агогаи

      Может, всё-таки стоило ему сделать горловой минет?       Заманить в лофт хотя бы этим. Сказать потом сквозь нахлебавшееся слюны-малафьи горло — ну и как? пон-нравилось?       Впервые же. Жена так стараться не будет.       Ей главное, чтоб таскал бабки с работы да раз в недельку шлифовал языком клитор.       Вот придёт — Билл ему при встрече так и скажет. Да-да. Скажет.       Чёрно-белые снимки с Робом из вышедшего тиража — единственная ценность на весь номер. Где-то по соседству тухла рецензия на «Парней в песке».       Кому придёт в голову смотреть? Кадры с Робом — лучшая его антиреклама.       Тот, что с протекающим членом, Билл стащил в бумажник, сложив вшестеро.       Доставал перед сном, словно таблетки рогипнола. После дрочки тоже заснёт накрепко — к утру не добудишься.       Роберт наложил на него агогаи.       Сам того не ведая. А как расколдоваться — Биллу не сказал.       Пробовал других моделей снимать — на камеру и на ночь дважды. Даже очень симпатичных. Таких, которых сунули бы в массовку фильма об античности — бегать голышом всей съёмочной группе в усладу.       Не только ряженым царям.       А потом опять вынимал из бумажника фото. Сколько ни оттягивай яйца — задержать, ну хоть немного! — выучился спускать вдвое быстрее.       Роберту бы, интересно, понравилось?       Дразнил бы Билла, как девчонку, у которой меж ног хлюпает — а не успел ещё ладонь пропихнуть под мясо.       Целый месяц из редакции слали гонорар да вежливые приписки — нет ли, дескать, чего поинтереснее? глядишь, и гонорар вырастет вдвое-втрое.       Был — да сбежал.       Ну или гордо ушёл. Такие, как Роб, не сбегают, как трусливые солдаты с линии фронта, — а до последнего (снаряда? взгляда? вздоха?) шмаляют по врагу.       Такие, как Роб, хотят, чтоб их — боже, храни Америку — чествовали на родине. В их честь понаоткрывали бы кучу благотворительных фондов, спонсирующих пришивание протезов военным инвалидам, — добрые мастерские для марионеток.       Такие, как Роб, не фотографируются нагими — и даже ворчат, когда жена случайно (да-чего-я-там-не-видела-дорогой) заваливается в душ.       Или к нему — нет?       Держит её на поводке — чтоб не разгавкалась лишний раз.       Такие, как Роб, не приходят дважды в лофт Билла. А он почему-то вновь здесь — к середине июля.       Жара за ним подкралась следом — как озорной ребёнок, обрызгала со спины. На футболке мокрая линия — пот в ложбинке позвоночника, как вода в русле реки.       Вот бы Биллу из неё напиться.       Он пришёл после смены — пальцы в мазуте или саже, словно обгоревшие при пожаре. Сразу и не разберёшь — даже по запаху.       Дешманским одеколоном от него сегодня не несло. Выветрился? С потом вышел?       Биллу собрать бы по капле.       Своим поделиться — в лофте духота. Жара к вечеру спадала на плечи — кутала, словно в шерстяную шаль.       — Прости, — сказал Роб вместо приветствия. Кивнул на свои ладони — под ногтями чернело, будто копошился в пепле. Нашёл себе ещё один «Бьюик» поиграться. — Руки ополосну только — и можешь щёлкать.       Держа перед собой руки — словно ребёнка купать тащил, — Роб зашёл в открытую уборную. Оставил за собой ленту запаха сажи-пота — удавка, затянувшаяся на Билловой шее.       Тащила за собой. Заставила чуть ли не повиснуть на дверном косяке — глядеть на него, наклонившегося к раковине, с немой просьбой — в глазах растворилась.       Раздевайся.       Лицо у него сырое — словно не работал, а трахался. Тоже на износ — дыхание восстановить пробовал. Плечи вздымались — что из бронзы отлитые.       — Не зам-морачивайся, — сказал Билл. Нацепить на него шлем, как у гоплитов, — и хоть сейчас бросать в эпоху.       Хренова Галатея, в которую Пигмалион вдохнул жизнь — через фото.       — Так даже лучше. С руками.       — А без рук? — ухмыльнулся Роб в отражение, завернув кран. Показал ямочки — об уголки рта режешься, а здесь тонешь.       — Без рук т-тоже. Знаешь Венеру Милосскую?       — Лично? Нет.       Билл улыбнулся — опустил взор на левую Робову руку.       Кольцо пропало — оставило только белесоватый след на пальце. Словно налёт — как на зубах, когда наедаешься вдоволь всякой дряни.       Браком тоже бывают сыты до отвала.       Билл улыбнулся шире:       — А ты, г-гляжу, подготовился, Роб.       Он повернулся лицом — казалось, целиком заполнил пространство уборной, голову вынудив задрать. То ли Билла выдавить хотел. То ли вдавить.       В пространство-уборную-себя.       Себя — в него.       Чтоб щипнуло внизу живота.       — Чё жена скаж-жет? — прошептал Билл — словно она стояла где-нибудь за стенкой, подслушивая.       — Ей не до того.       — А до чего?       Билл теснее прижался к косяку — прохладнее, щекой испробовал. Глядел на него исподлобья, как девчонки с Парк-Слоуп.       Роб таких порой снимает?       Не, не, говорил же самому себе — верность всем американским идеалам, взошедшим на почве христианства.       Кстати, Роб, древние греки были язычниками — трахались направо-налево.       Рассказать тебе о Дионисиях?       Бог перед ним другой — воинственный больно.       — Жарища сёдня, а? — Роб стащил прилипшую к торсу футболку — линоторакс словно, объявший кожу. Скомкав, кинул на крышку унитаза и взялся за ремень джинсов. — Думал, сдохну, пока до тебя доползу.       Билл никогда не спрашивал, где он живёт. Для анкеты — про рост-вес-член, словно база порноактёров, — ненужные сведения.       Но представлял домик прямиком из каталога мебели за семьдесят второй год — воплощение американской мечты, где каждое утро пахнет панкейками да раздаётся голос Кронкайта с экрана телика.       — А у меня в-вентилятор, — указал Билл за плечо большим пальцем. — Сдох.       — Беда.       Беда — если Роберт больше не придёт.       А все эти упрёки — про бабки и клитор, да? — как-то с языка не просились. Так на нём и растаяли, как марка ЛСД.       Или от жары Билла маленько вело?       — Так чё на-асчёт жены? Почему она не б-будет возбухать? — кольнул — надеялся, по крайней мере, — вопросом он.       — Засу́чилась с годок назад. Я вроде как не мужик её мечты.       Не, Роба не пронять. Хоть и стащил линоторакс с влажного тела.       Перед глазами слабое марево — поплывшая плёнка в кинотеатре. Показывала Биллу, как Роб расстёгивает ширинку — молния скребнула по грубым пальцам.       Не касался — видел. Отличать научился.       Те самые мужики, которые при дрочке не касаются головки и вдавливают её в кратер крайней плоти.       — Ты… Ты так и не с-сказал. — А разве Билл спрашивал? — Ну… Ты так ле-легко яйца выкатываешь. Не первый раз тебя снимают, Роб?       — Будет тебе. Ты украл мою девственность через объектив.       — Тогда…       — Вьетнам. Там с этим особо не строго. На базе хоть без порток шлёпай. Оно и ясно. При такой-то духоте.       Он снял джинсы вместе с трусами, бросив всё это добро к футболке — грохнула пряха ремня. Разбуженный член — не смотри не смотри так — покачнулся вбок.       Мужиков своих разглядываешь?       Так и знал, что из тебя вымахает педик, Билли.       — Там же до-ожди по полгода, — заметил он, вернув взгляд к лицу Роберта.       — О-о, так это ещё хуже, Билли. Влажный воздух. Парилка. Недельку не ополоснёшься — авось на яйцах у тебя чего и вырастет. В такой-то среде.       Роб из тех мужиков, которые расскажут об убийстве сродни сказке ребёнку на ночь. Возведи курок, прицелься, стреля-ай — оп-па! — злодей повержен.       Билл ни разу винтовку не держал в руках. Роб — фотоаппарат.       