◖Гробница Императора◗

❂

      — Подумаешь, ну захотел дед продать тебя на органы — так не вышло же у него! Прекращай реветь и иди домой, достал уже, — сердито проворчал Тасянь-Цзюнь, вопреки своим грубым словам, ласково гладя горько плачущего юношу по волосам.       Этот достопочтенный уже битый час успокаивал этого ребёнка, а тот почему-то не спешил делать ноги с жуткого заброшенного кладбища, ища утешение в компании молчаливых ивовых деревьев и живого трупа Императора.       Больший сюр и вообразить невозможно.       Не таким обещал быть этот тихий февральский вечер для вот уже как три тысячи лет почившего Наступающего на бессмертных Императора Тасянь-Цзюня.       Все, кого этот достопочтенный знал и любил — были мертвы.       Волной Небесной Кары в тот роковой день накрыло весь мир, живые умерли, останки мёртвых сгнили под толщей воды, а он сам к тому времени уже являлся воскрешённым трупом с золотым ядром Мо-Цзунши. Смерть для него была как звёзды для муравья — недосягаема.       Не мог мертвец сдохнуть во второй раз.       Хуа Бинань достиг своей цели, и племя костяных бабочек ушло в мир иной, освобождаясь от гонений мира этого.       Увы, навсегда.       А ему, Мо Вэйюю, были уготованы вечность и скука.       Время текло неумолимой, быстрою рекою.       Тело Тасянь-Цзюня течению времени было неподвластно, даже если бы он сам пожелал сгнить заживо. Ни круг перерождений, ни преисподняя, где была уготована ему расплата за грехи, не приняли бы того, чья сущность стала наполовину демонической, но ещё хранила в себе крохотные остатки человеческого.       Человеческого чего? Сознания? Тепла?       Тасянь-Цзюнь сам не знал, что он такое. Он разучился чувствовать эмоции. Даже ненависть оставила его.       Со временем вода отступила, а тело этого достопочтенного нашли потомки. Этот достопочтенный был Императором, а события давних лет его жизни покрылись пылью времени и спрятались в тени, поэтому как бы там ни было, ему воздвигли посмертный храм и поражающий масштабами роскоши склеп, а само тело похоронили в гробнице из белого нефрита.       Она стала его единственным и последним домом.       Наступающий на бессмертных Император, ввиду своего характера, напрочь отказывался лежать в могиле спокойно. Он засыпал на сотни лет, а затем тяжёлая крышка гробницы медленно отодвигалась в сторону, тысячелетний демон выбирался на свет, и отправлялся в каждый раз новый для себя мир.       Тасянь-Цзюнь умел отлично сливаться с людьми, духовные силы и вся его мощь были при нём, он мог не только принять свой прижизненный облик, но и покорить этот мир заново, даже с учётом абсолютно всех новых технологий, придуманных людьми, никто бы не смог его остановить, пожелай он обрушить свою армию мертвецов на всю планету.       Но он не стал бы этого делать, даже чтобы развеять невыносимую скуку, мучившую его во время пробуждений. За тысячи лет померкли все чувства, скорбь за жизнью и людьми, которых он знал, ушла, и этот достопочтенный подумал, что вот-вот освободится от своего заточения помеж миром мёртвых, и миром живых, и однажды наступит день, когда заснув в своей нефритовой гробнице, он не проснётся.       Увы.       Этого никак не случалось.        Мо Вэйюй с каждым разом был всё более раздосадован.       Иногда Тасянь-Цзюнь встречал реинкарнации своих друзей и знакомых из прошлой жизни. Притворяясь обычным заскучавшим незнакомцем, он подходил и ненавязчиво заводил беседу. Ему отвечали, с ним говорили, никто его не узнавал. Тасянь-Цзюнь замечал лишь память душ тех людей, знавших его при жизни. К нему подсознательно относились с опаской, пока он сам рассказывал им о сношении мартовских кошек под ёлкой. А потом вставал и уходил не прощаясь, сливаясь с прохожими, уходя в тень и впоследствии испаряясь из людской памяти.       