30 января. 1976
Большая белая сова с привязанной к лапе коробкой летает вдоль гриффиндорского стола, выискивая адресата, пока, наконец, не опускается почти в самом его центре. — Кажется, это к тебе, Эванс! Отчего-то сегодня голос Поттера стократ противнее, чем обычно. Час ранний, еще не все успели спуститься к завтраку, но этот, судя по растрепанному виду, едва ли спал вообще и уже спозаранку ошивался в Большом зале. И, конечно же, стоило ей прийти, уселся со своим дружком-прихвостнем прямо напротив. — Ну и ну! Доставка первым классом, — Блэк, ничуть не понижая голоса, присвистывает и толкает плечом соседа. — Не иначе, как тайный поклонник! Случаем, не ты, а? — Если бы я хотел произвести впечатление, то сделал бы это более эффектным способом, — Поттер изображает безразличие совершенно бездарно, при этом взгляд его намертво прикован к пальцам Лили, развязывающим ленту на крышке обтянутой темно-фиолетовым бархатом коробки. — О, да! — не унимается Блэк. — Взорвал бы над ее головой хлопушку, да так, чтобы она превратилась в омелу! В ушах неприятно зашумело, и он чувствует, как к лицу приливает кровь… Еще никогда с такой выжигающей душу искренностью он не желал этому лохматому придурку заткнуться. Лили достает из коробки букет из крупных, похожих на эдельвейсы серебряных цветов. Каждый лепесток соцветия точно из сложного морозного узора — кажется, стоит дотронуться и растает. Но цветы не тают. Только искрятся и переливаются, бросая радужные блики на лицо удивленной именинницы. — Какие красивые! — Мэри Макдональд жадно пожирает букет глазами. — Лили, от кого это? — Даже не знаю… Конечно, она не знает. Никто не должен был знать.***
— Лили, постой! Он догоняет ее на лестнице, насилу пробившись сквозь толпу нерасторопных первокурсников, устроивших пробку размером с половину квиддичного поля на втором этаже, и сейчас, определенно, выглядит не лучшим образом. Злой и запыхавшийся. Только бы не закашляться снова… Только не при ней! — Ох, Сев, ты откуда такой? Что бы ни означало «такой», за комплимент это точно принимать не следует. Скривившись, он старается привести в порядок сбившееся дыхание и попутно пытается понять, чего на ее лице все-таки больше — удивления или сочувствия. — Я… я буду тебя ждать на Астрономической башне… Сегодня. Как стемнеет. «Браво, Снейп, лучшее приглашение. Стоило два дня готовиться. И кто тут еще идиот!» Сочувствие на лице Лили сменяется сожалением. Или жалостью. — Сев, мы в Хогсмид собирались… Может пойдем с нами? Сегодня пятница, впереди выходные. Отдохнем, расслабимся. Давай! — У меня завтра утром факультатив, — замогильным голосом, не носящим даже намека на надежду, сообщает он застежке на ее мантии. — Так ты придешь? Лили спускается на ступеньку вниз. Наконец-то они поравнялись. — Что ты задумал? — Придешь или нет? Он впивается в нее взглядом с таким отчаянием, будто ее согласие было вопросом жизни и смерти. После секундного раздумья Лили, улыбнувшись каким-то своим мыслям, все же кивает. — Ладно, хорошо! Приду. Но только надолго не смогу, сам понимаешь…***
— А теперь закрой глаза. Он прождал на морозе почти час, но не напрасно: она все-таки пришла. Пришла ради него, оставив их всех там, далеко внизу, и теперь стояла совсем рядом, раскрасневшаяся от долгого подъема по лестницам. Такая красивая. Светлая. С утра он так ее и не поздравил. Хотя, поздравил, конечно, только она об этом, похоже, так и не догадалась. На его просьбу Лили с подозрением улыбается. Он подступает еще на полшага, и теперь может видеть каждую ресничку, обрамляющую ясные глаза. — Ты ведь не боишься? Ты же знаешь, я никогда не причиню тебе вреда. Закрой. Ресницы