Аномалия

Клинцевич Павел Открываю глаза, зависая от вида белого потолка с квадратными светильниками. Не в отделе и точно не дома. Этот потолок я вижу впервые, по крайней мере, с данного ракурса. Шумно втягиваю носом воздух, блаженно прикрывая глаза: топлёное молоко, иван-чай, ромашка, лекарства. Больница. Омега. Точно. Вытягиваюсь, разминая затёкшие мышцы, непроизвольно постанывая. Не самое удачное место выбрал я для сна. Проезжаюсь руками по щекам, легко прихлопывая по каждой, прогоняя остатки сна. Вибрация мобильника в кармане брюк затихает и возвращается обратно. Прижимаю к уху телефон, отвечая на звонок. — Кремль на связи. Поднимаюсь с дивана, окидывая взглядом лежащего на больничной койке: голова покоится на согнутых в локтях руках, что явно не лучшая замена подушке — когда проснётся ведь, шею ломить будет от напряжения в позвонках, из-за неудобной позы. Рассматривал, прежде чем уснул. Блокатор в нос так и не вставил. Эта мысль оседает внутри приятной тяжестью. Шанс, получается, у меня всё-таки есть? — Паха, привет, — из динамика слышится напряжённый голос Стёпы. — Дарова, чё как? Топлю в себе желание переложить в более удобную для сна позу, хотя бы просто головой на подушку, объективно понимая, что может испугаться из-за неожиданных прикосновений. Еще и спросонья. — Послушай… Покидаю палату, прикрывая за собой дверь под напряжённый голос из динамика. Врач, увидевший меня, коротко кивает. Я киваю в ответ. — Ты сейчас только не рычи. Есть зацепка. Очень призрачная, но стоит проверить. — Где? — Мы послали уже ближайших пэпсов, чтобы… — Стëпа, блять, где?! — не сдержавшись, хриплю в трубку, замечая на себе взгляды гуляющих по коридору пациентов. Сука. — Я должен приехать. Понимаешь, нет? Добавляю уже тише, смягчая разговор. Напарник громко цокает. Привычно. — Заправка Татнефть у Медного. Я сейчас сам туда еду, тебе не обяз… — Локацию скинь, — даю отбой прежде, чем Стёпа успевает продолжить. Мне много чего не обязательно. Но сидеть сложа руки и просто смотреть на истерзанную пару — не буду. Следующим звонком вызываю газель для выездов. Давид Маркович кашляет где-то сбоку, привлекая к себе внимание. — Уеду до вечера, — протягиваю в его сторону, не отвлекаясь от экрана мобильника переходя по скинутой локации. — Баланс карты пополнен. Любые анализы, витамины, что угодно. В общем — всё как обычно. — Я хочу сказать, что первый раз вижу, чтобы Арсений спал так долго, — врач заглядывает мне в глаза. — Просто помните, что с вами ему лучше всего. Я удивлён? Нет, я в ахуе. Какого хрена узнаю об этом только сейчас? — Что значит — первый раз? Лучшая клиника? Внимательный персонал? За те бабки, что ежедневно списываются в счёт оплаты лечения, я, блять, должен знать о малейшем изменении его пульса. Что уж про сон говорить, который является одним из пунктов необходимых для скорейшего восстановления? — О, он обычно спит урывками по пятнадцать-двадцать минут… — А я почему об этом только сейчас узнаю? — Я звонил несколько раз на неделе. Вы не брали трубку, а потом так быстро зашли в палату, что я и не успел. В воспоминаниях всплывают те самые тревожные звонки, на которые ни разу не ответил. Видимо стоило. Мудак ты, Паша. А всё бочку на других катишь. Сам-то чем отличаешься? — Снотворное или успокоительное перед сном? — Арсению становится хуже, если он просыпается после препаратов. Поэтому мы от них отказались. Его мучают кошмары, которые он не может самостоятельно контролировать. Это сказывается на динамике выздоровления. Для нас важно общее состояние пациента. Пусть он спит мало, но чувствует себя лучше. То есть кошмары терзают, но от психолога после второй встречи отказался? Что же творится в твоей прекрасной головушке, Сенька, а? — Час от часу не легче, — натираю пальцами виски, пытаясь навести порядок в мыслях. — Хорошо, Давид Маркович. Я могу попросить подготовить мне полный отчёт о ходе его лечения к моему приезду? — Думаю, проблем не составит. Направить Вам по емейлу? — Буду благодарен. Следите за ним, вы — моя единственная надежда. Губы мужчины растягиваются в очередной улыбке. Пишу на стикере адрес почты и, попрощавшись, направляюсь в сторону выхода. Вечером вернусь, узнаю про работу с мозгоправом из первых уст. На указанное Стëпой место приезжаем через три с половиной часа. Парковка заправочной станции на какой-то хер оцеплена лентой, что очевидно не нравится сотрудникам АЗС, и проезжающим мимо автолюбителям. И как-то поебать на их недовольные рожи. Выхожу из фургона, тут же натыкаясь на Стёпу. Он тянет правую руку для пожатия, в левой сжимая бутылку с водой. За его спиной серый форд, приковывающий к себе внимание. — Нихера себе призрачная зацепка, — киваю в сторону припаркованной машины. — Это же наша тачка? — Она приехала полчаса назад. До этого были только фотки с камер видеонаблюдения. Водитель в патрульной. — Он же наверняка знал, что здесь есть камеры, зачем второй раз приехал? — Везите в участок на допрос под протокол, — Стёпа жмёт плечами, командуя коллегам. — А вот наша машина или нет, мы сейчас и проверим, — девушка-криминалист подходит к открытому серому Форду, сжимая в руках кейс. А мы выезжаем за патрульной следом, оставляя двух криминалистов работать в тишине. В допросной я первый раз вижу задержанного, и что-то тут не сходится — сидящий парень за стеклом выглядит едва крупнее омеги, находящегося на больничной койке. Через пару часов криминалисты возвращаются в участок. Еще через час передо мной лежит заключение. Отпечатки пальцев, обнаруженные на дверных панелях, принадлежат сразу нескольким людям: один из них сейчас сидит в камере для допросов, второй в больнице в Москве, еще несколько — не идентифицированы. Водитель — перепуганный и нихрена не вдупляющий двадцатилетний зелёный пацан. С его слов машину приобрел у скупщика неделю