Может, стоило бы махнуться? И мир вроде как был бы целее.       — И где сл-лужил? — спросил он.       — Деревенька под Сайгоном. Ничего особенного, — отмахнулся Роб. Ага, намекнул — не спрашивай. — Дикая страна.       Дикая страна с дикими мужиками. Сорвались из цивилизации на стрекозах — и сбежали в джунгли.       Там таким, как Роб, самое место. Припадать к земле дикими кошками, трапезничать сырым мясцом, глядеть на чужаков из логова, не мигая.       Как сейчас.       — По-оэтому она засу́чилась?       — Да. Говорит, я захирел. Там, — повёл он головой бог весть куда.       Во взоре его Билл купался — словно ребёнок на мели, где вода теплючая.       Дальше шагнёт — потонет.       — Так и д-думал, — кивнул он.       — О чём?       — Что ты во-оенный.       — Ты нас по членам как-то отличаешь? — улыбнулся Роберт, потерев заднюю сторону шеи. Изгвазданная ладонь блеснула влагой.       Слижешь — отравишься.       — Ну да. У тебя г-голодный.       — Голодный, значит? — хохотнул Роб, мотнув головой. Понимающе так даже — а-а, мол, богема типа Коффина. — Ладно. Под каждой крышей свои мыши… все дела.       Да ладно. Он ещё не видел Билловых крыс.       — Идём, — взял его за горячее запястье Билл, вытянув из уборной в лофт, пятясь. — Кое-что над-денешь.       — Я думал, мы только что всё сняли.       Билл ещё одетый — почему же. Джинса липла к ляжкам — стащить хотелось.       Если чужими руками — прошибёт озноб. Как, остудился?       Из окна в лофт кое-как сочилась прохлада — марево подымалось с земли, целовалось с усталым солнцем за лиловатыми облаками — словно синяки. Небо — поверженный любовник.       Билл зачесал чёлку пальцами, поглядев на Роберта в коринфском шлеме. Красный гребень дыбился, словно фаллический символ.       Вот и основа для композиции — всё растёт ввысь. Тени удлинялись к закату — делали Роба выше. Немножко — стройнее, обрубая с талии индиговым.       Словно высекали мраморную статую.       — Откуда такое добро-то? — спросил он, стоя перед зеркалом в пол.       Под позолотой на висках рассыпался пот.       — Театральный реквизит, — ответил Билл, обхватив себя руками за локти. Штаны с него стянуть не успели       хочешь быть для них давалкой да?       озноб наколол, как бабочку.       — Мой друг участвует в одной по-остановке, вот и… Тебе удобно?       — Вполне. Хуже, чем в Сайгоне, уже не будет. — Он поправил шлем, огладив металлический лоб с засечками. Валялся где-то за сценой, видно. А додумаешь — и сто сражений меж полисами перетерпел. — Я такое только в кино видал.       — В каком?       — Не знаю. О каких-то греческих божках и вояках.       Билл готовил камеру — чуть не выскользнула из потных пальцев, когда поднял взор.       Мужикам вроде Роберта — тем, что во вьетнамских джунглях перекидывались в кошек, — фильмы такого толка нравятся. По возвращении оттуда, где единственный способ трахнуться — изнасиловать первую попавшуюся девчонку.       Или мальчишку.       У Роба руки тоже недаром замараны?       Или Билл просто додумал — в шлеме он вылитый Арес, посеявший хаос-панику-раздор.       Билл зажёг прожектор — раз уж свет капризничал.       Роб прислонился к стене, словно раненый — в пяту? или ещё какие слабые места? — в сражении бог. Словно в пальцах собирал золу — ослепить ею, просоленной потом, врага.       Щёлкал затвор. Щёлкал Билл жвачкой, надувая крохотные — икра рыбья — пузырьки.       Передавал, наверное, Роберту чувства. Плавился перед ним, как нерадивый школьник. Сделав сто ошибок в любовной записульке, ни за что бы не подкинул.       Вот так мужиков вроде Роба и уводят — война да бабы.       А он из тех, кто ведётся. Хоть бери и ошейник на него цепляй.       Он виду не подавал — слушал Билловы указания. Словно поверженный бог, припадал на колено — мышцы напрягались в икрах, что тетива.       