Он мог как становиться видимым для всех людей, так и блуждать эфемерным призраком среди них же.       Он встретил реинкарнации приёмных родителей. Эти две души любили друг друга в последующих жизнях так же сильно, как и в той предыдущей, в которой Тасянь-Цзюнь их знал.       Он встретил Сюэ Мэна и Е Ванси, мельком слышал о Наньгун Сы с их же уст, поражаясь тому, как запутаны нити судьбы, что сказывается на душах. Всем этим людям были подарены встречи с их семьями, друзьями, знакомыми во всех их перерождениях.       Они рождались, проживали жизнь, умирали. Цикл повторялся, Тасянь-Цзюнь встречал знакомые души вновь.       Из раза в раз, из жизни в жизнь.       Он был проводником для некоторых из них.       Этот достопочтенный узнал, что красная нить судьбы идёт сквозь время.       Людям, в их небольшом отрезке времени существования, не была доступна возможность наблюдать.       А этот достопочтенный всегда был внимателен, благодаря чему смог узнать о некоторых вечных законах мироздания больше.       Жизнь циклична.       Сюэ Мэн в некоторых последующих жизнях так же терял родителей.       Наньгун Сы несколько раз погибал в пожаре.       А Тасянь-Цзюнь до сих пор ощущал себя не более, чем инструментом для неизвестных высших сил.       Это бесило. Этот достопочтенный не хотел остаться чьей-то марионеткой.       Каждый раз, думая об этом, он гордо показывал средний палец в небо и шёл дальше по своим делам.       И судьба этого достопочтенного каждый раз нагибала его раком, с наслаждением трахая в задницу, как он сам когда-то ебал своих наложниц.       Нрав его был таким же непреклонным, Наступающий на бессмертных Император несколько тысяч лет вёл поединок с судьбой, но никак не мог одержать победу в их игре.       Вот дерьмо!       Он встречал реинкарнации Старейшин пика Сышэн, один раз встретил переродившегося Ши Мэя, но не подошёл к нему.       Хотя этот человек был любовью всей его жизни когда-то.       Почему? Мо Вэйюй и сам не знал.       Не перерождались только он сам и Чу Ваньнин.       Сам Тасянь-Цзюнь, пускай и хранил в себе воспоминания Мо-Цзунши, являлся больше Наступающим на бессмертных Императором, чем размякшей в чувствах к Учителю перерождённой версией себя, пускай в его теле и были все шесть душ обеих его жизней.       Почему же он ни разу не встретил Чу Ваньнина?       Неужели тот так ни разу не переродился за столько лет? Неужели алая нить была разорвана?       Тасянь-Цзюнь задавался этим вопросом чаще, чем следовало, и однажды это вылезло ему боком.       Однажды он выполз из своей гробницы и отправился на поиски Учителя, не зная, что в этот день бравые ребята разной степени учёности в области археологии, наконец-то получили долгожданное разрешение на эксгумацию могилы Наступающего на бессмертных Императора, а потому задумали провести сие действо, не откладывая дело в долгий ящик.       И вот, эксгумация прошла, да только без этого достопочтенного.       В далёкой юности Тасянь-Цзюнь прогуливал уроки Чу Ваньнина, а сейчас, в погоне за его перерождением, пропустил кое-что не менее важное.       Разумеется, археологам, не обнаружившим в гробнице останков Императора, пришлось констатировать сей печальный факт, и уехать с заметно поутихшим энтузиазмом.       Мо Вэйюй вернулся ни с чем и заснул на следующую сотню лет как ни в чём не бывало, однако по пробуждении обнаружил, что его последнее обиталище в этом мире пришло в запущение.       Весьма прискорбно, неблагодарные вы потомки!       Вот так Тасянь-Цзюнь и стал единственным хранителем этого места. Его храм остался заброшен, склеп пришёл в упадок, гробница поросла плющом.       Со временем это место переделали в старое кладбище, здесь хоронили почивших выходцев из разного рода аристократии.       Храм и склеп сносить никто не стал.       