Мой маленький ëкай.

  Костерок тихо потрескивал сухими дровами, отпуская в полëт их совсем крохотные и горящие кусочки. Они оседали на остывшую в ночи землю и, наконец, затухали, перед этим показав воину и ëкаю представление маленьких красных точек на фоне мрака ночного леса. Ками долго смотрел на эти пляски, но в один момент посмотрел на Татто. Казалось, будто его лицо, освещённое тëплым светом пламени, было куда лучше, чем танцы маленьких огоньков.   — Прекращай смотреть на меня такими глазами.   Тоном, будто его слова значат обратное, произнëс Таттобу, кропотливо чистя свою катану.   — Какими глазами?   Наклонив голову в бок, лисëнок подобрался ближе к брюнету и сел довольно близко, от чего рисковал быть случайно задет холодным оружием.   — Очарованными.  Не скрывая смущëнную улыбку, усмехнулся старший, вогнав орудие в ножны и с мягкостью взглянув на Каминоонтë. Этот блеск в глазах шатена он прежде видел только единожды, когда их товарищ Тануки угостил их сладостями, на одном из редких совместных визитов. Казалось, Ками впервые пробовал данго.   — И куда моя дорога ляжет завтра?   Спросил мужчина, отложив отполированную сталь.   — На пепелище.   Будто это было совсем обыкновенно, произнëс Ками, внезапно заледенев в нежном взгляде шоколадных глаз.   — Мне что-то следует знать о Сонкэе?   Как-то напряжëнно и не до конца осознавая сущность взгляда наставника, спросил Таттобу. Но шатен лишь сказал, что воину следует быть терпеливее, а после облачился в лиса, ткнулся тëплым и чуть влажным носом в щëку самураю и сбежал поглубже в лес.   Утром Ками не спешил провожать воина к самому пепелищу. Чуткий лисий слух прекрасно улавливал взмахи сильных крыльев, а зоркий глаз видел каждый крохотный чëрный пух, что падает со слабеющего Тэнгу. Он где-то близко. Таттобу пришлось идти в одиночку. С каждым тяжëлым шагом, мужчина всë лучше и лучше мог рассмотреть серое пепелище, будто бы до сих пор тлеющее, словно совсем недавно здесь бушевал такой пожар, какой не охватывал ни один лес ни разу.   Путник остановился почти у самого края обители. Мысли путались, будто стоит ему ступить на пепел, как его сердце пронзит остриë скорби, а глаза обожгут языки пламени гнева. Это место точно было пропитано обидой и яростью Сонкэя. По-свойски перешагнув грань реальности и мира внутреннего самопожирания, Татто едва удержался на ногах, чтобы не пасть от резкой боли в груди, будто в его сердце впились миллиарды маленьких москитов или точно его сжали крепкие и узкие пальцы. С трудом дошагав до одной четвëртой этого места, Таттобу сдался и с болезненным кряхтением рухнул на колени, а после и вовсе схватился за сердце, оперевшись одной рукой о горячий пепел. Ладонь мелко жгло и брюнет уже думал просто упасть на земь и скрючиться от страданий, как вдруг всë отлегло. Сердце перестало болеть, ладонь не горела, пепел казался холодным. Отдышавшись, брюнет поднялся на дрожащих коленях и поднял взгляд перед собой.   Сонкэй шагал прямо по направлению к своему гостю. Шëл быстро и зло. Он был в гневе от того, что мужчина забрался туда, куда ему не следует, но всë таки освободил его от мучений. А может, он вовсе ничего не делал, и место просто не хотело принимать гостей без своего хозяина? Татто не думал об этом, а лишь почтенно, насколько это ему позволял упадок сил, поклонился и снова, как и все эти годы, напросился Сонкэю в ученики. Было видно, как Тэнгу сдерживается, либо чтобы не рассмеятся в лицо Таттобу, либо чтобы не облочиться в ворона и не выклевать ему глаза.   