старые раны

      Тёплый нижний свет, мягко журчащий поток воды в ванной, скомканное постельное бельё, спутанное с пледом, кое-где оставленная тёплая одежда и вечный аромат чая с добавками — давно в моей квартире не было настолько уютно. Я, облизывая губы, пропитанные вкусом только что выкуренной сигареты, осматривался и не мог поверить, что наконец чувствую себя комфортно в этих стенах. Тут стало так нежно после прихода Неа. За несколько дней я до того привык к его присутствию, к его постоянным нежностям и влюбленным глазам, что не мог представить себе лишение этой последней капли любви в моей жизни, хоть и безответной… Дважды я уже пережил лишение. Что мне осталось? Несчастный фотоальбом с нашими с тобой фотографиями? Я даже не помню, где он.       Я посмотрел на гитару. Сегодня я ещё её не трогал. Неа обязательно попросит сыграть хотя бы одну песню: он так любит слушать, как я репетирую, уверять, что это будет лучший концерт и что Шевчук ещё долго будет гордиться им. С каждым таким вечером я всё больше ему верил и, конечно, начинал верить в себя.       Я обыскал всю полку в шкафу, которая раньше была твоей; это было несложно. Среди каких-то бумаг со стихами (даже видеть их не хочу — осторожно откладываю в сторону), грязных футболок (бог знает, в чём мы их испачкали) и моих вещей, что я закинул туда, убираясь, я нашёл небольшой альбом в тёмно-синей обложке. Никакой камеры, плёнки, растворов для проявления фото… Я тепло улыбнулся. Если бы камера стояла на полке, я бы разбил её вдребезги, отправил в полёт с балкона третьего этажа.       Ты оставил фотографии, но забрал фотоаппарат, чтобы сделать тысячу новых снимков, означающих новую жизнь. Как умно, Бортник… Нет, я не могу, как Юра, быть таким резким к тебе; я не могу называть тебя по фамилии, не могу так однозначно смотреть на твоё поведение и, главное, не могу подавить свои порывы. Я брошен тобой, как эти фотографии, я не способен даже саркастично назвать тебя по фамилии, не говоря уже о том, чтобы поверить словам твоего бывшего. Никогда и ни за что не поверю.       Я прогнал эту дурь из головы и скорее открыл альбом, боясь, что Неа тут же выйдет из душа и заметит меня в приступе дикой тоски по тебе; это было последнее, чего мне хотелось. Так в моих руках оказались воспоминания. Первая фотография, сделанная на фотоаппарат в темноте и со свечой; наши прогулки по Мельбурну, закатное солнце и улыбающийся ты; я, курящий в халате на балконе; наш поцелуй; новогодняя прогулка, ночь, наши ноги на песке; фотография наших рук, сделанная с намёком на эротику; наконец последние фотографии: я на мосту; мы вдвоём на кухне, и ты сидишь на тумбе, как ты в ошейнике, с самодовольной улыбкой и чуть высунутым языком прижимающийся щекой к моему члену и изящно держащий его ладонью… Я облизнулся, прикованный взглядом. Эта фотография заставила меня отправиться в события той ночи, словно издеваясь, воссоздала тот калейдоскоп полученных эмоций, что даже по телу побежали мурашки. Почему я продолжаю любить тебя после всего, что ты сделал, и продолжаю мечтать о хотя бы одной такой же трепетной ночи, что были у нас раньше, когда ты не напивался и не строил из себя королеву дорогих проституток?       Я услышал щелчок двери и тут же спрятал фотографию в альбом. Мокрые кудри Неа, упавшие на мои плечи от нежного объятия со спины, заставили моё тело вновь покрыться мурашками; я убеждал себя, что это от холода. Неа тут же это заметил. — Oh, you're cold. Sorry, — он отошёл и через пару секунд вернулся с моим халатом в руках. — Here.       Он надел его мне на плечи. — Спасибо.       