине, дал тебе еду и одежду, а всё что смог сделать ты, это разрушить то малое, что мы имели. Ты не руководитель, а просто жалкое его подобие, — Чонгук подходит к нему практически вплотную, смотря ровным, прожигающим насквозь взглядом. — Поэтому заткни пасть и всем своим шавкам её тоже закрой, — косит глазами в сторону Юнги, мгновенно возвращаясь к ледяному взору Тэхена. Видит, как многовековые льды трогаются, а океанские воды становятся неспокойными, беснующимися, о глыбы бьющимися. Взгляд у Чонгука иной, в нём нет ни огня, ни льдов, ни бушующих весенних трав, там лишь беспросветная мгла, поглощающая, мёртвая, и ужасающая. — А подобием чего стал ты? — Тэхен наклоняет голову, будто издевается. —Хочешь казаться праведным, благочестивым, только я ведь знаю, что это лишь красивая маска, чтобы никто не заметил, как покрылось трещинами твоё истинное лицо, — усмехается краешком губ, складывая руки на груди, словно ему всё это кажется забавным. — Всем известно, что вместо того, чтобы спасать свою общину, ты прибежал в Тень, надеясь встретиться с Чимином. Это было твоё благородство? Может если бы ты был настолько ответственным, насколько хочешь казаться, то твой белобрысый дружок был бы жив? — выплёвывает прямо в лицо, но попадает в самое сердце. Знает, как больно Чонгук переживает потерю каждого близкого человека и бьёт беспощадно, расковыривая пальцем ещё свежие раны, которые только успели покрыться корочкой.       С Призрака вся злость мгновенно сходит, будто его ледяной водой окатили. Он не винил себя за смерть друга, но теперь будет. Теперь каждый раз видя Феликса, его сердце будет наизнанку выворачиваться, кровавыми слезами плакать. Если ему необходимо нести этот непосильный груз его кары, то он не понимает где так провинился.       Только вот одно желание перекрывает чувство вины. Расползается по венам ядом, поражает мозг, заставляет извилины покрываться гноем. Больше всего на свете ему хочется сделать Джокеру так же больно, как он всегда делал ему. Разрушить то, что он ценит больше всего, разбить его сердце так, чтобы восстановлению оно не подлежало. Это чувство заразнее вируса, опаснее пули и страшнее чем смерть. Оно поражает сознание, делая тебя заложником единой цели, которая не принесет счастья ни одному из оппонентов. Только Чонгук готов пожертвовать всем, лишь бы хоть на миг Тэхен окунулся в тот ад, который уже давно стал для него домом. — Я ведь тоже могу сделать тебе больно, — улыбается, стреляя глазами в сторону Чимина, который всё это время молча стоял в стороне, боясь вмешиваться в перепалку двух альф. У него уже голова кружится от подавляющих феромонов в воздухе, которые действуют не только на него, а и на бледного, как полотно Феликса, который лишь нервно закусывает губу.       Чонгук смотрит на него лишь мгновение, но этого становиться достаточно, чтобы осознать насколько он стал жалким. Добровольно отказался от своего омеги, позволив другому альфе касаться его, присваивать, целовать ночами. Чимин его искупление, прощение, молитва, которая не требует слов. Там, где он трогал его руками, до сих пор разряды идут по коже, будто благословение Бога, который однажды коснувшись, изменил тебя навсегда. Рядом с ним он одновременно убийца, свидетель и жертва, обречëнный на всё, но не получивший ничего. Мануфактура его тела давно работает лишь на одного потребителя.       Чонгук ведь без него умрёт. Это уже изучено и проверено. Теперь он даже жалеет, что рядом нет спасительных наркотиков, ведь Чимин живой, но не рядом. Переживая долгую, мнительную и полностью развязную жизнь, он попробовал много дряни, но никакой гашиш или опиум, не обволакивал его настолько, как запах этого омеги. Он может сказать уверенно — единственным, настоящим наркотиком был чародейственный аромат лаванды, который он искал среди сотен, но никогда не находил. Каждая клеточка его тела, полностью зависима от Чимина, подконтрольна и порабощена, а Чонгук с этим бороться не может. Он так отчаянно пытается быть хорошим, но всё, что он любит, почему-то достаётся плохим. Может и ему стать плохим?       В несколько шагов пересекает жалкие крупицы расстояния между ними и мимолëтом заглядывает в бездонные воды его любимого океана, который однажды выкинул его на берег беспощадно, будто рыбу, которой он жизненно необходим. Чимин смотрит на него непонимающе, но как всегда свысока. В нём вся гордыня этого мира сконцентрирована и всё, что не смог сломать Тэхен, подчинит себе Чонгук.       Одна секунда и в заброшенном холле банка раздаётся громкий визг. Окружающие звуки меркнут, сливаются с фоновым шумом, растворяются в пространстве. Чимин толкает его, желая вырваться из мёртвой хватки, но чужие клыки, так точно вцепившиеся в пульсирующую венку на шее, причиняют адскую боль, вынуждая его обмякнуть. Кровь в венах закипает, бурлит, просачивается сквозь сухожилия, так что омега закатывает глаза от поразившей всё тело пульсации. Никто не предупреждал, что принадлежать кому-то так больно.       Тэхен отходит от шока первым, хватая Чонгука за шкирку и толкает назад. В его голове капилляры лопаются, а мысли, впервые за всю жизнь, отказываются собираться воедино. Он тот, кто всегда продумывает миллион шагов наперёд, даже предугадать не мог такой исход. Его чистое искусство уже было осквернено другим альфой, во второй раз пережить это оказалось больнее.       Чимин медленно оседает на пол, автоматически прикладывая руку к месту укуса. Под пальцами ощущается пульсирующая плоть и маленькие разводы крови, быстро струящиеся вниз к ключицам. Перед глазами лишь мутная пелена стоит, а в голове полная каша, сквозь которую пробивается лишь одна ясная мысль: «Тэхен был прав». Чонгук остался тем человеком, который пользуется им, как хочет и теперь он навеки привязан к своему насильнику. Метка. То, что определяет его принадлежность, то, чем Чимин никогда не хотел обладать, но его мнения не спрашивали.       Если призраки скитаются среди людей без возможности найти выход, то светлячки обязательно укажут им правильный путь.