Посадив самурая на землю в позу монаха, ворон велел сидеть молча. Беспощадный ëкай вытащил из рукава своего чëрного кимоно холодные сюрикены в небольшой коробке и, холодными пальцами вытаскивая их из их хранилища по одному, бросал их рядом с Татто - совсем близко, буквально в двух сантиметрах, - окружая его мелким и острым заборчиком. Каждый раз, когда в пепел на земле вонзалась новая смертоносная звезда, воин вздрагивал, чем крайне злил Сонкэя. Когда вокруг ног самурая появился круг из железных звëздочек, ворон достал из рукава сложенный веер и тюкнул мужчине по голове. Возмущëнный такой наглостью, Таттобу положил руку на место удара и гаркнул громовое «Ай!», но учитель лишь снова слабовато стукнул его, правда уже по шее.   — Учись контролировать свои эмоции и боль. Ты не должен дать волю сожалению, когда преступник будет молить о пощаде.   Строго произнëс Тэнгу и с холодом посмотрел в зелëные глаза. Одного только взгляда брюнету хватило, чтобы молча принять учение и смириться.   Ворон продолжил всячески истезать самурая, то налетая на его голову в обличии ворона и цепляя клювом локоны мужчины, вытаскивая их из общего хвоста, то задавая ему всякие вопросы и стукая его веером по голове, даже когда он давал правильные ответы, - тренировал его стойкость и упрямость. Поскольку, когда ты уверен в своих словах, никакое наказание тебя не ослабит.   К концу занятия учитель выдохся куда сильнее ученика, а вот у последнего только голова болела от таких учений. Сонкэй отошëл в сторону и вспорхнул в небо вороном. Птица неуклюже, роняя перья, долетела до ближайшей ветки и прижалась к стволу. Вот-вот и упадëт на землю. Но, даже по прошествию некоторого времени, это «вот-вот» не произошло. Потому воин молча поднялся, оттряхнулся от остывшего пепла и направился к Каминоонтë.   Оказалось, что Татто провëл довольно много времени там. В обители Тэнгу казалось, что всë одного цвета. Небо, земля, труха.. Всë серое. На самом же деле, на улице была ночь. Такая чистая и светлая ночь. Свет огонька в лесу Каминоонтë был маяком для самурая, к которому он шëл и с трепетом представлял, как Ками будет рад его приходу. Впрочем, его ожидания и близко не были похожи на реальность. Таттобу застал шатена за рассматриванием представления пламени. Ëкай сидел и любовался его светом. Вдруг услышав посторонний шум, парень тут же заулыбался приходу брюнета и, приняв облик лиса, тут же прыгнул ему на руки, довольно урча. Довольно потеревшись влажным носом о шею мужчины, лисëнок вновь перевоплотился в человека, медленно опустив босые ноги на холодную землю. Он ждал, пока самурай отпустит его, но Татто лишь неуверенно глядел в бездонные глазки, блестящие от танца костра, и держал на поясе рыжеватого кимоно горячие ладони. Ëкай, разомкнуть бледные губы, протянул узловатые пальцы к щекам ученика и, скользнув кончиками тонких перстей в мягкие тëмные локоны Таттобу, с неописуемой осторожностью прильнул к его губам, неспеша опустив веки. Воин потупил с пол минуты и, наконец тихо выдохнув, прижал шатена к себе, горячими ладонями обвивая узкую, для парня, талию. Закрыв свои зелёные глаза, Татто, не помня себя от трепета и любви, отпустил одной рукой чужое тельце, скользнув ею по собственной груди. Нащупав на воинском кимоно предательски крепко пришитую эмблему поместья его бывшего хозяина, самурай подцепил еë пальцами и, крепко схватившись, оторвал от своих одежд, оставив одиноко торчащие нити на память о своëм прошлом. Позволив ëкаю вздохнуть немного воздуха, мужчина отстранился и, потратив драгоценные секунды на бросание эмблемы, напоминавшей ему о его бывшем смысле жизни, в костëр, снова, но уже самостоятельно, поцеловал юного, по меркам ëкаев, Кицунэ, тем самым окончательно обрекая их судьбу на долгие страдания в пучине тоски и скорби.