Неа любил, когда я говорил что-то на русском, некоторые слова он даже запомнил. В частности, он хотел узнать, как сказать «люблю», чтобы говорить это мне целый день и, наверное, чтобы знать, вдруг я произнесу ему это в ответ? А знал бы он, что я на русском шепчу во время нашей близости… С каждым днём я всё больше виню себя в том, что делаю из Неа простую замену тебе. Как будто я не замечаю, как он хорош сам по себе, как он в разы лучше тебя, и вижу в нём только тело, которое подарит тепло мгновенно по моему зову. А я видел все старания Неа, я сыпал ему комплименты, восхищался им, но так и не мог полюбить всерьёз, потому что место там занято. Оттого-то моё сознание и твердило мне, что я — неблагодарная сволочь и что пользуюсь Неа точно так же, как ты играешь со Стивеном. И иногда мне казалось, что это правда, после чего становилось ужасно гадко, хотелось целовать этому парню руки всю ночь, лишь бы он не принимал моё поведение на свой счёт. — Задумался о чём-то?       Неа заметил, видимо, моё сложное лицо. Как всегда — заботливый и обеспокоенный. — Работа. Забудь.       Он улыбнулся. — Ты так много работаешь, — с грустью произнёс Неа. — Всё ради пекарни. Это мой смысл жизни. — Сейчас покажу тебе кое-что, — он взял в руки свой альбом с рисунками и, пролистав несколько страниц, вырвал парочку и с самым довольным видом протянул мне.       На листах — очередные наброски обнажённого и спящего меня, чуть завёрнутого в одеяло, полуэротическая зарисовка нас и мой портрет в каком-то незнакомом мне образе. Всё до безумия красиво. Я поблагодарил Неа и отложил рисунки на полку, где у меня уже накопилась целая стопка таких же. — You're my inspiration.       Он обнял меня и, конечно, попросил сыграть что-то, но я отказался и предложил уйти спать. Я долго не мог уснуть: стоило мне закрыть глаза, как передо мной возникал твой пошлый образ, а как только я открывал глаза, видел спящего — не тебя — Неа, его почти светящиеся веснушки на руках. Этот контраст вновь заставлял едва ли не выть. А ещё он заставил подняться с кровати, достать опять альбом с полки и вместе с ним вороватой походкой, оборачиваясь на спящего Неа, спрятаться в ванной. С каждой секундой, отчёт которых начался с поднятия с кровати, я всё больше ощущал свою гадкость, которая точно жгла меня изнутри вместе с чувством вины, но даже они не могли заставить меня остановиться, потому что тоска по тебе убивала меня куда изощрённее, а возбуждение нарастало от каждого взгляда на фотографию тебя в ошейнике. Я закрывал глаза и видел продолжение той ночи, и становилось так хорошо, словно ты действительно сейчас заглатывал мой член целиком, а не я одиноко двигался по нему рукой. Уже давно секс с тобой проходил у меня в таком формате, и иногда я представлял тебя на месте Неа. Я отвратительный, но мне слишком хорошо, чтобы останавливаться.       В такие моменты у меня проносилась мысль: я бы простил тебе всё, только чтобы вновь коснуться твоего мягкого тела, поцеловать твои губы и, ловя каждый стон, войти в тебя с долей грубости, как ты любил; кончив, я вспоминал, за что однажды полюбил тебя, и никакой даже самый лучший секс не заменил бы эту пропавшую часть тебя. Я медленным шагом вернулся в комнату, спрятал подальше проклятый фотоальбом и лёг на край дивана, чувствуя, что не имею права после такого обнимать спящего и не знающего ничего Неа. Так я и уснул, сбегая от нарастающей ненависти к себе, но далеко убежать не вышло. Вот смутное видение: ты, расположившийся где-то между моих ног, держащий обеими руками мой член у основания и облизывающий головку, смотрящий по обыденности мне в глаза. Почти как на той фотографии! И ты готов был взять его в рот, уже почти коснулся губами, когда кто-то третий по английски пролепетал, что всё неправильно, заставил дать ему показать, как надо. Вплотную к твоему плечу прижался Неа, с хитрой ухмылкой склонился над моим членом и, получив от меня одобрение в виде не самого нежного поглаживания по волосам, взял его, профессионально расслабив горло, заставив тебя убрать и вторую ладонь. Ты смотрел, облизывая губы, то на него, то мне в глаза, и я читал во всем тебе нетерпение, растущее от ревности.       