опускаются, и собственное сердце начинает биться с удвоенной силой. Палочка поднимается вверх, он в нерешительности задерживает дыхание. Если сейчас не получится — значит, все было зря. Она уйдет, посчитав его ни на что не способным идиотом. И будет права. Нет! У него получится. Она так близко… Не может не получится. Чувствуя теплое дыхание на собственном лице, он тоже на секунду прикрывает глаза и мысленно произносит: — Флагро Нивем! Летящие сверху крупные снежные хлопья вспыхивают и, покорные магии, на лету превращаются в мерцающие искры, точно это не снег, а звезды падают с неба. Искры плавно скользят вниз и каждая излучает мягкое, трепещущее сияние. Облегченно выдохнув, он отступает в сторону. Веки Лили дрогнули от неожиданно возникшего перед ними света, еще мгновение — и она распахивает глаза. — Ох, Сев, это..! Неужели ты это все сам, и… для меня! Боже, как красиво… Мне говорили, что был звездопад на Рождество. Я так жалела, что пропустила! У нас всю ночь небо в тучах было. Лили подходит вплотную к перилам и запрокидывает голову к небу. Вечер выдался на редкость безветренным, морозный воздух как будто застыл в звенящей неподвижности, а звезды все сыпались и сыпались с неба, точно из бездонной чаши. Лили долго заворожено смотрит на падающие снежные звезды, а он на нее. Вдруг: — Постой, ты что, освоил невербальную магию?! Восторг в ее глазах в точности такой же, как много лет назад, когда он потащил ее смотреть на стаю летучих мышей, облюбовавшую чердак старого заброшенного дома на окраине Коукворта. Тогда ее любимая игрушка — косуленок, которого Лили часто брала с собой в подобные экспедиции — упала в расщелину между старых прогнивших досок, и ему пришлось лезть за ней в зияющую дыру. Дыра была затянута паутиной и дышала пылью, плесенью и холодом. Спасательная операция стоила ему порванной куртки и нескольких глубоких царапин, но оно того стоило: косуленок был спасен, а Лили на радостях чмокнула его в измазанную непонятно чем щеку. Она утверждала, что косуленок такой же, как в ее любимой книге, и с ним ей никогда не бывает страшно. Он верил. Но в том, что эта тревожная сказка о жизни в полном тайн и опасностей лесу была любимой и у него тоже, признался далеко не сразу*. — Освоил еще летом, — теперь он почему-то обращается к вышитому изображению змеи на своем шарфе. Серебряные нитки местами обтрепались, да и сам шарф — старый, растянутый и нелепый — болтается рядом с пушистым ало-золотым точно облезлая тряпка. Вся гордость за себя враз куда-то девается. — Это просто потрясающе, Сев! Ты научишь меня? — пальцы Лили смыкаются на его ладони, и он благословляет мороз, который, должно быть, скрыл опаливший щеки румянец. — Я пробовала несколько раз, но ничего не вышло. А когда спрашивала профессора Флитвика, он только посмеялся, сказал, что невербальные чары — это то, до чего нужно дорасти, и нам расти придется еще как минимум год. — В вопросах роста он большой специалист, тут не поспоришь. Она смеется, и свечение зачарованного снега становится, как будто, еще ярче. — Так научишь? — Научу. Но это непросто. — Думаешь, я не справлюсь? — безупречной формы брови опасно сходятся на переносице. — Нет, я не то хотел сказать! — он быстро спохватывается. — Просто… Понимаешь, я замечаю у себя способности к ментальной магии. Возможно, из-за этого у меня относительно легко сложилось с невербальными чарами. Но если ты правда хочешь — конечно, я постараюсь помочь. Я… — сердце вдруг перестает подчиняться обычному ритму и начинает биться где-то в горле, — я все для тебя сделаю. В изумрудных глазах расцветает улыбка, но тут же гаснет, сменившись изумлением от внезапной