Аномалия

Клинцевич Павел — Всё. Как обычно вводит в курс дела сидящий на пассажирском сидении Арс, скатывая в ладонях фольгу, а после запускает серый мячик на приборную панель. Тоже как обычно. Только в этот раз шарик отскакивает от торпеды, ударяется о лобовое стекло и летит под ноги. Мои. Сеня выдыхает тихое «ой» и без задней мысли ныряет под руль, пальцами впиваясь в кожу бедра под свободными, тонкими спортивными штанами, срывая с губ тихий стон. Без такой ли задней мысли? — Боже, Арс. Ты что творишь, а? От вида макушки между разведённых ног, внизу живот нормально так тянет, а машину прилично ведëт в сторону. Каких богов нужно благодарить в этот момент за пустую встречную полосу? Сеня не человек — настоящий приспешник Сатаны, в чьих помыслах свести меня с ума. Но сорваться сейчас, идя на поводу собственных желаний, эмоций и его провокаций, слишком опасно. Он делает это каждый раз. Ночью слишком тесно прильнёт бёдрами или вовсе залезет рукой под резинку трусов, «случайно» проведя пальцами по коже лобка, а после, как ни в чем не бывало, уложит руку на тазовую кость. Просмотр фильмов ужасов рядом с ним на самом деле ужасен: любой скример с экрана сопровождается вжиманием в мою грудь и пальцами, впившимися в кожу бедра так близко к паховой зоне, что дыхание перехватывает. И его поведение это… Следствие бунтующих гормонов, о чём и предупреждал Давид. Едва стоило Арсу понять, что он в безопасности, и адаптироваться к отсутствию какой-либо угрозы — запуганность и зажатость сменились на интерес, азарт и просто ахуеть какую тактильность. С одним лишь нюансом — трогать его можно, нужно и необходимо, но через одежду. Сам не раздевается и мне не даёт. Для него это всё как-то смущающе неловко. Но, черт, как же хочется большего. Под футболку залезть, ладонями проходясь по рёбрам. Вылизать впалый живот. Не только его, но хотя бы. Сжать ягодицы, в конце концов, не прикрытые тряпками. Только вот Сеня молодец. Он прекрасно помнит первое правило и всегда очень вовремя говорит чёткое «нет», если я переступаю черту. А я по крупицам рассыпавшийся мозг собираю от одних только объятий, и одергиваю себя, разочарованно выдыхая. Что мне ещё остаётся? — Нашёл. Арс, как ни в чем не бывало, выпрямляется на сиденье. Сидит с довольной, невинной улыбкой, в руках сжимая и демонстрируя находку. Скашивает удивлённый взгляд в сторону лобового стекла и такой же удивлённый возвращает на меня. — Тебя не смущает, что ты едешь не по своей полосе, Паш? Ладонью мою кисть накрывает, плавно выворачивая руль, возвращая машину в свою полосу, с таким видом, будто не он виновник. — А тебя? — с прищуром уточняю в ответ. — Ничего не смущает? Арс тихо хмыкает на вопрос, пожимая плечами, и молчит, прибавляя громкость, наполняя салон музыкой из радиоприёмника. Очередная маленькая победа — автомобиль больше не погружается в гробовую тишину. И если раньше он с некоторым смятением смотрел на экран автопроигрывателя, то вскоре сам начал включать. Даже та самая мелодия, несколько раз встречающаяся при переключении волн радиостанций, больше не вводит в приступ паники. К Диме мы, как я и обещал, вырвались. Только не в субботу, а на две недели позже ввиду болезни пригласившего, а после невозможности уехать из-за моего графика. Сенька расстраивался, огорчался каждый раз, но быстро отвлекался от грусти, стоило только оказаться в крепких объятиях. Встречи с Софией и изменение в дозировках и графике приёма препаратов дают свои плоды — он действительно успокоился, не встречаясь с раздражающими факторами, и стал стабилен. Начал чаще улыбаться. Но всё равно рядом с ним я ощущаю себя жонглёром, у которого в руках не мячики, а боевые гранаты. Поскольку сложно понять, о чём он думает пока жуёт бедную щеку, или как отреагирует на ту или иную просьбу. Слишком много хаоса в голове. Слишком настолько, что вот рядом избалованный комфортом, спокойный котёнок, а через секунду, по щелчку невидимых пальцев, уже серьёзный и несколько отстранённый Арс. На своей волне, которую хоть ты убейся, вообще не понять. Не постоянно, но достаточно часто. И в эти моменты становится по-настоящему страшно, что мы тупо не вывезем. А когда он в себя приходит, когда дарит самую милую улыбку, когда сам тянется за объятиями, я ненавижу себя. За этим мысли и переживания. За слабость. — Останови, — тихо просит Арс, кивая на остановку с правой стороны от дороги. — Что случилось? — вместо ответа на вопрос он молча отстёгивает ремень безопасности, и как только колеса наезжают на грунтовую дорогу, а машина останавливается, покидает салон. — Котёнок? Котёнок стоит напротив остановки, сцепив руки за спину, задумчиво уставившись на выкрашенную желтую боковую стенку. Я всё ещё пытаюсь понять, что происходит в эти моменты в его голове, но сейчас принимаю очередной заскок как данность, подходя со спины. Руки укладываю на острые плечи, сжимая между пальцев ткань легкой толстовки и носом утыкаюсь в макушку, в неё же выдыхая подозрения. — Тут всё началось, да? — Угу. Этот урод измазал сигаретой только-только выкрашенную остановку. Арс некоторое время льнёт к подставленной груди, затылком упираясь в плечо, и довольно щурится, получая порцию чмоков в макушку. — Как думаешь, — кивок в сторону припаркованной малиновой девятки, с наглухо тонированными стёклами, припаркованной на противоположной стороне дороги. — Там травку курят или чем-то пошлым занимаются? — Судя по тому, что всё это время тачка стоит без признаков жизни, — хмыкаю, проследив за траекторией взгляда. — Думаю, что в ней вообще никого нет. Хотя знаешь, вариант с травкой имеет место быть. Хочешь проверим? Удостоверение у меня всегда с собой. Проверять не хочется. Вообще много чего не хочется, но рядом с ним приходится. Поиск вечных компромиссов. Отсутствие внимания на открытые манипуляции даже тогда, когда до одури хочется поставить на коленки и отшлепать до красных ягодиц за очередную выходку. Смиренное ожидание, когда всё это закончится. Всё это выматывает. Но ведь терпение всегда вознаграждается? Моё вознаграждение будет самым сладким. Терпение. Когда я вообще столько терпел? Был с кем-то настолько внимательным, лояльным, трепетным и сдержанным? Кажется, вообще никогда. Черты характера этого не подразумевают. Специфика работы. Просто привычка напирать и брать то, чего хочу. А тут… Продолжаю оттачивать навык держать себя в руках и жду. «Мертвая» до этого малиновая девятка медленно трогается с места. — Поехали тоже уже? Арс выпутывается из теплых объятий, шагая в сторону припаркованного автомобиля. На территории посёлка немноголюдно. Разгар рабочего дня, как никак. Под чутким руководством знающего местность останавливаю машину у кованой калитки двухэтажного дома, на ступенях которого стоит миловидная женщина под руку с мужчиной. — Уверен, что мы не ошиблись домом? Что-то мне подсказывает, что Дима вряд ли сменил пол, а Никите под сорок с хвостиком. Сеня на заключение тихо прыскает от смеха. Мажет взглядом по стоящей в ожидании парочке через лобовое стекло, отстёгивая ремень безопасности. — Это его родители, — ну, в принципе ожидаемо. — Димка, жук. Сказал ведь, что мы тут только вчетвером будем, а тут его родители. Выглядит так, будто мы тебя на смотрины привезли. А что? Забавно. Почти как знакомство с родителями. Сеня мнётся некоторое время, опять себя своими мыслями загоняет, и тихо так, будто кто-то кроме меня услышит, бросает в мою сторону: — А ты можешь… Можешь не обнимать меня так откровенно, пока они рядом будут? У меня недоумение разум заполняет. С прищуром всматриваюсь в изумруды в попытке в них ответ найти, только там вообще ничего не понять. Ответом служат покрасневшие щеки и судорожное дыхание. Очевидно стесняется, смущается. А я что? У меня другой выход есть? Нет у меня рядом с ним вообще никаких выходов, кроме как на поводу идти снова и снова. Зато доверие укрепляется каждый раз. Плохо что ли? — Предлагаешь поиграть в скрывающуюся влюблённую парочку? Типа нам по пятнадцать, и все вокруг думают, что мы до сих пор даже не чмокались? — таким же тихим тоном, как и его просьба, уточняю. С губ слетает смешок, когда в глазах напротив появляются нотки укора. Знаю же, что не серьёзно. — Расслабься, котёнок. Я выполню любую твою просьбу. Осталось только понять, где силы найти, чтобы лапища свои держать под контролем. Они же то и