назад, когда вернулся из армии и гостил у друзей в Питере. Подарок решил себе сделать, так сказать. Охуенный подарок. Задержанный Владимир, так удачно не удаливший номер того самого скупщика, просто охренеть как помогает. Сайта у этого продажника нет, и хрен бы мы его нашли, если бы не номер. По телефону вести диалог мужик отказывается, что несколько омрачает картину. Но неожиданно соглашается на дачу показаний, если мы выполним его условие — приедем сами или привезём его, а после допроса вернём обратно в Питер. Нагло? Ещё как. Повесткой бы вызывать, да вся эта канитель растянется на неделю минимум. Стёпа отправляется в Питер. А я остаюсь в отделе у коллег, надеясь, что разговор принесёт плоды. Только нихрена. На следующий день привезённый скупщик подтверждает факт продажи автомобиля Владимиру. А так же «радует» новостью — с первым продавцом договор не заключался. Только акт-приёма передачи с липовыми паспортными данными. Как только умник проверял документы, одному только господу богу известно. Вероятнее всего вообще никак. Принимал и проверял машину поздно вечером, на парковке какого-то торгового центра, где по стечению обстоятельств горел только один фонарь. Лица продавца он не запомнил от слова совсем, хотя бы потому что рассматривал машину, а не мужика. Сказочные долбоёбы эти неофициальные скупщики. И покупатели их — им же под стать. Как вообще тачку зарегистрировали с палёными данными в акте? — Сука. Со злостью пинаю круглый металлический мусорный бак, что до этого спокойно стоял недалеко от крыльца участка и никому не мешал. Тот падает на асфальт, катясь куда-то в сторону, попутно вываливая из себя содержимое. — Блять… — Слушай, а вот что ты чувствуешь, когда рядом с ним находишься? — Стёпа провожает взглядом укатившуюся мусорку, вкладывая руки в карманы штанов. — Ты о чем? — Ну говорят же, что альфа и омега истинные как-то иначе друг друга чувствуют, какие-то определённые чувства и запахи появляются. Типа там связь какая-то на удивительном уровне, и всё такое… — Да черт его знает, Стëп. Я спать рядом с ним хочу постоянно. Может и не зря говорят про связь, потому что находясь рядом — расслабляешься. А когда не рядом, так все мысли только о том, как заграбастать в объятия или ещё лучше посадить в коробку под замок и таскать с собой везде. — Моя пре-елесть. Напарник пародирует голос Голлума из Властелина Колец. Я усмехаюсь, через плечо, наблюдая за тем, как тот трёт шею да губы прикусывает. — Ты чё такой возбуждённый-то? — Не, — Стёпыч отмахивается. — Просто рад за тебя. Конечно ситуация так себе, но, наверное это круто найти кого-то, кто дарован тебе самой судьбой. У нас, обычных, хер такое сработает. Стёпке не повезло по самые яйца втюхаться в дебилку, что променяла его на какого-то левого мужика, которого встретила на девичнике. Как только вывез всё это, ума не приложу. Дело ведь к свадьбе шло. — Наверное. Соглашаюсь, шагая вперёд, на секунду прикрывая глаза. Лёгкие наполняются тёплым летним воздухом. И почему-то сейчас хочется, чтобы рядом стоял Сеня. Чтоб также нюхал. Наслаждался. — Омеги-ж как мы, да? — продолжает напарник. — Типа, с членом и яйцами между ног, только могут родить. Это так странно, честное слово. Мир вообще какой-то удивительный… — Ну? Не совсем улавливая связь, перевожу вопросительный взгляд на товарища. Он чешет подбородок, покрытый двухдневной щетиной, продолжая. — Если серьёзно, то что ты об этом думаешь? Типа, вот жить так: трахать девок, строить планы, а тут оп — и истинный. — Да хуй его знает, Стëп. Если серьёзно. — Хуй-то знает, да только молчит, падла. Я на самом деле не особо понимаю своих эмоций и чувств, что появились после встречи с Сеней. Мне интересно, каково это — находиться рядом с представителем своего пола и расы. Каково это — касаться его, жить вместе. Нравится чувствовать рядом с ним себя таким… Окрылённым? Спокойным в какой-то мере. Нравится, что рядом с ним думать легче становится. И дышать. Всё кажется таким правильным и настоящим. Единственным важным. Просто смотрю на него и всё. Пиздец. И этот пиздец он такой… Комфортный. — Сколько девок будут плакать без тебя, — не унимается Стёпа. — Жаль этих принцессок, конечно. — Извините? — разворачиваюсь на пятках в сторону окликнувшего голоса. На ступенях участка стоит Владимир. — Я хотел спросить, тот парень-омега, он… Ну, живой? — Живой, — за меня отвечает Стёпа, я лишь киваю. — Ты извини за то, что задержали. Сам понимаешь — работа. — Найдите этих мерзавцев, у меня брат младший омега. Я даже представить не могу, если такое случилось бы с ним. А вообще… Странно, что этим делом занимается Московская росгвардия, конечно… Он, наверное, кому-то из вас очень важен, да? Здорово, что у него есть такие защитники. — Езжай домой давай. Мы молча наблюдаем как парень с сожалением окидывает взглядом серый форд, загружая себя в подъехавшее такси. Извини, чувак, но тачку свою ты получишь обратно только после закрытия дела. Завтра она отправится на стоянку в Москву. — И правда, чё этим росгвардия Московская занимается. — Не мне тебе объяснять. Где там этот… «Этот» появляется на пороге прежде, чем я успеваю закончить фразу. Так не в тему фургон с криминалистами уехал ещё с утра. А мы ж чё — люди слова. Сказали привезём и отвезём, чтобы получить ответы на вопросы — выполняем. Занимаю водительское место в салоне Стëпиного внедорожника, объективно понимая, что он и так задолбался туда-сюда кататься. Что не говори, а концентрация на дороге очень важна. Обратно будет рулить он. — Слушай, — взглядом скольжу по попутчику, расположившемуся на заднем сиденьи, заводя мотор. — Ты не против, если мы тебя выкинем у ближайшего метро, и обратно рванём? Он жмёт плечами. Вот и чудненько. Стёпа уже вводит в навигаторе ближайшую от въезда в город станцию метро. Встречай, Питер.

