старые раны

      Глубокой ночью второго февраля я лежал на нашем диване в домашнем халате, читая книгу и готовясь отойти ко сну. Тогда-то ты и погасил вдруг свет в комнате, чем вызвал моё недовольство: я вообще-то читал, пока ты пропадал на кухне и, скорее всего, доедал нашу последнюю еду. Я хотел было встать и начать ворчать, даже поставил уже ноги на пол, когда увидел, как к арочному проёму движется что-то светящееся: это ты шагал с тортом с горящими свечами в руках, напевая тихонько Happy Birthday — мне так показалось; а потом ты продолжил, и твои слова сложились в совсем иную песню: — Happy Birthday to you, was created for you.       Я стоял на месте и, наблюдая за тобой, расплывался в улыбке. — Что, уже? Спасибо. — Возьми торт, только не задувай пока, — быстро проговорил ты, и я повиновался, лишь потом поняв, зачем это: у тебя на шее висел фотоаппарат, который ты быстро включил. Мне было не отвертеться. — Ты такой красивый при этом свете. — Мы это ещё в Рождество выяснили, — стараясь скрыть смущение, ответил я, с трудом глядя в камеру. — Ну всё, можно задувать? — Можно, — ты улыбался так, словно это был твой праздник.       Я загадал какое-то желание и подул на свечи с числом двадцать семь. Ты стал хлопать в ладоши, а я с улыбкой закатил глаза и попятился назад, чтобы поставить торт на журнальный столик; ты зажёг верхний свет и быстро принёс с кухни две ложки и две чашки с чаем. — Это торт не из нашей пекарни. Ты мне изменяешь? — в шутку спросил я, рассматривая сладость и вытаскивая из неё свечи. — Это Диана испекла специально для тебя, — я видел в твоём взгляде самодовольство. — Да? Я думал, она нас ненавидит после той сцены на корпоративе. — Ну она же не уволилась… Я долго был у неё, когда забирал торт, мы поговорили побольше. Она хорошая. Правда, католичка до мозга костей… Но про нас с тобой, — ты произносил слова медленно, делал между ними паузы, потому что одновременно пробовал торт, — ничего не говорила. — Ты прожуй сначала, шпион, — я усмехнулся и стал тоже есть торт, другой рукой поглаживая тебя по бедру.       Меня давно никто не поздравлял так трепетно, не устраивал празднование ровно в полночь: в последний раз это сделали мои родители, когда мы переехали в Израиль и они решили создать видимость семейной идиллии, заполнили мою комнату воздушными шарами и подарили дорогой подарок. На следующий свой день рождения я улетел сюда, в Мельбурн, и отмечал его в самолёте, а дальше — уже в барах или клубах, в огромных компаниях друзей, иногда по несколько дней, чтобы успеть собрать всех. Я звал даже незнакомцев с улицы, угощал барменов, настаивал, чтобы они выпили: мне, тогда глубоко одинокому внутри, казалось, что чем больше человек я приглашу, чем больше людей разделят со мной празднование моего дня, тем полноценнее, счастливее я буду себя чувствовать. Но оказалось, что для счастья мне просто нужен был любящий мальчик, который принесёт в полночь торт.       Осознав такую очевидную правду, я придвинулся к тебе ближе и поцеловал, слизывая с твоих губ шоколадный крем. — В торте совсем немного коньячной пропитки, а ты уже пьяный? — подшутил над моей внезапной нежностью ты. — Я всегда как будто пьяный, когда ты делаешь что-то поразительное. Ты не перестаёшь меня удивлять, Лёва. — Я буду продолжать в том же духе. Ты редко меня хвалишь.       Я с улыбкой выдохнул, слегка покачал головой и снова тебя поцеловал.       Зная о твоей любви к сладкому, я не дал тебе съесть весь торт и поспешил отнести его в холодильник, захватив в грязную посуду. Я задержался на кухне, пока мыл её, а когда вернулся в спальню, увидел тебя, уже давно ожидающего на диване с протянутыми руками. Тебе не пришлось долго ждать, и я упал в твои объятия, всем телом чувствуя приторность происходящего.       