дело бесконтрольно тянутся в его сторону. Как и сейчас. Указательным и средним пальцем «шагаю» по ноге от коленки до бедра, сжимая его между пальцев под судорожный выдох. Нравится. Глазища прикрыл, облизывая губы, а я к ним тянусь накрывая своими. Целую как обычно — несколько раз плотно прижимаюсь, не углубляя, в очередной раз растворяясь в нежности, переполняющей грудину. Арс растворяется тоже: довольным котёнком подаётся вперед, позволяя целовать, и целует сам, накрывая ладонью покоящуюся на бедре руку прижимая плотнее. Скользит ладонью в сторону — под пальцами ягодицы прикрытые плотной тканью джинсов, а я сжимаю... И только в этот момент, он, кажется, приходит в себя. — Блин, — в плечи ладонями упирается, отпихивая от себя. — Ну, Паш! — Не считается, — с улыбкой сообщаю насупившемуся Сене, покидая салон пока тот не успел что-либо возразить, и кидаю вдогонку, — я всё ещё на своей территории. А возразить ему есть что. По крайней мере, стоящая на крыльце парочка точно видела происходящее в салоне, и так мне это льстит. Не всё же Арсу на меня права заявлять. Я тоже хочу. И могу. Женщина, не церемонясь, сгребает Сеньку в объятия, стоит только ему оказаться на расстоянии вытянутой руки от неё, засыпая вопросами. О самочувствии, о том, как живёт, и хорошо ли питается. Арс только согласным болванчиком кивает и на вопросы отвечать не успевает. Яблочко от яблони недалеко падает. Дима её полная копия. Как внешне, так и в своей манере без умолку болтать. — Рад уже наконец встретиться. Много о вас слышал, — мужчина протягивает руку в приветственном жесте, со смешком наблюдая за женой и пыхтящим в ее объятиях Арсом. — Александр. Как доехали? Я усмехаюсь тоже. И от фразы о «много слышал» и от поведения женщины. На мысли себя ловлю, что нравится мне её поведение в его сторону. От всплывших в памяти слов Димы о том, что мама его любит. От того, что Арс не выглядит несчастным, наоборот — светится как ёлочная игрушка, обнимая за талию. — Порядок. Павел, — жму протянутую ладонь, наблюдая за тем, как она тискает котёнка, будто игрушку. — А можно, пожалуйста, вы его не замучаете? Ну, пожа-алуйста? Лужайку у дома наполняет искренний и звонкий смех. Арса наконец-то оставляют в покое, и в мою сторону вытягивается рука. — Полина, — представляется женщина, заглядывая в глаза. — Мы тут не очень жалуем общения по имени-отчеству. Чем проще — тем лучше. — Убедили, — мягко сжимаю протянутую ладонь. — Просто Паша. — Так, Дима и Никита приедут через пару часов. У Ника там что-то по работе, а Ди хвостом за ним увязался, как обычно. Там банька как раз подоспела, не хотите пока расслабиться? Щеки Арса, как и уши, вмиг становятся пунцовыми, что не скрывается от моего взгляда. Как и от Полининого. Она широко улыбается, кивая на пристройку за домом. — После дороги самое то — баня, бассейн. Обещаю, что нарушать ваше личное пространство не будем, мальчики. Арсюш, там и нулёвочка твоя в холодильнике стоит, всë как ты любишь. — Мы не… — неловко тянет Сеня, но обрывает себя на полуслове. Взгляд опускает на зеленую, как его глаза, лужайку, хмуря брови. А я понять в очередной раз не могу, сейчас-то что не так? — Х-хотим… Как это не хотим? Я вот очень хочу. В баню, бассейн, расслабиться. С тобой, котёнок, очень хочу. Предположение о том, что за «мы — не» проплывает перед глазами светодиодной красной строкой. Такой же красной, как щеки рядом стоящего. Мы не касаемся друг друга без одежды. Мы не рассматриваем обнаженные тела. Мы не принимаем вместе ванну или душ. И еще много чего неловкого «не», которое обязательно выльется в городе «мы — много уже чего». — Так, ну всë, — вмешивается до этого тихо стоящий Александр. Смыкает пальцы на локте супруги, уводя её в дом, оставляя нас наедине. — Мы на кухню, а Сеня самостоятельно проведёт экскурсию по дому и бане. Женщина тихо смеётся на слова супруга, и как только их спины скрываются за дверьми, меня одаривают встревоженным взглядом. — Чего ты меня не спас, а? — А почему ты просто не сказал «нет»? — убедившись в том, что никто не смотрит, пальцами проезжаюсь по запястью. — Что это вообще за выпад был? Нам же просто предложили помыться после дороги. — Не знаю… Растерялся. Жмёт плечами в своей манере и подаётся навстречу, вжимаясь в грудь щекой. Провожу ладонью от макушки до поясницы, там же затихая, позволяя себе ещё немного времени прижимать к себе совершенство прежде, чем придётся принимать правила «игры в монашек». Уже после, сидя в гостиной перед круглым накрытым столом, я в очередной раз возвращаюсь мыслями к его родителям. Очевидная разница в отношении к одному и тому же человеку вызывает чувство душащей обиды. Обиды за то, что Арс мог быть совершенно другим человеком. Спокойным, воодушевленным. Обычным ребёнком любящих родителей. Только вместо родительской, у него любовь людей, которые по крови ему никто. И я благодарен за внимание, поддержку и заботу в его сторону. За то, что почти на всех их семейных фото, есть и он. Улыбающийся, довольный, счастливый. Благодарен каждой клеточкой себя, что хотя бы они подарили ему семью. Ту, в которой он важный, желанный и любимый. — Кстати, на счёт свадьбы. — Подготовка полным ходом, — отмахивается Никита, заводя руку за спину Димы, опуская её на спинку стула. — Осталась пара штрихов. Дима с Никитой приехали с опозданием на час от оговоренного времени, от чего знакомство, начатое на лужайке, плавно перетекает за обеденный стол. Ник — обычный парень, с небольшой сеточкой в уголках глаз, особенно чётко выделяющихся при улыбке. В меру серьёзный, как и подобает человеку, стоящему у руля фирмы, перешедшей в наследство после смерти отца, с двадцати лет. Чуткий и внимательный ко всем присутствующим в его окружении. Такой спокойный, полностью противоположный Диме. Противоположности, типа, притягиваются, получается? — А я не о вас, — Полина насаживает на вилку брокколи и внимательно смотрит в глаза мне, после Арсу. — Я о вас, молодые люди. Вы когда собираетесь расписываться? О том, что Полина много раз говорила с Сеней на тему его отношений и отношения к отношениям в принципе, я узнал час назад, пока мы мыли руки. Он быстро ввёл в курс дела о взаимодействии с отцом и матерью Димы так, чтобы избежать неловких ситуаций и тем для обсуждения. Не получилось. — Сейчас немного… Неподходящее время. Наверное, со свадьбой мы пока подождём. Сенька сейчас активно посещает психолога и заново учится слушать себя и, что не менее важно, своё тело, это правда. Я не особо в курсе привычного в этой семье общения, но разговоры о свадьбе, как мне кажется, вообще не в тему. Точно не сейчас. Да мы и сами между собой не говорили об этом. Как-то не было повода. Если так разобраться — брак с ним хочу. Семью строить хочу. Но предложи Арсу прямо сейчас расписаться, он безоговорочно согласится. Только согласие спровоцируют эмоции и каша в голове, а не чистый разум и ясный ум. Вот этого не хочется больше всего. Я привык действовать импульсивно. Резко. На эмоциях. Не париться о последствиях. Арс в этом плане другой, и это мой стоп. Возможно, если бы не тот потраченный впустую месяц, всё было бы иначе, но Полина, как и её супруг, не в курсе положения всех дел. — Это опять с тобой случилось? Ты опять «отключился»? Приятное послевкусие от непринуждённой беседы «до» смазывается горьким «после», стоит только взгляд перевести на стушевавшегося Арса. — Боже, мальчик мой, неужели оно будет тебя преследовать всю жизнь? — Полина с сожалением выдыхает, прикрывая глаза. — Павел, вы не ви… — А может быть мы не будем вынуждать и без того напряженного Арсения загоняться и закрываться в себе еще больше и вернём наш разговор в более непринуждённое русло? Перебиваю сочувственно вздыхающую женщину и, наплевав на уговор, сжимаю дрогнувшие пальцы в своей ладони. Сейчас договоренность кажется такой мелочью в сравнении с тем, что из зеленых глаз исчезает огонёк спокойствия, и вместо безмятежного и расслабленного Арса рядом появляется расстроенный мальчишка, который не хочет продолжения этого разговора. Я продолжать его не хочу тоже. Потому что, какого хуя он вообще завёлся? Какого хрена это нужно обсуждать здесь и сейчас, блять, когда за столом не только я и он, но и, как минимум, Никита? Даже если он знает. Нахрена сейчас-то? — Потому что я тоже начинаю напрягаться, — откровенно говоря, не напрягаться, а