***
На своеобразный литературный вечер нищих клерков-поэтов худо-бедно подтянулись двадцать человек. Слава в принципе и не видел никогда такой публики. Даже, если они не заинтересованы возвышенной графоманией, это его публика. — Знаешь, они хоть и выглядят, как посетители славного гадюшника, но здесь я хотя бы повеситься не хочу. Андрей закатил глаза, усмехнувшись. — Не утрируй. До приблизительного начала оставалось минут десять, в это время, пока люди беззаботно слонялись по квартире, они продолжали двигать часть стульев так, чтобы сидеть было чуть свободнее. Рассадив всех, Слава расположился на полу. На протяжении получаса он читал нескладные верлибры, в перебивках как-то неловко шутил. Ни то, ни другое не вызывало должного отклика. Ничего, Пруста тоже отвергли в свое время, а потом же он Гонкуровскую взял. Должно быть, дедушка Марсель был куда лучше, чем какой-то задрипанный Славик, живущий хоть и в Петербурге, но у черта на куличиках. Он сделал глоток темного пива и, ловко поднявшись, в абсолютной тишине, ушел в ванную комнату. За ним последовал Андрей. — Я уебище. — Не говори так, все прошло неплохо. Слава прижал к себе бутылку и залез в ванну, кладя ноги на край. — Ты смеешься? Это пиздец. Я на утренниках в школе так не позорился, как сейчас. Меня не любит никто, ни один блядский субъект в этом мире. Теперь я убедился, что еще главный объект ненавидит. — Слав, послушай, если ты мыслишь, как философ двадцатого века, то… — Я умру, как блядский Эрнест Дебор, буду заложником образа, и все будет прекрасно. Ты скоро уедешь? — Без крайностей, это глупо, прошу, не надо. Слава усмехнулся и, прикладываясь к горлышку, допил пиво залпом. Если и Андрей еще что-то говорил, то уже не было смысла слушать его. Ничего дельного не сказал бы, как обычно. — Молодые люди, если вы решили там поебаться, то, пожалуйста, переместитесь куда угодно. — Слава повернул голову на Андрея, который сверлил взглядом дверь. — Если ты пошел — захвати, — он протянул ему бутылку, а сам продолжил валяться в ванной. Штанина, из-за подтекающего крана слегка намокла, но это вторично. Вода не может ненавидеть. — Чел, тебя не смущает ничего? — спросила девушка, зашедшая к Славе сразу, как вышел Андрей. — Меня в этой жизни абсолютно ничего не смущает, ссы на здоровье, — он усмехнулся, откинул челку и, согнув ноги, блаженно плевал в потолок. — А, это ты стихи читал? Я видела, что у тебя рукописи есть? Продашь? — Я, да. Зачем тебе? Понравилось? За пять тысяч всю стопку отдам. — Нет, это отстой какой-то. Мне тебя жалко стало, у тебя больно глаза грустные. — Она встала, подошла к Славе, обводя лицо рукой. — Ты никогда не напишешь ни своего Альбатроса, ни свой Пьяный корабль.грязные простыни дурной вискарь вонь изо рта дешевые сигары и к чертям завтрашнее утро. я всегда спал с бумажником под подушкой деля постель с депрессухами и шизами. меня не впускали в половину гостиниц Лос-Анджелеса. я рад, что добрался до них до всех, я вставлял и трахал и пел и некоторые мне подпевали...