Дом на болотах

Места тут были хоть и гиблые, но красивые. Губительно красивые. Старый каменный дом в колониальном стиле, покрытый плющом, вьюнками, в разросшихся кущах садовых роз и шиповника, с подъездной аллеи не был заметен — только если приблизиться почти вплотную да приглядеться как следует. Когда-то, конечно, он поражал воображение белизной мраморных ступеней и высокими окнами в стиле Нового Амстердама, но теперь, зарастая и понемногу разрушаясь, приходил в упадок — как и вся округа. С точки зрения настоящего художника — кладезь для натурных зарисовок. Пока автомобиль катил мимо изгороди, промелькнуло около дюжины неплохих местечек, откуда можно удачно схватить свет на эти древние стены и зелень. Но у Джека Доусона наверняка не будет времени на любования и этюды. Он ведь приехал сюда работать, верно? Его спутница на сиденье напротив, худощавая дама в черном, нервно поправила перчатки и траурную вуаль на шляпке. Выражение лица никак не изменилось, и Джек, привыкший к сдержанности миссис Дьюитт Бьюкейтер, не пытался поддерживать разговор. Он пытался относиться к матери Роуз со всем возможным почтением и благодарностью — как-никак, именно ее лицо он увидел первым как только пришел в себя в благотворительном госпитале. Джек тогда поразился сочувственному выражению ее глаз — он никогда еще не видел в них такого доброго отношения к собственной неприметной персоне. На злополучном корабле, помнится, она не нашла бы достойным отереть о него туфельку, если бы наступила в грязь. А интрижка с Роуз и вовсе перевела ее в стан настоящих врагов Джека Доусона, какое уж тут сочувствие... Однако Руфь Дьюитт Бьюкейтер, облаченная в передник добровольных сестер милосердия фонда помощи пострадавшим в катастрофе, стала довольно частым гостем у изголовья постели выздоравливающего Доусона. Джек, не раз пытавшийся понять, что же нужно этой даме — не может же она в самом деле хотеть ему помогать, — пришел к выводу, что она хочет получить как можно более полный рассказ о жизни Роуз, только и всего. Но Джеку нечего было ей рассказать: корабль пошел ко дну, и почти все, кто не уплыл с него в шлюпках — тоже. Как только смог внятно говорить, не заходясь в надсадном кашле, он поведал, в красках, о том, как громадная корма обреченного «Титаника» нависла над бездной, качнулась и стремительно ушла вниз — под воду. Как они с Роуз набрали воздуха в легкие и как старались удержаться на поверхности, в то время, как вокруг барахтались сотни таких же обреченных. Как в этой агонии, в толчее, где каждый норовил удержаться, пусть и утопив тех, кто был более слаб, он потерял руку Розы. И не смог отыскать... В самом деле, не рассказывать же матери о том, как несчастная Роуз, зацепившись за решетку межклассового ограждения, беспомощно тянула к нему руки в поисках спасения. Она просто запуталась в юбках и, стреноженная, какое-то время старалась отцепиться, и Джек несколько раз нырял в стремительно затапливающийся коридор. Но все было тщетно. Последнее, что он помнил — глаза Роуз, распахнутые и полные какой-то детской обиды на несправедливость — уже под толщей ледяной зеленоватой воды. В тусклом свете работавших в половину напряжения ламп они казались громадными и полными дикого ужаса — перед страшной смертью. Кажется, она еще боролась, хватая руками пустоту и еще сильнее запутываясь в платье. Джек не видел этого — что есть мочи заработав лопатками, он бросился туда же, куда и стюард «Ой, извините, я уронил ключи», к служебному трапу в корме судна. Но этого он, конечно, никогда не смог бы рассказать миссис Дьюитт Бьюкейтер. Особенно после того, как она сумела раздобыть у фонда какими-то окольными путями ежедневный дополнительный горячий обед и кое-какую одежонку. Нет уж. Пусть думает, что Роуз погибла там, на поверхности, в единоборстве с каким-нибудь несчастным, который оказался сильнее или удачливее. Какая, в сущности, теперь разница?.. Четвертью часа раньше или позже. Все равно — в этом Джек был уверен, — она бы не выплыла из той мешанины орущих тел. Да и что мешало толстосумам потесниться в своих шлюпках и прислать обратно парочку пустых — но, видимо, и места в шлюпках предоставлялись в соответствии с классом. Выше рангом — будешь жить. Он и сам едва выбрался, на каком-то обломке, одеревенев от потрясения и холода. Отгоняя от себя прочих умников, претендующих на его деревяшку. Размышляя о том, что начинал этот путь как принц — с королевской удачи, и Фабрицио уже видел статую Свободы... А теперь вот... Лихорадка и слабость прошли относительно скоро, еще через полтора месяца настигла какая-то почечная хворь, местный док говорил, что это якобы от переохлаждения, и ничего с этим поделать нельзя. Но миссис Дьюитт Бьюкейтер тогда привела какого-то врача частной практики, для богатеньких. Откуда уж она его достала, если, как Джеку стало известно, она и сама еле сводила концы с концами — бог весть. Но приглашенный доктор, послушав легкие Доусона, затем постучав ребрами ладоней по спине, ощупав суставы, сообщил, что еще есть возможность вылечиться — нужно сменить климат да не особенно надрываться физической работой. От последнего замечания Джек поморщился — честно говоря, ему уже обрыдло лежать на одном месте, но, чтобы уехать, нужны были деньжата, хотя бы на первое время. Одалживать было не у кого — все, кого он знал в Нью-Йорке и окрестностях, а их и так было немного, или сгинули в неизвестности или отбывали разные сроки в Брайдуэлле или на Ладлоу-стрит. Негусто. Играть пока не решался, да и не на что. Не ставить же собственную задницу на кон... Да и опека миссис Дьюитт Бьюкейтер, несмотря на всю полезность, оказывалась чем дальше, тем все более и более... обязывающей. Эта дама, в глубоком трауре по дочери, мало того, что служила постоянным воспоминанием о произошедшем, чем дальше, тем больше проявляла какое-то странное подобие... материнской заботы, о чем Джек раньше и помыслить не смел. И забота эта была странно опутывающей, дурманящей, тяжелой. Наверное, это все из-за Роуз. Из-за этого ее проклятого взгляда на прощание, из-под воды. Как-то он даже попробовал сбежать, в больничной робе, слабо ковыляя вдоль ограды. Его поймала даже не полиция, а кто-то из подсобных рабочих, хилых, недоедающих, из беднейших иммигрантов — то есть, его мог бы скрутить и ребенок при желании. Водворенный на прежнее место, Доусон выслушал целую гору нотаций, и от доктора, и от старшей сестры милосердия и, наконец, матери Роуз. — Джек, — говорила она, почти ласково, неторопливо, понимающе. — Ты еще не полностью оправился. Куда ты пойдешь? Джек кашлял, растирал постоянно зябнущие руки, что-то лепетал о том, что он и так в долгу, что не может больше позволить себе полеживать в безделье. И безденежье, добавил он про себя, но взгляд у него был при этом самый искренний. — Ну хорошо, — лицо матери Роуз стало совершенно непроницаемым. — Хорошо, я позабочусь об этом. И отчего-то Джеку было не слишком-то от этой заботы приятно.