беситься. — А это, к слову, не очень хорошо. И срать мне на то, как может быть воспринято сказанное. Плевать на кинутые в мою сторону обеспокоенные взгляды. Я не для того привёз Арса, чтобы его душили неуместными вопросами и угнетали. Они заботятся и беспокоятся — это классно. Но можно же делать это как-то иначе? Не настолько бестактно. Полина подливает в свой стакан ещё вина и кивает. Сеня возит вилкой, размазывая по тарелке пюре, а я едва сдерживаюсь, чтобы не сжать его в успокаивающих объятиях. — Прошу меня простить. Ты же знаешь, как я переживаю за тебя и иногда меня несет не в ту сторону. Просто хочется, чтобы и у тебя уже все было хорошо, Арсюш. Он улыбается краем губ, мол всё в порядке. И всё вроде как… В самом деле в порядке. Идиотские темы больше не поднимаются, и напряжение, повисшее над столом, смазывается как-то само собой. Единственное что остаётся неизменным — в моей ладони лежит его рука. Когда ужин походит к концу, а со стола убрано — Дима с Никитой отправляются наверх завершать «незавершённые» дела. Полина утаскивает с собой Арса, а мы с Александром выходим на открытую веранду, выходящую во двор. Летний душный воздух уже сменился на более комфортный, мягко обдувая и остужая собой. На идеально чистом, без единого облачка, тёмном небе уже зажигаются первые звёзды. — Я удивлён, — он первым тишину нарушает, меж пальцев сжимая прикуренную сигарету, глядя вдаль. В ответ на задумчивое мычание, продолжает, — на его шее до сих пор нет метки. — Так и у вашего сына тоже. — Дима и Никита не истинные, в то время как вы с Арсением — да. Отличный самоконтроль. Подавитель в носу заметил — тоже хорошо. Только почему у Арсения его нет? — Ему он без надобности. На кинутый вопросительный взгляд, аккуратно ввожу в курс дела. Так, пару слов. Без общего углубления в проблему. В пятницу мы, как и договаривались с Давидом, приехали в клинику. У Арса взяли тысячу и один анализ, результаты которых подтвердили слова врача. Ещё раз проверили работу духов-подавителей, скрывающих его запах от других представителей расы. От всех кроме меня. А всё потому, что совместимы мы на сто процентов из ста, небывалая удача. Можно сказать, счастливый лотерейный билет. Выписанные гормональные препараты помогут привести показания в норму, но на это требуется время. Несколько дней после первого приёма. Неделя, две. Месяц. Никаких более точных прогнозов. Наблюдаем за ситуацией, посещаем врача и ждём, надеемся и верим. Благодаря духам, терапии и лекарствам, снижающим возбуждение, Арс не представляет собой ходячий афродизиак. Он пахнет обычно. Спокойно, тихо и мягко. Достаточно, чтобы нахождение рядом было комфортным. Но стоит что-то упустить: не выпить таблетку или ему забыть о духах, я — это оголённый нерв. Бомба, в которой вместо пороха — желание. Но даже здесь я убеждён, что не сорвусь. Не сделаю ничего против его воли. Единственное за что переживаю особенно остро — за общую клиническую картину. За беспокойный сон и постоянные скачки в настроении. За недоедание или, наоборот, переедание. Всё это можно исправить. Притупить. Сгладить. Способы ведь есть, но прибегать к ним стрёмно. Хотя бы потому, что помню, как на рекомендации Давида отреагировал Арс. Секс, метка, петтинг — три слова, и привет, паничка. При том, если с сексом и петтингом всё более, чем понятно, то с чего вдруг такая реакция на метку — нет. Арс не ответил на вопрос ни тогда, ни по прошествии времени. Сжался тогда от услышанного на стуле, бросая колючие взгляды, в машине и вовсе занял место не на переднем, как обычно, а на заднем сиденье, не проронив ни слова. Сразу, как только на дверях спальни появилась щеколда, наивно полагая, что меня бы это в случае чего остановило, закрылся в комнате. На три дня. Выходил только по нужде, в душ и к приёму пищи. А стоило подойти к нему ближе, чем на расстояние вытянутой руки — опять сливался с обоями. Существовать в квартире и ретироваться с кухни или дивана в комнату Марины каждый раз, стоило только Арсу приоткрыть дверь — было ахуеть, как непросто. Вид делать, что меня нет в своей же квартире. В молчанку очередную играть — тоже. Но я и слова не сказал, на очередное мозговыносящее поведение, объективно понимая и принимая его страх. Узнать, что от тебя пахнет так, что у кого-то член стоит двадцать четыре на семь, после случившегося, и бояться повторения — логично. На четвёртый день он вышел из своего убежища и тихо сообщил, что доверяет мне. А у меня камень с плеч упал в тот момент. И всё бы ничего, сейчас ему легче. Мне легче тоже. Но это состояние не разовая акция, и в стенах клиники Арс теперь гость частый на долгое время. Остаётся только надеяться, что я смогу минимизировать уровень стресса, который является тем самым толчком для очередного взрыва, в его жизни. — Извините за Полину. Она беспокоится за него так, будто является биологической матерью, — мужчина тяжело затягивается, выпуская через нос сизый дым. — Ни в коем случае не хотела задеть вас или Сеньку. Со свадьбой не торопитесь. Вам еще предстоит много работы. На услышанное киваю. — Что если я скажу, что есть возможность закрыть школу? Покрутив в руках стакан с янтарной жидкостью, не прибегая к попыткам сделать глоток, озвучиваю свои мысли Александру, в надежде услышать что-то, что могло бы помочь. Если с Арсом я могу поработать сам, вытаскивая показания, то вот с Димой… Вряд ли это сработает. — Школу, которую финансирует правительство? В самом деле решили разворошить осиное гнездо? Интересное сравнение. Впрочем, логичное и подходящее. До знакомства с Арсом думал, школа, направленная именно на омег в наше время, в мире, где к ним относятся как к скоту, это круто. Наивно полагал, что хотя бы там о них заботятся, помогают принять себя. Дают безопасность от влияния мира, в котором они — никто. Ноль. Эдакие гермафродиты современного общества. Не верил в слова Миши, сказанные по пьяни, что всё, что есть в газетах и СМИ ничто иное, как красивая обёртка, под которой скрыто дерьмо. Не верил. А сейчас верю. После услышанного откровения от Димы. Каких-никаких разговоров на эту тему с Арсом. После его скомканных слов о психологическом давлении и рукоприкладстве учителей. Сейчас я вижу, что система, установленная пару сотен лет назад, привносит в этот мир не счастливых людей, а сломанных кукол без права голоса. Голоса, который легко отнимают на протяжении всего этого времени, просто убедив остальных, что они делают благо. Учат же, помогают пару найти, построить крепкую и любящую семью. Только правда оказалась не такой радужной. Их подстраивают под этот мир и делают теми, кем и считают — дырками без права голоса. Сосудами для вынашивания потомства. Обслугой. И вот это просто тотальный пиздец, который необходимо остановить. Потому что никто им не помогает. В них убивают детей. В них убивают людей. — А вы бы этого не хотели? Отсиживаться в стороне, мне кажется, не лучшая стратегия. — Мне думается, что вы не совсем понимаете, во что вы хотите вляпаться, Павел, — с плотных губ слетает сдавленный смешок, огонек зажжённой сигареты потухает после встречи со стенкой железной пепельницы. — Чтобы её закрыть, нужно по локоть в дерьме вымазаться, а то и вовсе целиком в него угодить. — Да кто же спорит-то? Я готов хоть весь в нём измазаться, ради того, чтобы таких как ваш сын или Арсений перестали превращать в живых мастурбаторов. — Слово-то какое… Правильное. Я бы очень хотел, чтобы то место закрыли, но это сложнее, чем кажется на первый взгляд. Александр поднимает с деревянных перил стакан, звонко чокаясь стенкой о мой, и вливает в себя остатки рома. После с тоской смотрит в дно пустого стакана, растирая пальцами виски. — Вы правы. Школа так или иначе коснулась всех, кто присутствует в этом доме. Кого-то меньше, кого-то больше, но все понимают, как там паршиво. Закрыть её необходимо, согласен. Но, этот процесс очень сложный, ёмкий и требующий больших эмоциональных затрат. А также может подкинуть и иных проблем. Мне бы очень не хотелось, чтобы у Арсения были ещё какие-то проблемы. Он и так уже получил сполна за свою только начавшуюся жизнь. — Думаете, я не смогу его защитить? Сомнения в том, что не смогу уберечь ставшего таким родным Арса ударяют по самолюбию, но губы всё равно скалю в подобии улыбки. У Александра есть право для недоверия, хотя бы потому, что мы