***
Голова отходит ещë в такси. Самостоятельно садиться за руль не рискну, принимая во внимание состояние «не в кондиции». Даже несмотря на наличие корочки. Управлять тачкой, когда перед глазами летают «мушки», то ещё удовольствие. Я, конечно, порой творю лютую дичь, но в плане вождения всё-таки не настолько безрассуден. Жить так или иначе ещё хочется. В кабинет шефа влетаю через два часа. Опоздал, конечно, но кого это волнует? А если и волнует, то лично я — срать хотел. И через минуту от начала разговора понимаю, что лучше бы вообще не приходил. Приятное настроение теряется, стоит только Мише ввести в курс дела. Кто ж знал, что планы на вечер так «удачно» испортит какой-то сыночек очередной шишки, которому необходимо подтереть его обосравшуюся жопу. — Мы-то там каким боком, Мих? Ну что в первый раз? Да ясен-красен что там будет: приезжаем на место, и там либо пусто, либо очередной обдолбыш с жиру бесится да крокодила себе по венам пускает со своими дружками. — Говорят там сынишка-то из этих… Из правильных. Арсений Фролов, девятнадцать лет, — Миша протягивает фото, а я смотрю и ахуеваю от цвета глаз мальчишки. — Омега. Выходец из закрытой школы. Хороший сын. Отец о статусе просил не распространяться, слишком беспокоится, что это может как-то не так обернуться. Даже твоим пацанам знать не положено. Тебе говорю чисто как представителю его расы. Понял? А мне оно надо? Факт, что я один из статусных, не делает меня спасителем для каждого. Я — не супергерой. Я обычный мужик, у которого планы срываются. Рядом с фото пацана ложится фото серого форда. Без интереса смотрю на плохо сделанный снимок, прекрасно понимая, что вот он нихуя ни к чему не приведёт. Номерных знаков не видно. Водителя — тоже. Рядом падает стикер с адресом деревни далеко за Подмосковьем. — Видели подозрительную машину, которая там никогда не была. Любитель погулять по лесам сообщил, что в деревне той никто давно не живёт, и наличие автомобиля у одного из домов вызвало подозрение. — Бля, Мих! Сколько таких подозрительных тачил по улицам катает, а? Нам каждую проверять? Мёртвые деревни патрулировать теперь давай ещё начнём? Ты на адрес-то сам смотрел? Где Новгородская область, и где мы? Москва-то тут при чем, я чет нихера не понимаю. Миша губы поджимает, с укором глядя из-за несдержанного тона. Только вот, в чём я не прав? Почему не ближайший Питер занимается поисками? Не местная гвардия или полиция? Мы — хуем, блять, каким? — Зацепка — есть зацепка. Отработать — обязаны. — Приплыли, — построенные планы на вечер прельщают куда больше, чем беготня в поисках какого-то пацана. Еще и в законный выходной. — У нас дел других нет? Те, которые к нашему региону хоть какое-то отношение имеют, а? Викторович пусть и проверяет «зацепку», которая сто процентов ни к чему не приведет, у меня планы на вечер. Войди, блин, в положение! — Клинцевич, не забывайся. Ты на службе и разговариваешь со старшим по званию. Тот факт, что мы с тобой на одном горшке сидели не освобождает тебя от выполнения прямых обязанностей — ловить нехороших людей. Одна из наших задач — это охрана особо важных и режимных объектов, объектов, подлежащих обязательной охране войсками национальной гвардии, в соответствии с перечнем, утверждённым Правительством Российской Федерации, так? — Только не надо мне устав цитировать, Мих. Я без тебя его от корки до корки знаю. Ехать в эти ебеня пятьсот кэмэ в одну сторону, не наша так-то юрисдикция! Да и пацан этот вроде как живой человек, а не достояние всемирного наследия, чтобы его охранять. Или у него жопа, блять, из