***

В коридоре стоит не типичный для стен больницы шум. Приподнимаю прозрачный визор на шлеме и прищуриваюсь, пытаясь глазами «выцепить» нарушителя спокойствия. К слову находится он быстро: крик доносится из палаты Сени. Какого хера? Рядом с дверьми собрались зеваки, но стоит мне подойти ближе, тут же разбредаются по сторонам. — Павел Эдуардович! Киваю на обращение Давида, всем своим видом показывая, что и без его ввода в курс дела принимаю ситуацию. В залитой солнечным светом палате, склонившись к кровати моей пары, нависает грозный мужчина. — Уважаемый. Тут люди лечатся, отдыхают, приходят в себя. Вас все четыре этажа слышат. Снизим градус Вашего ора? Дебошир отвлекается от своей брани. Поворачивается ко мне и, хочет что-то ответить, по глазам же, блять, видно, но молчит. Вскидывает руки вверх раскрывая ладони, дескать — понял, принял, молчу. Правильно, мужик. Мне голову ебать не надо, и так геморроя хватает. — Прошу прощения. Отпрыска воспитываю, все нервы вытрепал своими выходками! Отец, получается. Рядом с главой семейства, видимо, мать. Русые, выцветшие, вероятнее всего на солнце, волосы. Несколько выбивающихся из тугого хвоста седых прядей падают на лицо. Небольшой курносый нос с россыпью веснушек. Как и у Арса. На ней простенький классический костюм двойка: юбка чуть выше колена и пиджак болотного цвета в тон, на ногах туфли на маленьком каблуке. Запястья прижимают к груди дамскую сумку. Женщина явно напугана: взгляд опущен вниз, плечи раз за разом вздрагивают, стоит только взглянуть на разгневанного супруга. Мужчина же одет как с иголочки: в идеально сидящий по фигуре дорогущий костюм. Из-под пиджака выглядывает белая рубашка застегнутая под горлом, объёмные часы на правом запястье, лакированные, вычищенные до блеска, черные туфли на ногах. Муж и жена, стоящие рядом друг с другом, вызывают логичный вопрос — почему такой статный мужчина рядом с такой серой мышкой и наоборот? Однако внимательнее рассмотрев женщину, я нахожу поразительное сходство с сидящим на постели, сжавшимся от страха Сеней, который, объективно, далеко недурен собой. Вероятнее всего весь шарм женщина потеряла из-за банального отсутствия ухода за собой. — Ты — долбанная аномалия. Брак, от которого стоило избавиться сразу, как только появился на свет! Я стою в дверном проёме, не издавая ни звука, внимательно наблюдая за ситуацией выходящей за какие-либо адекватные рамки. Мужик у кровати вообще не походит на того, кто «печётся о сынишке», и кто носом заставил землю рыть в поисках отпрыска. Зачем прилагать столько усилий, если сейчас просто безбожно орёт, не сдерживаясь в выражениях, и выливает на слушающего столько дерьма, что даже у меня уши в трубочку сворачиваются? Где хоть одно слово поддержки для человека, пережившего сексуальное насилие, и едва душу не отдавшего в том ёбаном доме? Отца ведь ввели в курс дела. По полочкам всё разложили. Не в красках, но расписали, в каком состоянии нашли, и что произошло. Так где хоть мало-мальское сочувствие? Как минимум от матери? Или она что, немая? — Растил мужика, а вырастил кого? Слюнтяя? Давалку? Что ты сопли сидишь жуёшь?! Резко выкинутая в его сторону рука, ни разу не для того, чтобы погладить, и меня разрывает окончательно. В два шага преодолеваю расстояние от дверей до постели ровно в тот момент, когда пальцы почти зарываются в волосах на его макушке, чтобы… Дёрнуть? Делаю всё на каком-то голом автомате: перехватываю руку за запястье, резко уводя за спину, ступней ударяя по голеностопам. Урод накреняется, бедрами вжимаясь в спинку кровати, расставляя ноги на ширине плеч, и громко охает от боли в заломленной конечности. — Руки, сука, при себе держи! Ещё раз его тронешь, — мужик стонет, сбоку всхлипывает мамаша, а Арс… Плечо к щеке подтягивает, поднимает на меня осторожный взгляд, а я оторваться не могу от этих изумрудов, выше задирая руку. — Вырву её, нахуй, из сустава, заебёшься лечить. Уяснил? Мы с Арсом понимаем, кому предназначается последний вопрос, сказанный глаза в глаза. Отец понимает тоже. Шипит, активно кивая головой. Плечом дёргает в попытке освободиться, а я что — отпускаю. Смотрю, как «грозный» мужчина, почувствовав равного соперника, отступает к стене, растирая, очевидно ноющую, плечевую мышцу, и морщится. И вот у них я хотел вымаливать Арса? У них, блять? — Ты кто такой? Звучит до смешного растерянно. Да, мужик, это тебе не на ребёнка с кулаками налетать, я и ебальник могу начистить. Снимаю с головы шлем, отбрасывая его на гостевой диванчик, и приспускаю балаклаву. От напряжения, повисшего в палате, начинает искрить. От меня больше всех. Потому что раньше не приехал, и представление не смог остановить с самого начала. — По слогам читаем, — устало выдыхаю на вопрос, указательным пальцем проводя по нашивке бронежилета. — Рос-гвар-ди-я. Мужик реально глаза опускает на нашивку, после переводит вопросительный на меня, и опять опускает. Я едва сдерживаюсь, чтоб прямо сейчас не заржать в голос. Тупенький, да? Несколько раз прочесть надо, чтоб дошло? — Я больше не намерен это терпеть, — о, я тоже. Только вот реплика отца не ко мне относится. Он бросает взгляд на сына, на постель падает прозрачная папка с документами. — Мне надоело с тобой цацкаться, как черт пойми с кем. Документы тебе для ознакомления, понятное дело, что на твое «нет» я чихать хотел. Ставь свою закорючку на последней странице и покончим с этим. Вася согласен взять тебя в мужья. Даже после того, как ты всё просрал. Цени! После выписки ты становишься Абрамовым, и пусть с тобой сюсюкается уже он. — Исключено. Растерянный взгляд мужчины возвращается ко мне. А меня так забавляет эта картина. Взгляды эти