Или вы вдвоём сидите всё там же, прижимаетесь друг к другу, пока самыми грязными движениями языков проходите от самого основания члена к головке, иногда почти целуете, помогая губами, и я даже чувствую, как ваши языки и губы касаются друг друга. И вы так же смотрите мне в глаза оба, исподлобья, пока во время ваших несинхронных движений голов он трётся об ваши щёки, лбы, прижатый вплотную к вашим лицам…       Следующий прекрасный кадр: я трахаю твой рот без единого намёка на нежность, держу тебя за волосы и этой хваткой тобой управляю, пока Неа любуется тобой таким и помогает тебе почувствовать наслаждение, размеренно движется ладонью по твоему члену. Я согласен был проснуться и на этом, но тоскующий мозг подарил мне почти настоящие ощущения, как ты, прижавшийся ко мне всем горячим телом, лежащий на мне, кусаешь мою шею, впиваешься в плечи ногтями и грязно стонешь от того, как в тебя входят сразу два члена и как рука Неа, прижатого к твоей спине и оставляющего укусы, царапины и синяки, дарит тебе хоть какое-то расслабление движениями по твоему члену. Твой голос был так похож на настоящий, и дышал ты мне на ухо так же, как делал это в жизни, и глаза твои красивые так по-реальному закатывались… Я не хотел просыпаться.       Открыл глаза я с отвращением на лице. Происходящее во сне уже не казалось сказкой, как бы сильно ни было желание видеть её. Смыть бы с себя всё это, но затем, чтобы ощутить вновь… Так, значит, выглядит грехопадение, искушение и всё, что про это написано?       Я пролежал не меньше сорока минут, прокатывая в сознании этот нездоровый сон. Всегда, когда Неа рядом, мне снятся дебильные сны, если вспомнить тот бред про моё спасение тобой и нашу смерть в машине. Но этот сон… Насколько он реален? Я думаю, Неа бы точно согласился. А вот ты? Я ничего не знаю о тебе, ничего за полгода не узнал, как сейчас оказывается… Если бы я продолжил думать об этом, мне опять пришлось бы прятаться в ванной, пока в комнате спит парень, знающий меня наизусть. Мне бы так хотелось любить его в ответ.       Я вовремя проснулся, опередил будильник, который приостановил мои раздумья. Я сказал ему спасибо: ещё немного, и я бы сошел с ума от произошедшего ночью, от той путаницы, что была у меня в голове. Пора заменить её грузом мыслей о работе.       Холодное мельбурнское утро ударило колючим ветром в лицо, словно дало пощёчину, заставив забыть о любовной драме. Хотя бы по пути на работу. Мы уже несколько дней работаем с тобой в утро, но я так и не начал разговор, ради которого изменил расписание. Смогу ли я теперь вообще взглянуть на тебя без смущения и мыслей о сне? А может, с этого и начать, застать тебя врасплох? Если хочу навсегда тебя потерять — то да…       В пекарне тепло, пахнет кофе и сезонными напитками: согревающие чаи, пунши с интересными ароматами. Как дома… Я до этого не замечал, что Неа как-то влияет на меня. А теперь ещё и Вадим, передавая смену, отметил, что я выгляжу лучше. Я начинал верить в спасительную силу любви. Работать без тебя полчаса было несложно, а вот ждать в нетерпении твоего прихода — очень. По ночам я часто слушал один и тот же альбом группы Телевизор, заставлял одни и те же песни играть без конца, подпевал и слегка менял текст.