золота? И служба моя закончилась ещё вчера. Ровно в тот момент, когда часы перевалили за девять вечера. — А ты вот так и считай, что пацан этот «особо важный и режимный объект». Если найдём его, ещё и премию выпишут. Очередную. Когда ты от бабла отказывался, напомни мне? В отпуск, так и быть, тебя отпущу. И за юрисдикцию не переживай, там такая шишка, что для нас вся наша необъятная родина одна большая юрисдикция. «Если». Нам же так мало «висяков». — Вот знаешь чем заманить, — недовольно хмыкаю. — Сразу про отпуск заговорил, про деньги. Спорить бесполезно. На парковке уже ждёт выездная газель. В салоне пацаны, выражающие точно такие же, как и мои, желания — похмелиться да поспать ещё пару часов. Особенно у «непьющего» Макса, напоить которого прошедшим вечером было идеей-фикс. Справились? Ещё как. Отлично, память медленно, но верно начинает возвращаться. — Вы хоть спали? Занимаю излюбленное место на сиденье за спиной водителя, головой прикладываясь к прохладному, ещё не прогретому на солнце, стеклу. — Сложно назвать это сном, — отзывается Стёпа, зевая в кулак. Остальные утвердительно кивают в ответ. — Ладно, ехать часа четыре. Ну, может пять. Есть время подремать. Прикрываю глаза, откидывая голову назад. И судя по шевелению товарищей они делают то же самое. И на кой чёрт дёрнул всех-то?***
Колесо газели наезжает видимо на выбоину, отчего голова как-то слишком тесно знакомится со стеклом. Вот и доброе утро. — Подъезжаем. Макс кивает в сторону лобового стекла, я же сочувственно выдыхаю, наблюдая за открывающимся пейзажем на богом забытую деревушку. Подъездная дорога покрыта ковром высокой травы, что с правой, что с левой стороны покосившиеся и разрушенные деревянные дома, в которые даже заходить опасно. Либо крыша рухнет, либо полы гнилые провалятся под весом. Здесь не то что машины гости не частые, здесь люди в принципе лет сто не были. Глаза закатываются сами собой. За окном ярко слепит солнце. На часах начало третьего дня. По быстрому всё порешаем, обратно так же за три-четыре часа домчим, вполне неплохой расклад. Достаю из кармана вибрирующий смарт, не скрывая улыбки. Адрес, короткое «жду в восемь». Газель останавливается в нескольких метрах от единственного более-менее уцелевшего дома. У того самого, где видели машину. Внезапно она отсутствует. Кто бы мог подумать? Придомовая территория полностью заросла: бурьян кое-где доходит до полуразбитых окон избы, вероятнее всего, блокируя поступление солнечного света внутрь. Протекторы автомобильных шин на примятой траве вызывают странное волнение, которое только усиливает измазанный грязью серый чемодан, валяющийся в одном из кустов. «Нужно осмотреть дом». Жестами показываю товарищам, ещё раз внимательно осматривая территорию, взглядом то и дело возвращаясь к кустам. Может быть Миха прав был? И я всей душой надеюсь, что нет. Бесшумно поднимаемся по покосившемуся крыльцу, толкая дверь. Та беспрепятственно поддаётся, со скрипом открываясь вовнутрь. Захламленная веранда с подранными грязными занавесками на полувыбитых окнах отчего-то заставляет мурашкам пробежаться по коже, а сердце пропустить удар. Списываю странное поведение организма на отходняк и ступаю дальше. Мимо коробок и разбросанного мусора. Замираю у громоздкой двери, по логике, ведущей в основную комнату. Макс рывком дёргает на себя ручку, пропуская вперед. — Никому не двигаться, работает ОМОН! — с криком врываюсь в помещение, наставляя дуло автомата на… Пустоту. — Черт, всегда хотел так сделать. Со смешком и под такой же смешок товарищей, комментирую свои