Когда мне надоело обниматься и я отпустил тебя, ты изобразил недовольную гримасу, после чего твой взгляд проскользил по полке с моими дисками. Я следил за тем, как ты вдруг поднялся на ноги и принёс мне один из них, чёрно-голубых цветов. Я узнал этот альбом издалека. — Шур, а ты можешь мне песню перевести? Вот эту, — ты подал мне буклет из этого диска с текстами и ткнул в интересующую тебя песню, устраиваясь чуть позади меня. — «Master and servant»? — я старался скрыть своё удивление и явный интерес: необычную ты песню выбрал. — Тут же нет сложных слов? Кроме, может быть, «throwaway»… Ну тут можно додуматься: раскрепощение… Тебе прям каждую строчку переводить?       Ты кивнул. — Ну посмотрим… Есть игра, которая понравится нам обоим, будь уверен… Ты обходишься со мной, как с псом, опускаешь на колени — это называется «Слуга и хозяин».       Я не пытался выдержать рифму, да и она ни к чему была в этом тексте о БДСМ играх, который я читал тебе, словно детское стихотворение Пушкина. Переводя последний куплет, я услышал какой-то звон позади себя, но не стал придавать ему значения. Так же я проигнорировал и странное шуршание с твоей стороны, ведь понимал: этот перевод — лишь предлог отвлечь меня.       Когда я закончил и повернулся к тебе, ты протягивал мне конец длинной цепочки, по которой я проскользил взглядом и дошёл до ошейника на твоей шее. Удивлённо, конечно, я смотрел на тебя: по звону позади себя я до конца не верил, что ты устроишь именно то, о чём я думал. А тебе так шёл этот кожаный ошейник с шипами… Красиво обрамлял он твою светлую шею. — Let's play? — ты так невинно смотрел на меня, задавая свой вопрос, что мне показалось таким неправильным всё, что происходило. Хорошо, что я вовремя осёкся и продолжил наслаждаться твоим новым образом, облизывая губы. — Я думал, ты на меня его нацепишь, — произнёс я, тут же взяв цепь из твоей руки и потянув её на себя, принимая предложение. — Я к такому ещё не готов… — ты отвёл глаза. — А так неинтересно: это ничем не отличается от нашей обычной жизни. — Ну тебе же поют: «It's a lot like a life», — улыбнулся ты.       Я притянул тебя к себе, дёрнув за цепь, и стал грубо, с жадностью целовать. Ты отвечал мне, позволяя буквально трахать языком твой рот, пока в один момент не отстранился, жадно вдыхая воздух и шепча мне: — Подожди… У меня ещё есть кое-что.       Ты приподнялся на место, с которого сполз во время поцелуя, и достал спрятанную за диваном коробочку с подарочным бантом. — Вот… С днём рождения ещё раз. Там… Тебе понравится.       Несмотря на красивую упаковку, я рассматривал твоё смущённое лицо с большим интересом, хотя где-то глубоко в душе я понимал, что в коробке меня ждёт действительно что-то занимательное. И моё предчувствие меня не подвело: там лежало дополнение к твоему ошейнику. Черная атласная лента на глаза, какой-то не самый длинный стек, наручники, какие-то мелкие безделушки вроде прищепок и колечка; но больше всего меня удивили шарики, которые мне кто-то давно советовал. Я представлял, как ты собирал этот набор, заинтересованно крутя в руках эрекционное кольцо. — Колечко даже? Я обычно резинки накручивал, — я усмехнулся, надевая его на большой палец. Оно точно пригодится сегодня ночью. — Резинками больно, наверное… — Не знаю, я на себе не пробовал.       На самом деле я понимал, что твой подарок — это не просто все эти игрушки, а ты сам; в этот день ты позволял мне делать с тобой что угодно.       