познакомились пару часов назад. Вполне нормальная реакция для человека, растившего Сеню как родного ребенка. — Я этого не говорил. Однако понимаю, какие люди ведут игру, в то время как вы — нет. У вас много гонора, амбиций, и это здорово. Здорово, что вы хотите сделать благое дело — сотни мальчиков-омег будут вам благодарны. Только получится ли выполнить задуманное? Говорить одно, совершить поступок — другое. — Я приложу все силы, чтобы это сделать. Не думаю, что только меня одного заботит тема ущемления обычных мальчишек, родившихся не с тем статусом. Вы ведь не считаете нормальным, что для них предусмотрены отдельные потоки в университетах? Отдельные часы учёбы и времяпровождения? Дикость. Это полный абсурд, если так разобраться. Это тотальное ущемление прав одних и превосходство других. Как в дикой среде, где все делятся на классы. Только вот мы — не животные, и права у нас равные. Мир этот делаем мы. Своими руками строим, идеями дополняем. Законы, блять, пишем. Так какого хуя мы, и те, кто нам дорог, страдают и получают удары? За статус. За какой-то долбанный статус, предопределяющий будешь ты выше или ниже. — Конечно нет. Это более чем ненормально. — Тогда я вообще ничего не понимаю. Александр молчит. Из груди вырывается стон, наполненный таким же сожалением, что и пару минут назад у стоящего рядом. Колебания, сомнения его не понимаю. Он ведь отец такого же ребёнка, коих в школе тысячи. Такого же статусного, приниженного и униженного. С ограниченными правами. Ребёнка, испытавшего на собственной шкуре происходящее за стенами дерьмо. Пусть всего год. Не важно. Важно, что так или иначе оно останется с ним навсегда. И не похож Александр на слабака или труса. На человека, который готов мириться с участью, с пережитым прошлым Димы, не похож он, блять. — Когда мы забрали сына из школы… — тишину нарушает шепот. — Ну, как забрали? Его документы отдавать не хотели. Дескать, подписывая договор об обучении, мы негласно согласились с их правилами. Только правил этих я и в глаза не видел. Пригрозил им полицией, незаконное удержание малолетнего как-никак. Директор долго рожу кривил, но отдал документы. Сыну год понадобился, чтобы он спать без включённого света начал и от атак панических избавился. Я тогда очень долго думал, анализировал. С Костей говорил, что происходящее с Димой ненормально, значит тоже происходит и с его сыном. Только вот он уверен был, что Димка подвергся обычной школьной травле. Такое ведь в школах сплошь и рядом. А Дима… Дима молчал. До того момента, пока Костя нас в гости не пригласил. Тогда я впервые увидел Сеню. И, знаете, это был не ребёнок. Это было… Что-то… Что-то похожее на человека, но не человек. Арсений будто сам себя заморозил. Глаза пустые, потухшие. Сам запуганный, потерянный, задавленный. За вечер слова не произнёс, сидел, уткнувшись в свою тарелку, только изредка кивал, когда ему вопросы задавались. Робот. Так ведь его описывал Дима. От услышанного откровения сердце в грудной клетки на части разрывается. Насколько нужно быть конченными уебанами, чтобы своего ребёнка довести до такого состояния? Насколько должна ненависть в душе жить? За что? За статус? А за него Арс кому спасибо должен сказать? Уж не родителям-ли? — Дима вечером пришел ко мне в комнату, и сказал, что это был не Сеня. Не тот, с кем он познакомился в стенах школы. Сказал тогда, что только голос ему принадлежал. Им удалось пообщаться, пока мы с Костей на балконе курили, а Света, мама его, убирала со стола. Я на следующий день к Косте с разговорами пришел, но он был абсолютно убежден, что я несу полную ахинею, идя на поводу у своего сына. Полинке рассказал, она предложила иногда забирать Арса к нам. На каникулы или выходные. А я и не уверен был, что Костя даст своё согласие, но внезапно он согласился. Сложное было время. Когда ты смотришь на своего живого ребёнка и рядом стоящего с ним… Мёртвого, простите за аналогию, Павел, но он действительно был мёртвый, это больно. Так или иначе, нам удалось вдохнуть в него жизнь. Договорились, что дома он будет вести себя как всегда, чтобы не вызывать подозрений, пока всё не наладится. А я написал заявление на учителей школы. На Костю со Светой написал бы тоже, но риск оставался, что Сеню после школы спихнут на плечи подходящего, и всё. Баста. Усыновлять его? Да кто бы нам позволил? В общем, к чему я всё это… После моего заявления на учителей, нам начали поступать угрозы. Очень серьёзные. От поджога имущества до похищения Полины и группового изнасилования с последующим убийством Димы, которому тогда едва исполнилось тринадцать. Я недоуменно смотрю на говорящего, в попытке отыскать в словах что-то похожее на шутку, только в его глазах ничего, кроме сожаления и беспокойства. Не шутят такими, блять, вещами. Внутри обжигающими спазмами злости сжимает желудок до тошнотворного комка засевшего под горлом. От услышанной правды о прошлом Арса. От наплевательского отношения со стороны родителей. Я достаточно повидал за свою жизнь тиранов-отцов, унижающих, принижающих. Но мать… Такое безучастие со стороны главной женщины в жизни каждого родившегося в обычной паре ребёнка — впервые. Хуево от факта открытых угроз в адрес семьи стоящего рядом. Подобное просто за желание защитить своего ребёнка... — Мы с Полиной утаили правду от Димы. Сказали, что дело закрыли из-за недостатка показаний и улик. На самом же деле, просто испугались за сына. Забрали заявление, и всё тут же стихло — угрозы, сообщения, слежка непонятная. Всё исчезло, будто и не было. Я виноват перед Сеней, что пообещал ему помочь, а сам струсил. За свою семью испугался. Если кто-то отнимет у меня Полину или Диму, я же с ума сойду, понимаете? Вы хотите закрыть школу, но… Справитесь с последствиями? Готовы пожертвовать Арсением? Возможно поставить на кон его жизнь, только ради того, чтобы закрыть это злополучное место? А мне в очередной раз становится паршиво от понимания, что я в душе не ебу, как правильно поступить. Закрыть школу? За стенами ведь живые люди, дети. Отчаянно хочется верить, что в стенах остались «живые» мальчишки, ждущие помощи. Но готов ли я подвергнуть возможной опасности человека, что сейчас так дорог сердцу, ради незнакомых мне? — Нет, — выдыхаю на поставленный Александром вопрос, всё ещё звучащий в голове, перебираю другие возможные варианты. По полочкам раскладываю услышанное и… Не раскладывается оно. Упорно с полок падает куда-то ниже ног. — Должен же быть какой-то иной выход. — Я пока его не нашел. Знаете, почему отсуствуют какие-либо заявления от родителей? Страх. Обычный человеческий страх. За своих детей, за себя. Проще сделать вид, что ничего не происходит. Забрать из школы после выпуска, по возможности самостоятельно найти достойного человека в пару, во избежании брака с незнакомым. И помощь, помощь и еще раз помощь, чтобы восстановить убитую психику. Каждый год родители отдают своих детей в руки чудовищ, даже не подозревая этого. Никто не обсуждает. Никто не говорит об этом. Никакой любящий родитель не захочет потерять своего ребёнка. Восстановить психику проще, чем приходить на могилу и просить прощения у того, кому оно не понадобится. Отсутствие заявлений, показаний, только в этот момент получает своё грамотное объяснение. Какое влияние имеют стоящие во главе школы, чтобы настолько запугать? И что со всем этим делать? — Ох, Сенечка, Сенечка… — тихо стонет мужчина, а потом еще раз, когда истлевшая и забытая в руках сигарета обжигает пальцы. — Ему очень не повезло с родителями, но повезло с нами. Все его отключки ничто иное, как возможность уйти от стресса, и в эти моменты он уязвим. С ним можно сделать всё, что угодно. Я весь вечер за вами наблюдал, Павел. За брошенными на него взглядами, жестами и знаете… Не как альфа. Не как мужчина. Вы как человек к нему. Аккуратно, спокойно. В ваших движениях и взглядах на него столько тепла и заботы, и я рад, что рядом с ним будете именно вы. Хочу попросить вас… Помогите ему. Он один не справится. Павел, вы… — Как вы тут? — Александр вздрагивает, но быстро берёт себя в руки, растягивая губы в дружелюбной улыбке. Я делаю тоже самое. Незачем Арсу знать, о чём шёл разговор. — Всё хорошо? — Конечно. Думал, что мы тут уже раскидали друг друга по разным углам? Сеня тихо смеётся, отрицательно качая головой. Мнётся некоторое время на пороге, а после