действия, внутренне расслабляясь. Не прав. Никого здесь нет. И эта мысль греет душу. На заданиях так или иначе привыкаешь ко всему. Но каждый раз, идя на новое, надеешься, что ничего серьёзного не будет. Эта вылазка не исключение. — Двадцать шесть лет — ума нет, — Рома закатывает глаза. — Не переживай, и у тебя не будет. Какая разница? В доме никого. А если и был, то уже спалили бы себя. Как и мы себя. Умно было подъехать на тачке прям к дому, конечно. Неожиданность — уровень бог. По дому разносится смех товарищей. Рома головой качает, уставившись в угол комнаты, взглядом впиваясь в наваленную кучу хлама. — Ты чё? — Стёпа пихает товарища в бок под заинтересованный, проследивший траекторию взгляд напарника. — Мне кажется, там что-то пошевелилось. — У тебя глюки. Тут кроме мусора нихуя нет. Погнали отсюда? — хмыкает Макс, опуская дуло автомата вниз. — Спать хочется пиздец. Я киваю, окидывая избу взглядом. Пустые бутылки, полуразобранная печь, которую даже топить не стоило бы во избежание пожара. На дверях две потрёпанные (или поеденные крысами) фуфайки, разбитое зеркало, перепачканное чем-то красным. На подоконниках давно уже засохшие растения, по останкам которых и не поймёшь, к какому виду они относились когда-то. Стол заставлен грязной посудой — единственное, указывающее на недавнее присутствие людей. Помимо следов от колес. И чемодана. Смущает не это. Смущает стоящий в доме запах. Запах спокойствия, уюта и умиротворения. Топлёного молока, подвешенных под потолком иван-чая и ромашек. Как тогда — в одном из домиков пионерского лагеря в шестнадцать. С того дня я знаю, как пахнет дом. И сейчас пробирающий до самых костей знакомый аромат заставляет мозг работать на максимум. Спешно думать в попытке понять — почему именно здесь? Тут же ничего нет. Совсем. Взгляд падает на ту самую кучу в углу. Внимание привлекает едва уловимое шевеление натянутой цепи, крепящейся за выпирающую из стены массивную балку. Конец плетения уходит вниз, под сваленные тряпки с красными пятнами. На негнущихся ногах приближаюсь, наставляя дуло заряженного автомата на ворох вещей. Осторожно откидываю в сторону. Тряпку за тряпкой. Проверяя, есть ли там что-то… Или кто-то. В куче вещей находится мальчишка с того самого фото. И от его вида ножом по сердцу и сознанию. Избитый. Тощий. Судя по подтекам и гематомам на бёдрах не раз изнасилованный. Со связанными синюшными руками, заведенными за спину. Рот заклеен скотчем, а нос выглядит так, будто его вбили в голову отбойным молотком. — Ебать, — негромко тянет Рома. — Жмур? А я от вопроса зависаю. Туплю, нависая над обнаженным мальчишкой. Грудь «жмура» медленно-медленно приподнимается и опускается. Длинные ресницы несколько раз вздрагивают. Нечто всё еще цепляется за жизнь. А у меня только один вопрос. Как он, блять, дышит? Осторожно опускаюсь на колени рядом с парнем. Горло вмиг пересыхает — не сглотнуть толком. Руки ходуном ходят, как после хорошей попойки. Не той, что была вчера. В разы хуже. И я, вроде как, принимаю факт того, кто он такой, но… Не принимаю. Гоню от себя подальше логичную мысль, не позволяя проникнуть в разум. А та ведь не соглашается. Жалит собой. Особенно, когда мысли возвращаются к чемодану и словам начальника. Выходец из школы. Из правильных. Омега. И, сука, лучше бы героин по венам пускал. Жрал бы горстями экстази или на худой конец трахался без разбора с кем вообще. С этим ведь разобраться проще, да? Или мужа своего ублажал бы да детей нянчил. Похуй, что не встретились бы. Пусть бы делал, что угодно, только бы не лежал сейчас здесь. Ещё