Это решение воистину стало спасением всего человечества и отвело беду от людской цивилизации, ибо такого оскорбления своей памяти Тасянь-Цзюнь не простил бы.       Сам он с тех пор стал местной легендой, и такая роль его вполне устраивала. О нём помнили, о его жизни писали в исторических книгах и школьных учебниках.       Его боялись.       Спустя ещё несколько сотен лет, о кладбище знатных господ и гробнице Наступающего на бессмертных Императора вновь подзабыли, и для Тасянь-Цзюня наступил блаженный покой. Рядом с его полуразвалившимся склепом выросла высокая раскидистая ива, а через пару десятков лет их стало две, три, и больше. Недалеко от кладбища протекал ручей, который дополнял картину, делая её завершённой, а место воистину живописным.       На окраине живущего по своим неписаным правилам города-столицы Поднебесной — Пекина, располагался тихий уголок, скрытый от всего шумного мира за огромными валунами, изумрудным плющом и вечным туманом.       На старом полузаброшенном кладбище, среди покосившихся надгробий, в тени раскидистых ив, Наступающий на бессмертных Император обрёл покой.       Как ему вначале казалось.       Всему виной стали чёртовы неугомонные дети, которые иногда захаживали на кладбище этого достопочтенного и устраивали здесь то ли блядки, то ли игры, чёрт бы их побрал!       Их раздражающие визги мешали спать.       Тасянь-Цзюню иногда приходилось нарочно звать призраков умерших и заставлять их пугать до смерти маленьких мерзких вредоносных отпрысков рода человеческого, а затем с удовлетворением наблюдать за их безутешными от горя родителями, потерявшими своих ненаглядных чад по собственному недосмотру и глупости.       О да, ищите теперь ваших выродков среди могильных камней, и молитесь, чтобы этот достопочтенный вас самих-то отпустил!       Вот так старое и заброшенное кладбище с гробницей Императора прослыло к тому же проклятым.       Да что за вздор?!       Никто это место не проклинал, просто наглые и невоспитанные детишки достали!       Вот этот достопочтенный и принял меры, в дальнейшем огородив кладбище барьером так, что это место возможно было отыскать, но невероятно трудно покинуть.       Корни старых ив переплелись между собой и образовали единый ковёр, который служил для любого ступившего на него смертельной ловушкой.       Если бы незваный гость забрёл на кладбище, и повёл бы себя непочтительно, то ивовые корни вмиг бы ожили, и обвиваясь вокруг жертвы цепкими щупальцами, утащили бы её под землю.       Накладывая заклинание, Тасянь-Цзюнь даже представить себе не мог, что эти ивы станут настолько кровожадными!       Со временем их кора, ствол, ветви, и даже листья окрасились в бордовый цвет, вобрав в себя кровь тех, кем питались.       Так ивы, растущие на старом заброшенном кладбище, стали кровавыми, и оставались таковыми круглый год.       Выглядело это жутко и зловеще, но дополняло атмосферу проклятого кладбища весьма выгодно.       Мо Вэйюй тогда покачал головой, но лишать жизни деревья не стал. Пускай живут, и помогают этому достопочтенному расправляться с нарушителями их общего покоя, пока сам он находится в оковах мёртвого сна.       Иногда старое кладбище находили самоубийцы, приходя с намерением завершить здесь свою жизнь. Их Тасянь-Цзюнь не трогал, чувствуя некоторое родство с отчаявшимися душами, а потому, кем бы они ни являлись при жизни, этот достопочтенный позволял им найти здесь покой, не ставши при этом очередным обедом его плотоядных ив.       Тасянь-Цзюнь сделал всё, чтобы гости на его кладбище стали редкостью.       Он никого не ждал и когда стояла тихая морозная январская ночь.       