подходит ко мне вплотную и обнимает. Руки сцепляет за спиной, щекой потираясь о подставленную грудь. Это, типа, игра в подростков закончилась сейчас или что? Пальцы в волосы зарываю, приобнимая за плечи второй рукой. Как ему можно не помочь? — Саша! — из глубины дома слышится окрик Полины, цоканье каблуков по паркету. — Игорь приехал. — Нужно возвращаться в город, — Александр скользит взглядом по спине Арса, поднимается к моим глазам и коротко кивает. Я киваю в ответ. — А вы тут отдыхайте. Кстати, на речке установили пирс. Уже около калитки, Александр незаметно вкладывает визитку в мою ладонь с просьбой, читаемой в одних лишь глазах, обязательно позвонить. Разговор ещё не закончен, и это не может не радовать. Оставить всё, как есть, после услышанного ещё более дико, чем закрыть это убогое место. Дима и Никита заваливаются в дом попутно целуясь и обнимаясь, стоит только родителям загрузиться в салон, а Сеня губы поджимает, наблюдая за другом, и головой кивает в сторону дороги. — Пойдём на речку? — Показывай, где у вас тут местные заплывы устраивают. Протягиваю раскрытую ладонь, наблюдая как котёнок по сторонам озирается, и, убедившись, что никто не смотрит, вкладывает свою руку в мою. А мне башкой об что-нибудь крепкое удариться хочется от того, насколько это нелепо выглядит. Как школьники ныкаемся ото всех, честное слово. — Помнишь, о чем мы с тобой договаривались? — нарушаю тишину, когда Арс в очередной раз ерзает на стволе поваленного дерева. — А? — Мы разговариваем, — вплетаю последний стебель в венок, подвязывая его осокой, и опускаю на макушку Арса. — Языком. Губами. Через рот. Говорим о том, что нас беспокоит, что мы чувствуем, помнишь? — Помнишь, — кивает. Рукой к плетению на голове тянется, подушечками с нежностью проезжаясь по бутонам, и глаза прикрывает. Только плечи также напряжены и щека закусана. Осторожно касаюсь своим коленом его. — Тогда объясни мне, почему ты такой напряженный? Губы все изнутри уже изжевал, скоро дырку прогрызешь. — Всё в порядке, просто… — ладони на колени опускает, сжимая их между пальцев, и в глаза так тяжело смотрит. — Я стесняюсь, блин. — Чего? Или правильнее было спросить кого? — Тебя. С губ срывается смешок, перерастающий в громкий хохот, разлетающийся эхом по уже спящему посёлку. Арс губы свои дует, руки складывая на груди в замок, и пинается. Бьёт несильно куда-то чуть выше голеностопа. — Что ты смеёшься, блин? Сгребаю в охапку, заваливаясь спиной назад, падая на траву. Ничего не успевший сообразить Арс в своей манере тихо ойкает, больно цепляясь за плечи, и так… Ахуенно выглядит в провокационной позе, оседлав бедра. Смотрит своими зелёными изумрудами, а над головой тёмное небо усыпанное миллиардами звёзд. На макушке на скорую руку сплетенный венок из полевых цветов. А я себя ловлю на мысли, что если бы среди лесных нимф существовали представители мужского пола, он был бы их королём. — Ты очень забавный, котёнок. Касаться меня слишком уж откровенно или рассматривать голого после душа, ты значит не стесняешься… Начинаю тихо припоминать все его выкрутасы, но замолкаю, замечая наполняющийся обидой взгляд. Такой детской и несерьёзной. От которой обычно сердце щемит, а руки так и тянутся потискать за щеки. И мне этого хочется тоже. Потискать его, поцеловать. Обнять крепко, обещая, что всё будет хорошо. Чтобы глаза вспыхнули счастьем, надеждой и верой. Любовью наполнились. — Ты не понимаешь! Это… Отнекиваться начинает, только понимает же, что все его происки не остались без внимания. Фыркает тихо и с бёдер слезть пытается. Только не получается ничего. Ладони перемещаю на бока, удерживая на себе. — Другое? — заканчиваю за него, изгибая брови в вопросе. — Стесняешься меня почему? Сеня взгляд взволнованный в сторону отводит и молчит. Хочет ведь, чтоб его касались, гладили и целовали. Сколько раз за вечер губы свои облизал, наблюдая за тем, как Александр касался губами щеки Полины? Сколько раз при этом котенок неловко касался своим коленом под столом моего? Миллион. И всё равно молчит, даже зная, что не сделаю больно. — Знаешь ведь, что держу себя в руках, пока не услышу чёткого «Паша, прикасайся ко мне». Сделай шаг. Это не стыдно и не страшно, котёнок. Арс губу нижнюю прикусывает, подаваясь корпусом вперед, а у меня всё, что могло стоять, встало от одного только движения. И ожидаемо упало, поскольку Сеня не собирался целовать. Подбородок свой опустил на подставленный кулак, расположившийся на моей груди, тихо выдыхая. — У тебя были отношения с мальчиками? Интересный вопрос. Об этом спросить что ли стеснялся? Ну, конечно. А я-то, придурок, губу раскатал, что меня попросят о чём-то более интимном. Надежда умирает последней. — Отношений — нет. Пара интрижек — да. В качестве эксперимента. — Не понравилось? — Первый слишком манерный и душный. Второй слишком как я. С ним не сошлись в характерах, быте, во взглядах на жизнь. И еще много всего, о чём Арсу я не говорю. Особенно взбесило предложение поменяться ролями в постели. Я не против экспериментов, но не настолько, чтоб выступать как принимающий. В этом мы не сошлись до какого-то ебанутого и абсурдного скандала. Первого и последнего. — А я какой? Удивительный. Волшебный. Неповторимый. Тот, чьи нескончаемые загоны готов терпеть ради одной только улыбки. Ради возможности прикоснуться, пусть и через ткань мешающей одежды. Тот, ради которого ломаю себя ежедневно, только бы видеть в глазах свет и жизнь. — Ты — самый лучший. Арс в упор смотрит. Цепко и долго. Не моргая почти. Бровью не повел даже, когда пальцы под толстовку забрались, проезжаясь по горячей коже. А в собственной груди настоящая буря из эмоций, яркими вспышками перед глазами от невинного прикосновения к желанному телу. — Научи меня… — стрекотание сверчков нарушает тихий, дрогнувший голос. — Целоваться. По настоящему. Вскидываю брови, кивая как дебил, не прибегая к попыткам засосать прямо сейчас. Хочется ведь, и вроде как даже согласие дают, а я лежу спиной на траве, скольжу пальцами на расстоянии миллиметр на миллиметр, не выходя за большие рамки, и утопаю. В просьбе этой невинной. В чувствах, вспарывающих грудину. В глазах его зеленых, в которых плещется неуклюжая влюблённость. Отвисаю только, когда Арс стыдливо опускает свой взгляд. Ладонью опираюсь о землю, принимая положение сидя. Второй крепко прижимаю котёнка за поясницу к себе. Арс плечо обнимает левой рукой, пальцы правой укладывает на щеку, мизинцем опираясь под линию скулы, большим оглаживая подбородок. Застыл в ожидании, только дыхание горячее губы опаляет. — Научишь? Меня в очередное месиво из эмоций от этой невинности в тихом шепоте. Приближаюсь и аккуратно обхватываю губы своими. Обычный поцелуй, коих было множество: прижаться к мягкой плоти, не углубляя. Несколько раз. Арс в руках расслабляется, вместе с выдохом выталкивая из себя страх. Прикусываю, оттягивая на себя нижнюю, и опять целую. Уже по-настоящему. Так, как он и просил. Языком по разжатым губам прямиком в горячий рот, не встречая сопротивления. Сплетаю языки, всасывая в себя, целуя в кончик, и отъезжаю, когда тоже самое повторяет Арс. Сплетает, целует, всасывает. Мягко прикусывает губами, по телу разливая приятное покалывание, затихающее внизу живота, пульсацией отдаваясь в требующий к себе внимания член. Отстраняюсь, оставляя на губах короткие чмоки, прекрасно понимая: чем дальше в лес, тем больше дров. И наломать их сейчас равно уничтожить новый виток, только что появившийся. — Приятно. Придушенно шепчет и тянется опять. Ловко подминаю под себя и теперь уже он на лопатках лежит, а я сверху нависаю, удобно расположившись между разведенных ног. Острые коленки сжимают бёдра прижимая к себе ближе, опрокидывая на хрупкое тело. Слишком близко. Слишком горячо. Слишком возбуждающе. Особенно, когда бёдра свои вскидывает и трётся. Я связь с реальностью теряю. Припадаю к губам. Целую в этот раз не так нежно. В этот раз с напором, на тонкой грани от трахнуть его рот языком или просто агрессивно зализать. И ахуеваю с того, что Арс поддаётся. Ладонями щеки накрывает, фиксируя голову и сам целует. Меняет ритм, снижает напор. Неуверенно толкается в губы языком и тихо-тихо стонет, толкаясь бёдрами в бёдра. Коротким импульсом от головы до ног — целует. Ещё одним, накрывающим собой — сам. — А я всё думал, когда вы уже перестанете