Рыжий волчонок

— …что Вы имеете в виду, кто ее забрал? — Эли тут же вытянулась вперед, сбиваясь и хрипя, коснувшись плеч Лесли, но даже не попробовав их сжать, скорее вцепившись в нее, как в последнюю надежду. — Кто ее забрал?! Об этом нужно срочно рассказать отцу! Первая мысль в голове оказалась самой правильной и — неозвученной. — Эли, она сейчас дома, ее забрали родители, и я думаю, что они хотели бы видеть и тебя… — попыталась успокоить ее Томпкинс, но это прозвучало неуверенно и слабо — что-то в панически расширившихся глазах девочки подкосило мягкий настрой женщины, кратковременно выбило ее из колеи. Вовсе не так ждут встречи с родственниками. — Нет! Ей нельзя там находиться, совсем нельзя, — бывшая циркачка закашлялась, отпрянув, не в силах больше ничего сказать, но все же высипев рваное, бесполезное слово перед очередным припадком скользкого выпадения из реальности: — …нельзя. Если ее выгнали столь много лет назад, то вряд ли родители решили устроить Хонории радушный прием, поводом к которому стало ее нахождение в психиатрической клинике — для столь уважаемых в Готэме людей подобная семейная связь стала бы позором… едва ли Эли верила в добрые намерения людей, способных выставить прочь носящую под сердцем ребенка дочь. — Что у вас здесь происходит? Мисс Томпкинс, Вы, кажется, забыли мою просьбу! Не травмировать! — послышался со стороны двери стук кончика зонтика об пол, и девочку с бывшим врачом разделила узкая на первый взгляд, но широкая в ином смысле стена из спины ее отца, гневно смотрящего на Лесли. — А что я вижу? Вернее слышу? Вы хотите, чтобы мы встретились в суде? Уверяю, у меня получится устроить лично Вам проблемы. — Неожиданная твердость характера Освальда закончилась тогда, когда он развернулся к светловолосой, туманно глядящей сквозь него, и опустился напротив нее на корточки, неумело сгибая перебитую ногу. — Что она тебе сказала? — Ничего важного. — Неожиданно для самой себя отрезала девочка, не выныривая из омута, а только окунаясь в него с головой да поглубже. Матушка в опасности, но рассказать об этом — значит подвести всех, значит отправить под нож и отца. Игра стоит свеч, но в то же время растущее в груди Эли взлохмаченной птицей отторжение к родительнице не давало ей сказать правду. Кажется, это было во благо. Кажется, это было нужно. Только кому на самом деле? — Бабушка с дедушкой очень тебя любят, — донесся призрачный голос шепотом из недр сознания, — но они сильно болеют и поэтому не могут пригласить нас к себе. — А когда они поправятся?.. — Я надеюсь, что скоро. — Образ светловолосой матушки, сидящей на краю старенького матраса, напомнил девочке павшего ангела со сложенными крыльями. — Они очень тебя любят, Элиша, просто… они заболели, потому что не понимают себя. — Не понимают себя? — для маленькой Эли это было непонятным набором букв поначалу, но чем старше она становилась, тем ближе подбиралось осознание, подкрепляемое разнообразием жизненного опыта. «Не понимают себя» — это не про мысли, это про подавляемые желания, чувства, эмоции и образы. Это про то, как велит поступить сердце, а не говорит долг. Удивительным открытием со временем стало то, что понятия-то это разные. Интересно, а чем пах бы дом бабушки с дедушкой? А чем он пахнет сейчас? Каково Норе оказаться в нем вновь? — Я считаю, что Вашей дочери необходимо специализированное лечение с обязательным посещением хотя бы психолога, Освальд. Подумайте сами, в каких условиях и с кем она жила до встречи с Вами, напомню, Вы встретились уже не с маленьким ребенком, на которого можете повлиять как отец, Вы встретились с человеком, родным Вам по крови, но не более того. И Вам повезло, что Эли приняла Вас в свою маленькую семью, а ее семья, я в этом не сомневаюсь — это Джером Валеска и Синтия, и даже Хонория, настоящая мать Эли, по каким-то причинам оказалась ей из этой семьи выведена. Вы думаете, это часть подросткового бунта? Может быть и так, но корень проблемы многим глубже, мистер Кобблпот. Возможно даже, что корень проблемы в Вас. В Вашем отсутствии в ее жизни долгие годы. Почему она