От себя не отстанешь, себя не обгонишь

— О, смотри, выходят! Первым на сцене под всеобщее улюлюканье толпы появляется высокий чернокудрый мужчина. Он становится за барабанной установкой, параллельно с этим начинает играть какая-то бодрая песня на французском, по настроению напоминающая гимн. Спустя пару минут около перкуссии неожиданно появляется бритый под 0,5 худощавый парень. Первое, что бросается в глаза Антону, — его до безобразия облегающие лосины. Потом на сцену выходит фронтмен, что Шастун сразу же определил по громкости восторженных криков. Тоже бритая голова, приятные черты лица, в чём-то женственные. Антон до такой степени залип на руках с выпирающими венками, возложенных на микрофон, что не обращает внимание на появление последнего участника группы. Симпатичный блондин, чья мертвенная бледность была заметна даже при тусклом освещении, тихонько берёт гитару и принимается что-то настраивать на электронной штуковине на полу. — Чёрт, ну какие же красавцы! — бормочет Попов. Смотрит на него Антошка и поражается: никогда ещё не видел у коллеги настолько завороженного взгляда, бешено бегающего сейчас по лицам музыкантов. Наконец, вступает гитара. я помню, как портилась кровь, как сомнением мучило плоть, а-а-а, пока спала, а-а-а, беда текла сквозь рукава Шастун чувствует спиной, что толпа позади него начинает активно двигаться. Боковым зрением замечает, что Арс пританцовывает в такт музыке и еле слышно подпевает. поломало тебя, поломало, поломало тебя, сломало тебя, поломало, но мало, но мало, только мало-помалу не стало, хэй Шастун не понимает смысла песни, хотя каждая нота, каждый звук проходит через него, словно электрический разряд. Он не может оторвать глаз от безумных движений вокалиста и от парня в лосинах, наяривающего по перкуссионной установке, как в последний раз. Барабанщика Антон практически не видит — он теряется на фоне чрезмерно активных коллег. А блондин, пассивно стоящий в обнимку с гитарой, сейчас того и гляди упадёт замертво — будто держится из последних сил. Арсений тем временем уже орёт во всю глотку и бешено танцует, то и дело задевая Шаста правой рукой. Это всё так странно, так необычно — Антон никогда не был на концертах подобного рода, но не чувствует ни малейшего дискомфорта, пусть и получает постоянно тычки от окружающих его людей, а ещё кислорода отчаянно не хватает и в глазах периодически мутнеет. Постепенно всеобщее безумие поглощает и его. В какой-то момент Шастун встречается взглядом с вокалистом. Тот расплывается в улыбке, параллельно бесконечно повторяя: ...потому и страшно, потому и страшно... У импровизатора в голове поначалу жуткий диссонанс, но потом он вдруг ловит себя на мысли, что ведёт себя так постоянно. Улыбается, шутит, дарит положительные эмоции окружающим (старается, по крайней мере), а на самом деле ему страшно. Страшно от того, что не может признаться в своих чувствах человеку, которого любит. Не умеет говорить "нет", когда не мешало бы. Не может быть настоящим. Эта песня о чём-то серьёзном, глубоком и масштабном, но Антон фокусируется на парне рядом. Чёлка прилипла к вспотевшему лбу, голос осип уже, но улыбка радостная такая... Хочется поправить взлохматившиеся локоны просто коллеги, однако Шаст сдерживается. В очередной раз. *** — Знаешь, что Камю писал про самоубийство? — произносит Комягин менторским тоном, будто умудрённый опытом преподаватель пытается вразумить нерадивого студента. — Господи, Коля, ёб твою мать! Саша уже изрядно пьян и базар свой, что называется, не фильтрует. В нём где-то две трети бутылки виски, а остатком он яростно размахивает, спускаясь по бесконечной лестнице заднего выхода из клуба и стараясь сохранить равновесие. Перила не для таких придумали. Комягин следует впереди, мысленно молясь (что для него совершенно нетипично), чтобы Ионин не навернулся и не упал на него. Паша с Даней сразу после концерта уехали в отель — предпочли не наблюдать за опьянением и последующим блядским поведением товарища, решившего накидаться прямо в гримёрке. А Коля уехать никак не мог. — Он писал, что самоубийство — это отказ от свободы. И вместо того, чтобы убегать от абсурдности жизни посредством самовыпила, мы должны принимать её. — Да на хую я философию твою вертел! Коля задумывается о том, что в состоянии алкогольного опьянения Александр выглядит уморительно и одновременно жалко. Наверное, если совместить эти характеристики, получится любимый молодёжью "кринж". А у Ионина в голове только желание переебать впереди идущего чем-нибудь тяжёлым. — Ну и зря. Авось, ума бы прибавилось. — Ой, а у тебя прям ума палата! — на этой фразе Саша всё-таки пропускает ступеньку и врезается лбом в спину Коли. — Сука! — Вообще-то да, — Коля окидывает друга, сейчас почему-то уже хихикающего, страдальческим взглядом, хватает за руку и дальше ведёт к заветному выходу под своим чутким контролем. — Поехали в отель и спать. Завтра в Питер. — Я хочу гулять! — Ионин снова тянется к бутылке. — Хотелки свои засунь куда подальше! — а Комягин потихоньку закипает. — Я не собираюсь за тобой всю ночь по пятам бродить. Такси вызываю. — Ну и уёбывай, Господи, я держу тебя что ли? "Вот именно, что держишь". Наконец, музыканты открывают дверь на улицу и тут же замирают. Их взору предстаёт интересная картина: в маленьком глухом дворе, куда приводит задний выход, на потрёпанной жизнью скамейке сидят два парня в достаточно однозначных позах... Шортпарисовцы обламывают парочке поцелуй. Переглядывания, неловкая пауза. Первым просыпается, как ни странно, Ионин. — Ой, мальчики, извините, мы уходим! — по-дурацки хихикая, сейчас уже он хватает за руку Комягина и в спешке тянет за собой. — Блиииин, Коль, ну мы им помешали! — произносит теперь расстроено, будто поистине сожалеет. А парни на скамейке изумлённо смотрят им вслед.