Мне показалось содержимое слишком многочисленным для того, чтобы использовать всё за один раз, а к повязке я вообще стал относиться пренебрежительно: как можно завязывать твои прекрасные глаза, как можно лишить себя удовольствия наблюдать за тем, как они бегают от непонимания, чего тебя ждёт дальше, как они закатываются от удовольствия, как их заливает пеленой от расслабления… И как приятно мне осознавать, что это я заставляю их так вести себя, это я так влияю на тебя. И мне не терпелось ощутить это вновь. Я дёрнул за цепь, заставляя тебя выдохнуть и приблизиться ко мне в очередной раз. Ты не знал, что тебя ждёт, поэтому смотрел напуганно, а я лишь ухмылялся, облизывая свои губы и целуя тебя особенно мокро. — Раздевайся, — скомандовал я, прерывая поцелуй. Ты хотел что-то возразить и уже начал мямлить, но я пресёк твои попытки говорить. — Это мой приказ. Выполняй.       Ты стал медленно, даже как-то боязно стягивать с себя домашнюю белую футболку, и, когда откинул её подальше, к краю дивана, я заметил: твоя грудь и талия были перетянуты портупеей. Так вот почему мне было так странно обнимать тебя. — А у тебя не было других планов на ночь, да?       Ты взглянул на меня с самодовольной ухмылкой, выставил немного подбородок вперёд, но не произнёс ни слова в ответ на мой провокационный вопрос. — Вот хороший мальчик: сразу знает, что в этом доме ему разрешено только стонать.       Я достал из коробки стек, покрутил его в руках, не отрывая взгляда от твоих глаз облизнул шлепок коротким движением языка. Потом провёл этим хлыстом по твоему телу — от самой шеи, по ключицам, обводя линии кожаных ремней, обводя грудь и спускаясь в низ живота, упираясь в линию домашних шорт. — Приказ «раздевайся» касается и этого тоже, — строго отметил я, проводя стеком по бугорку на твоих шортах. — Что, ты уже возбудился? Тебе так нравится, когда тебе приказывают? А на работе ты не так податлив, — я говорил размеренно, практически мурлыкая, глядя на тебя строго и без единого намёка на дружелюбную улыбку — только едва заметно приподнимал уголок губ с долей самодовольства. Ты же спешил исполнить мой приказ и сидел передо мной полностью обнажённый: под шортами у тебя оказались ещё ремни, туго стягивающие бёдра. — Когда отчитываю тебя за отсутствие таймеров, ты начинаешь со мной спорить, а тут — ни слова не произносишь. Неужели боишься получить лишний раз этой плёткой больше, чем быть уволенным?       Ты стойко молчал, выдерживая и мои слова, и мой тяжёлый взгляд, пока я гулял шлепком по твоим бёдрам, оглаживая их с внутренней стороны и позволяя себе уже совсем лёгкие, дразнящие удары. Я следил за твоим взглядом, и, когда проводил стеком от основания твоего члена к головке, ты только выдохнул поглубже и пошире расставил ноги. — Молодец, мне так будет удобнее надевать на тебя это, — я отложил стек и отпустил цепочку, чтобы взять в руки кольцо, покрутить его пару раз в пальцах и надеть его на твой всё больше набухающий от моих провокационных движений член. — Сейчас можно говорить. Не больно? Сильно давит? Оставлять?       Я чуть приблизился к тебе и, хоть и засыпал тебя заботливыми вопросами, старался полностью не выходить из образа. — Нормально. Интересно… Я не пробовал такое никогда. — Я тоже.       Ты издал тихий смешок. — Тебе и не надо, ты обрезанный, у тебя с этим проблем нет… — Хочешь передать спасибо моей маме? — я усмехнулся. — У меня её телефон есть, вряд-ли они переехали. — Воздержусь…       Я решил, что пора прекращать разговаривать, и, снова взяв в руки цепь, утянул тебя в глубокий поцелуй, в основном — чтобы вернуть тебя в атмосферу игры. — А теперь спускайся на пол, на колени, — скомандовал я тебе, отодвигаясь и дёргая цепь в нужную мне сторону. — Садись… Вот так.       