Солнцестояние

При виде каньона никого не охватывал страх. Но глаза хотелось зажмурить. Он ослеплял своей яркостью, красными пятнами отпечатываясь под веками. Воздух накалился, стал густым, дышать было почти больно. Люди ютились по углам скифа, стараясь хоть как-то спрятаться от царапающего кожу песка и света, ослепляющего не яркой вспышкой, а своей бесконечностью. Александр проводит пальцами по взмокшим черным волосам. А потом он замирает. Как кролики замирают при звуке, когда хрустят ветви под ногами. Как самоубийцы — от шлейфа пороха над ухом. Именно так замерли все, кто был на скифе. Даже шквальные, раздувавшие паруса, вздрогнули. Воздух запел. Высоко, чисто, как кварц стекла. Таким голосом, от которого нельзя было оторваться. Женским голосом. Нечеловеческим. Первыми спохватились проливные. Они подскочили, бросились в рассыпную по скифу, вставая на выученные места. Шквальные стали раздувать паруса сильнее, проливные играли водою между своих рук, вертя головами в поиске источника шума. Пение, так напоминавшее церковный хор, казалось, доносилось со всех сторон. Александр посмотрел на мать. Женщина выпрямила плечи, поджала тонкие губы. Лицо её побледнело, а может побагровело, свет, кажется, выжег Морозову глаза. — Это?.. — Александр не хотел, чтобы его слова подтверждались. — Сирины. Сердце Александра упало в ноги. Почему сейчас? Когда они уже проделали больше половины пути? Он не должен умереть так. Кто-то закричал и Александр отполз от края. Ослепленные светом глаза слезились, он почти не мог видеть. Но сияющие в этом свете золотые перья не увидеть было нельзя. Выжжено-желтые волосы обрамляли красивый, отсвечивающий кукольный лик. Сирины были самыми красивыми существами, которых он когда-либо видел. Прекрасная картинка разрушилась в следующее же мгновение: пуля попала точно между округлых грудей, и птица закричала показавшейся на шее пастью, полной острых зубов. С другой стороны раздался трещащий звук ломающихся костей, оторванной плоти. Она рвалась с влажным звуком, с каким всегда рвется ткань. Он и этот высокий женский крик впились в голову Александра клыками райских птиц. — Все в трюм! Вперед-вперед! — Он не был уверен, что правильно расслышал приказ одной из шквальных. Её слова утонули в болезненном крике: плечо девушки было разорвано острыми когтями, и её рука повисла плетью вдоль тела. Люди кричали, бросаясь врассыпную. Александр тоже хотел, он подскочил на ноги, обернулся невидящим взглядом на мать. А она поднялась, доставая из сапога лезвие клинка, яростная и жесткая в опаляющем свете. Александр промахнулся, но со второй попытки ухватился за рукав её рубахи. Она не может умереть так абсурдно и глупо. Мать его оттолкнула. — Не слышал? Марш вниз! Александр врезался спиной в мачту скифа, и удар выбил из его легких весь воздух. Женщина была уверена, как предатель на эшафоте. Клинок вошел в плоский живот, покрытый перьями, и из него на дерево рубинами упали выпотрошенные кишки. Его мать увернулась от набросившейся на неё сирин, полоснула её лезвием по горлу. Воздух звенел от воплей. Но еще громче оказался звук, так и не произнесенный его матерью, когда острые птичьи когти впились ей в бок. Зубы — в шею. Еще одна пара — в плечо. Сирины рвали её на части, окрашивая дерево в красный. И Александр ничего с этим не мог сделать. Кинется спасать — окажется разорван сам. Его мать умирала на его глазах. А еще она молчала. Она не издала ни звука. Только клинок булькнул, упав в лужу у того, что раньше было ногами. Из её рта что-то выпало — её откушенный язык. Наверное Александр закричал. Потому что когда он хотел побежать, на него уже летела сирин. Острые когти полоснули плечи, разрывая холщовую ткань рубахи, дерево палубы жестко ударило спину, он почувствовал боль в каждом позвонке. Птица развернулась в воздухе, захлопали её крылья. Она набросилась прямо на него, до умопомрачения красивая и беспристрастная. Он умрет здесь. Распластавшись на скифе, посреди светового каньона, он будет разорван рядами острых зубов. И Александр не мог закрыть обожженные глаза, смотря в лицо своей смерти. Единственное, что он сделал — поднял руки. А потом он ослеп. Мир погрузился во тьму. Кромешную тьму, в которой Александр не видел собственных рук. Перед глазами плясали ярко-красные круги. Казалось, что весь мир умолк. Пение, вопли, шорох песка. Всё затихло. А потом птицы что-то забормотали умоляющим шепотом, который слышно на кладбищах, который был так похож на ветер. Встревоженно захлопали крылья, заскребли-заскребли-заскребли когти по дереву. Александр почувствовал, что на него упало, пригвоздив к палубе, что-то тяжелое, мягкое, забрызганное кровью и пахнущее солнцем и смертью. Мир вокруг будто закружился. После этого он уже ничего не чувствовал.