лучше — если бы кто-то другой оказался на этом матрасе. Паршиво так думать, но еще паршивее осознавать, что он тот самый. И он, блять, здесь. Трясущейся рукой веду по теплой щеке, медленно спускаясь к шее. Указательный и средний пальцы замирают на сонной артерии. Действие какое-то тупое и автоматизированное, ведь и дебилу ясно, что живой. Дышит ведь. Заплывшие веки свои пытается открыть. Кажется, даже дёргается на прикосновение. Только движение тела настолько слабое, что вполне можно списать на галлюцинации. Из-под клейкой ленты раздаётся тихое-тихое мычание. Стëпа осторожно разрезает скотч на запястьях. Растирает онемевшие плечевые мышцы, разгоняя кровь. Медленно спускается к предплечьям, пока я занимаюсь заклеенным ртом. Стараюсь сдирать липкий слой как можно медленнее, чтобы причинять меньше боли. Только это так не работает. Особенно, когда хочется быстрее избавить от ленты. Позволить нормально наполнить лёгкие кислородом. Но когда рот становится свободным, мальчишка не стремится вдыхать поглубже. Он облизывает пересохшие губы и жалобно шепчет, душу разрывая на куски. — Помоги… Я киваю, осекаясь. Глаз ведь не открыл и движение головы не увидел. — Всё хорошо. Теперь ты в безопасности. Поспешно успокаиваю, наклоняясь ещё ниже, носом щеки почти касаюсь. Не особо обращая внимание на косые взгляды товарищей, однако понимая — нюхающий какого-то левого пацана Паша — это сдвиг по фазе. Причём полный. Этот, черт возьми, запах просто не отпускает. А исходит он от одного конкретного человека, находящегося в доме. И этот «кто-то» не один из моих парней. — Только не ты, пожалуйста, — шепчу в очередной надежде ошибиться. Ну не может судьба быть настолько трахнутой, чтобы так сводить. Верить не хочется. Принимать этого не хочется. Даже несмотря на полностью очевидное, влетающее в голову как пуля, перемешивая все мозги. Иного объяснения просто не может быть. Его тупо нет. Как бы не убеждал себя в обратном. Как бы не хотел принимать — приходится. На фоне всего этого дерьма валяющегося на полу, в развалинах дома, до которого и дела то нет никому, если бы не эта гребанная засветившаяся тачка, на обосранном и обоссанном матрасе, обессиленный, избитый и униженный умирает мой омега. Мой. Мать его. Истинный. Омега. — Паш, ты его знаешь? — Вертушку, — вместо ответа на вопрос напряженно выдаю другое. — Срочно. Нужно в больницу. Провести все обследования. Анализы. Проверить состояние. Выявить наличие возможной… Беременности? Возможных подцепленных заболеваний? Думать об этом не хочется, но, сука, думается. Ровно так же, как и минутой назад, когда молился ошибиться. Чтобы кто-то другой лежал на месте моего. Какого черта он здесь вообще делает?! — Вызовем врачей местной больницы. Равнодушный тон побуждает зарычать. Сам же учил — никаких эмоций на службе. Только работа, только задачи. Сопли, слюни и всё прочее дерьмо после. Психологу своему. Родственникам. Друг другу, в конце концов, за стаканом чего-то крепкого. Товарищи ожидаемо награждают ещё более непонимающими взглядами. — Он омега. Кому они тут нахуй нужны?! Вертушку, Стёпа, вызывай, блять, срочно! Напарник кивает, вызывая по рации санавиацию, но не скрывает удивлённого взгляда в мою сторону. А мне так похуй. Похуй, что ещё пару часов назад проснулся с блондинкой и мечтал вечером затащить в свою постель, а сейчас сижу на коленях рядом с умирающим парнем, которого вижу первый раз в своей жизни, и нихуя не понимаю этих приколов. Как вывозить? Мне? Да срать на себя. Как вывозить всё пережитое ему? Ему-то, блять, за что такие удары в