догадки. — Постой. А те цветы… Они тоже были от тебя? «Не запори дело хоть сейчас, Северус, иначе можешь ставить на себе крест, как на непоправимо безнадежном…» — Тебе понравились? — Они невероятные! Я никогда таких прежде не видела, да и никто из девочек, даже Джейн, а она на курсе первая по травологии. У нас ведь такие и не растут, да? — вернув ей улыбку, он медленно качает головой. — Ну, зачем, Сев? Они же, наверняка, такие дорогие! Откуда они, кстати? — Есть такая легенда, — тихо начинает он. — На высоких неприступных скалах живут красавицы с длинными волосами и острыми когтями. Они умеют летать и легко передвигаются по отвесным скалам даже ночью. — Это не легенда, Сев, это альпийские гарпии, — вставляет Лили и возвращается к наблюдению за искрящимся снегом. Собрав волю в кулак, он тоже подходит к перилам и становится рядом, ухватившись мертвой хваткой за ледяную перекладину. — Гарпии, верно. Во время звездопадов эти существа рассевают на вершинах гор цветы, похожие на звезды, и бережно за ними ухаживают. Тайна их существования скрыта от маглов, да и редкий волшебник может уйти от них живым. Тех, кто решается украсть у красавиц их цветущие звезды, они без малейшей жалости сбрасывают в пропасть. И только тому, кто без помощи магии смог преодолеть смертельные крутые подъемы, холод и ветер, чьи побуждения добыть цветы навеяны… самыми искренними и преданными чувствами, они разрешают унести их с собой и остаться в живых. Звучит все это глупо и, наверняка, по-детски. Как какая-то пыльная сказка, подобных которой на свете тысячи. Такие сказки ничего не значат для тех, кто на собственной шкуре не прочувствовал их подлинность. Они живут сотни лет своей собственной жизнью, отрезанные от мира стеной неверия в реальность их существования. Но она ведь всегда любила сказки. Особенно об опасных путешествиях по таинственным местам. — Ужас какой… И их никак не провести? — Их основная магия — ментальная. Они с легкостью взламывают чужие щиты и могут внушить любые состояния. Так что для них понять истинные мотивы человека — не большой труд. — И у этих цветов тоже какая-то особая магия? Нет, она все же не похожа на остальных. Она верит. — Магия может и небольшая. Но они никогда не вянут. А еще — в этом я не уверен, но со слов гарпий так — они могут раскрыть в том, кому подарены, магию… любви. Невероятной силы. — По отношению к дарителю? — лукаво улыбается. — К избранному! — вскидывается он. — За кого ты меня держишь? — Постой… ты что… сам за ними поднимался?! Но как? Он обреченно прикрывает глаза и до крови закусывает губу. «Ну что, доволен собой? Давай, расскажи ей о своих каникулах на материке с Малфоем, и о том, как тебя еле откачали с элементальной лихорадкой, осложненной обморожением и пневмонией! Произведешь незабываемое впечатление…» — Неважно, как. Не спрашивай, все равно не скажу. В общем, — он неопределенно махает рукой на снег, — это все — тебе. И еще вот… Замерзшие пальцы извлекают из кармана крохотный сверток, не больше спичечного коробка. Один взмах палочки — и коробка увеличивается до первоначальных размеров. — Это твой любимый пирог с патокой. Только съешь сама, я для тебя готовил. Лили смотрит то на на него, то на подарок округлившимися глазами. Кажется, собственноручно приготовленный пирог вытеснил из ее впечатлений даже альпийских гарпий. — Поражаешь, Северус!.. — наконец, выдыхает она. — Так вот почему ты не поехал домой на каникулы! Упражнялся в приготовлении пирогов? Что-то в груди неприятно сжимается. Хотя, возможно, это просто подступает очередной приступ кашля. Прошло больше месяца, а он все еще не мог оправиться. Но только бы не сейчас, не