***

Когда Александр открывает глаза, то несколько раз растерянно моргает. Казалось, что белесые пятна остались под веками навсегда. Но над его головой раскинулось сумеречное небо. Рыжие краски заката здесь сливались с отсветом от каньона в один теплый цвет, а вот с востока простиралась сирень с просыпанными на неё блеклыми звездами. После слепящей яркости каньона увидеть цвет неба оказалось слишком трепетным моментом. Александр вздохнул, с трудом подняв грудь из-за остывшего тела на ней. Он дышит. Он выжил. Так же быстро, как он осознал, что над ним раскинулось небо, он осознал, что его мать этого не увидит. Александр крепко-крепко зажмурился, пытаясь избавиться от режущей глаза влаги. А потом ему в лоб уперлась винтовка. Глаза Александра, вновь распахнувшиеся, округлились растерянно. Солдат первой армии, молодой, но видно что матерый парень, с оливковой кожей смотрел на него в ответ испуганно и с обжигающим недоверием. — Шевелись. Но говорил с ним вовсе не солдат первой армии. А солдатка из второй. Это та гриш, которая была главной шквальной на скифе. Её сорванный голос хрипел, темные волосы слиплись в сосульки от засохшей крови — по пропитанному бордовым рукаву и зажимаемому пальцами плечу, Александр сделал вывод, что её собственной — и она ногой скинула тело сирин с юнца на палубу. Перекошенное красивое птичье лицо — самая жуткая картина, которую мог вспомнить Александр. Хотя нет, не самая. От воспоминаний о непрозвучавшем крике и откушенном языке к горлу подкатила тошнота. Александру было жаль, что самая страшная сцена в его жизни оказалась связана с его матерью. Солдат сделал шаг назад, не убирая прицела с его лба. Страх был кислым и липким. Что он успел сделать, что с него не убирают ружья? Александр с трудом поднялся, голова закружилась. Он закрыл рот ладонью и зажмурился, будто это могло его спасти от рвотного позыва и тошнотворного запаха. Весь скиф смердел кровью. От него смердело кровью, выпотрошенными кишками и опаляющим солнцем. Они, Александр, солдат и гриша, спустились со скифа. Люди, судачащие о погибших, и солдаты, окружившие скиф, расступались перед ними. У кого-то лицо кривилось, кто-то тупил глаза в землю. Александр и сам знать не хотел, как он сейчас выглядел. Одного беглого взгляда на испачканную в крови рубашку ему хватило. Его лицо вытянулось, глаза широко распахнулись. Они своей небольшой процессии не пошли к генералу первой армии, нет. Они подошли к шатру гришей. Белая, идеально белая палатка, расшитая золотыми солнцами. Символ Сол Королевы. Сердце Александра захотело проломить ребра и сбежать. Почему гриши? Его с ними ничего не связывало. Абсолютно. Разве его не должны были отпустить сразу же? Он даже к первой армии отношения не имел. Александр толком и не помнил, что именно произошло. Он помнил ослепительный свет, помнил окровавленный язык своей матери, симфонию пения, криков и хруста мяса. И последнее, что он помнил, как на него летела сирин. Как он закрылся от неё руками: бесполезный жест. А потом весь мир потемнел. Что-то или кто-то затмил собой свет. Александр прикусил щеку, отрицая первую пришедшую в голову мысль. Это было бы слишком неправдоподобно. Шквальная с болтающейся в коже рукой вышла вперед, тихо переговариваясь с двумя сердцебитами. Помимо них шатер стерегли и опричники в белой форме. От обилия белого слепило глаза. Но после света каньона это — детский лепет. Попытка воссоздать