Полумесяц в растущей фазе ярко освещал покрытые слоем белого снежного серебра могилы. Голубовато-серые камни надгробий, наполовину ушедшие в землю, снизу покрылись тёмно-зелёным мхом, а сверху их окутывало снежное покрывало. Иней укрыл ветви спящих деревьев, они мерно покачивались на ветру. Наливались кровью на морозе спелые ягоды калины, алый цвет калиновых ягод ярко контрастировал с серой землёй, покрытой хрустальным снегом.       Синее холодное небо, россыпь сверкающих алмазных звёзд, луна в круге бледного сияния.       Нефрит императорской гробницы стал ещё холоднее, плющ засох, но обещал зацвести весной.       Тасянь-Цзюнь любил просыпаться ото сна именно в такие моменты. Ему нравился месяц февраль, когда было ещё по-зимнему холодно, но вся природа то и дело замирала, в предвкушении весны. Он плавно отодвинул крышку гробницы и вылез на мороз.       Холода телом не ощутить, но покалывало приятно.       В последнее время этот достопочтенный просыпался всё чаще. Раньше он проводил во сне сотни лет подряд, а сейчас с момента его последнего пробуждения прошло чуть больше десятка. Неужели в его подобии жизни пришло время перемен?       Тасянь-Цзюнь лениво размял окоченевшие от холода кости и неспешно вышел из склепа. Ива, растущая ближе всего к его гробнице, приветливо зашелестела пока ещё голыми ветвями, встречая хозяина. Корни расступились, позволяя ему пройти и не споткнуться.       Мо Вэйюй бросил в сторону дерева золотой гребень, который тут же подхватил один из сотен переплетённых между собой корней.       — Расчеши мне волосы, — отдал приказ Тасянь-Цзюнь, вынимая золотую шпильку из несколько растрепавшихся после сна волос, которые тут же рассыпались по его плечам тёмным водопадом.       Золотой гребень тут же прилетел обратно, неприятно стукнув этого достопочтенного по голове.       — Эй, что ещё за наглость?! — выругался он, плавно опускаясь на холодный камень и потирая ушибленное место. — Корни все поотрубаю!       На этот раз вездесущие корни красной ивы были послушнее, обвивая его тело, словно ища ласки у того, кто априори не мог её подарить. Тасянь-Цзюнь снова поднял руку с гребнем. Гребень из его руки забрали бережно и почти нежно.       Наступающий на бессмертных Император прикрыл глаза, и прислонившись боком к стволу красной ивы, позволил себе не думать ни о чем, чувствуя прикосновения ивовых корней к своим волосам.       — У тебя такой же дурной нрав, как и у человека из моей прошлой жизни, — спустя некоторое время молчания сказал Мо Вэйюй. — Будешь и дальше не слушаться — дам тебе имя «Наложница Чу», тогда-то о непослушании даже заикнуться не посмеешь!       «Хотя ты и так ни о чём не говоришь, потому что ты всего лишь дерево на моём кладбище.»       Подул ветер и красная ива успокаивающе зашелестела ветвями. Её корни, держащие золотой гребень, плавно проходились по длинным чёрным прядям волос Императора, аккуратно распутывая их.       Спокойствие продолжалось, пока Тасянь-Цзюнь не почувствовал, как кто-то пересёк охранявший кладбище барьер. С неохотой открыв глаза, в холодном лунном свете он различил невысокий стройный силуэт, тихо прошедший мимо замершей красной ивы и достопочтенного Императора.       «Стоило проснуться, как тут же пожаловал посетитель. Умирать пришёл, ну-ну.»              Тасянь-Цзюня скрывали лишь несколько голых ивовых ветвей, если бы гость посмотрел чуть в сторону, — без проблем увидел бы хозяина здешних мест и умер на месте от сердечного приступа. Сам Мо Вэйюй не спешил выдавать своего присутствия, с тенью улыбки наблюдая за тем, что собрался делать пришедший.       Иногда Тасянь-Цзюнь мог чувствовать эмоции людей, если те были слишком яркими. С появлением «гостя» вся местность пропиталась отчаянием вперемешку с приторным запахом алкоголя.       «Понятно, — подумал он. — Обычный пьяный малолетка с суицидальными наклонностями.»       Корни ивы уже направились к «гостю», намереваясь утянуть его под промерзлую землю и там им пообедать, но собравшееся алое сияние в руке этого достопочтенного быстро пресекло этот порыв.       «Нельзя! — мысленно приказал дереву Тасянь-Цзюнь, наблюдая, как их «гость», не замечая ничего вокруг, медленно идёт в направлении императорского склепа. — Погуляет на холоде и уйдёт, видали таких. В этом возрасте дети не…»       Вокруг склепа Наступающего на бессмертных Императора валялось много больших камней, которые являлись обломками в прошлом неимоверно прекрасного сооружения. Из этих камней «гость» принялся мастерить небольшую возвышенность.       Наблюдать за тем, как щупленькое с виду создание с большим трудом таскает камни, чтобы встав на них, достать до ветви дерева, было забавно.       «Ха, не дорос ещё, чтобы верёвку там вешать!» — с иронией подумал Тасянь-Цзюнь, однако мысли разом прервались, когда он увидел, как этот ребёнок снимает с шеи свой светлый шарф, встаёт на гору из камней, затем на ней же поднимается на носочки, тянется к ветке яблоневого дерева, и один конец шарфа привязывает к ней, а второй неуклюже пытается закрутить в петлю.       Тасянь-Цзюнь недовольно покачал головой.       Зачем же делать это прямо рядом с гробницей этого достопочтенного?       Подальше не мог отойти?! И там уж вешаться, сколько душе угодно, а не портить такую прекрасную яблоню!       Кто бы обрадовался, увидев возле своего дома болтающийся на ветке любимой яблони детский труп?!       Тасянь-Цзюнь плавно поднялся на ноги и тенью проскользнул на полуразваленную крышу своего склепа, где дождался, когда «гость» сунет свою голову в импровизированную петлю, после чего, наконец, подал голос:       — Эй, без пяти минут призрак висельника, хочешь после смерти скитаться по земле с высунутым до пупка языком?       «Гость» быстро нашёл источник звука, и на Наступающего на бессмертных Императора в мгновение уставилась пара покрасневших от слёз глаз феникса.       — Вам-то какое до этого дело? — голос ребёнка звучал до ужаса спокойно, пока его руки плотнее затягивали вокруг шеи петлю.       — Призраки умерших через повешение выглядят не очень привлекательно, — Мо Вэйюй высунул язык, показывая, как бы выглядела описанная им нечисть, после чего хрипло засмеялся. — Портят весь антураж.       От неожиданности «гость» оступился, не внушавшая доверия горка из камней посыпалась, и чья-то жизнь этой ночью могла бы оборваться, если бы Тасянь-Цзюнь вовремя не подхватил ребёнка на руки, сгустком одной сплошной темноты спустившись на землю.       В этот момент до Мо Вэйюя дошло, чья именно реинкарнация к нему пожаловала. В неверии он снова посмотрел на ребёнка, вернее, уже больше юношу, после чего немного наклонился и бесцеремонно схватил «гостя» за подбородок, внимательно разглядывая его лицо. За ним наблюдали в ответ.       — Надо же, и вправду ты! — Тасянь-Цзюнь отпустил его и снова выпрямился во весь рост.       Вот так встреча!       Это точно был Чу Ваньнин!       Те же глаза феникса, та же душа. Ни с чем не спутать.       Только сейчас Чу Ваньнину было четырнадцать, и он какого-то чёрта забрёл на заброшенное кладбище, решив повеситься! А этот достопочтенный никогда до этого не мешавший самоубийцам лишать себя жизни, сегодня пошёл против своих же правил.       Он желал встретить Чу Ваньнина в перерождении, желательно бы напомнить ему о прошлой жизни, однако никогда не представлял, что их встреча будет именно такой.       «Непривычно быть старше тебя…»       В этой жизни с ним случилось нечто ужасное, раз такой сильной душе стало до того больно, что она решилась на такой шаг.       Тасянь-Цзюнь не мог его не расспросить.       — Эй, что случилось у тебя, что до таких глупостей докати…?! — выйдя из секундного оцепенения, спросил Тасянь-Цзюнь, но не успел договорить, как этот Чу Ваньнин бросился к нему в объятия, не сдерживая рыданий.       Мать вашу, такого этот достопочтенный не ожидал!       