«Ещё один день в компании зомби.

Попробуй улететь, попробуй вспомнить

Каким был цвет его глаз.

Давай, выживай, танцуй на коленях

Среди грубых машин и грязных денег.

Ты — единственный шанс у души своей

Дожить до светлых дней».

      Так вот: голубые, твои глаза голубого цвета, это невозможно забыть; почти как у Неа, но у него они иногда переливаются зелёным. Ты, Лёва… Я готов был схватить тебя у самых дверей за ворот твоей джинсовой куртки и затянуть в самый глубокий поцелуй, который у нас только был… Увидев тебя в двери, я едва не воплотил своё желание. Тебя спас лишь гость на кассе, которого я не мог бросить. Он спас и меня: я успокоился. Обойтись бы без сумасшедших и необдуманных решений.       Работать в день для меня было самым большим счастьем: я действительно чувствовал себя директором, когда заказывал поставку, сдавал инкассацию, решал проблемы с гостями и помогал их обслуживать. Я даже улыбался и смотрел на тебя без привычной ненависти… Чего нельзя было сказать про тебя. Ты вяло отвечал гостям, ронял стаканчики и разливал сиропы. Следить за тобой из офиса было смешно. Я успел заскучать: до удивления долго дверь пекарни не открывалась, и я видел по камерам, что ты успел заскучать, пока протирал одну и ту же поверхность в пятый раз, убирая свой беспорядок. Тогда я и решился. — Лёва, — я старался говорить так, словно звал тебя обычно, по работе, но какая-то дрожь в голосе меня выдавала. В последний раз я говорил с тобой не о работе на вечеринке Вики, и это был не самый лучший диалог. Тогда я не успел заметить, как ты изменился, как исхудал, стал дёргаться от каждого звука. — Да? — ты взглянул на меня без намека на злобу, словно не планировал ответить в уже привычной тебе саркастичной манере. Это меня приободрило. — Ты болеешь?       Если бы этот диалог слышала Вика, она бы меня избила. — Нет. Всё отлично.       Ты даже выдавил какую-то улыбку. — Я же вижу, что ты изменился. В смысле, выглядишь неважно. Ты вообще спишь?       С каждой фразой я подходил к тебе ближе. Ты не двигался. — Иногда приходится, — ты больше не смотрел на меня, говорил в сторону, куда-то в зал. — Где? Где ты теперь живёшь? — Я не думаю, что тебе это важно.       Ты отвернулся, играя обиду, но я чувствовал, как ты хочешь выговориться, как усталость потихоньку побеждает все твои обиды и злобы. — Лёва, ответь мне. — Я живу у Дианы, — коротко пролепетал ты, и я даже не сразу разобрал твой ответ. — У Дианы? — я подошёл к тебе с другой стороны, чтобы возобновить зрительный контакт. Ты его избегал. — У неё же дома целое общежитие, сестра с детьми… — Ну да, — ты дёрнул плечом. — Она нашла место для ещё одного ребёнка. Детишки, кстати, милые. Я иногда с ними играю. — Лёва… — разочарованно протянул я.       В зал вошёл гость, и ты обратил всё своё внимание на него. Я не знал, что ещё тебе сказать, и вернулся в офис, забрал оттуда сигареты и через дверь разгрузки вышел на улицу, спрятался в слепой зоне и закурил. Неужели тебе настолько некуда идти, что ты выбрал Диану? Что только она тебя пустила? Насколько же она светлый человек.       Весь день меня не отпускала новость, что ты живёшь не с каким-то мужчиной, не со своим новым парнем и даже не со Стивеном, а с Дианой, и я отвлекался от работы, допускал ошибки в отчётах, сшивал файлы не той стороной. Неужели никто из наших друзей не согласился пустить тебя в свой дом, что тебе пришлось ютиться в их большой семье? Я представил, как ты подходишь к Владу, просишься пожить у него, а он вспоминает моё измученное лицо и резко тебе отказывает. Стало приятно. Я с улыбкой продолжил сшивать архивы, и эта улыбка не сходила с моего лица весь оставшийся рабочий день, всю дорогу домой в трамвае и всё время, пока я готовил ужин. Но мне нужно было хоть ненадолго забыть о тебе: Неа вернулся с важной встречи. Приехал счастливый, даже гордый собой. Ему так к лицу улыбка, и она так заразительна, что мне приходится забывать весь ужас моей жизни и улыбаться вместе с ним каждый раз, когда он рядом. — Всё прошло отлично, я смотрю, — произнёс я на английском, обнимая его при встрече. — Ага. Всё в силе.       