Тех луков, которые оба они не застали.       Роб хотя бы стрелял — в людей, во врагов.       Разница есть?       Взгляд у него заострился под шлемом — свет полоснул по болотистого цвета радужкам.       Билл тонул в топи — заколотый насмерть. Взглянет в глаза — спровоцирует.       В лофте растворился июльский жар — на коже оставлял липковатый налёт да запахи. В джунглях Вьетнама так же?       Роб не расскажет. Ни к чему, когда словно вышел за ним на охоту — ни спрячешься, ни в наступление не попрёшь.       Силы неравны. Их сеанс сегодня — сплошная борьба взглядов, без единого касания.       А вот бы врукопашку на него кинуться. По кромке волос в паху провести — словно на мели морской, солёной-солёной, играясь, — в них закопаться кончиками пальцев.       Как в песке — почуяв жар, отпрянуть.       Может быть, даже услышать от него короткий — только кожей уловимый — вздох. Вентилятор — хорошо, значит, что сдох, — не заглушит.       Постараются голоса за окном, писк сигнализации — хорошо, что это ненадолго.       Хорошо, что уже сумерничает.       Лофт будто в кадре-виньетке — наступающая тьма размыкалась вокруг них с Робертом. Побаивалась золотистых бликов на лбу шлема — пряталась в углы.       Сморит их вместе с жарой — станет прохладнее.       Билл зажёг ночник, замерев перед столом, и вынул плёнку из камеры. Пальцы словно кипятком налиты — сопротивлялись. Под мышками тепло, как при лихорадке.       Он утёр запястьем лоб. Может, и впрямь лихорадило?       Подхватил невесть чего — кровь по телу разносила. Копилась в животе — свёртывалась словно.       Приворот так действовал?       Интересно, на скольких Роберт отрабатывал технику и что с ними сталось.       — Они от тебя в во-осторге, кстати, — сказал Билл, отложив фотоаппарат к стопке старых номеров.       — Кто?       Позади послышался шорох — Роб снимал шлем, съездив изнанкой металла по волосам.       — Редакторы «Изгибов». П-просят ещё, ну, фотки.       На вранье не поймает — стол пестрел желтоватыми конвертами, словно лепестками подсолнухов.       Если, конечно, Робу захочется проверить. Вспомнить былые навыки — говор-ри у-у-с-сука узкоглазая, — продемонстрировать Биллу.       Развернув плёнку на свету, он промчался по ней взглядом. Член на одном кадре накрыт шлемом, шлем — почерневшими руками.       Так где его носило? Не сегодня — последнюю примерно пару лет.       Когда давит жара, начинаешь сомневаться — реально ли он существует.       Реально ли существует Билл.       — Я пооб-бещал им Ареса, — вновь нарушил тишину он. — Это бог в-войны у греков. По-моему, незадачливый парень.       Прямо как они с Робом. Один не откосил от Вьетнама — послушай, накрепко ли тебя там перешили-перештопали? — другой едва заманил в своё логово симпатичную модель.       Ну и кто из них охотник?       — Думаешь?       — М, — кивнул Билл, склонив голову к плечу. — С ним Аф-фродита изменяла мужу. Гефесту.       — А говоришь, незадачливый, Билли.       — Он за это поплат-ти… — Билл замер, услышав тяжеловатые шаги позади.       Учуяв запах. Тяжеловатый тоже, терпкий — пот вскипел на Робовой коже.       Провести бы по ней — хотя бы пальцами. Одолеет сомнение — капелька осталась, выгорала на жаре — и языком.       Почувствовать — плавится ли, как от огня.       — Что с ним стало? — спросил Роберт.       Коснулся Биллова виска подбородком, позади замерев. Словно они — парочка перед совместным ужином из того самого каталога за семьдесят второй. С дерьмовыми шутками про десерт, поданный в спальне.       Роб его выпьет, как амброзию?       — Он…       Билл проглотил продолжение. Вдохнул — задержал поток воздуха в себе на пару секунд. Не хватит, чтоб чужим запахом промариноваться.       