От себя не отстанешь, себя не обгонишь

— Блять, Арсен, куда ты меня притащил? Попов хватает просто коллегу за запястье и тащит сквозь разношёрстную толпу: тут и неформалы с цветными волосами, и обычный бухой молодняк околостуденческого возраста, и даже взрослые, адекватные с виду люди периодически попадаются, что Антона в некоторой степени шокирует. Импровизаторы пробираются ближе к пока что пустующей сцене; неоново-синий цвет плавно растекается по заполненной народом площадке. По пути парни отбивают себе всё что можно и несколько раз слышат в свой адрес непотребщину. Вполне обоснованно, так-то если посмотреть. Люди очередь отстояли, чтобы места козырные занять, а тут два каких-то амбала всех расталкивают и прутся напролом. Кстати, удивительно, но факт: их никто не узнал. — Думаю, они тебе понравятся, — ухмыляется старший, протиснувшись, наконец, в первый ряд. — Не могу понять, в какой момент всё пошло наперекосяк. Мы же хотели просто заказать пиццу и посмотреть фильм. — Да, а потом я резко вспомнил, что именно сегодня эти ребята выступают в Москве. Шастун недовольно фыркает. Единственное, чего хотелось после трёх дней беспрерывных съёмок, — растянуться на кровати в позе звёздочки. Желательно с Арсением под боком, но ему это знать совсем не обязательно. Хотя маленькая надежда и даже возможность была: Попов остался у Антона аж на неделю. Возвращаться в Питер на один-единственный выходной между съёмками смысла не было, а тут Шаст как раз предложил перекантоваться у него. Правда, Арсений даже не догадывался, чего это Антошке стоило (нескольких часов изъедающих сомнений и трусости, ну и изгрызанных от волнения ногтей до кучи). И всё же Антон Андреевич Шампунь сумел тогда взять себя в руки. — Если эти твои... как их... — Shortparis. — ... Да, они самые, мне не зайдут, то с тебя пивас. Арсений закатывает глаза цвета океана и улыбается так, как умеет только он. Так, что аж где-то под рёбрами тепло разливается, а губы непроизвольно растягиваются в ответной улыбке. Хотелось бы Антошке просто коллегу не отзеркаливать постоянно, знает, как это со стороны выглядит и на какие мысли окружающих наводит, да не получается никак.

***

— Саш, ну ёб твою мать, где ты ходишь? Игнорируя раздражённого Коленьку, лучшего друга и временами противного зануду, Ионин плюхается в кресло и впивается ногтями в подлокотники. В голове лишь образ обезьянки из Симпсонов, бьющей в тарелки. Саша искренне верил, что давно уже прошли те времена, когда он до трясучки боялся выхода на сцену. До сегодняшнего вечера. — Что, опять накатило? — Комягин сначала удивлённо на него взирается, а потом понимает, что грядёт тотальный пиздец. Такого рода ситуации всегда заканчивались тем, что заставить Сашу сдвинуться с места можно было только надавав лещей, а после выступления (отыгранного, к слову, всегда без косяков) он нажирался как скотина и выпадал из жизни на неделю, не появляясь на репетициях и в принципе не выходя на связь. По уже оформившейся традиции шортпарисовцы, приличия ради (ну и за товарища переживая, разумеется), приезжали к Ионину домой и пытались достучаться до него во всех возможных смыслах, да без толку. Ровно через семь дней он объявлялся как ни в чём не бывало. Ребята приняли это как данность; в конце концов, на качестве исполнения Сашины закидоны никак не отражались. Правда, один раз он чуть с балкона девятого этажа свою тушку не выкинул. Благо, в последний момент набрал Коле, тот ему, как мог, дистанционно мозги вправил. К тому же со временем подобные ситуёвины прекратились, и парни с облегчением выдохнули. Однако вот оно, почти два года спустя, не опять, а снова — дебильная придирка, кто её вообще придумал? — Коль, я в норме, — отвечает Ионин таким тоном, по которому очевидно, что не в норме он нихуя, ему плохо, страшно даже пальцем шевельнуть, а ещё невероятно стыдно. Стыдно от того, что ведёт себя, как ребёнок; понимает, но ничего поделать с собою не может — не контролирует. Хочется по-детски разрыдаться, но кто он, чёрт возьми, такой, 35 лет мужику, да не будет он плакать, при Коле тем более. — Ну да, ну да. Сашуль, готовься к пиздюлям, — голос у Комягина ласковый, воркующий даже. То ли так успокоить его пытается, то ли насмехается просто. Учитывая Колину суЧность, возможны оба варианта. Вон уже суставами хрустит, кисти разминает. Ионин обречённо вздыхает. Понимает, что так надо, что Коля любя, а не со злости, ну правда, ну если ничего не помогает больше. — Котятки, пять минут до выхода! — доносится откуда-то из коридора голос Холодкова. Они с Пашей уже в районе получаса околачиваются у выхода на сцену, болтая со звуковиком. — Нам поторопиться бы, — Коля нависает над лучшим другом, заглядывает в глаза цвета океана. На бледную Сашину щёку обрушивается первый удар.