Он готовит какую-то большую выставку вместе с друзьями, для которой уже несколько вечеров пишет мой портрет. Несколько вечеров он пытает меня, сажает на стул и пытает, заставляя позировать. Меня, кого сложно уговорить даже на фото. Меня, в моём не самом лучшем облике, в не самый лучший период жизни… А Неа это только нравится, он без конца повторяет, что давно хотел передать терзания через портрет… В тот раз я недолго сидел напротив него, не двигаясь. После пристального изучения меня, он подошёл ко мне с кистью в руке, близко, склонился надо мной и, придерживая за подбородок, поцеловал с особым трепетом, что я почувствовал себя в фильме с оранжевой цветокоррекцией, джазовым саундтреком и эффектом шума. Насытившись поцелуем, он стал рисовать на моём лице что-то, по ощущениям похожее на маленькие сердечки, которые он после высыхания целовал. Неа не останавливался, пока всё моё лицо не было покрыто этими маленькими проявлениями его любви. Потом он перешёл на шею, на плечи, то и дело окунал кисть в краску, любовно разрисовывал мою кожу до тех пор, пока я не прижал его к себе и тяжёлым выдохом не намекнул ему на то, чего он своим поведением добился. Неа на это только ухмыльнулся довольно и произнёс: — Подожди. Мне нужно закрыть краски, они высохнут, — он отпустил меня и ушёл обратно к своему сымпровизированному мольберту. Я поднялся вслед за ним. — Нет, стой, не закрывай, — произнёс я и потянулся к его краскам, выдавил нужное себе количество и прервал закрывающего тюбики Неа, приказав ему садиться на диван.       Я взял тонкую кисть и не без помощи Неа намешал цвет между рыжим и коричневым — художник, на чьих коленях я сидел, дал этому цвету название, но я такого даже не знал. Этой краской я стал соединять веснушки на его плечах в рисунки и узоры. — Теперь можешь убирать. — Да чёрт с ними, — произнёс он и повалил меня на спину, целуя жадно, словно кто-то меня у него отнимет. В этом была доля правды, но мне не хотелось об этом думать. Слишком хорошо с ним было. Слишком я чувствовал себя собой.       Я не успел заметить, как скоро он оставил нас без одежды: настолько он вскружил мне голову. Я дал ему возможность вести, что угодно делать на моём теле, касаться его везде, даже там, где я раньше не позволял. По его движениям я даже начинал верить, что он и правда ждал этого всё время, что мы знакомы, что он и правда уже давно влюблён в меня. Я был рад подарить ему счастье. Может быть, и правда стоит начать называть его своим парнем?       Я обещал себе прийти на работу раньше, чтобы успеть поговорить с Дианой, но вечер с Неа так повлиял на меня, что я с трудом проснулся даже к обычному времени, не стал есть и выбежал из дома, по пути надевая куртку, из последних сил запрыгивая в трамвай. В следующий раз поговорим… А пока я буду вспоминать нежные касания Неа, его чуть заросшие щёки, щекочущие мои бёдра во время минета, его объёмные кудри, так динамично трясущиеся, когда он двигается на мне сверху. Что ж… это был первый раз, когда во время секса с ним я не думал о тебе. За первым разом наступил второй, третий — полностью отдаваясь Неа, я не был способен ни на разговор с Дианой о тебе, ни даже на разговор с тобой. Как влюбленный девятиклассник, я думал только о Неа, везде видел его образ. А ты… Я только поглядывал на то, как ты вечно зеваешь, пьёшь десятую чашку кофе, и обещал себе, что вот завтра — точно поговорю. Приходил домой и кидался в объятия Неа. — Доброе утро, Ди! Как ночка?       