говорила все это столь открыто? То ли внешность Эли была обманчива, то ли по мнению Томпкинс ей не хватало эмпатии и восприимчивости к чужим словам, бывшая циркачка не знала, но происходящее не злило и не обижало ее. «Разве я правда на него зла?» Эти чувства были присущи Джерому, и именно он пытался уберечь подругу от влияния родителя, единожды даже предприняв попытку его прогнать. Сама девочка не ощущала антипатии, скорее… а что она, собственно, ощущала? Что ей было нужно ощущать? — Я знаю, что многие вещи в наших с Эли жизнях сложились не так, как следовало, и я обещаю, что мы с ней обязательно займемся этим вопросом. Уверяю Вас, пройдет год — и мою дочь будет не узнать, — с нажимом ответил Пингвин, вновь выпрямившийся, стоящий к объекту обсуждения спиной. Какую часть диалога она пропустила? Насколько долго ее сознание было «не здесь»? — У нее были два трудных года в цирке, до этого — четырнадцать лет на Готэмских улицах. Вам не понять этого, мисс Томпкинс, даже мне не понять. Мафиози в полицейском участке. Мафиози, обсуждающий свою плоть и кровь с судмедэкспертом. Судмедэксперт, рекомендующий обратиться к психологу. — У нее тремор в левой, ведущей руке, плохо работают голосовые связки и определенно имеются проблемы с шеей. Проблемы с питанием тоже никто не отменял. Речь чистая и связная, но в моменты волнения, а волнение вызывает любая неожиданная тема, связи между словами пропадают. Освальд, Вы должны оформить всевозможные документы и очень постараться, если желаете своей дочери добра. Она сказала мне одну правильную вещь: никто не услышит, если что-то произойдет. Поэтому я посоветовала бы и Вам, и ей уехать отсюда, разорвать этот порочный круг. — Лесли коротко вздохнула, спокойно глядя на отца девочки. — Иначе я ничем не смогу вам помочь в дальнейшем. — А Вы правда хотите нам помогать, мисс? Или Вам кажется, что это поможет Вам приблизиться к светлому образу Джима Гордона? — Кобблпот шустро обернулся, почувствовав, что Эли пришла в себя, но ничего больше не сказал ни ей, ни стиснувшей зубы судмедэксперту. — …разговор окончен. Я рекомендую Вам обратиться к врачу. Джерома не увели из полицейского участка, и Джонатан Крейн о чем-то спокойно беседовал с ним через прутья клетки, выслушивая едкие насмешки и пустые, громкие фразы — рыжий умело строил из себя психопата, то и дело переминаясь с пяток на носки, и теперь целью его было провести этого «мозгоправа», обеспечив себе уютную камеру в психиатрической клинике, а не тюрьме, ведь выбраться из Блэкгейта шансов уже не было — противники Освальда сожрали бы его живьем. — И Вы ненавидели свою мать, верно? За что? — Я уже говорил, доктор! Правда не тебе, но какая нахрен разница? Моя мать была паршивой шлюхой, — вытянулся вперед парень, заискивающе глядя на Эли, которую за руку провел мимо отец — теперь им нельзя было останавливаться ни на мгновение, и Пингвин явно был зол на Лесли. — Весь ее «материнский инстинкт» закончился еще при моем рождении, а то и до него. — Он нарочито указал только на себя, оттесняя ненавистную фигуру Джеремайи, задвигая ее в дальний ящик стола. Будто не существовало близнеца, мрачного образа, только и ждущего, чтобы вонзить в спину острое лезвие самой сладкой местью за… за что? Разве была хоть какая-то объективная причина у его извращенных действий, кроме желания потешить свое эго, выставив самого себя в лучшем свете? — Ты увидишься с ним на следующей неделе, я обещаю, — едва слышно шепнул Кобблпот, выведя дочь за двери полицейского участка и наконец позволив себе вдохнуть полной грудью. Небо было серым и протухшим, и облака на нем казались тяжелыми гирями, подвешенными на лесках над городом. Казалось, что вот-вот начнется не просто гроза — ливень с градом, и они сметут заборы, машины, старые вывески, людей… уничтожат все, к чему прикасалась в Готэме рука человека. — …что со мной не так? — спросила Эли, обняв себя за плечи, и Пингвин раскрыл над их головами зонтик, махнув рукой в сторону первого попавшегося такси — желания вызванивать своих подчиненных у него впервые за долгое время не было, тем более