Я устал уже на первой строчке
Первого четверостишья.
Вот дотащился до третьей строчки,
А вот до четвертой дотащился
Вот дотащился до первой строчки,
Но уже второго четверостишья.
Вот дотащился до третьей строчки,
А вот и до конца, Господи, дотащился.
Д.А.Пригов
Зиму пережить тяжко. Ишь, работу найти… Слава не отработал больше месяца нигде. Везде плохо. Зарплата уходила на водку, упаковку сыра и пару кило овсянной крупы. Остальное все — чернила. Ими и писались бездарные стишата, которые стоило признавать гениальным творение. В ином случае, вы не правы, я творец, мрази. Чернилами испачкана квартира. Дышать нечем, можно пямо сейчас испустить дух и уйти покорять сердца Апостолов. Но нет, не дождетесь. Зима затягилась из года в год. Что там писал Пелевин? Внутренняя Магнолия? Манголия? Бишкек? Хули толку, когда внутри только водка и съеденный мусье Жан-Жак Руссо? Жак Деррида? Фриндрих Гегель? Наука об утопической логике, которых накрыло деконструкцией и разломило гермневтикой субъекта. Автор кто? Смерть. Автор есть смерть, смерть есть автор, оба пидорасы, да, братец Витек? Конечно, да. Хорошо, должно быть сожрать целую систему летоисчесленний, чтоб опосля тебе анус массировал некто великий. Любить можно и нужно только несколько вещей на свете: мать, свинину, цветню капусту и Россию. Должно быть, не хватает черни. Или чернил. Слова уже не имеют смысла и символики. Все, товарищи, расходимся, театр закрывается. Нас всех тошнит. Даже веикую змею. Она укусила свой хвост, выблевала все внутренности и канула в Неву. Времени больше нет.***
Слава потерял все. Любовь к благодетелю закончилась. Свершился акт высшего познания. Что испытывает человек, когда в его животе торчит нож уже пятнадцать секунд? А что испытывает, когда нож проворачивают, делая разрез в виде розы? Тема научной диссертации, первая глава — теория, вторая — практика. Слава облизал нож. — Я тебя люблю, Андрей. Нож вошёл в него. Сначала плавно, потом резко, набирая темп. Зрительный контакт. Андрей закричал и бездвханно упал. Прощай, милый друг. Что ж, вкусно гаду. Господи, помилуй меня грешного. Он оторвал от тела зубами кусок, прожевал, проглотил. Теперь ничего не страшно. Слава слизал кровь с ножа, бросил его на пол и вышел из квартиры Андрея. Ничего больше нет. Он перешел за грань любви. Дальше только в пустоту. Он бродил по улицам, пытался зайти во все храмы, где его отвергали. Двери заперты. Должно быть, ночь. Вокруг выли собаки, изо всех сил задирая головы. Чернилами исписана жизнь. Да разве жизнь это? Так, мелочное нахождение в большущем нигде. Тебя нет. И меня нет. — Привет, апостол, привет, апостроф, здравствуй, товарищ сфинкс. Глаза пусты у всех троих находящихся здесь. Кто есть? Никого нет. Ничего нет. Ни меня, ни тебя, ни рыб, ни Петра, ни сфинксов. Прощай, город на болоте, прощай субъектность, дальше только чистый трип. Некролог окончен, всем спасибо. Конец третьего акта, драматург-постмодернист кинул шляпу на сцену, главный герой задушил себя шнурком берцев, упал в реку. В его карманах намокли сигареты, наверное, не Столичные, наверное, не Космос. Телефон уплыл, герой ушел ко дну. А в столице зимней ночью холод. Это единственное, что ее объединяет с Космосом. Бескрайним и жутким.