Но это завтра наконец наступило. Я к нему готовился, подбирал слова, пока ехал в трамвае, придумывал развитие этого диалога и представлял, как ужасно я буду выглядеть. Нам с Дианой не приходилось много общаться, хотя она и вызывала у меня огромное желание узнать о ней побольше, основанное на глубоком уважении. — Отлично, я сегодня так быстро посчиталась. А мальчики вечером помогли мне вынести коробки, — она говорила быстро, звонко и улыбалась, чем походила на Вику. Этакий её светлый двойник. — А ты чего так рано? Не спится? — Да я на самом деле поговорить пришёл. Помочь тебе чем?       Я стал расставлять витрину — это было последнее, чего не успела сделать за ночь Диана. Она справлялась с этой работой куда лучше, чем я. Мне даже захотелось наградить её, и тогда я понял, что до сих пор не придумал системы поощрений работников. Нужно скорее исправляться. Не могу же я оставить тебя без подарка. — Я вот что хотел спросить. Лёва сейчас живёт с тобой? — наконец произнёс я. — Да, — с лёгкостью ответила она, словно и не знала, что раньше мы были вместе. — С ним никаких проблем нет? — я не смотрел на Диану, изображая повышенную внимательность к тортам, что выставлял на витрину. — Нет, всё отлично! — неожиданно для меня ответила она. — Утром он помогает Меган готовить завтрак детям в школу, после работы обычно уходит на репетиции или гуляет. Нас хоть и много, но редко бывает, что все дома. Так что места хватает.       Я улыбнулся. Хотел бы я увидеть, как мы вместе готовим завтрак для наших детей, как ты отвозишь их в школу на дорогой тачке, которую я подарил тебе на годовщину… Я сдвинул брови. Что за бред у меня в мыслях… А если вместо тебя подставить Неа? Так выглядело даже гармоничнее… Блять, пора завязывать. — Здорово. Я рад, что вы прижились.       Я не слишком верил в то, что тебе прекрасно живётся у Дианы. Ты бы не ходил с огромными синяками под глазами, не выглядел бы настолько худым и убитым. Что-то в вашей истории явно не так… — Шур, если не секрет, вы расстались?       Я вздохнул, понимая, что рано обрадовался. — Мы решили сделать паузу в отношениях. Но, как бы сильно он меня ни раздражал, я за него беспокоюсь. Он долго не говорил, куда ушёл. Я боялся, что он попадёт в какой-нибудь барак. Я рад, что он в любящей семье. — О да, он словно старший сын.       Ты же хотел родителя? Не отец, конечно, но ведь любящая мать куда лучше никчёмного отца? Или дело в том, что на женщину, заменяющую тебе мать, у тебя на стоит, а на мужчину в роли отца — ещё как? — А он не говорил, надолго он у вас? — Сказал, как квартиру не найдёт, — она пожала плечами. — Но мы никуда его не гоним. — Понятно. Ладно, спасибо. Я как-нибудь зайду в гости.       Время до твоего прихода по обыденности тянулось мучительно долго. Теперь я смотрел на тебя совсем иначе. Я вообще чаще стал смотреть, да как-то без эмоций, словно ты — обычный работник. Раньше я избегал тебя, топя ненависть и желание сорваться на крик. Не могу сказать, что в твоём поведении что-то изменилось: скорее всего, мне это всё казалось.       