что в клубе сейчас было небезопасно, а это означало, что лучше будет переночевать где-нибудь еще. В отеле… или у Гертруды. Оставалось лишь надеяться на то, что Честер за полные сутки не успеет заскучать. — С тобой все хорошо, Эли, это просто с ними всеми что-то не так, — открыв перед дочерью дверцу, мужчина коротко поздоровался с равнодушным водителем коротким кивком головы, после сам сев на переднее сидение, назвав адрес дома матери — единственного места, где действительно было безопасно, — …и побыстрее, пожалуйста. Они не обсуждали ничего связанного с участком ни в такси, ни пока поднимались по лестнице в квартиру Гертруды, что встретила их с привычно-взбаламошенным видом, тут же схватив внучку за руки, предательски-нежно заглядывая в глаза. Мерцающий экран телевизора со включенным каналом новостей за ее спиной сразу же обозначил, что именно у мисс Капельпут в голове, но она не спешила озвучивать этого, лишь поглаживая суховатыми пальцами тыльные стороны ладоней девочки. — Мама, что-то случилось? — спросил Освальд, отставляя в сторону зонт и снимая обувь, волосы его самую малость вымокли под проливным дождем и теперь были похожи на свисающие вниз угольные сталактиты. — Они ведь ошиблись, да? — ответила вопросом на вопрос Гертруда, и бывшая циркачка увидела, что ее серо-голубые, хрустальные глаза поблескивают плохо сдерживаемыми слезами, а уголки губ дрожат. — Эли, скажи что они ошиблись! Я только что видела в новостях твоего друга! — Они ошиблись. — Ответила девочка, не отводя взгляда. — …но мы пока что ничего не сможем с этим сделать. Ты только не волнуйся, мам… — Как они могли! Джером ведь такой милый, приятный мальчик! А они… обвинили его… в этом ужасном деянии! — тут же заломила руки мисс Капельпут, словно дождавшись разрешения, и отпрянула назад, сделав несколько быстрых шагов, страдальчески прижав ладони ко рту, будто готовая разразиться охами и ахами. — Это немедленно нужно обжаловать, Освальд! Милый мой, у тебя же есть хорошие адвокаты, у тебя же есть хоть кто-нибудь… — Мама, они не стали меня слушать! И не будут. — Начавший было повышать голос мужчина стремительно осек сам себя, пока Эли начала разуваться, безучастно облокотившись о стену с милыми обоями в нежный розовый цветок. Все вокруг было приторным, мягким, родным, будто уютное гнездышко, свитое из кружев, цветов и сладкого печенья. Пахло розами, мокрыми лепестками, духами с ароматом лаванды, душистым ромашковым мылом. Хрусталь, фарфор и льняные скатерти дополняли картину нежности и любви, перемежаясь с легким хаосом из разбросанной по всей комнате одежды. Все выглядело так, будто перенервничавшая женщина повыбрасывала из шкафа каждую свою прекрасную кофточку в попытках усмирить волнение. — Освальд!.. на нашу девочку будут косо смотреть, ей же жизни здесь не дадут! И ему не дадут, они ведь друзья, он ведь любит ее! — отчаянно воскликнула Гертруда, осев на край софы, страдальчески вцепляясь себе в волосы. — …я буду навещать его. Мы добьемся его освобождения. Обязательно. — Эли опустилась в мягкое кресло, над которым висело несколько фотографий в рамках, склонив затем голову. — Потому что я тоже его люблю. Она не любила признаваться в этом вслух, будто находя себя прокаженной за простой факт испытывания чувств к кому-либо. В конце концов чувства никогда не приносили девочке добра, оборачиваясь смертями и несчастьями — за спиной расползались на доски и плети оборванные мосты, а дорога дымилась под пятками. Готэм пожирал сам себя, не забывая запихивать и ей в горло куски обугленной плоти. Поморщившись от горьких мыслей ни о чем, бывшая циркачка посмотрела на свои ладони. И правда, левая трясется чуть больше, чем нужно. Неужели это — и есть последствия зажившего перелома? А раньше и не замечала. — Мама, я решил, что сегодня мы останемся у тебя, чтобы ты не волновалась. А завтра утром я отвезу Эли в клуб, и у меня тоже там будут дела. Знаешь, мне нужно выбрать идеального скрипача… но они все настолько бездарны! — Освальд попытался сменить тему разговора, фривольно стянув с плеч и привычный пиджак, повесив его на