Ты сидел передо мной на холодном полу и ждал, что я прикажу дальше, а я медлил, рассматривая тебя в этом положении, чувствуя невозможность насытиться тобой таким. — А теперь клади свою руку себе на член, вот так. Теперь двигай. Я хочу посмотреть, как ты дрочишь на меня. Ты ведь явно занимался этим, когда месяц следил за мной? Или тогда, в моей ванной, когда я отправил тебя спать? Одиноко было? Отвечай. — Да… — только и смог выдавить из себя ты и опустил голову, стараясь спрятать свой смущённый взгляд за копной отросших кудрей, спадающих на глаза. Я резким движением потянул цепь на себя, возвращая тем самым твою голову в прошлое положение. — На меня смотри. Хочешь, чтобы я тебе помог?       Я провёл по твоему напряжённому телу стеком, успокаивающе поглаживая, другой рукой всё ещё крепко держа за натянутую цепь. Я скользил взглядом по твоему телу, наблюдал за тем, как твоя ладонь неспешно движется по члену, и чувствовал, как ты не смеешь больше отвести взгляд. — Хочу…       Тут я шлёпнул стеком по твоим соскам по очереди, наказывая за вольность. Ты от этого вздрогнул и тут же убрал свою ладонь от члена. — Я не разрешал говорить. Ты забываешься. Ещё раз: ты хочешь, чтобы я помог? Теперь отвечай. — Очень хочу, — я видел, как ты сжимаешь ладони, ногтями впиваясь в собственные бёдра. — А мне кажется, ещё рановато.       Я потянул тебя за цепь на себя, а когда твоя голова почти касалась моих коленей, я откинул полы халата, обнажая бёдра и не менее твоего возбуждённый член. — Ты знаешь, что делать. Но не увлекайся.       Ты украдкой поднёс к нему губы, оставил лёгкий поцелуй — меня начинало тошнить от этой нежности, и я приказал тебе ускориться, шлёпнув по спине. Тогда ты обхватил его губами и, расслабив горло, стал принимать давно заученными движениями, не смея разорвать зрительный контакт. Зато это сделал я, заметив на столике камеру — мне вдруг захотелось запечатлеть тебя таким, чтобы оставить в памяти навсегда — я потянулся за ней и, когда взял в руки, заметил на твоём лице спешный калейдоскоп эмоций: от страха до кокетливого согласия. Ты продолжал искусно работать языком, глядя уже не мне в глаза, а в объектив камеры, и меня как-то не волновало, как ты потом будешь проявлять эти фотографии у Гены Ревзина. Сделав их, я отложил камеру обратно. Мне стало тяжелее дышать, и я показал тебе это, шумно выдыхая и произнося: — Молодец. Хороший мальчик.       Я почувствовал, как эта фраза ещё сильнее завела нас обоих, поэтому схватил тебя посильнее за волосы и поднял голову, заставляя твои слюни дорожкой висеть от губ до головки моего члена. — Достаточно. Оставь немного для себя же.       Я буквально швырнул тебя на диван, запрещая как-то менять положение. Так ты лежал на животе, приподнявшись на коленях и пошло отставив вверх задницу, — я заставил тебя это сделать грубым движением руки. Я слышал, как ты тяжело дышишь; мне тоже сложно было держаться, так сильно хотелось оставить всё и просто взять тебя. Но я взял в руки стек и стал гулять шлепком по твоей спине, по бокам, по бёдрам и ягодицам — везде, изучая самые тонкие места твоей кожи. Хотелось целовать и кусать её, оставлять красные пятна, но вечером нас ждала вечеринка с бассейном и всеми моими друзьями, и я, хоть и с ликованием собственника представлял тебя рядом со мной в плавках и засосах, с царапинами на спине и бёдрах — я думал о том, как тебе будет некомфортно выглядеть подобным образом перед незнакомыми тебе людьми, которых я знаю дольше тебя. Я воздержался от помечания тебя моей собственностью — по крайней мере, там, где это видно. На ягодицах же видно не должно быть, поэтому я принялся покрывать их шлепками, выдавливая из тебя стоны, которые так ласкали мои уши. Я тянул за цепь на себя, заставляя тебя запрокидывать голову назад и стонать громче, чуть приподниматься на локтях, а потом дисциплинарно указывал вернуться на место, наказывая за лишнее движение. Когда мне надоело, я заставил тебя протянуть мне свою руку, которую я потянул на себя и на пальцы которой вылил достаточное количество смазки. — Давай, Лёвушка, ты знаешь, что делать, — я заметил, что никогда до этого не называл тебя так, и сам себе удивился. Ты, кажется, тоже: по твоему телу пробежала дрожь. — Давай, не тяни, ты тоже этого хочешь.       