Стоит ли мне возвращать тебя? До концерта осталось меньше недели, и мне не нужно твоё ворчание под ухом. А ещё… я наконец привык к Неа. Я уже не чувствую его твоей заменой. Словно все эти пять лет, что мы знакомы, мы были настоящей парой: настолько близок он мне стал. Мне так не хотелось это рушить ради изменившего мне ублюдка с красивым лицом и нездоровыми фетишами! А потом это твоё красивое лицо попадалось мне в поле зрения, и я чувствовал, как внутри меня всё разрывается на две части. Я не хочу видеть, как ты страдаешь, живя с чужими людьми, как ты не высыпаешься, как тратишь столько времени на дорогу. И я никому не хочу тебя отдавать. Да, я грубо наврал себе, когда сказал, что смотрю на тебя без эмоций. Ты по-прежнему вызывал у меня калейдоскоп эмоций, Лёва. Только теперь я не был так на тебе зациклен. Просто думал о тебе. И о Неа. Но больше о тебе. Или о нём… Блять. — Вика, закрой, пожалуйста, — попросил я подругу, сидящую рядом с распахнутой дверью офиса. — Спасибо.       После этих слов я должен был продолжить, но слова не шли, а рот не открывался. Так мы просидели в тишине десять минут. Я давно уже закончил свои дела и только делал вид, что у меня не сходятся показатели. Вика, кажется, действительно была чем-то занята. Я иногда поглядывал на камеры. Ты уже давно ушёл; так сколько я тут уже сижу? — Вика, передай, пожалуйста, Лёве, чтобы он возвращался.       Я проговорил это быстро, так же глядя в лист, а не на подругу. Она в ответ коротко промычала, покрутила в руке ручку и, откинув её на стол, подняла на меня голову. Я, даже не глядя, чувствовал её осуждающий взгляд. — Я уже думала, ты наконец извинишься. Месяц прошёл, Шура. Месяц. Ты ни слова не сказал про то, что как-то не так повёл себя тогда, а теперь ещё и просишь, чтобы я была в очередной раз для вас почтальоном?       Я молча смотрел в стол, не понимая, что она от меня хочет. Мне словно снова было пятнадцать, а надо мной стояла разъярённая мать, и мне некуда было от неё прятаться. Чувство вины десятью литрами кипятка обжигало меня с ног до головы. — Шура, один ты виноват в том, что происходит в твоей личной жизни. Мы твои друзья, а друзья только хотят помочь, и нечего кричать на лучшую подругу и разбрасываться бокалами. Тем более просить потом то, что ты просишь. — Вика…       Я чувствовал себя самым никчёмным человеком на свете. — Прости, Вик.       Она хлопнула дверью офиса. Я закрыл лицо руками, сжал их с такой силой, что если бы не убрал их, то точно содрал бы кожу на лбу до крови. Хотелось нахуй разодрать собственное лицо, чтобы никто больше не взглянул в мою сторону, чтобы я никогда больше не причинил никому вреда. Чтобы остался навсегда один и в этом одиночестве платил за всё, что когда-то совершил. Невыносимо было оставаться в пекарне, в помещении, где за стенкой находились друзья. Друзья, с которыми я так грубо обошёлся, которых я вечно использовал, заставлял каждого разбирать ту спутанную сетку, что я создал, небрежно скинув её от себя. Друзья, которым надоело быть для меня личным психологом. Которых я так неблагодарно послал… Я проиграл этому вязкому чувству стыда настолько, что не смог даже выйти из пекарни через главный вход; мне так не хотелось, чтобы кто-то из друзей видел меня, что я вышел через дверь разгрузки. Скорее домой, где Неа обнимет меня, подарит свою искреннюю любовь, которую ни капли не заслужил я, открыто пользующийся им. Меня тошнило от себя же. — Шур, я позвонила Лёве и всё передала. Он просил сказать, что если ты не пошутил, то завтра он с тобой об этом поговорит.       Она уже сбросила звонок, не дожидаясь моего ответа, а я до сих пор не осознал, что произошло. От преданности этой девушки мне хотелось рыдать навзрыд. Я не достоин ни одного человека в своём окружении… наверное, даже тебя.