Он помнил Чу Ваньнина всегда сдержанным, с непроницаемым лицом и чёрствым сердцем, но никогда не задумывался о том, что и этот человек когда-то был ранимым ребёнком.       Ведь если так подумать, Мо Вэйюй впервые увидел Чу Ваньнина, когда тому было уже двадцать пять, и никогда не интересовался его жизнью до этого. Не знал, что довелось пережить в детстве человеку, с которым этот достопочтенный провёл большую часть своей первой жизни.       Но тот Чу Ваньнин давно умер.       Тасянь-Цзюнь ощутил странное чувство дежавю, ведь в самую первую их с Учителем встречу, Чу Ваньнин стоял под цветущей яблоней, а этот достопочтенный выбрал его своим Наставником.       А сейчас Чу Ваньнину было четырнадцать, и он выбрал именно кладбище этого достопочтенного, чтобы покончить с собой.       Но и здесь над ними простиралась яблоня, пускай цветы на ней не распустились, судьба всё равно решила снова свести их пути.       Небо с землёй решили поменяться местами, но даже в этой жизни они встретились.       С тем отличием, что в этой жизни выбирал не Мо Вэйюй, а выбирали его самого.       И вот, холодная луна освещала два силуэта, разместившихся на толстых корнях самой большой кровавой ивы.       Тасянь-Цзюнь так задумался, что прослушал большую часть того, что задыхаясь от слёз, сбивчиво рассказывал ему Чу Ваньнин.       Из его рассказа он мало что понял, кроме того, что речь сперва шла про учёбу, а дальше ему поведали то, что своих родителей Чу Ваньнин не знает, а единственный опекун в один прекрасный день заявил, что взял Чу Ваньнина из приюта, когда тому не было и года, чтобы в будущем этот ребёнок стал для него донором сердца, таким образом отблагодарив «родителя» за четырнадцать счастливых лет. Одним словом, вернув долг.       О законности такой идеи Чу Ваньнин в своём рассказе умолчал, но Тасянь-Цзюню, можно сказать, идущему в ногу со временем, а оттого прекрасно понимавшему современные устои, стало ясно, что тот конченный дед воистину мудак, не говоря уже об этической стороне вопроса.       Ночь стояла морозной, пускай ветра не было, но кладбище — не самое лучшее место для разговоров по душам, ибо Чу Ваньнин и в этой жизни не умел тепло одеваться.       Да и труп Императора — не лучшая компания для четырнадцатилетнего подростка, пускай Чу Ваньнин не жаловался. В особенно болезненные моменты своего рассказа он несколько раз даже порывался снова обнять своего собеседника, но Тасянь-Цзюнь не позволял.       Когда этот достопочтенный не принимал свой прижизненный облик, от него смертью веяло так, что нормальный человек попросту находиться рядом с ним бы не смог!       То, что Чу Ваньнин не замечал в нём ничего странного, легко обьяснялось тем, что в столь нежном возрасте, находясь в глубоком душевном потрясении, приправленном алкоголем, трудно смотреть дальше своего носа. А роскошные старинные одежды, выглядевшие явно не по времени, вряд ли вызовут подозрения.       Иногда Тасянь-Цзюнь допускал неосторожность, и некоторые люди видели его в истинном облике, но он чаще всего их просто убивал, либо же заклинанием стирал им память о встрече.       Насчёт Чу Ваньнина, Тасянь-Цзюнь был уверен, что следующим утром, придя в себя и протрезвев, он не запомнит их встречу. А если и вспомнит, то попросту спишет на алкоголь.       Чу Ваньнин, рассказывая об очередном горьком воспоминании из жизни, всё чаще пытался согреть дыханием свои покрасневшие от холода руки, капли слёз на его длинных ресницах превратились в льдинки, и Мо Вэйюй понял, что этот сеанс кладбещенской психотерапии пора заканчивать, и каким-то образом отправить этого ребёнка домой.       Тасянь-Цзюнь не дал ему повеситься, и не собирался позволять замёрзнуть насмерть.       — Всё, хватит ныть! — грубо прервал он Чу Ваньнина, и поднялся на ноги, незаметно приказав красной иве не шевелить корнями, дабы не выдать тайны. — Как бы там ни было, иди домой.       