брошенные — сконфуженные на меня и наполненные презрения на стушевавшегося котёнка. Арс на кровати сидит тише воды, ниже травы. Не шевелится даже. — Блять, да кто ты такой?! — Я истинный вашего сына, — что я там сам себе твердил? Что сносками из законов тыкать не буду? А похуй. — И вы, надеюсь, в курсе, что после нашей с ним встречи юридически не имеете на него вообще никаких прав? Если взгляд родителей шокированный, то Арсения кажется недоверчивым, и… Заинтересованным? Вероятнее всего, он и сам уже догадался. Сложно не понять очевидное. В любом случае, даже если он откажется — отдавать на растерзание мудакамродителям, я не собираюсь. Не после того, что увидел сейчас. И уж тем более какому-то Васе. Если надо — помогу встать на ноги. Оплачу съёмную квартиру. Как минимум потому что я — закрепился. Как максимум — судя по реакции — этот Василий не вставляет Арса. Его, бедного, аж передёрнуло на словах о браке. Отдавать своего, подкладывая под того, кого он не хочет? Ага, карман шире держите. — Истинные, — со смешком цокает отец. — На вашу истинность все давно плевать хотели. Кстати, вроде как и вы сами. Альфы, омеги… Сын мой, а значит я отдам за того, кого сочту нужным. — То есть, нарушите закон? На всякий случай уточняю, игнорируя остальное сказанное. Хотя так ли «на всякий»? У собеседника кишка тонка идти против закона. Невооруженным глазом видно. Мужчина поджимает губы, а женщина касается пальцами лацкана пиджака, заглядывая ему в глаза. — Костя… Ничего себе. Немая заговорила. Да эта семейка умеет удивлять. Видимо, женщина лучше мужа понимает весь сюр ситуации. В кодексе защиты омег говорится: при установленной связи истинных альфы и омеги никто не имеет права препятствовать их развитию и размножению как вида. Это правило распространяется и на родителей обоих представителей. — В открытую сообщаете представителю власти находящемуся на службе, что готовы обойти закон? Силёнок-то хватит? Желания? У того, кто вместо поддержки после пережитого, своими руками тянет его в руки какого-то мужика? Какой ему брак? Ему тепло нужно, забота, поддержка. Психолог хороший. Уж точно не в койку прыгать, с радостью раздвигая ноги и принимая в себя член. Глаза мамаши наполняются паникой. Глаза отца — сомнением. — Цирк, — заключает Константин через некоторое время. — Закон. И по закону я, как истинная пара вашего сына, имею право решать за него, и за вас. Теперь уже с моих губ слетает смешок. От понимания, что мы делим между собой Арса, будто он не человек, а кусок мяса. От резкости с моей стороны. От поведения этих двоих. От того, что Сеня смотрит настолько растерянно и потерянно, что волком выть хочется. И так от этого становится ебано. — А вы, если нарушите, — продолжаю также уверенно. — Получите семь лет строгого. Это того стоит? — Тем проще для меня. Мужчина холодно смотрит мне в глаза. После поворачивается к сыну, окидывая презрительным взглядом, и жёстко заключает. — Я всегда хотел ребёнка. Сына. Сильного и волевого. А на деле получил обычную шлюху. Это вот он, сидящий на кровати, запуганный, затравленный и униженный — шлюха? Да ты, мужик, в край охуел, что ли? — Что ж, теперь это полностью ваша обуза. Если захотите вернуть — не заберу. Последнее уже сказано мне. Я согласно киваю, внимая к внутреннему благоразумию и попытке сдержать рвущуюся наружу злость. Вряд ли Арс захочет видеть, как его недоистинный пиздит ногами отца. — Костя… Женщина не оставляет попыток вразумить супруга. Он дёргает плечом, разворачиваясь на пятках, и вылетает из палаты, не обращая внимания на жену. Та лишь на секунду мажет взглядом по склонившемуся над бумагами сыну, затем пристально на меня, и быстрой походкой покидает палату. — Костя, подожди! — слышится уже из коридора. Шершавой дорожки, уроды. — Ну и семейка. Ты в порядке? Возвращаю взгляд к сидящему на заправленной постели. Сеня, поджав под себя ноги, пальцами скользит по бумагам, перелистывая их. На белые листки падает несколько солёных капель. Влажные щупальца криво разрастаются по бумагам, «пожирая» отпечатанные буквы. Чтоб тебя. — Теперь вы будете руководить моей судьбой? — тихий вопрос, не поднимая головы, у меня мурашки по загривку бегут от этого надломленного и безжизненного голоса. — Из одной клетки в другую. Зато по закону, да? Ну какая клетка, котёнок? Свобода. Только свобода. Устало растираю веки избавляясь от застрявшего в глазах «песка». Поспать бы, хоть пару часов. Сажусь напротив кровати на табурет, вытягивая раскрытую ладонь в его сторону. — Во-первых. Давай перейдëм на «ты». Павел. Сеня застывает. Молчит, принимая решение. А я не тороплю. Выжидающе смотрю на макушку и не понимаю, насколько нужно быть забитым, чтобы для такого простого знакомства было нужно время на принятие решения? Ладонь неуверенно вкладывается в мою. Пальцы нежные, едва дрогнувшие в ладони, когда та сжимается. Он поднимает на меня робкий, растерянный взгляд. И от него по телу лавина удовольствия. Не от растерянности. От того, что просто позволяет касаться себя. И смотрит так… Грустно в какой-то степени, но глубоко. Вряд ли то, что оказалось перед взором, можно назвать «тёплыми» отношениями. Сам не купался в родительской любви от слова «вообще» будучи взращенным в стенах детского дома, но упорно не понимаю, как можно с таким пренебрежением относится к своему ребёнку. Некоторым людям нужно запретить размножаться. Выплюнуть в мир человека, заставлять жить по своей указке, а после обвинять в несбывшихся каких-то своих же мечтах. Не зашло отцовство или материнство, так откажись. В чем прикол себе нервы трепать и тому, кто этого не заслуживает? А он ведь не заслуживает. Как он может заслуживать такого