И его — своим. Чтоб пришёл домой, а жена скосила с подозрением глазёнки.       — Боишься меня, да? — шёпот коснулся кромки Биллова уха. — Конечно. Наслушался про этих уродов из Вьетнама.       Роб погладил его запястье тыльной стороной пальцев — словно чтоб не замарать.       Знал бы о его мыслях — вдвоём бы не отмылись. А вдруг он думает о том же самом? Вроде как представляет их вместе, словно на кадре бифкейка.       Или даже чего погорячее.       Выронив плёнку — свернулась, словно кишка, — Билл схватился за его ладонь. Мазался, пачкая пальцы.       Роб замарал бы ему нутро.       — Я сам себя боюсь, Билли, — признался он полушёпотом. — Сейчас особенно.       Тепло — жар, жар — его члена чувствовалось поясницей. Билл чуть поднапёр задом — по каплям собирался кипяток в животе.       И пробоину эту уже не залатать.       Роб коснулся губами виска-щеки — словно примерялся, а пока скромничал. С женой небось не так. Хапает её зад обеими ручищами — и забивается внутрь членом.       Ну вот и Билл для него — весь, весь готовый. Тоже можешь забить, только посмелее сделайся.       Потянулся к нему носом — Роб ладонью придержал под шеей. Словно поприжать думал с обеих сторон — вырубить.       А потом-то что? Взвалить на оттоманку — ух какое ты пё-орышко — и трахнуть?       Билл согласен на сценарий. Прищипнул ему губами подбородок, нижнюю губу — приглашение к поцелую.       Так и думал, что уговаривать его придётся. Видно, мысль у него в голове жгла — то о жене подумай, то сравни, каково и так, и по-другому.       Кольца на Робе не было, а зря, видно, — вдруг через него она наложит диакопа.       Поцеловал Роба на выдохе, повернув голову. На вкус — табак-жвачка. Чудилась сладковатая амброзия.       В рот её Биллу качал с каждым движением челюсти.       Но не языка отчего-то. Дразнил, что ли, словно. Себя или Билла.       Нарыл всё-таки его язык своим — поддев, как лопаткой. Ещё чего накопать сможет?       Почудилось, Роб даже вздрогнул. Как от выстрела — мимо пуля промчалась.       Или попала всё-таки в нутро?       Не отстранялся. Значит, прошла насквозь.       Билл отлип со звонким чмоком — когда ему вцепились в бёдра клейкие руки. Силком вдавливались, до костей хотели вплавить след.       Прожечь даже плотную джинсу. А мазут да сажа проведут пламя глубже.       Жали к горячему телу. Жали горячее тело.       Нет, Билла не лихорадило — и не мерещилось всё это. Горячий воздух, сухость в носу-глотке, щекотка в глазах — нагляделся на своего бога, ослепило.       Он вдохнул запах, кончиком языка коснувшись нижней губы — на него осел терпковатый вкус.       Словно Билл нализался пота. Шкрябался ртом о волосы в подмышках-паху.       — Знаешь, почему я пришёл? Опять, — потёрся Роберт носом о его затылок. Билл — об него, запрокинув голову. Макушку жгло — обрастал от неё до низа живота мурашками. — Покоя ты мне не даёшь. Постоянно в башке. Всего, блядь, извёл. Всего. Мальчик…       Роб мял ему ягодицы, как бабе — своей, чужой? Нащупать пытался — хотел ли? — мясо-жир.       Толком не найдя, хлопнул пятернями, вдавив докрепка кончики пальцев.       Словно проткнуть вздумал. Хорошо бы — членом посерёдке.       — Ст-той, я…       Мальчик.       — Ни хера не знаю, как это всё делается. Ни хера. — Роб дёргал за джинсу на бёдрах — сдёрнуть хотел. Ремень держал — Билл держался. Подрагивал, когда начали поцелуями слюнявить ухо — будто Роб огромная собака. — Дырка она и есть дырка, да? Только не слюнявая. Не как бабья.       Хочешь посмотреть?       Возможно, Билл спросил вслух. В край стола вцепился — пальцы, налившись потом, подводили.       — Хочу.       Вслух всё-таки.       Успел только ремень и ширинку расстегнуть вздрагивающими — сдающимися — пальцами. Схватился вновь за край стола — пока с рывком джинсов и трусов по бёдрам сам не сполз.       