настоящий белый. Один из сердцебитов взглянул серьезным и оценивающим взглядом на Морозова, но после кивнул и одной рукой приоткрыл ткань шатра. Понять, перехватило ли у него дыхание из-за страха или же из-за великолепия было трудно. Александр никогда не видел ничего роскошнее, чем шатер гришей. Он был усыпан шелками, мехами, блестящими тканями. Здесь воздух ощущался другим. Тяжелым, бархатистым и пропитанным хорошей жизнью. Желудок Александра, не будь он скручен тревогой и страхом, обязательно бы свернулся при виде кваса, чая и сладостей: ватрушек, баранок, искрящихся кубиков сахара и ягодному варенью, блестящему в хрустальной вазочке ярче любой драгоценности. Александр даже не любил сладкое. Но несколько гришей, сидящих на подушках с чашками, вкусностями и веселой беседой, выглядели слишком довольными. Однако после появления Морозова разговоры затихли, а сотня глаз уставилась на него. Даже балалайка пропела свою последнюю ноту и настороженно притихла. Александр шел вперед, подгоняемый дулом винтовки, стараясь не смотреть по сторонам. Перед ним — длинный деревянный стол. На нем разложены карты, другие важные бумаги, вокруг столпились министры и корпориалы. А во главе стола было кресло. Из светлого дерева, испещренное искусными узорами. На нем сидела девушка. В ослепительно-белом кафтане. Никому кроме неё не разрешалось носить этот цвет. Никому кроме Сол Королевы. Кроме Санкты Алины. Александр плотно сжал губы, его глаза скользнули по лицу девушки. Он не решался смотреть слишком долго и опустил глаза в пол. Он даже не пытался успеть её разглядеть. Но Санкта Алина была красивой, красивее, чем на фресках в церквях и соборах. Белые волосы обрамляли будто бы сияющее изнутри лицо, пушистые темные ресницы — широко распахнутые карие глаза. А золотые серьги в её ушах — одни из тех, что отрывают вместе с мочками. Гриша в синем кафтане, рукав которой был залит красным, подошла к Святой, наклонилась и зашептала ей на ухо. Санкта Алина, кажется, не моргая, выпрямилась, подалась вперед, её длинные, тонкие и керамические пальцы впились в подлокотники резного кресла. Она зачарованно и нечитаемо смотрела точно на Александра. А он не знал куда себя деть от волнения. — Кто ты? От бархата голоса Святой по спине расползлась паутина мурашек. Кто он? Чертовски хороший вопрос. Александр облизывает пересохшие губы. У него была только одна мысль. Абсолютно глупая. Сумасшедшая. Но молчание перед самой Сол Королевой — верх неуважения. Поэтому Александр неопределенно ведет плечом, но глаз от пола не отрывает. — Александр Морозов, видимо, заклинатель теней. Слова кажутся слишком громкими. Со стороны столпившихся вокруг гришей не послышалось ни шуток, ни смеха. Все замолкли, кто-то даже побледнел. По толпе прошелся неверящий шепот, прерванный другим, затем третьим. И в этом шепоте был страх. Такой же страх, какой дети испытывают перед закрытым чуланом. Страх неизвестности. И Александр это чувство прекрасно понимал. Он читал о заклинателях теней лишь мельком, этих глав было мало, но то, насколько сильно они отпечатались в памяти еще мальчишки, не передать словами. Александр знал, что он особен. Но не осознавал насколько. Случай в каньоне — первый раз за много лет, когда он призвал тьму. Александр опустил взгляд на свои руки. Обычные, такие же, как всегда. Но покрытые тонким слоем засохшей крови. Святая взмахнула рукой, гриша поклонилась и ушла, все еще