дерьма? — Сеня… Арсений, то есть. От взгляда не укрывается покрасневшая скула. Всё таки успел ударить, уёбок. Подхватываю за подбородок, фиксируя и поворачивая к себе голову, рассматривая горящую щеку. — За что тебе её залепили? Сеня поджимает губы. Напрягается ещё больше, будто удара очередного ожидая. Тянется своей рукой к моему запястью, на секунду касаясь кончиками пальцев кожи. Меня от этого прикосновения накрывает дурманом. Волной удовольствия, затихающего где-то под сердцем. — Всё нормально… Где-ж нормально? Душой хочется догнать горе-папашу и всё-таки хорошенько отпинать. Понимающе киваю, принимая факт неловкости, и отпускаю подбородок, напоследок проехавшись большим пальцем по коже скулы. Не смог отказать самому себе. Арс тут же отворачивается, прикрывая красную щеку ладонью. Стыдится своего положения. Глупый. Нихуя не любимый ребёнок. Брошенный сам на себя. Но при этом в семье. Типа правильно, да? Как так можно-то, блять?! — Вот и познакомились. Во-вторых, — продолжаю также тихо и спокойно. — То что произошло с твоим папашей никогда не спроецируется на тебе. Не нужно меня бояться, договорились? Ага. С этого же обычно и начинается нормальное общение. Папаню скрутить, а потом в уши заливать, что меня бояться не надо. Я же весь такой белый и пушистый. Но Арс кивает, закусывая щеку, а я выдыхаю. Сомневаюсь, что действительно верит в слова про отсутствие агрессии в его сторону, но ладно. С этим будем разбираться по ходу действия. Доверие ведь нужно заслужить? Я не я буду, если не заслужу. — В третьих, я не собираюсь принимать за тебя какие-либо решения. Ты взрослый, самостоятельный человек, со своей головой на плечах. Не думаю, что тебе необходимы помощники для принятия решений, касающихся собственной жизни. — Но вы же сказали… — А ты хотел дальше эту словесную помойку слушать? Арс отрицательно головой качает, да губы поджимает. Смотрит на меня неуверенно исподлобья, а я упорно делаю вид, что не замечаю этого пронизывающего взгляда, дабы не смущать. Хочет смотреть, пусть смотрит. Как-будто я против. — То-то же. Дай-ка сюда. Забираю из рук документы, наискосок читая содержимое. «Обязуюсь ухаживать», «принимаю в законные мужья», «отказываюсь от опеки». Разорванные листки летят в мусорное ведро около прикроватной тумбы. Мрази. — Об этом даже не думай. Запоздало понимаю, что стоило бы сначала поинтересоваться видением на это всё самого Арса, но глядя на то, как его плечи расслабляются, понимаю, что и так делаю всё правильно. Никаких у него чувств к этому Абрамову. И так от этого факта становится… Легче. — Почему вы ко мне приходите? — неловко уточняет Сеня, сжимая между пальцев ткань штанов. — Цветы эти… С зайчатами. Пиздец, дитё. Хотя выглядит прикольно. — Ты, — поправляю тихо. Цветы-то чем не угодили? — Разговор вполуха слушал, да? — Нет. Я слышал про истинность. Но это ведь не обязательно. Мы можем жить друг без друга. И это наверное было бы правильным решением… — Считаешь? Он неуверенно кивает, также поджимая губы. Опять напряжён. Пальцы на руках заламываются на автомате. До одури хочется коснуться и размять плечи. Успокоить движением. Показать, что рядом со мной — бояться нечего. Не будет больше боли. Я не допущу этого. Даже если на расстоянии будем. — И отчего же? — мягко уточняю на короткий кивок. — Потому что… Потому что я — нечистый. Я только буду портить вашу репутацию. Кому нужен использованный? Уверен, что у вас много партнёров или партнёрш, и вы даже на хорошем счету у коллег. А я… Аномалия, брак… Что о вас будут говорить? Я только всё испорчу… — Почему тебя так напрягает, что обо мне будут говорить незнакомые для тебя люди? Котёнок, прекращай выкать. Мне же не пятьдесят. Сеня опускает взгляд на свои руки и молчит. — Если действительно так хочешь и считаешь — хорошо. Скажи мне, я уйду, и наши пути разойдутся. В любом случае догнать твоих родителей не составит труда. Документы восстановить думаю тоже. Манипуляция? Пусть так. Но кого она не мотивирует так или иначе? Головой понимаю, что делаю очень рискованный шаг. И вместе с тем, что Арс сейчас подавлен, и это может сыграть на руку. От парня, по сути, отказались родители. Он в чужом незнакомом городе. Куда ему идти? От кого поддержки ждать и помощи? Точно не от ебанутых предков. Даю несколько минут на принятие решения, обдумать хорошенько желания, молча сидя рядом и воображая себя предметом интерьера. Затянувшаяся пауза бьёт по нервам. Понимающе киваю. Поднимаюсь с табурета, направляясь к дивану, подцепляя пальцами оставленный на нём шлем. Зажимаю его подмышкой, неуверенно ступая в сторону выхода. Чем ближе перед глазами дверь, тем сильнее в душе разливается тоска. Уходить-то не хочется. Не вывезет он с родителями, с Васей. И один не вывезет тоже. Но решение принять нужно вместе. И если он откажется, значит, так тому и быть. Я не решаю его судьбу, не имею на это никакого права. Ни сейчас, ни уж тем более потом. Похуй на закон. Он же человек, как никак. Распоряжаться его желаниями — блядство. Только отпускать, оставлять — не хочется. Присутствие рядом с ним кажется таким правильным. Необходимым. Он видит меня второй раз в жизни. Я его — чуть больше недели. Пусть пока спал. Но будто всю жизнь знакомы. Именно так и работает воссоединение родственных душ? Занятно. Мне бы хотелось узнать о его увлечениях, хобби, любимой еде. Всё это могло бы стать частью чего-то общего, того, что объединяло бы нас. Но Сеня по-прежнему молчит. Сердце пропускает очередной удар, когда рука ложится на дверную ручку. От плавного нажатия вниз раздается звук открывающегося замка. По ушам, сука, режет. А я стою и принимаю поражение. Никогда же, блять, не принимал. Я — Павел Клинцевич, который всегда берёт то, что хочет, сейчас просто уходит? Смешно. Ещё смешнее от принятия факта, что так и есть. Ухожу, потому что мой истинный даже не отталкивает, а просто прогоняет своим молчанием. А я, как дебил, соглашаюсь с этим. Потому что правильно? Потому что только так он будет чувствовать себя в безопасности? Что ж. Попрошу Давида подготовить его к выписке. Оплачу квартиру, а дальше… Ну, что-нибудь придумаем. И с моим закреплением, и с его уже, наверное, тоже. Сколько там обычно требуется, чтобы на запахах связь состоялась? Пара минут? Будем раз в месяц встречаться, подпитывать друг друга и дальше по течению плыть. Звучит как отличный план на одинокое будущее. Да похуй, как-то. Но не успеваю выйти за дверь, как до уха доносится тихое и несмелое: — Когда я был там… В том доме… Я слышал, что кто-то пришёл. Арс сжимает руки в кулаки, и морщится от неприятных воспоминаний. Маленький. Говорит едва слышно, не поднимая даже взгляда, а у меня сердце готово выскочить из груди от переполняющих эмоций. Потому что заговорил. Не дал уйти. Господи. — Я слышал, что кто-то кричал ОМОН, и думал, что это вы, если честно… Когда первый раз увидел вас… — Это был я. — Но вы же росгвардеец? — удивлённый взгляд зелёных глаз всё же замирает на мне. — Ты, — вновь поправляю, облокачиваясь плечом о шкаф, не рискуя возвращаться к койке. Может его это напрягает, а я нависаю как коршун каждый раз? — Да я по-приколу так сказал. Знаешь, как в фильмах, когда крутые пацаны врываются в помещение у них обязательно звучит какая-то бомбовая фраза. Вот и я захотел почувствовать себя героем крутого боевика. Идея с ОМОНом сама по себе родилась. Через секунду посещает мысль, что вряд ли в такой ситуации он по существу оценит крутость, о которой я говорил. Так и случается. — По-приколу? Переспрашивает дрогнувшим голосом, в глазах — сомнение. Стон застревает в глотке. Думать, Паша! Начинай, блять, думать! — Понимаешь. Когда нам дали задание, я был уверен, что ты очередной зажравшийся ребёнок богатеньких родителей, свинтивший к друзьям. А когда мы приехали к дому, в окнах никого не было видно. Ну вот я и крикнул так. Думая, что дом и правда пустой. — Понятно. — На самом деле очень хорошо, что ты тогда что-то услышал. Если бы не зашевелился в той куче мусора… Мы бы так и уехали, наверное… Уехали бы только потому, что я, еблан, так злился на ситуацию рушившую планы. На запах мозгивышибающий готов был наплевать тоже, только бы в Москву вернуться. — Но ты боец. Храбро цеплялся за свою жизнь. — Только не знаю зачем. Сеня смущается ещё больше. Глаза прикрывает, и голову отворачивает, прячась от моего взгляда. — Ну как минимум встретить меня. — А как максимум? — Родить детей с футбольную команду и прожить со мной всю жизнь? Мальчишка распахивает прикрытые глаза и непонимающе уставляется на меня, но выдыхает, ловя успокаивающую улыбку. — Я пошутил. Хотя пошутил ли? В плане количества детей — определённо. Мне и одного хватит. А вот про остальное — вряд ли. — О детях, футбольной команде или о жизни вместе? — Предлагаю обсудить это в кафетерии, — возвращаю шлем на диван, попутно расстегивая, и туда же укладывая броник. — Прогуляемся до первого этажа? — Тут есть кафетерий? — немного удивленно и не без интереса прилетает в ответ. — В любой больнице есть кафетерий. Ты что, ни разу не выходил на разведку? — Да как-то не было необходимости… — Хочешь сказать, что всё это время питался пресной больничной едой? — Иногда выбирать не приходится. А на кафетерии у меня денег нет. — Можно было записать в счет лечения. Я его сейчас что, уговариваю? — Мне об этом никто не сказал. Да и так нормально. При выписке придется, наверное, почку отдавать, в качестве оплаты лечения. Боже, я даже не знаю, чем буду платить… Арс прикрывает ладонями глаза и тяжело выдыхает. Какой же ты лапочка, котёнок. — Вообще-то, твоë лечение оплачивает моя банковская карта. — Чего? Смотрит сквозь пальцы. Щеки розовые-розовые от смущения. А я ловлю себя на мысли, что никогда не любил смущающихся партнёров, но поведение Арса более чем устраивает. Наивность. Неловкость. Всё это как-то… По-родному? То, чего столько времени не хватало? — С самого первого дня, между прочим. — Я всё еще не понимаю, зачем тебе это… Я всё верну. Все потраченные деньги на лечение… Обещаю! — Ладно, — киваю в сторону выхода. Хочется колко пошутить из разряда «отработаешь», но я соглашаюсь, прекрасно понимая, что опять не оценит. Да и копейки не возьму с него. Хотя бы потому, что всё это делается полностью безвозмездно. Мне просто важно знать, что он в порядке, и его жизни ничего не угрожает. До кафетерия мы всё же спускаемся. Сенька по сторонам озирается, как напуганный дикий котёнок, подтверждая слова, что стены палаты не покидал всё это время. Недолго посидев в кафе я узнаю, что он очень любит томатный сок, но терпеть не может помидоры. Любимое время года — лето, потому что нет тонны ненужной одежды, но вместе с тем обожает снег. Ему нравится кататься на колесе обозрения, мечтает совершить прыжок с парашютом, ему интересен роупджампинг, но при этом до ужаса боится высоты. И я нахожу в этих противоречиях великолепие. Именно они делают его уникальным. Самим собой. Тем, кем он является на самом деле — честным, открытым, настоящим. А после, до поздней ночи сижу рядом, вдыхая запах, слушая тихий голос, и понимаю, что не хочу, чтобы вечер этот заканчивался. С ним уютно и комфортно, особенно когда перестает зажиматься, и самостоятельно задаёт тон разговору. Но, как только он засыпает — поднимаюсь с дивана, покидая палату. Ночное дежурство никто не отменял. А ещё было бы идеально, посетить душ.