Роберту в ноги — воззриться на него снизу вверх, словно принося себя в жертву.       Он смотрел, позади тяжело дыша — загнанный буйвол. Роб таких наверняка навидался во Вьетнаме.       Их жрут тигры. На него накидывались ощущения — новые, конечно. Как при тайном просмотре порнухи на петлях.       Роб потёр меж ягодиц всей ладонью. Напёр пальцем, раздвинул двумя — разворачивал. Туда глядел, где кожа краснела.       Ещё ярче — членом натёртая.       — Хчешь-её-накормить? — Облизнув губы, Билл чуть сморщил нос — грубые пальцы поцарапывали. Словно уже в него пролезал елдой без какой-никакой смазки, на одном только поте. Подушка указательного массировала дырку — давила. — Погладь меня вот та-ак…       Палец внутрь протиснуться хотел. Слегка пружинил — предупреждал, что ли.       И себя тоже — можно ж ещё отыграть назад.       — Нрав-вца?       Билл чуть повернул голову, заглянув за плечо. Роб кивнул — носом прижался к виску.       А рассматривал так, словно впервые увидавший полотна Тьюка.       Мужики вроде Роба сказочники — любовницам говорят, что они красивее жены, жёнам — что они красивее всех на свете.       И ведь Билл бы слушал. Скажи только, не жадничай слов.       Понимал же — он для Роберта просто интересный опыт-экземпляр. Словно опытная подружка для подростка, который в штаны спускает на три-два-о       джинсы с трусами прошуршали к щиколоткам. Позволили чуть шире развести бёдра — проветрить липкие ляжки. Ополоснуть бы — обслюнявить, — а Роб трогал, тиская до щипоты.       Не волнуйся. Это он просто так играется.       Выдохнул — когда Роб маленько поднавалился на спину. Похоронить решил под собой — скрипнули по полу ножки стола. Всё дышал куда-то в шею, прижавшись, — словно сжалиться над ним просил, не изводить.       Выйти из головы.       Ну и кто из них бог, а кто — принесённый в жертву?       Это Билл наслал на него агогаи. А от крепкой грудины — сердце за ней шарахало — просто отскочило рикошетом.       Он нашёптывал заклинанием — роб роб роб, — пока член меж ягодиц не провалился, мазнув горячей влагой. К мошонке, наперев, к дырке, приподнятый его ладонью.       — Чего ты хочешь, Билли? — прохрипел он.       — Твой член тебя всего всего тебя в-всег-го… — Билл замолк, когда он вновь схватился за бёдра — выровнял, царапнув.       Кожа клеилась к коже.       — Жадный. Я елдой чувствую, как у тебя ляжки дрожат.       Роб щипнул его ниже бёдер — щипнуло следом в животе.       — Да да да-а, крепче жм-ми.       До синяков       хочешь быть для них давалкой да?       на которые глядеть потом стыдно.       Осторожничал всё равно — пощипывал-поглаживал, полюбовался — как Билл чу-у-уть бёдрами крутанул, словно языческая вакханка на Дионисиях.       Роб тоже небось с его бёдер выпил бы всё, что на них прольётся.       Замер, когда меж ляжками втиснулся член — надавил под мошонкой, приподнял Биллов. Он опустил взор — крупная головка       в рот не поместится, точно же       поблёскивала в свете настольной лампы.       Или в свете Билловых глаз — пока не заволокло.       Облизнулся — поймал тающий в воздухе тяжеловатый запах. Вручал себя потным горячим ладоням — пока Роб его ощупывал, как коллекционер, дорвавшийся наконец до экспоната.       — Какая у тебя кожа-а, — вышептал в щёку.       Горячим дыханием, мерещилось, прожгло.       И кожа. И ляжки. И зад. Всего нахвалил, перебиваясь на вдохи. Сбиваясь на выдохи.       Билл следом за ним — бёдра стискивал крепче, член не выпускал. Ослабит мышцы — прикидывал, что гонит на велосипеде, — елда шматом шлёпнет ниже.       Измажет так, что и смазки не надо.       Билл успевал целовать его медленнее-глубже, быстрее — чмоками. След на губах жгучий запечатлеть — чтоб Роб ни за что не забыл вкус его слюны.       