Я с силой потянул тебя за запястье, сжимая его, чтобы нивелировать своё нежное обращение. Ты чуть выше приподнялся на коленях и принялся вводить в себя пальцы; я не сразу заметил, что ты повернул голову на бок и смотрел через плечо на меня затуманенным взглядом. Я не слишком сильно ударил тебя кожаной пластиной по щеке, заставляя отвернуться, что вместе с твоими движениями внутри вызвало у тебя громкий стон. — Что, понравилось, когда тебя слышал весь дом? Хочешь повторить? — вновь задавал провокационные вопросы я, шлёпая тебя по заднице, наблюдая за тем, как ты растягиваешь себя. В этот раз ты помнил, что отвечать без разрешения нельзя, поэтому до меня доносились только тяжёлые вздохи и редкие стоны.       Когда мне надоело наблюдать за тобой, я вновь схватил твою руку за запястье и резким движением вынул твои пальцы; той же крепкой хваткой я держал эту руку, другой надевая на запястье наручник, грубо отпустил её, хватая вторую и заковывая её тоже, размещая их в коленях и лишая тем самым тебя возможности не только коснуться себя, но и вообще как-то изменить своё положение, которое с моего ракурса выглядело до невозможности сексуально за счёт твоей стойки на коленях и упирания лицом и грудью в подушку. Я не сдержался и снова спустил пару шлепков перед тем, как войти в тебя с долей грубости, но всё же заботясь о том, чтобы вечером на вечеринке ты мог спокойно сидеть и не стонать от боли. Но сейчас мне хотелось слышать твои стоны, и я вслух приказал тебе не сдерживаться, ладонью сминая твою кожу на ягодицах, в пояснице и между лопаток, заставляя её краснеть. Входя в тебя медленно, но до основания, я тянул цепь на себя, заставляя твою голову запрокидываться назад. — Вот теперь можешь смотреть на меня. Нет, не можешь… Ты должен. Смотри мне в глаза, — приказывал я тебе, начиная двигаться внутри и перехватывая твой взгляд. Такой ты был красивый: взъерошенный, покрасневший и переполненный желания. — Тебе нравится? Отвечай.       Ты простонал тихое «Да…», на что я приказал тебе повторить это громче и заставлял произносить ещё и ещё, пока твой ответ не станет похож на крик. А потом я вышел из тебя, чем вызвал твой неудовлетворённый стон и тихую мольбу, зов меня по имени, на что я громко скомандовал: — Молчать.       И схватил тебя за талию, перевернул на спину, поднимая ноги и закидывая их себе на плечо, другой рукой помогая себе вновь войти в тебя, приговаривая: — Так тебе будет удобнее смотреть на меня, не правда ли?       Я продолжал двигаться в тебе, уже совсем не грубо поглаживая твои ноги, талию, живот и, конечно, давно игнорируемый член. Мне вдруг стало тебя жаль, и я стянул с него силиконовое колечко: мне самому оставалось недолго, а ты уже вслух умолял меня разрешить тебе кончить.       Это был первый раз, когда я позволил себе излиться внутрь, и первый раз, когда ты сделал это не намного раньше меня; я постарался как можно нежнее и скорее распутать твои руки, чтобы, пока я ищу ключ от наручников, твоё тело не затекало, оставаясь в такой неудобной позе, которая уже была ни к чему. Я освобождал тебя от оков, от ошейника, тяжёлого из-за прикрепленной к нему цепи, от портупей, так сильно затянутых на бёдрах, что после них остались ровные полосы синяков. Избавив от всего лишнего, я поцеловал тебя мягко, а ты вместо любых слов стянул с меня халат и прижал к себе со всей силой, которая у тебя оставалась. — С днём рождения, — только и мог довольно шептать ты, и я на секунду подумал: а мне ли ты делал подарок или себе? — Спасибо, мой сладкий мальчик.