Жевать для тебя мясо
И возвращать назад — снова и снова
В страстном поцелуе
Из моего рта в твой,
Потому что ты мне нравишься.
Nirvana — Drain you
Разминуться, когда вы оба в мясо, наверное, худший из всех возможных раскладов на тусовке среди малознакомых людей. Тем не менее в этом отношении они попали впросак. Ёнджун даже не понял, в какой момент рука Бомгю перестала держать его за подол клетчатой рубашки с въевшимися следами краски и извёстки. Он обернулся, а Бомгю как не бывало. Поначалу Ёнджун не придал этому особого значения. Недолго думая, он пошёл за новой бутылкой пива, стрельнул у Субина сигаретку и смешался с толпой, танцующей на дне недостроенного бассейна. На импровизированной сцене играла любительская рок-группа — однодневка, собранная на чистом подростковом энтузиазме, славящимся своей недолговечностью. Каждый играл что ему вздумается, и никто не попадал в ритм. Солист, кричащий что-то в микрофон ломающимся голоском, почти не играл на своей гитаре, висящей через плечо. Оттого песня превращалась в какую-то какофонию из расстроенной музыки и раздражающего, как скрип пенопласта по стеклу, голоса. «Бомгю даже объёбанный никогда так хуево не играет», — цинично подумал про себя Ёнджун, отпивая из бутылки и тут же осторожно поднося к губам сигарету: да, на этой тусовке нет правил, но ему всё равно не хотелось кого-нибудь обжечь. Это был исключительно вопрос приличия и воспитанности, а какая-то доля этих качеств в нём всё-таки присутствовала. Музыка гремела так, что дрожали оконные стёкла. Ёнджун пил, не без усмешки глядя на потуги солиста попасть в ноту, а вот окружавшие его парочки подростков, пахнущие смесью пота, дезодоранта, вонючих духов и назревающего секса, были без ума. Парни строили из себя горячих мачо, притягивая спутниц к себе за затылок; девушки теряли всякое стеснение, закидывая на кавалеров ноги. В первых рядах изрядно пьяная компания поддерживала выступающих громче всех. Кто-то проникался музыкой настолько, что пускался в пляс. Ёнджун тоже стал пританцовывать, но на своей волне, когда опьянение наконец ударило в голову. Всё вокруг ревело и вибрировало, пробирая тело до дрожи. От громкости даже стало закладывать уши. Ёнджун чувствовал, будто его погружают в вакуумную упаковку, в какую обычно пихают мясо. Упаковку стягивающую, давящую со всех сторон, непроницаемую. В ней, в непонятных чувствах и смешанных эмоциях Ёнджун томился, как мясо в маринаде. Он не понимал, что точно его терзало и терзало ли, но на душе было откровенно паршиво. Рядом с Бомгю это чувство либо притуплялось, либо забывалось вовсе. Наверное, потому что с Бомгю было весело. Даже когда он раздражал, когда Ёнджуну хотелось настучать ему по голове или затолкать что-нибудь поглубже в рот. Даже когда приходилось терпеть глупые шутки и подтрунивания. То было если не весело, то, по крайней мере, забавно. Но и в дни, когда они практически не подшучивали друг над другом, было что-то светлое. Ёнджуну нравилось слушать, как Бомгю играет на гитаре. Нравился его голос, когда он тихо напевал что-то себе под нос. Он не без удовольствия болтал с Бомгю обо всём на свете — Ёнджуну нравились его странного рода размышления. На плечи свалилась какая-то тяжесть, будто на шею Ёнджуну повесили булыжник. В недоумении он даже как-то замельтешил, чувствуя, что упускает что-то важное. От беспокойства он почти ничего не слышал, кроме бешеного биения сердца. Он отторгся от общего настроения и остался один на этом необитаемом островке собственных соображений. Тянуло его к другому — тянуло к Бомгю, и это осознание стало знаком ещё более тревожащим, чем просто непонимание. Ёнджун не бросился в панику. Он докурил, потушил сигарету о подошву старых кед и бросил окурок на пол. Когда кто-то сзади схватил его за плечо, он даже подумал, что среди малолетних пьянчуг нашёлся поборник морали. Он обернулся с недружелюбным видом, но сразу смягчился, увидев Бомгю. Тот выглядел ещё более потрёпанным, чем обычно. От