спину? Чем он заслужил свалиться в выгребную яму, из которой по факту хуй выберешься? Осторожно перетаскиваю омегу на колени, придерживая в объятиях настолько нежно, насколько вообще возможно при данных обстоятельствах. Медленно-медленно прихожу корпусом в движение, укачивая словно маленького ребенка. Словно это может помочь хоть как-то. Максим опускается рядом, открывая кейс с необходимым для проведения первой помощи. Спиртовыми салфетками проводит по коже бедра, туда же ставя укол обезболивающего. Сочувственно поджимает губы, когда истерзанное тело, покрытое гематомами и ссадинами, прячется под тканью тёплого одеяла. Только ничерта он не понимает. И Рома со Стёпой не понимают. Потому что все трое — обычные. Без статуса. Без всех этих заёбов по запахам, истинности и прочих плюшек. Они и понятия не имеют, насколько сейчас тяжело оставаться в сознании, потому что всё, что чувствует моя пара — проецируется и на мне. Боль, страх, отчаяние. Весь этот ненормальный спектр эмоций на меня срабатывает тоже. И от этого чувства становится гадко. Невообразимо сложно, и до уколов где-то в правом боку тошно. — Всё будет хорошо. Ты только потерпи ещё чуть-чуть, ладно? Шепчу едва слышно на ухо. Ладонь в волосы грязные запускаю на макушке, прислоняя горлышко пластмассовой бутылки к губам. Мальчишка губы поджимает, сипит хрипло, голову отводя в сторону. У самого по венам вместо крови страх животный гуляет. Оглушающий. Мысли-вопросы в голове нескончаемым потоком. Успеем довезти до больницы? Умрёт на руках тот, кто судьбой дарован, и не узнает даже о встрече? Почему воду это блядскую в себя влить не даёт? — Вода, — хриплю, глядя в искажённое мукой лицо, и ненавижу себя ещё больше, когда пальцами болезненно давлю на скулы, насильно раскрывая рот. — Пей. Давай же, ну? Он отхаркивается, будто ему в рот керосин заливают, а не воду. Выталкивает её языком, не позволяя влиться в горло. Пара капель попадает в рот и, он вроде как понимает, что угрозы нет, поддаётся к бутылке, жадно присасываясь. — Распробовал? — облегченно выдыхаю, губами касаясь кожи лба. — Просто вода. Безопасно. Пей, умничка. Пьёт. Так долго, будто несколько дней жажду испытывал. А я вливаю, осторожно. Глоток за глотком, помогая насытиться, покрепче прижимая к груди. Чтоб тепло почувствовал кожей. Не боялся больше, не один ведь. И умоляю самого себя не думать о плохом исходе. Нужно потерпеть всего ничего, каких-то… Двадцать, тридцать, сорок минут? Это ведь ничего. Это ведь быстрее, чем скорая на колесах. Беспомощность от невозможности время ускорить — душит. Ударами под дых каждый раз, когда его плечи вздрагивают. Незаметно для глаз, но ощутимо для тела. А я шептать продолжаю, какой он сильный. Какой храбрый. И что всё наладится. Я же рядом теперь. Перед глазами грязные тряпки. В носу страшная вонь гнили, затхлости. Смешивающейся с его феромоном. Чистым. Важным и нужным. Топот шагов по полу, шум стихающих лопастей вертолёта. Ноги, скрытые штанами медицинской формы. А я будто в трансе. Сердце где-то в глотке стучит, ещё немного и через трахею выйдет, пробив её. Прижимаю его к себе ближе и головой отрицательно качаю, закрывая от посторонних тянущихся в его сторону рук, прекрасно понимая, что действовать должен иначе. Когда Макс плеча касается, обеспокоенно впиваясь глаза в глаза с тихой просьбой передать его в руки медиков, тогда я, кажется, в себя прихожу. Отвисаю. Разжимаю объятия и смотрю как чужие, в синих перчатках, скользят по обнажённому телу. Прощупывают. Давят на молочную кожу. Наблюдаю, как его забирают с моих коленей, перетаскивая