Чу Ваньнин послушно замолчал и тоже поднялся с места, но вид у него был словно у несчастного котёнка, которого прогнали с тёплого места. Вот-вот снова заплачет.       — Так уж и быть, этот достопочтенный проведёт тебя.       Мо Вэйюй по привычке, сохранившейся от той далёкой жизни, вздохнул, и незаметно сменил облик, теперь ставши похожим на живого человека. Вернее, на самого себя, только ещё до смерти.       Теперь его руки были тёплыми, кожа из серой приобрела медовый оттенок, длинные волосы всё так же свободно ниспадали по плечам, но императорские одежды сменились на классический чёрный костюм, и длинное пальто поверху. В таком виде, даже если его встретит кто из припозднившихся прохожих, этому достопочтенному не придётся их убивать.       — Идём, — Тасянь-Цзюнь взял опешившего от удивления Чу Ваньнина за руку, ругаясь про себя, насколько холодные у того пальцы, и незаметно начертил в воздухе заклинание перемещения. — А вы, — напоследок обратился он к и без ветра шелестевшим ветвями кровавым ивам. — Охранять!       Этот достопочтенный не знал точно, где жил Чу Ваньнин, но зная некоторые законы этого мира, предположил, что скорее всего недалеко от того места, где и в прошлой жизни.       Чу Ваньнин так и не понял, как они с этим странным человеком оказались в трёх кварталах от его дома, но почему-то страха рядом с ним не было. Этого человека невозможно было бояться, даже встретив его ночью на кладбище.       — Здесь ты живёшь? — спросил его незнакомец.       Чу Ваньнин, вытирая остатки слёз, отрицательно покачал головой.       — Недалеко… — выдавил из себя он, с трудом проговорив это заплетающимся от холода языком.       «Так и думал, неточность в несколько кварталов.» — с досадой подумал Тасянь-Цзюнь, но виду не подал. — Сам дойдёшь, или…       Чу Ваньнин так крепко сжимал его ладонь, что все вопросы отпали сами собой.       — Веди тогда, — смирившись, вздохнул Тасянь-Цзюнь, и они пошли по безлюдному тротуару вдоль улицы, освещённой ярким белым светом фонарей.       Пошёл снег, как пшеничная крупа. Не успел Чу Ваньнин удивиться, как Тасянь-Цзюнь раскрыл над ними свой большой чёрный зонт.       Слушая, как незнакомец делится своими несколько нелепыми советами, Чу Ваньнин подумал, что этот человек, возможно, единственный в его жизни, кто проявил искренность в отношении к нему.       Кто-то потратил на него своё время и не дал наделать глупостей.       Этот «кто-то» был груб на язык, но его руки, как запомнил Чу Ваньнин, были ласковыми.       — …диплом, если что, покрасишь в красный цвет, а своего мудака-деда определишь в дом престарелых, чтобы не ввязываться в криминал. Судя по твоим рассказам, на органы его сдать не получится, ибо полудохлый, за такие запчасти заплатят меньше, а риск отсидеть больше. В такую задницу влезать не стоит. Всё запомнил?       Чу Ваньнин, пребывая в неимоверно странном состоянии, медленно кивнул. Ему уже определённо было легче, глаза слезами больше не жгло, буря больше не рвалась наружу, и пускай жить Чу Ваньнин всё ещё не хотел, слова человека, с которым он шёл рядом, которые с большим трудом можно назвать утешающими, странным образом соскребли немного гари и копоти с его души.       Пускай Чу Ваньнин замёрз, внутри было легко, тепло и странно.       За несколько улиц от его дома незнакомец остановился и выпустил его руку из своей.       — Дальше иди сам, — Тасянь-Цзюнь улыбнулся ему одними уголками губ. — Напоследок запомни, что солёный соевый творог — дерьмо, а в тофу принято класть побольше овощей. И начинай уже привыкать к острой пище.       — Хорошо…       Загадочный незнакомец ушёл, не прощаясь. Его стройный уходящий вдаль тёмный силуэт и слегка развевающиеся длинные волосы на ветру врезались в память Чу Ваньнина навсегда.