него разительно несло фруктовым пивом, дымом и чем-то химозно-сладким на манер жвачки со вкусом бабблгам. Бомгю дышал затравленно, и тело слегка потряхивало. Ёнджун бы подумал, что бледное лицо блестит от пота, если бы из-под чёлки на него не глядели воспалённые красные глаза, один из которых не прекращал слезиться. «Ёнджун», — сам Ёнджун этого не слышал — прочитал по губам в этом ужасном грохоте. Он неосознанно сделал шаг навстречу и вопросительно приподнял брови. Запах Бомгю послышался ещё более ярко, ещё более удушливо. К нему примешалась горчинка пота. Бомгю рассмеялся совершенно неуместно и как-то грустно. — Я такой пьяный и глупый, — сказал он Ёнджуну в ухо, вцепившись ему в шею. Окутавший Ёнджуна запах словно пьянил его ещё больше и всё настойчивее толкал к безрассудству. Хотя когда они с Бомгю думали о последствиях? Ёнджуну не потребовалось ничего говорить. Они с Бомгю лишь пересеклись взглядами. Сердце Ёнджуна сделало в груди кульбит. Уши прострелило болью, послышался странный всасывающий звук, и Ёнджун снова мог уловить музыку. Они столкнулись с Бомгю губами, когда группа со сцены запела любительский кавер на «Drain you». Ёнджун чуть не выронил бутылку, но вовремя опомнился и придержал горлышко. Он приобнял Бомгю за спину, другой рукой зарываясь в копну чёрных как смола волос. Гю жался ближе, целовал настойчиво и опьяняюще. Он крепко обнял Ёнджуна за шею, лишая шанса на побег. Ёнджун бы им и не воспользовался — сам хотел именно этого. У Бомгю тёплые шершавые (потому что обкусанные) губы, которыми можно было бы наслаждаться долго, но парни быстро вышли за грань целомудрия. К чему разыгрывать спектакль в этой толпе таких же декадантов, как и они с Бомгю, а тем более — друг перед другом? Не проще ли с головой окунуться в этот омут сумасшедшей страсти, если того хочет тело и душа? Поддавшись этому порыву чувства, Ёнджун разомкнул губы, позволяя языку Бомгю проникнуть в его рот. Омерзительно, но так безумно приятно. Почувствовав пресный вкус чужого языка, Ёнджун чуть прикусил его. Бомгю невольно издал звук, похожий на стон или скулёж, и горячо выдохнул в чужой рот. В нос ударил запах тёплого фруктового пива, окончательно вскружив Ёнджуну голову. Тот отстранился не дольше, чем на полсекунды, и то, чтобы прильнуть к Бомгю снова, целуя ещё глубже, жарче и настойчивее. Чужой язык был склизким, шустрым и вёртким (не просто так Ёнджун говорил, что у Бомгю во рту установлен долбанный моторчик), из-за чего поцелуй превращался в дурацкую игру «поймай меня, если сможешь». Гю не вёл, но задавал быстрый темп, за которым Ёнджун охотно поспевал. Ему нравилась эта скорость, этот жар, расползающийся по их лицам, эти тошнотворные хлюпанья и чавканья, что слышались каждый раз, стоило одному чуть изменить положение головы. От происходящего веяло безумством, тотальным безрассудством и похотью — тем, чего оба так отчаянно желали, в чём вязли и чем наслаждались. Бомгю прервал этот акт сумасшествия, отстранившись. Ёнджун оставил ещё один короткий поцелуй у него под губой. Распалённые, растрёпанные и, должно быть, влюблённые, они тупо глядели друг другу в глаза. Внутри Ёнджуна что-то колыхнулось: должно быть, сердце в очередной раз толкнуло ток крови. В животе стало тепло и защекотало: когда Ёнджун взглянул на такого румяного Бомгю, в его чёрные, как битум, глаза, его обуяла нежность. — Ты мне нравишься, знаешь? — промямлил Гю. Секунду назад бешено целовался, а теперь лыка не вязал — вот так парадокс. — А я тебя, кажется, люблю, — так же странно пробормотал Ёнджун, прижимая Гю крепче. — Это глупо? — сказал он как-то жалостливо. — Я не знаю, — Ёнджун ответил честно. — Давай сбежим отсюда? — Давай. На последнем припеве они уже выскочили на холодную улицу. Ёнджун отдал Бомгю свою рубашку — это единственное, что он мог сделать, чтобы Гю не замерз. Они не хотели расставаться той ночью, а потому даже заночевали вместе под мостом, в духе своего кумира, — но это уже другая история…