здесь… — Не только поэтому, — он поплотнее укутывается в свой жалкий шарф, спрятав в нем подбородок. Лили хмурится. — Мама? — надо же, ей понадобилось меньше десяти секунд, чтобы догадаться. — Я несколько раз пыталась ее навестить, но… — Она не выходит из дома. И никому не открывает. Я не хочу туда возвращаться. — Но, Сев, это ведь твой дом. — Мой дом — здесь. В глазах неприятно щиплет, должно быть, от мороза. Он поднимает лицо к небу, уставившись в упор на брюхатую тяжелыми тучами темноту. Снежное свечение начинает понемногу затухать. — Она все еще подозревает, что это из-за тебя? Ну, я имею в виду то, что случилось с отцом… «Пожалуйста, только не это! Лили, зачем?» Теплая ладонь ложится на его — ледяную, до дрожи сжатую в кулак. — Пожалуйста, не вини себя. Ты ведь мог полностью контролировать свою магию, когда тебе было всего лишь десять. Помнишь, еще меня страховал, когда я с перепугу подняла в воздух соседского бульдога и потом никак не могла опустить его на землю? — Его убило разрядом тока в четыре раза превышающим граничные показатели, хотя все линии в тот момент были отключены, — он все еще смотрит вверх, высматривая там… он и сам не знает, что. — Вряд ли простое совпадение. — Сев, это… Я хочу сказать, это действительно ужасно. Но причем тут ты? Тебя ведь в тот момент даже рядом с заводом не было. — Я тебе уже говорил, что не помню, где был. Возможно… Я не знаю, может быть и есть такой-то способ сделать подобное на расстоянии и не знать об этом. Я же проклял его. — Ох, Сев, я предупреждала, все эти твои опыты… поверь, не доведут они до добра. Внутри шевелится что-то тяжелое и холодное. Он уже не в первый раз чувствует его присутствие, как будто какую-то вторую жизнь внутри себя. Оно взывает к его душе с утробным рыком, обращая к ней свой отсутствующий лик — в точности так, как он сам всматривался в темную бездну, опрокинутую над замком. Он не знает, что представляет из себя это темное нечто, в то время как оно знает о нем все. Во всяком случае, гораздо больше, чем он сам. Он медленно переводит взгляд на Лили, и то, что было в этом взгляде, заставляет ее отпрянуть. — Возможно, я убил его вовсе не из-за стихийного выброса магии… а потому что хотел. Я ведь хотел, Лили. Тем утром он снова ее ударил. Она упала на лестнице, открылось кровотечение. К счастью, кое-какие зелья у меня при себе были. Больше всего я тогда хотел, чтобы он не вернулся. Лили медленно отступает на шаг, качая головой. — Не говори так! Ты не мог, — чистый голос дрожит. — Я наверняка знаю, что не мог! — С чего ты взяла? — вдруг огрызается он. — Думаешь, если я готовлю для тебя пироги, значит, неспособен на убийство? Считаешь меня слабаком, как эти два недоумка, один из которых все время за тобой похабно увивается? Думаешь, я не вижу?! Она резко выпускает его руку, точно почувствовала ожог. Лицо застыло, как будто от удара наотмашь, а плещущейся в изумрудных глазах ярости, без сомнения, хватило бы, чтобы поджечь не только снег, но и сам воздух. Губы несколько раз беззвучно размыкаются и смыкаются снова. Проходит целая вечность, прежде чем она, наконец, произносит: — Мне не нравится этот разговор, Сев. Давай его закончим. И… я уже пойду. Спасибо за пирог и за цветы. Ее шаги на лестнице затихают намного раньше, чем он обнаруживает, что может двигаться. Кажется, все это время он не дышал. Первый же судорожный вдох переходит в хрип, в глазах мутнеет, а в легкие точно насыпали крошеного стекла. Тяжело закашлявшись, он пошатывается, и, не успев ухватиться за перила, и падает на колени. Когда приступ стихает, его старый шарф и бледные, точно у мертвеца пальцы оказываются окрашены красным.