прижимая к себе обвисшую руку. Санкта Алина поднялась с кресла, её платье, расшитое золотом, зашептало, когда она подошла ближе. Её спина пряма, напряжена. Она сама вся светится, до ужаса красивая. Драгоценные серьги в её ушах — два солнца. Сол Королева протягивает юноше руки. Её улыбка слепит, но от неё нельзя оторвать глаз. Александр не может двинуться. — Дай мне свои руки. Она не говорит, её шепот шелестит только для него. Он не успевает обдумать, как протягивает руки в ответ. Санкта Алина берет его за них, её пальцы, мягкие, обжигающие, ложатся на его предплечья, пальцы Александра — на её запястья. Он ногтями чувствует твердость браслетов под рукавами шелка, золота и ткани кафтана. Нет, не браслетов. Браслеты не впиваются в кожу. У него под пальцами — твердые пластинки чешуи и кость, впивающиеся в мясо и кожу. Александр недоуменно заглядывает в глаза Святой. Ему кажется, что в них сквозит голод. Смятение, растерянность сменило спокойствие, необъяснимо появившаяся уверенность начала расползаться вдоль его пальцев, от рук Святой до его локтей. Но она не смогла заполнить его всего, вытеснить боязнь, вытеснить натяжение его нервов. Александр зажался, опустил глаза на переплетение их со Святой пальцев. Попытался выдернуть руки, но она сжала их только крепче — захлопнувшийся капкан. Тьма расползалась по комнате, она скользнула по полу, поднялась вдоль стен, забрав с собой испуганные лица гришей. Тьма клубилась вихрями. Было в этом что-то правильное, что-то притягательное, но Александр ощущал собственное напряжение в воздухе, смешанное со страхом остальных. А Санкта Алина ни капли не боялась. Её глаза, карие, темные и почти что стеклянные, метались по лицу Александра так, как-будто она видела за каплями крови, за лопнувшими в глазах капиллярами что-то еще. Облизнув губы, Святая отпустила его. Тьма упала сама, стеной неощутимого дождя свалилась к полу. Но что сделала Сол Королева? Стоило ей отпустить руки Александра, как она вскинула вверх свои ладони. Яркие блики расползлись по крыше шатра. Но не более яркие, чем её снисходительная улыбка. По толпе вновь прошел шепот. “Санкта. Санкта. Санкта. Санкта.” Их глаза не были расширены от ужаса. Это был благоговейный трепет. Восторг. Александр отшатнулся. Он посмотрел на Святую, вновь опустил глаза на свои ладони. Они были такие же, какие раньше. Но ощущались теперь по-другому. Александр собственными глазами видел то, что он может. И за все те года, что они были в бегах с матерью, он никогда не видел ничего подобного. Тогда, рассматривая свои руки, Александр понял, что это — конец. Как раньше он на них взглянуть больше никогда не сможет. — Федор! — Святая обернулась на одного из сердцебитов, что стоял к ней ближе всего, — Александр поедет в моем экипаже. Выезжайте сейчас же, по пути пусть его осмотрит целитель. Не останавливайтесь, лошадей смените один раз на середине пути. Ты меня понял? Сердцебит с грустным лицом, видимо, Федор, поклонился Санкте Алине. На Александра уже не направляли винтовку, но он всей поверхностью кожи чувствовал, что ему нельзя пререкаться. И он не стал. Когда сердцебит прошел мимо, бросив на него короткий взгляд, Александр развернулся и пошел следом. Слыша опасливый шепот гришей позади себя. Спиной чувствуя взгляд Санкты Алины на себе. Тот интерес, который в нем был, практически жажду. И Александр был готов поклясться, что, когда он выходил, она улыбнулась.