изображать монахинь! С одной стороны — рад без конца мешающему Диме, потому что безумие, что мы устроили прекратить нужно. С другой — ненавидеть его начинаю, когда ощущаю, что не только я возбуждён, и всё могло бы закончиться как-то иначе. Арс вздрагивает от голоса. Ладонями в плечи упирается и яростно пытается спихнуть меня с себя, опуская ноги на траву. — Ну нет, — нахально закидываю ногу обратно на поясницу, придерживая под согнутой коленкой. Кончиком носа утыкаясь в плотно сжатые губы, с мольбой смотря в глаза. — Перестань. Тебе нечего стесняться. Сеня смотрит испытующе, сощуривает глаза, прикусывает нижнюю губу и едва уловимо кивает. Ладони возвращает на щеки, поглаживая их большими пальцами, а после коротко целует в уголок губ, под восторженный смешок Димы. — Я же говорю — котики. Ага. Ещё какие. Удовлетворённо бодаю носом в подбородок, поднимаюсь с теплого тела, помогая подняться и Арсу. Типа в попытке стряхнуть налипшую траву и мусоринки со спины, провожу от лопаток к пояснице, запечатывая это мгновение в своей памяти. Не в последний раз, но в первый. И его хочется запомнить особенно чётко. Сеня щеки красные растирает и смущенно улыбается, кидая взгляд на друга. — Пошли купаться! Не дожидаясь чьего-либо ответа, Дима разворачивается на пятках, снимает с плеча Никиты полотенце и, насвистывая, направляется в сторону берега широкой реки. Арс переводит взгляд с Никиты на меня, и под вопросительный обоих вдруг выдаёт: — Кто последний, тот — лох. А после срывается с места, догоняя друга. В шутливой манере пихает того в бок, сталкивая с вытоптанной тропинки и едва не повалив на траву. Обалдеть. — Что ж, видимо, этим лохом буду я. Искупаться идея отличная, только стояком светить перед Арсом не хочется. Прекрасно понимаю, что факт его наличия он и сам почувствовал, но в удовольствии себе всё же отказываю, занимаю прежнее место на стволе поваленного дерева. — Составлю тебе компанию. Безразлично жму плечами, наблюдая за плескающимся в воде Димой и замявшимся на пирсе Арсом. Никита садится рядом, вставляя стик в айкос. — Могу спросить? — киваю на вопрос, с улыбкой скользя взглядом по снимающему джинсы Арсу. — Как обстоят дела с поимкой преступников? — Как в гробу, также глухо. Вообще ничего нет. Кроме тачки, которую второй месяц не может получить законный владелец. Никита подносит к губам систему нагревания табака, несколько раз затягивается и выдыхает, наполняя свежий летний воздух запахом жжёных грязных носков. Как-то иначе охарактеризовать то, чем пахнут стики, просто не могу. — У меня свой бизнес, как ты уже знаешь. И как и любой бизнес сталкивается с некоторыми проблемами, — под моё вопросительное «и» он растирает ладонью лоб. — Я хочу сказать, что у меня есть свои люди в Питере. В полиции. Может быть, пихнуть им фотороботы? Дима сказал, что имеющиеся фотки только по Москве развешаны да тут. — В самом деле сможешь? Голову поворачиваю в сторону рядом сидящего и поверить не могу в удачу. Если Никита сделает, как говорит, то есть шанс подвести это дело к концу. У меня в голове свербит мысль, что уроды в Питере. Не зря же тачку именно там продавали? — Фотки есть в мобиле? В смарте в самом деле хранятся фото, сделанные еще в первый день составления фотороботов. На всякий случай. И видимо этот «случай» происходит именно сейчас. Записываю номер в контакты, тут же отправляя в мессенджере файлы, и вытягиваю ноги. И так насрать мне, чем, по факту, занимается фирма Никиты, если нужна крыша. Одно сейчас важно — ублюдки получат по заслугам.

***

Приняв душ сразу после Сени, возвращаюсь в комнату, когда тот уже лежит в кровати, как обычно жуя собственную щеку. — Ужинаешь? — с улыбкой, указательным пальцем провожу по собственной щеке, отвлекая от занятия самоедством. — Всё хорошо? Вот что в голове происходит? Стоило только в комнату зайти, как изумруды нервно начали метаться из стороны в сторону. То на меня взгляд, то на дверь, шкаф, опять на меня. Аккуратно опускаюсь на постель, протягивая руку в сторону скрытой под тканью ноги, когда Арс неожиданно садится, скидывая с плечей одеяло. Мой судорожный выдох, кажется, слышит весь посёлок. Скольжу взглядом по острым плечам, косточкам выпирающих ключиц и вылизываю. Конечно же в собственном воображении. — Смотрю тебе всё-таки нравится надо мной издеваться, котёнок, да? Сеня со смущенной улыбкой молча придвигается ближе. Выпутывается из-под одеяла, оставляя его скомканным где-то в районе подушек. Из вещей на нём только спальные штаны, любезно предложенные Димой. От вида полуобнажённого тела крыша медленно приступает к сбору своих вещичек, дабы отправиться в долгое пешее. Даже она устала от постоянных провокаций. — Хочу, чтобы ты меня касался… — приглушенный голос забирается под кожу, будоража сознание. — Без вещей этих… А я-то, блять, как хочу. Но одно дело трогать тело, защищённое хоть какой-то тряпкой, другое вот так — бесстыдно подставленное, сводящее с ума от желания проехаться по горячей коже ладонями. В полумраке комнаты, где из освещения только проступающий сквозь полупрозрачный тюль, рассеянный луч уличного фонаря, на молочной коже можно заметить синие веточки вен. — Пожалуйста… После жалобного «пожалуйста» сомнения в правильности или неправильности действий улетучиваются. Потому что, если нужно, я смогу остановиться. Смогу и коня на скаку остановить, и танк поднять над собой, если потребуется. Укладываю дрожащие от воодушевления и разрешения пальцы на хрупкие плечи. Сжимаю едва ощутимо, первый раз пробуя на вкус его тепло пальцами. Боязливо, что это плод собственного воображения, а не реальность. Медленно двигаюсь к ключицам, спускаюсь на розовые бусинки сосков, очерчивая каждый. С замиранием сердца наблюдаю за жмурящимся и плавящимся от прикосновений Арсом. — Нормально? Рваное дыхание через нос и короткий уверенный кивок. Ладонями спускаюсь ниже, пересчитывая выпирающие косточки рёбер. Каждое ощупывая. Нежно. Без давления. В руках не кости. В руках клавиши ценного музыкального инструмента, на которые нажми чуть сильнее — сломаются. — Поцелуй меня, — просит с придыханием, обвивая шею, притягивая к себе. А у меня рассудок от этой просьбы растворяется. Из тела собственного выносит от происходящего. От того, что готов он к чему-то большему и доверяет настолько, что страхи душащие откинул в сторону. Приоткрытые губы попадают в плен жадного поцелуя. Напористого. Глубокого. Проглатывая жаркие выдохи, наполняя ими лёгкие и сердце. На подсознательном уровне понимаю, что стоило бы нежнее и медленнее, но довольные стоны после очередного поцелуя-укуса так и кричат — не только мне нравится эта несдержанность. Влажными поцелуями с манящих губ на подбородок, проезжаясь по коже зубами, прихватывая его. Еще ниже — на открытую тонкую шею, вылизывая подрагивающий кадык. Арс руки в короткие волосы на затылке зарывает, на спину опрокидывается, утягивая за собой. Вжимает в себя. А мне кажется, что это мозг в очередной раз издевается, подкидывая извращённые картинки. Однако осоловелый взгляд изумрудов говорит об обратном. Такой же я уже видел, когда котёнок вошёл в ванную, прекрасно зная, что она занята. Каким затуманенным взглядом он рассматривал обнажённое тело. Горящим желанием. Спутать с чем-либо просто невозможно. Арс прикусывает нижнюю губу, помогая мне избавиться от мешающей футболки, откидывает её в сторону. Ладони укладывает на голую грудь, робко принимаясь за изучение неизведанной ранее территории. Медленно ведёт вниз, почти невесомо касаясь сосков. Зажимает их между пальцев, полностью повторяя моë движение пару минут назад. Минует кубики пресса. Выраженные косые мышцы живота. — Включить свет? Выдыхаю с улыбкой, замечая, как резко на меня поднимается взгляд. Пальцами замирает на коже чуть ниже пупка и облизывается. Смущается. Не всё же ему надо мной издеваться. — Нравится тебя смущать, — с той же улыбкой шепчу прямо в губы, оставляя на них короткий поцелуй. — Красивый котёнок. Сеня тихо фыркает, приводя пальцы в движение: очерчивает мышцы живота, несколько раз опускается до резинки белья. У меня живот скручивает от этой близости, и дрожь, пробирающая по всем органам от ожидания. И вот бы залез под бельё, коснулся бы пальцами органа, особенно чётко показывающего, как сильно его хотят, но Арс не спешит. Поднимается ладонями наверх, пробуждая табун мурашек, пробирающих