на носилки, накрывая сверху ещё одним тёплым одеялом. Как в рот вставляют длинную трубку, продавливая мешок ручного ИВЛ, наполняя легкие кислородом, и сам толком вдохнуть не могу. Вопросы о статусе. О нашем здесь нахождении. Какое отношение имеем к потерпевшему. У них свой протокол. Вопросы — чистая формальность. Я в вакууме. В голове от мыслей — пиздец. И слепая ярость. Найди ублюдка, совершившего это. Устроить ему самосуд. Освежевать голыми руками. — Он — мой омега. Произношу как-то надломлено, и не особенно чётко, резюмируя свое состояние. Девушка-фельдшер кивает, принимая положение и статус, жестом приглашая пройти за ней.***
В больнице шумно. Врач, принимающий пострадавшего, осматривает его глаза с фонариком. Должно быть это неприятно — когда в глаза целенаправленно светят ярким светом. Мужчина в белом халате что-то пишет в блокноте. Ассистент, стоящий рядом и перенявший из рук медбрата с вертолета ручной ИВЛ, несколько раз нажимает на мешок, наполняя легкие мальчишки кислородом. Мои наполняются тоже. Только сейчас. Я наблюдаю, как мужчина смотрит на часы. Продавливает мешок. Вновь на часы. Сообщает что-то коллеге в бирюзовом костюме, и каталку увозят. Расфокусированным взглядом провожаю удаляющуюся фигуру, накрытую белой простыней и вздрагиваю, когда пальцы лежащего на каталке оживают. В кулак сжимаются на ничтожную секунду, и расслабляются. Где-то на периферии сознания — голоса Ромы и Стёпы. Кто-то из них трясёт за плечо. Задаёт какие-то тупые вопросы, звучащие будто под водой. Макс к стойке информации подходит, переговаривается с дежурным. Через минуту возвращается обратно. — Живой. Делают операцию. Поехали домой, я тебя отвезу. — Я останусь. Товарищи кивают. Вроде поддерживают как-то, только не срабатывает ни на грамм. Я мыслями где-то вообще не здесь. Где-то там, где сейчас его оперируют. Что за операция? Как долго она будет длиться? Насколько серьёзная? Последствия? На телефоне копятся новые и новые пропущенные. От Миши. А мне так хочется набить ему ебальник. За то, что дёрнул с выходного. За то, что послал к чёрту на кулички. За то, что заставил увидеть. В себя прихожу более-менее, когда под носом проводят пропитанной чем-то мерзким ватой. Несколько раз. Кажется только на третий глаза поднимаю, впиваясь в рядом стоящего. Мужчина, в белом халате передает в руки ту самую вату, молча наблюдая. Прижимаю её к носу, чтоб опять не уплыть чëрт знает куда. В коридоре пусто. Сколько времени прошло? — Как он? Голос звучит странно. Потерянно и растерянно. — Состояние стабильно тяжёлое. Если скажу, что хорошо — обману. Если скажу плохо — тоже. — Я Паша. Павел Эдуардович Клинцевич. Это я его с ребятами нашел. — Хосо Давид Маркович. Я буду его лечащим врачом. Сейчас он спит, и Вам лучше отправиться домой. Я передам историю болезни Вашему начальству завтра. — Я его альфа. Сообщаю в надежде, что он поймёт. У него тоже протокол. Никому не имеет права распростроняться более предметно о состоянии больного, кроме родственников. И что домой не понадобиться ехать. Сходить с ума в пустой квартире, не находя себе места от неизвестности — не хочется. Здесь хотя бы немного, но спокойнее. Здесь мы как-будто бы вместе? Давид опускает взгляд на безымянный палец моей правой руки, и вопросительно вскинув брови возвращает обратно. Не убедил. — Вроде как истинный, — добавляю увереннее. — Однако… — мужчина вкладывает ладони в карманы халата, подбородком указывая на стойку-ресепшен. — У судьбы чертовски препоганое чувство юмора. Я молча соглашаюсь, поднимаясь с металических стульев.