***

Поезд прибыл в Шарлоттсберг после пяти пополудни — в пути случилась непредвиденная остановка, и пассажиры покидали вагоны не в самом лучшем расположении духа. Леди в черном, опираясь на руку своего молодого спутника, тоже не выглядела воодушевленной. Да и парнишка, бледный, с ввалившимися глазами создавал не слишком благоприятное впечатление. Помогая Джеку одеться в это недолгое путешествие, миссис Дьюитт Бьюкейтер успокаивала: — Это ничего, Джек, все образуется. Вот увидишь. В Нью-Йорке тебе никогда не выздороветь... Тем более, что цель их совместного путешествия, помимо того, что предполагала более здоровый климат подальше от промышленных центров и суеты, заключала в себе еще более манящую перспективу — новое место службы перекати-поле Джека Доусона. Это было ему в новинку, разумеется, он ведь долго нигде не задерживался. Но, с другой стороны предложения вроде того, что получил Джек из рук миссис Дьюитт Бьюкейтер, в дорожной пыли не валялись. Да и работы он не боялся, где только и кем не пришлось работать по обе стороны океана. Ничего сложного, чуть грустно улыбаясь поведала ему миссис Дьюитт Бьюкейтер. Всего лишь следить за усадьбой осенью и зимой, приглядывать, чтобы не отваливались куски от фасада да подрезать иногда слишком бурно разрастающиеся кусты. Джек догадывался, о чем идет речь — в заброшенном доме просто нужна была видимость жизни, чтобы дом не стал целью для случайного нападения каких-нибудь бродяг из окрестностей Грейт-Дисмал, на пути к которому дом и находился. Эти доходяги не представляли никакой серьезной опасности, так, прикрикнуть разок с крыльца, показать, что дом обитаем — те и уйдут по своим бродяжьим делам по большим и малым дорогам Виргинии — на далекий Север или к топкому побережью Атлантики. Сама миссис Дьюитт Бьюкейтер, хоть и провожала Джека до нового места работы, возвращалась обратно в Шарлоттсберг — здесь ей было обещано место гувернантки. Она грустно и жалко улыбалась этому факту, губы ее дрожали в такие минуты. — К счастью, не белошвейкой, — уронила она как-то, и Джек увидел, как на ее глаза, впервые с повторного знакомства навернулись слезы. И Джек, вновь припомнив взгляд ее уже мертвой дочери, еще раз успел подумать, что, наверное, судьба лучше знает, что уготовать своим непослушным детям. Если бы Роуз выжила, выплыла тогда, если бы он ее нашел — смог ли бы он терпеть эти слезы об утерянном богатстве и вздохи о комфортной жизни и красивых платьях, если он сам не знал порой, как прокормиться на день. Их ждал автомобиль — хоть и не самый новый, но вполне крепкий и респектабельный. За рулем сидел пожилой негр, дремавший и то и дело валившийся вперед, на рулевое колесо. Джек, повинуясь указанию миссис Дьюитт Бьюкейтер, постучал в окно. — Эй, приятель! Встрепенувшись, водитель немедленно выскочил из машины и распахнул перед дамой дверь. Затем оценивающе взглянул на Джека — на члена семьи благородной леди парень не походил, поэтому водитель колебался, где его разместить: на лакейское место рядом с собой, или... — Ну же, мистер Доусон, забирайтесь! — решила вопрос из салона миссис Дьюитт Бьюкейтер. Нахмурившись, водитель захлопнул за Джеком дверь и поковылял обратно на свое место. Успеть бы добраться до усадьбы к закату...