до самого мозга. Бёдрами в бёдра толкаюсь больше по инерции, нежели действительно обдуманно конкретно в данный момент. Хочу его до остановки сердца. Особенно, когда он лежит подо мной. Касается сам. И позволяет делать тоже самое мне. Сколько я бредил этим? Прикосновениями. Возможностью быть рядом с ним настолько близко. Я не дышу почти, когда одна ладонь скользит по предплечью, замирает на плече, сжимая. Уходит на лопатку, безболезненно проезжаясь ногтями по коже, а вторая, наоборот, вниз скользит. Туда, где уже болеть начинает от возбуждения. Замирает, ребром ладони касаясь члена, но руку не убирает. Губы только облизывает. Сомневается. — Мы можем остановиться, — нехотя выдыхаю осипшим голосом. Остановиться равно сдохнуть от разочарования. Но если надо — ради него и сдохнуть можно. Только вот Арс выдыхает чёткое «нет», ногами сжимает бёдра, притягивает к себе еще ближе. Хотя ближе — кожей в кожу тереться. А я всё. Я закончился ровно на этом его «нет». Я и остатки моей выдержки. Всё закончилось, сдулось, отключилось. В голове ничего кроме свербящего желания кончить самому и дать кончить ему. Впиваюсь губами в подставленную шею, вылизывая яремную ямку. Нутро давно горит и требует большего, чем просто прикосновений. Пусть и таких нужных. От долгого воздержания и созерцания податливого тела на постели дыхание перехватывает, а бабочки в животе устраивают самосожжение. Огненную бурю внутри невозможно описать другими словами. А когда Арс вскидывает бедра, приглашая перейти к более серьёзным ласкам — вовсе сойти с ума, рассыпаться на миллионы цветных осколков счастья, потому что в бедро утыкается точно такое же возбуждение. Несколько раз возвратно-поступательными движениями зажимая между животами оба члена, разгоняя волны удовольствия по телам, двигаю тазом, в ответ получая протяжный стон. Хочется трогать всего. Везде. Каждый миллиметр кожи. Ощутить каждый бугорок на теле, покрытом мурашками. Подавитель сраный вынуть из носа, наполняя легкие самым лучшим ароматом в жизни, и полностью отдаться желанию. Ему себя полностью отдать. До самой капли. Ладонью сжимаю его возбуждение, размазывая выступивший предэякулят по ткани штанов. — Я же могу, да? Вопрос — нелепость. Пустая формальность, которую необходимо соблюсти во избежание непоправимого. Арс недвусмысленно стонет. Толкается в кулак. Выгибается на постели и молча просит. Рукой вниз тянется, ладонью накрывая чувствительную головку. А меня волной очередного удовольствия скручивает, от прикосновения. От понимания факта, что он это делает. Смотрю на него. Румяный. Возбуждённый. Невинный. И плевать на абсолютно неподходящий ритм, оттягивающий оргазм, а не приближающий. На слишком слабо сжатые пальцы плевать. Пусть бы только трогал так, как сейчас, подставляясь под поцелуи и стонал. Бесцеремонно и несколько резко залезаю под резинку штанов, наминая упругие ягодицы. Сжимая. Разводя полушария в стороны. Между ними хочется проехаться, размазывая смазку. В него хочется войти. Так остро хочется, что в глазах мутнеет. Но допустить сейчас что-то большее — значит всё испортить. Сейчас — нельзя. Отстраняюсь на секунду под разочарованный скулеж, с улыбкой смотря в глаза. — Давай избавимся от этого, — мешающие тряпки с бедер летят куда-то к футболке. Теперь кожа к коже. Как мечтал, лежа в одной ванной. Арс замирает на секунду, но быстро расслабляется, облизывая губы. И всё по новой: ладонями по острым коленям, поднимаясь выше. Легкий щипок в бедро, толчок в оголённый живот, зажимая оба члена между телами. Поцелуй под скулу, туда же яркий засос. Сеня ладони укладывает на плечи осторожно впиваясь в них пальцами, и ноги пошире разводит, колени подтягивая к животу. Раскрывается. Сознание что что-то идёт не так, приходит неожиданно. Вернувшаяся на пах ладонь вместо возбуждённой плоти, до этого бесстыдно трущейся о бедро, сжимает сморщенный и напуганный член. Губы, вернувшиеся на щеки, вместо сухих горячих, касаются влажных и солёных. И вишенка на торте — охваченный страхом зелёный взгляд, смотрящий в сторону. — Блять, котёнок, — отпускаю уже не интересующую плоть, между пальцев сжимая подбородок, поворачиваю к себе отведённую в сторону голову. — Как давно ты терпишь? Почему не остановил меня?! — Прости… Прости пожалуйста. Хочу, чтобы тебе было хорошо, — тихий шёпот разлетается по комнате и по моему сходящему с ума сознанию. — Давай попробуем еще раз, пожалуйста. Я сейчас соберусь, и мы продолжим, да? Сейчас… Ты ведь хочешь. Я… Я смогу потерпеть. Тихий надрывный всхлип не вяжется со стонами, некоторое время назад заполнявшими комнату. Я растерянно наблюдаю, как Арс пытается привести себя в порядок. Как проезжается ладонями по мокрым щекам, стирая дорожки соленых слез, смотря на меня исподлобья. Как тонкие руки тянутся между телами, накрывая член ладонью. Смотрю, и не могу поверить в услышанное. — Потерпеть?! Ты в своём, блять, уме?! Сорваться и перейти с нежного шëпота на крик — доля секунды. Исправить после — вечность. Но в эту минуту, даже думать об этом не хочется. Хочется открутить макушку, вскрыть короб, доставая мозг, и заменить его на новый. Спрятанная злость накрывает так неожиданно, что вместо того, чтобы обнять и успокоить, поднимаюсь с обнажённого тела, хватая за плечи, резко встряхивая и без того перепуганного Арса. Потому. Что. Какого. Хуя. — Нахуя мне такая жертва?! Ты подумать забыл, что я буду делать после с этой жертвой, Арс?! На место злобы приходит чувство стыда. Сам ведь полез. Сам вынудил раздеться и подставляться под прикосновения и поцелуи. После стыда приходит непонимание — было его желание настоящим и обдуманным? Всю жизнь его учили только тому, что он должен раздвигать ноги по первой прихоти, и я сам же доказал это на примере. Про шаги ему какие-то затирал, долбоёб. Но ведь расчет был на другое. На другое, твою мать. — Я всё время прыгаю перед тобой на задних лапках как преданный пёс, пытаясь задобрить, показать, что я нормальный! Что не сделаю ничего против твоей воли. А ты мне сейчас серьёзно говоришь о том, что потерпишь, потому что я этого хочу? Серьёзно?! Я ради тебя кастрировать себя готов, только бы тебе было спокойнее. Только ты потом сам заплачешь, что тебе надо, а у меня уже всё как у девочки — ровно и гладко, Сень. Этот сраный подавитель, эти чертовы таблетки. Сука, я ради тебя собственное либидо посылаю нахуй, услышь меня! Арс плечами дёргает, и только тогда я их отпускаю. Смотрю на перепуганного и ни в чем неповинного ребёнка, принимая своё же поражение. Ошибка в том, что вместо того, чтобы следить за каждым его движением и эмоцией, я с головой ушел в свои. И пусть не собирался конкретно сейчас доводить всё до самого конца. Не в этот момент, когда он только-только доверился, обнажаясь передо мной. Только вот он-то считал иначе. В коридоре слышатся шорохи. За ними — приближающиеся к закрытой двери шаги. Несмелый стук выводит из себя ещё больше. Хочется бросить что-то колкое и утихомирить злость, выплеснув её на стоящего за дверью, но останавливают впившиеся в меня зелёные глаза. — У вас всё в порядке? Напряженный голос Никиты, и я задумываюсь: а всё ли у нас в порядке? Я только что едва не изнасиловал своего парня, решившего, что секс для меня важнее его желаний. Если это в порядке вещей, то да. Если нет, то это — полный пиздец. — Всё хорошо, — врёт Арс, придав голосу железную уверенность, и будь я на месте Ника, то повелся бы. — Мне просто кошмар приснился. Уже всё хорошо. — Ладно. Спустя некоторое время слышатся удаляющиеся шаги. А я понимаю, что нихуя не понимаю. Ситуация выбивает воздух из-под ног. Разбивает розовые очки, в которых можно было рассмотреть маячащае на горизонте счастье. Однако до этого счастья, кажется, ещё лет сто. Я не собираюсь сдаваться, опускать руки или отпускать Арса. Нет. Но внутри чёрной тоской воет. В тот момент пока я думал, что делаю для его комфорта всё возможное, счастье дарю, он… Что, блять, он? — Я такое ничтожество, Паш. В самом деле как аномалия, которая все хорошее в поле своего зрения превращает в плохое. Тишину комнаты заполняют сдавленные всхлипы, перерастающие в несдержанные рыдания. От звука последних хочется вскрыть себе горло. И Арсу, кажется тоже. Он ладонь укладывает себе на грудь, проезжаясь ногтями по коже. Пальцы сжимает, будто кусок хочет вырвать. Вырывающиеся