***

На следующий день возвращаюсь ближе к обеду. Об этом мы заранее договорились ещё с вечера. Сеня тогда смущенно просил пообещать, что моё присутствие — не разовая акция и днём мы опять встретимся. Причём просил с такой убийственно неверящей интонацией, будто я в самом деле собирался уйти и больше не появляться. Именно для этого родителей нахер послал, чтоб потом тоже слинять, что ли? Как бы не так. Обещание скорой встречи котёнок получает. А я получаю самую ахуенную улыбку в мире. Улыбаться ему идёт. Выходя из лифта, в очередной раз сталкиваюсь с Давидом. Он закатывает глаза, выбрасывает подбородок в сторону палаты, и по взгляду понятно, что там опять какой-то пиздец. А когда из приоткрытых дверей слышатся перекрикивания, понятно становится ещё больше. — Цирк уехал, клоуны остались. В палате стоит… Мама. Хотя это слово слишком громкое для женщины, которая зачем-то пришла в очередной раз. Всё в том же неприметном костюме, что и вчера. А я в очередной раз выругался про себя. Вчера не всё выяснили? Не добили? Сеню нужно срочно увозить из больницы, чтобы избавить от контакта с этими… Недалёкими. По-другому как их назвать? Родителями? Не заслуживают они этого звания. — Тебе нужно было вести себя немного мягче с отцом! — Я слова вчера ему не сказал. Мне даже не дали шанса, что-то сказать в своë оправдание. Он кричал как ненормальный. Сложно было вставить свои пять копеек… — Так а может быть стоило? — Мама, когда? Когда он сыпал на меня всеми возможными оскорблениями? Это не его держали черт знает где, не его насиловали и издевались сутками. Не его морили голодом, и не его держали на цепи! По щекам Арса текут слезы обиды. Он злится. Психует. Едва сдерживается, чтобы не сорваться с постели и не кинуться к матери. Я его понимаю. Хреново, когда после пережитого на тебя сыпят претензиями вместо слов банальной поддержки. Не за того сейчас эта женщина так переживает. — Арсений! — Я не заслуживаю от вас такого обращения. После всего что произошло, вместо поддержки от родителей я вижу только брезгливость и слышу то и дело, что сам раздвигал ноги! Это хотите услышать?! Арс срывается на крик, глотая слезы. Краснеет от злости и, вероятно, плохо отдаëт отчет своим действиям, потому что через секунду в ладони оказывается стеклянный стакан. Ещё через одну он уже летит в сторону женщины. Та, каким-то чудом, (или лучше было бы если нет?) успевает отскочить в сторону, позволяя стеклу встретиться с полом и разлететься на мелкие кусочки. — Да! Я сам! Сам раздвигал ноги! Сам! Ты поняла меня?! Женщина прикрывает руками рот, распахивая глаза. Смотрит так, будто и правда верит в сказанное. Идиотка. Подхватываю дамочку под локоть, настойчиво подталкивая к выходу. Хватит на сегодня представлений. И нервы ему ебать — тоже. — Вам лучше уйти. И не приходить больше. Не в ближайшее время, как минимум. Она тихо шикает, смотря на меня. Увернуться даже не пытается. Вот ни на грамм не сопротивляется, медленно подбираясь к дверям. Хоть бы вид сделала, что не согласна с положением дел. И это очередной вспышкой по сознанию проходится. Ну что ты за тварь такая? Ты же его, блять, под сердцем девять месяцев носила. Мучилась рожая, а ведёшь себя так, будто хуй дороже, чем ребёнок. А Арс… Продолжает кричать. — Что ты ещё хочешь от меня услышать?! Что вы все от меня хотите услышать?! Хотите скажу, что мне понравилось?! Так мне понравилось! Мне нравилось, когда тот мужик трахал меня, поняли?! Нравилось! Я сам раздвигал для него ноги! И каждое новое слово — стрелами в самое сердце. Как можно до такого отчаяния довести человека своим безучастием? Если бы хоть немного слов сочувствия от родителей, он бы не считал себя виноватым в случившемся. И я очень надеюсь, что на самом деле так он не считает. Это просто истерика. Просто слова, чтобы уколоть окружающих его людей, потому что ему самому слишком больно. Скоро всё наладится. Обязательно. Так кстати в дверях показывается Давид, в руках сжимая наполовину наполненный шприц с желтоватой жидкостью. — Успокоительное… Я киваю, выставляя из палаты женщину, и пропуская мужчину, прикрывая за ним дверь. Сеня не даётся. Отпихивает от себя протянутую руку со шприцем, продолжая шептать как мантру о том, что он всё сам, прячется за одеялом и рыдает. Но стоит мне руку запустить в его волосы — затихает, позволяя затащить себя на колени, и прижать к груди. Только в глаза смотрит, буквально всматриваясь в самую душу, с мольбой. А я бы богу её отдал, в смысле душу, лишь бы не видеть в зеленых изумрудах столько тоски и разочарования. И в мольбе немой вижу одно кричащее — «забери». Заберу. Сегодня же увезу из больницы. От идиотов родителей, от внутренних переживаний. От этого комплекса неполноценности, самому себе приписанного. Трепетно провожу ладонью по волосам, успокаивая. Арс ногтями больно впивается в предплечье, когда в ягодицу ставят укол. Разделим боль на двоих? Я не против. Всю её на себя готов забрать. В очередной раз. — Всё хорошо, — с улыбкой шепчу в макушку, оставляя на ней же короткий поцелуй. — Я рядом, котёнок. Больше не будет больно и плохо. Поспишь? Размыкаю объятия, только когда он проваливается в сон. С осторожностью перекладываю со своих коленей на мягкую кровать, укрывая одеялом. Смотрю на него