Моя любовь, сегодня нам придется умереть.

Рану хочется кричать. Настолько сильное желание, что голосовые связки сводит от шума собственных мыслей. Он никогда не думал, что придется осознавать и раздумывать над информацией, которую ему преподносит Хаджиме. Сигарета, зажатая меж тонких пальцев тлеет, пепел неспешно опадает на ещё не убранный снег, что мягкими хлопьями окутывает весь Токио, а в частности Роппонги. Толи дым, то ли пар от столкновения холодного воздуха горячего из лёгких мужчины, поднимается вверх, клубится. Их же можно различить по цвету: сероватый и белоснежный, как волосы обожаемого человека или же чертов снег, который оседает на плечах, превращает черное пальто в цвет прямо пропорциональный обратному. Телефон в машине разрывается от входящих сообщений от абонента с краткой подписью «Отото», а сам он стоит под окнами многоквартирного дома, куда только что завел и передал в руки горничной Коконоя. Медленно и успешно на улицах появляются первые люди, бегущие по своим делам. Им нет дела до Хайтани, у них другие заботы, что кажутся всем миром: кто-то мчится в аптеку за лекарствами для ребенка и жены; кому-то нужно бежать на работу, дабы не выселили из квартиры; а кто-то сидит на лавочке с букетом цветов и не верит до последнего, что она не пришла на свидание. У каждого своя боль, которую другому не понять и не оценить в той степени, что требуется первому. Ноги сами ведут в обратном направлении, подальше от собственно дома, от квартиры, где укладывают казначея всея Бонтена. Они ведут в до боли известным направлении, рука сама тянется нажать кнопку вызова лифта, а он, как на зло, приезжает абсолютно пустой, дает возможность снова и снова углубляться в собственные раздумья. Пригоушенный свет в кабинете, а на столе кипа не разобранных отчетов, на которых виден корявый смайлик и подпись «Харучиё». Мужчина морщится, прикрывает устало аметистовые глаза и роняет сырое пальто на диван. Утро вечера мудрее, хоть и за окном виднеется ярко оранжевый рассвет. Как тот, которому они когда-то радовались, будучи подростками. Сейчас же это свидетельство простого и истинного факта — они прожили ещё один день и не схватили пулю, они живы и не лежат на два метра вниз под сырой, промёрзшей землей. — Ты пробыл всю ночь тут? — ласковая, почти невесомая рука касается выкрашенных в тон глазам прядей, мягко перебирают их, а голос ласкает слух. Даже сквозь сон, Ран узнает Риндо. — Здесь нет машины и мобильника. Где ты был, аники?