всхлипы, перемешанные с тяжелым сопением, оседают на душе очередным тёмным и саднящим после пятном. — От меня только одни проблемы. Всем. Почему ты не видишь, что я неправильный?! Зачем ты каждый раз опровергаешь это? Я же ничего не могу тебе дать. Посмотри на меня, я же моральный урод. Еще и использованный. Понимаешь ты, нет? В глазах — безнадёжность. В голосе — безысходность. В действиях — острое отчаяние. Руку дрожащую тянет в мою сторону. Замирает, так и не коснувшись, и глаза закрывает. А я жмусь к этой ладони щекой. Руки тяну в сторону заплаканного лица, большими пальцами растирая влажные дорожки по периокулярной области. — Если ты аномалия, то та, которая счастье дарит, котёнок. Ты дал мне всё, что я хотел. Ты дал мне себя, подарил смысл жизни, — лбом в лоб упираюсь под шелестящий выдох. — Ты мой самый яркий лучик света в непроглядной тьме. Ты до невозможности правильный, Арс. Никто не должен касаться тебя, если ты этого не хочешь. Даже я. Запомни это. Никто не имеет права залезать в тебя. Руками, пальцами, языком или членом. Без твоего должного согласия. Услышь меня. Твои желания превыше всего и только твои. Ты — на первом месте для самого себя, все остальные должны быть если не позади, то сбоку. Но не впереди. И я в том числе, понимаешь? Доносить очевидные вещи, которые необходимо знать на базовом уровне для собственной же безопасности, человеку, столько лет подвергающемуся травле, не просто. Не просто в целом находиться рядом с таким человеком, потому что это громадный личный и эмоциональный стресс. Рядом с тобой не здоровый человек, который если и не поймет что-то сказанное, то просто отмахнётся и забудет, не придав значения. С тобой потерявший всякую надежду на что-то хорошее, истерзанный миром крохотный ребенок в обличье взрослого. — Мне было так приятно… — хрипло тянет Арс. — Когда ты целовал губы, шею и грудь, мне было очень приятно. Правда. Даже пальцы на ногах поджимались от восторга. У меня такого никогда не было. Никто так не целовал до тебя, вообще никак никто не целовал. Я подумал, что готов… Готов дать тебе то, что ты хочешь. Но я не могу, мне страшно… Мягкие губы касаются шеи. Прижимаю к себе дрогнувшее тело плотнее, второй рукой накидываю на плечи одеяло. Сеня с благодарностью смотрит в глаза, и придавая уверенности голосу, продолжает: — Я ведь столько раз думал об этом с… Тобой. Когда ночью к тебе прижимался. Сначала страшно было так, знаешь… Что ты полезешь. А потом, когда ты просто обнимал, прижимал и ничего не делал, мне самому хотелось. Я представлял. Правда ведь представлял… — пальцы, что до этого вырисовывали восьмерки по коже шеи, замирают на линии скул. — В голове это одно, оказывается, а на практике… Всё было хорошо, пока ты не раздел меня. Я испугался, потому что помню, как это больно. Я не смогу заняться с тобой сексом, наверное… Наверное, если ты сам не возьмёшь. От услышанного в груди опять что-то надламывается, неприятно царапая сердце, порождая очередную вспышку ярости к тем, кто посмел ломать чужие судьбы, вселяя в обычного человека столько боли, отчаяния, пустоты и страха. Поставить всех этих мразей в одну шеренгу и выпустить в спины по несколько десятков пуль, чтобы стоящие тела, как дуршлаг — в мелкую дырку. — Котёнок, секс между любящими друг друга людьми, между заботящимися друг о друге, никогда не принесёт боли. Он охуенный, крышевыносящий. Когда оба хотят. Всё остальное — насилие. То, что пережил ты — это не секс. Это насилие. Не то, чего нужно ожидать в паре. Я сам себя быстрее убью, чем позволю тебе навредить. Ты важен для меня, ты нужен мне. И твои потребности, желания и чувство комфорта, особенно в интиме, для меня важнее собственных. И сейчас я не собирался переходить к чему-то большему, чем просто ласка, Сень, знаю ведь, что ты ещё не готов. Нам некуда торопиться, верно? Доверяй мне, пожалуйста. Когда касаюсь тебя, когда целую — доверяй. Ведь я столько раз уже доказал, что рядом со мной не нужно бояться. И я не обижу. Черту ни за что не переступлю, пока не услышу чёткого согласия. И, Арс, не тогда, когда возбуждение по венам гуляет. А на свежую, чистую голову. Понял меня? Арс прикрывает глаза и коротко кивает. Тянется ко мне, когда утягиваю обоих на постель, накрывая одеялом, закидывая тонкую ногу на бедро, свою умещая между разведенных. — Не злишься? — Ты не сделал ничего, на что мне стоило бы злиться, мелкий, — мягко улыбаюсь, губами касаясь переносицы. — Я на тебя нарычал. Я тебе не сказал, чего хочу, когда залез на тебя. В этом проблема и в этом ошибка. Точно не в тебе. И я, если честно, так заебался от этих американских горок, на которых подбрасывает от эмоции. От этой ебаной скорости. Танцев на минном поле. Но хуй его от себя отпущу. В лепешку разобьюсь, но добьюсь полного доверия. Я себе сердце из грудины вырву, если не уберегу его от боли так глубоко засевшей внутри сознания.

***

— Паш, там ребёнок плачет. Из глубокого сна выдёргивает обеспокоенный голос. Глаза открываю, встречаясь с вытянутой спиной, сидящего на постели. Сеня брови хмурит, то и дело кидает в сторону окна встревоженные взгляды, и я прислушиваюсь тоже. Только за окном — гробовая тишина. — Какой ребёнок? — вытягиваю руку к обнаженной спине, костяшками проезжаясь по бусинам позвонков. По комнате расползается тихий-тихий выдох. — Тебе показалось, может, зверь какой или у соседей. Иди сюда. Сеня поднимается с кровати, поправляя съехавшие с бедер штаны, и головой отрицательно качает. Ну, здравствуйте, что на этот раз? — Пить хочу, сейчас вернусь. Тебе принести? — Нет. Тапки обуй, босиком не ходи. Тапки обувает, и даже плед на плечи накидывает. Умничка какой. Нечего светить голым торсом в доме, где есть кто-то ещё. Мигающие на прикроватной тумбе часы показывают ровно три утра. С улицы через некоторое время действительно доносится тихий всхлип, какая-то возня, шум закрывающейся двери и отъезжающей машины. Нехотя поднимаюсь с кровати, подсвечивая путь фонариком в мобильнике, спускаюсь по крутой лестнице вниз. — Я же говорю, у соседей ребёнок плакал. Первый этаж встречает пугающей пустотой и тишиной, сжимая лёгкие в тугой узел. Ни вдохнуть, ни выдохнуть толком. Стоит только подойти к открытым дверям, по спине бежит липкий холодный пот — у распахнутой калитки, на выложенной кирпичом дорожке лежит тот самый красный плед, что минутой ранее Арс накидывал на свои плечи. У заднего колеса машины — домашний тапок. — Сень, мать твою, ты куда? Бросаю в пустоту в надежде получить ответ. В отчаянной надежде, что сейчас выскочит из кустов и громко посмеётся над моей растерянной физиономией. Но кругом тишина. Кажется, даже все букашки вымерли, а шумящие до этого деревья, раскачивающиеся на ветру, превратились в камень. До уха не доносится даже шелеста листвы. В ушах только один звук, и это звук заходящегося в истерике сердца. — Четвёртый час утра, чувак, какого хуя?! Голос Ромы доносится так приглушённо, будто не здесь находится. И правда, здесь-то ему каким хуем быть? Опускаю взгляд на сжатый в руке смартфон и тупо вспомнить не могу, когда набрал его. Взвинченное сознание просто вычеркнуло этот эпизод. Тяну мобильник к уху, громко сглатывая и всматриваюсь в кромешную тьму впереди себя, в попытке рассмотреть хоть какой-то намек или подсказку. Но не вижу ровным счётом ничего. И это «ничего» жгучим страхом проникает в каждую клеточку тела. Острыми лезвиями по бешено колотящемуся сердцу. — Пах? — Ром, блять, — одному богу известно, скольких сил стоило собрать расползающийся по черепной коробке мозг, чтобы не разрыдаться от привкуса безысходности. — Арса похитили. Увезли из-под моего носа. А я даже тачки не знаю. Я же обещал ему, Ром… Обещал ведь. Талдычил, как дебил, каждый раз, что безопасно со мной, что хер кто больно ему сделает. Спиной по двери машины сползаю, оседая на пыльную дорогу, сжимая в одной руке мобильник, во второй — тапок. Пульс в ушах долбит, заглушая собой и говорящий динамик, и вой сигналки. А я глаза его вспоминаю. Руки, губы. И умираю от каждого нового вопроса, звучащего в сознании. Как его спасать? Где искать? Голяком ведь вышел, на нëм кроме спальных штанов — ничего. Вообще. Даже мобильник оставил в комнате. А как без него? Как отследить? Куда бежать, ехать? И… Успеем ли раньше, чем повторится то, что случилось? Успеем ли прежде, чем я потеряю его навсегда?