Чтоб воспоминание привело его обратно.       — Да… — всхлипнул, Робов кулак подтаскивая к своему члену. Спрятал в нём почти целиком — чернил сажей. — Да-пгладь-мня очень-оч-чнь… хорошо, да.       Сам цеплялся за край стола — пальцы не смыкались, ногти скребли. Сотрёт подушки — спрячет их в нутре вместо Робертовых.       Покажет, как нужно, — дырка их облепит, как удавка — шею.       — Правильно делаю?       Правильно — лучше всех.       Жена ему говорит то же самое, точно ведь.       Билл хохотал почти — улыбался всё шире, представляя её перекошенную рожу.       Вот бы она их застала. Передал бы ей — какая у него дивная кожа-а.       Члену там, меж липких-голых ляжек, тепло — скользко. Биллу — скользко во рту от Робова языка. Скользко внизу — от Робовой руки, пожимающей член.       Хлопнувшей по паху чуть ли не до брызг — ну-у, блин, ещ-щ       — …щё. Ещё…       Билл глотал окончания. Глотал буквы. У слов-звуков — упрашивающих, признающихся — тоже есть вкус.       Или от чего так першило в глотке.       — Ты бы мня трхнул? Да? — запрокинул голову Билл. Упёрся ему в подбородок — силком, до проколовшего тело жара. — Скаж-жи… Разбил бы мне ки-ишку разбил бы меня-а?       Он лизал шею. Кое-как впихивался меж сомкнутых бёдер горячим членом. Билла топил — растворял, как сахар, — языком-смазкой-слюной.       Пробовал его, как талую карамель, — ссасывал с кожи.       Делился вкусом — рот в рот.       Пока не пригнул животом к столу, как блядь, — упёрлось что-то в грудь, в спину — ладонь, следом       сердце Робово бахало позади лопатки — за ритмом не уследишь. Он попасть в него пытался — как нить в ушко иголки, прошивая его елдой.       Жгло — до красноты ведь, в цвет ждущей его дырки, пальцы лишь пригубившей.       — Ты бы встать потом не смог веришь нет? Веришь нет Билли? — Роб скусывал каёмку остывающего от слюны уха.       Посасывал мочку. Посасывали ляжки его елду.       Затёкшие колени Билл не подгибал — ни движения чтоб не упустить всё всё всё запечатлеть — не на плёнке, на собственной коже.       Под ним едва дышалось — жарко-мокро-душно. Словно Билла солнце прижгло — лучи на него роняло.       Всего осыпало, как копьями.       Пронзило ему нутро.       Глотал — сглатывал общую слюну. Вязковатый пунш с дурацких вечеринок, годящихся только для быстрого перепихона на слюне.       Им с Робом и это не пригодилось. Сегодня. А будет ещё завтра-послезавтра-после       ахнул с хлопком кожи — Робу прыснуло в руку. Спазм вдоль бёдер. Вдоль колен. Вдоль кожи — всей-всей.       Добирался до щиколоток — вынудил привстать на носочки, как просящая нахлебаться малафьи девка.       Разбирал Робов шёпот в сырую шею — какой он мягонький-сладенький-послушный. Плечом повёл — вновь вакханкой прикинувшись, — угукнул.       Скрёб его щетину ногтями — губы смыкая. Член, казалось, тащил на себе сварившуюся от жара кожу с бёдер.       — Кнчи… Кончай мне на дырку.       Повернув к нему голову, Билл вытаскивал из него стоны — своими, отрывистыми, бойкими.       Опять уговаривал.       Между ягодиц зажгло — головка чуть надавила на щель. Закапало на комок шмоток меж ног. Закапало на Билловы ляжки — ошпарило натёртую кожу.       Оба дышали ртом, смачивая губы поцелуями. У Роба усталые — после оргазма ему, наверное, хочется закурить.       Прикуривал от Билла — спалил его дотла, как спичку.       — При… при-идё-ошь ко мне ещё? — едва слышно спросил Билл, не сводя с него взора.       Если глаза Роберта — топь, их заволокло, как тиной. Поцелуешь — сгустится.       — На фото?       — На г-горловой минет.       Кивнув, он звонко чмокнул Билла в висок, до гулкой пульсации в голове.       Жена-то ему точно такой не сделает.