плечики и не забыв отряхнуть черные рукава от налипшей пыли и волосков. — А ведь в моем клубе все должно быть идеально. — Освальд, ты такой молодец!.. ты умеешь заботиться о престиже. На ужин была домашняя выпечка — простенькие кексы без всего, лишь с легким оттенком ванили. Горячий чай пришелся весьма кстати, обратно же можно было сказать про новости, идущие по телевизору, бегущие быстрыми строками из десятков маленьких букв. Джером Валеска — парень из цирка, убивший свою мать. Джером Валеска — что мы знаем о нем? В лесополосе найдено обезглавленное тело, кто сделал это? Реклама стирального порошка. Реклама кукурузных хлопьев. Реклама апельсинового сока. Куда поместят юного матереубийцу? Комментарий от полиции! Не переключайте! — …отец, ты сможешь завтра договориться о встрече с психотерапевтом? — наконец, выцедила Эли шепотом, когда Гертруда ненадолго отошла в ванную комнату, чтобы умыться — она проплакала все свои глаза, причитая о судьбе несчастного товарища внучки, обманом попавшего в беду. — Я хочу попасть на прием к Доктору Джонатану Крейну. — Почему именно к нему? — сведя тонкие брови, спросил он в ответ. — …я постараюсь у него хоть что-нибудь узнать, раз он работает в Аркхэме. Про то, что было с мамой. И про то, что будет с Джеромом. — Я не думаю, что это хорошая идея — человек вроде него с легкостью может отправить в белые стены и тебя, лучше позволить мне заняться всеми этими делами… я могу сделать тебе любую медицинскую карточку, только выбери цвет. Ты здорова, Эли, тебе не нужен психотерапевт и… — мужчина поперхнулся, когда пронзительный взгляд дочери наткнулся на его собственный. Глаза ее были зелеными, но очень тусклыми, будто битое бутылочное стекло на дне грязной лужи. — Что, если она была права? — Кто именно? — Мисс Томпкинс. Что, если она хотя бы на мгновение оказалась права и… я же даже не могу повысить голос, я не могу заставить себя. Это пугает меня, это правда пугает меня, прошло уже достаточно времени, но я словно рыба бьюсь головой о лед! Кх… — светловолосая кашлянула в кулак, подавляя вновь подобравшийся к горлу спазм. — Я не могу успокоиться, не могу думать, мне все время кажется, что меня хватают за шею. Его мать, его брат, его дядюшка, кто угодно!.. — Тише, тише, Эли… успокойся, прошу тебя. — Протянув руку в сторону дочери, Освальд замер в нерешительности. Почему она так была похожа на него? Бессильная злость на себя, изможденный вид, стеклянные глаза… стиснутые зубы и россыпь веснушек на щеках практически бесцветными пятнами. Копия, клон, наваждение — смесь плоти и крови от людей словно бы с разных концов вселенной, невозможное творение. Бывшая циркачка не была идеальной, скорее наоборот болезненно-хрупкой, со шрамом от ножа на животе, со следами спиц на коже, с вьющимися бесцветными волосами, с ростом Освальду едва ли по плечо. И правда не кормили ее что ли совсем в детстве?.. — Все будет хорошо. Если ты хочешь к врачу — я отправлю тебя к нему. Завтра же. Это не было решением верным, но — необходимым. Заночевать Эли пришлось в гостиной-прихожей, квартира Гертруды хоть и была довольно просторной, но все же оказалась не готова спонтанно вместить в себя пополнение в семействе Кобблпотов, а потому девочка нашла свой приют под лоскутным одеялом, закутавшись в него и продолжая смотреть лениво барахлящий телевизор. Отец несколько опасался оставлять дочь в одиночестве комнаты, но пожелание спокойной ночи от Гертруды стало успокаивающим бальзамом на его душу, однако в то же время сердце девочки было предательски неспокойно и она, казалось, просидела до полуночи так и не сомкнув глаз, прислушиваясь к тихому сопению из соседних комнат. Из подвешенного состояния ее все же вывел короткий стук в дверь, будто предназначенный специально для нее, единственной не спящей. И кто бы это мог быть? У бывшей циркачки не вызвало бы удивления ни появление Марони, ни шестерки Фальконе, ни даже матери — она была готова практически ко всему, когда провернула дверную ручку, отперев тугой замок, действуя словно сквозь сон, а не зыбкую явь. — …Ксандер. — И тебе доброй ночи.