спящего, даже после вколотого успокоительного напряжённого, и в очередной раз обещаю себе наполнить его жизнь красками. Теми, в которых помимо черного-белого-серого, есть более яркие цвета. Когда Сеня приходит в себя за окном только-только садится солнце. Я занимаю место на излюбленном диване напротив больничной койки, правой рукой подпирая голову и настороженно наблюдаю за каждым движением. Вот он неуверенно поднимает глаза. Смотрит на меня как на призрака, поджимая губы и вроде пытается что-то сказать, но молчит. Затем опускает взгляд на место, куда приземлился стакан. Несколько минут терроризирует чистый пол взглядом, хмурит брови, вспоминая. Кулаки сжимает до побелевших костяшек. Да, мелкий, полностью понимаю твои эмоции. Не родители, а самые настоящие уёбки. — Чтоб ты знал — я ни единому слову не поверил. На всякий случай спокойно сообщаю Арсению. Он откидывается на подушки, переворачиваясь на бок. Обнимает себя руками за плечи, колени подтягивая к груди. Я рядом хочу лечь, сгребая в объятиях обиженного на весь мир мальчишку. — Вы смотрите на меня так же, как и они. Как и все остальные. Опять на «вы». Будто и не было вчера этого спокойного и улыбчивого парня. Вернулись к тому, с чего начали. Да что за блядство. — Так, ладно. Полежи пока. Давид Маркович находится за стойкой-ресепшн. Сочувственно окидывает взглядом, стоит только мне подойти, но губы в улыбке растягивает всё равно. А в глазах такая же боль и разочарование. Интересно, у него-то почему? — Даже не знаю, стоит ли его сейчас выписывать. Умом понимаю, что забирать его необходимо как можно скорее, поскольку представления очередного не миновать, а сердцем сомневаюсь, а справлюсь ли я? Собеседник кивает, протягивая эпикриз. — Рядом с Вами он становится живым. Вы справитесь. Здесь все выписки, как мы договаривались по телефону, и заключения. Осталось только дату поставить. Подпись и печать уже стоит. Павел, его больше не имеет смысла держать в стенах больницы. Но ему определённо нужен хороший психолог. И могу я дать совет? Дорогущие препараты заменились качественными аналогами. Рецепты на успокоительные. Ректальные свечи перед сном. Рекомендации по приему лекарств. Воздержание от интимной связи минимум еще две недели, с губ слетает усмешка. Ему пару месяцев восстанавливаться после произошедшего, какие две недели? Приём у врача через три. Вопросительно приподнимаю брови, заканчивая с чтением перечня необходимого, в ожидании того самого совета. — Избавьте его от общения с родителями. Он сейчас и без того в напряжении, а то что происходит последние два дня… Доведет до нервного срыва. Он и так уже на грани. Вы ведь и сами понимаете. Я киваю. Понимать то понимаю, но не воспримет ли Сеня как ограничение его свободы или общения? Всё таки я обещал, что не буду принимать за него решения. С другой стороны забрать к себе, вручить телефон, а дальше пусть сам думает. Уверен, что первое время он и не захочет вспоминать о родителях. Меня в очередной раз перетряхивает, от воспоминаний о «родителях». — Сегодня вечером заберу его. Съезжу за вещами и вернусь. Благодарю Давида, возвращаясь в палату. Нужно же и его предупредить. А то надумает себе черт знает что. Опять уехал, хрен знает куда, и на сколько. Не в этот раз такая недосказанность. Она точно на руку не сыграет. Арсений сидит на постели спиной к выходу и смотрит в окно. Обхожу кровать, всматриваясь в обеспокоенное лицо. Губы сжаты в тонкую линию. Глаза всё еще красные и немного припухшие от слез. Ресницы мелко подрагивают. Тишину палаты нарушает тихое шмыганье носом. И ещё раз. — Хотел сказать, что тебя готовы выписать. Ты можешь жить у меня. Если не хочешь, я сниму тебе квартиру. — Хорошо. На секунду радуюсь принятому решению и чёткому ответу. Однако тут же понимаю, что Арса просто додавили, и ему в целом… Все равно на то, что будет дальше. — Я не трону тебя и пальцем, если ты согласишься жить у меня, — на всякий случай сообщаю в довесок к сказанному. — Обещаю. — Хорошо. Такой же, как и первый, роботизированный ответ. Сеня поднимается с кровати, опуская по швам руки, и закусывает щëку с внутренней стороны. И от этой позы очередной укол где-то в груди. Давящий, царапающий. Я нарушаю только что сказанное. Резким движением притягиваю к себе за плечи, крепко сжимая объятиях. Буквально вжимая в свою грудь, пытаясь забрать на себя хоть толику терзающих душу переживаний. Арс, вероятно, не успевший сгруппироваться, больно ударяется щекой о грудь, но стоит тихо, не вскрикнув даже. И ничего не происходит. Он просто позволяет себя обнимать, трогать волосы и плечи. И я уже готов оттолкнуть, извиниться за порыв, но плечи под ладонями неожиданно вздрагивают. Арс вжимается грудью в грудь, остервенело сжимая в пальцах ткань черной толстовки где-то на боках, и тихо-тихо плачет. А я жду. Молча стою, подставляя грудь под мокрое лицо, и глажу по волосам, прижимая к себе так крепко, чтобы согревался об меня, слушая тяжёлое, обжигающее через толстовку, дыхание. В улыбке губы растягивая, когда истерика заканчивается и он трётся щекой о ткань одежды. Несколько раз. То ли слёзы с щек стирает, то ли прижаться теснее пытается. Ну правда же… — Поехали домой, котëнок? Хер я оставлю его здесь хоть на ещё одну лишнюю секунду.