Рыть

накаченные полные губы касаются шеи почти что противно, выдавленный голос шепчет пошлости и от него виски начинают ныть ужасно. чужое дыхание у уха надрывное и горячее, это конечная, это только раздражает пьяного парня, поэтому курсед отталкивает тело напротив в грудь. — проваливай. незнакомец ошарашенно хлопает накрашенными черными ресницами, раскрывая глаза в удивлении. только пару минут назад у них было отличное взаимопонимание, шанс на хороший перепих этим скучным вечером пятницы, но, видимо, сплитовый ублюдок не в настроении. — что смотришь, уебывай. да, грубо. да, нахамил. но не плевать ли на очередную одноразку, очередную модельную подстилку со сделанным лицом, телом и душой. они даже не в состоянии ему что-то ответить, а ведь он и не джентльмен вовсе, ему бы за такие обломы только по еблу бы и надавать. он и сам не против, удары будут получше наркоты или алкоголя, которые и так по его организму качаются беспрерывно. сил хватает только чтобы пройти через бешеную толпу и громкие басы к бару и улыбаться по-лисьи из-под челки, слизывая языком соль с шота и выпивая залпом что-то, чей вкус уже не ощущается, бросая бармену пару купюр. конечности ватные и пол еле чувствуется под ступнями, улетает в небытие, кажется, что сознание сейчас потеряет прямо здесь, в углу танцпола, и не заметит его никто, не вспомнит, что какой-то кир курседов тут был. в туалете грязно и душно. парень черный лонг от шеи отодвигает судорожно как-то и нервно, до дрожи в пальцах. тревога где-то под ребрами закладывается, как мыльный пузырь раздувается, что аж дышать становится тяжело. из дальней кабинки парочка вываливается. они так же, как и он задыхаются, смеются и косятся странно. держатся за руки и выбегают из помещения. ну хоть кому-то сегодня перепало. сзади по плечу хлопает чужая ладонь, привлекая к себе внимание. курсед оборачивается, встречаясь со знакомым лицом приятеля по несчастью. кусакабе парень неплохой, всегда с парочкой граммов, всегда готовый поделиться ими, не задавая лишних вопросов. кир отвечает ухмылкой на ухмылку и прошмыгивает в узкую комнатку, захлопывая дверцу на хлипкий замок. на тыльной стороне ладони белый порошок с горошину, и кир занюхивает, подушечкой указательного пальца массируя грубо крыло носа, чтобы на слизистую попало. пряди раздражающе падают на лоб, перед глазами плывет. он об липкую стену спиной опирается. проморгаться пытается, пока товарищ, разделяющий с ним досуг, закидывается второй. не знает, сколько времени проходит. может пять минут, может больше, но глубоко в груди закрадывается смех. ненастоящий конечно, измученный, но громкий, что уши наверное режет. мишин взгляд напротив ловит и кваканье резвее становится, смешиваясь с другим. кир из кабинки вываливается, об раковину ладонями упирается и в зеркало напротив пристально смотрит. смотрит прямо в свои карие и не отрывается. каждую деталь лица рассматривает. это вообще он? а в голове не пусто совсем. казалось почти магически, что чувства пропадут, что к боли теперь привыкание, но где-то под коркой сознание вопило, подкидывало терзающие мысли, заставляющие сердце биться сильнее, сжиматься от ударов, а голову пухнуть до боли в висках и скрежета зубов. зубы скрипели не только в его фантазиях. ряды терлись друг об друга, будто в помещении минусовая, у курседа терпение кончалось, но чужая ладонь, вновь похлопывающая по плечу, вывела из транса. — снова думаешь о нем, а? ну я же вижу, — смотрит глаза в глаза через зеркало, — я же все вижу. противно тянет гласные кусакабе и удаляется почти весело, оставляя кира наедине. грохот битов все равно слышится через тонкую деревянную дверь туалета и парень под этот ритм пальцем указательным по краешку раковины тарабанит. удар-удар, пауза и по-новой. так бьется и его сердце. какая жалость. сегодня он и без литра коньяка в кашу, сегодня он снова едет к нему, ни на что внутренне не надеясь, зная точно исход. не в первый раз же. а сережа каждую из их встреч холодный и отстраненный, но стонет шикарно, отдается полностью, прижимаясь близко только в такие моменты. в обычной жизни лишь бесстыдно и безжалостно нахуй послать способен. кир и этим довольствоваться готов. дожирает объедки, пафосно кинутые ему, будто снисхождение к бездомному псу. признает, что одиноко без этого будет, невыносимо. в чужой подъезд заходит смело, знает наизусть этаж и номер квартиры, как такое место вообще забыть? в дверь железную сначала стучит, пьяно облокачиваясь об косяк, потом звонит нервно, теребя кнопку, рядом. еле слышны шаги. поворот замка и мятое лицо. — три часа ночи. почему я не должен послать тебя нахуй? — морщинка на лбу появляется и кир этому по-милому совсем улыбается, а улыбка искренняя, не такая искусственная и вынужденная как в грязном туалете клуба. действительно рад встрече. — а я тут подумал, — руки в боки ставит и глядит пристально с ног до головы, — может приехать к тебе, секса предложить. волосы черные взъерошены, на щеке след от подушки, клетчатые знакомые штаны и растянутая футболка с анимешным стертым наполовину принтом. кир чужой недовольный взгляд ловит и тараторит, разворачиваясь, разыгрывая сцену, будто хочет и в правду уйти: — ну знаешь, в общем, если не хочешь, то я.. — а если я хочу? перебивает резко, заставляет вдруг парой слов все нутро курседа сжаться. схлопнуться до размера атома, до этого короткого момента, будто громким звуком пугая или какой-то яркой вспышкой ослепляя. за руки хватается чужие, чувствуя напряженные бицепсы и затягивая в темноту однушки на девятом. близко лицо к лицу оказывается, а дверь хлопает за их спинами. ну все, пути назад нет, добро пожаловать в мимолетное видение любви. и хоть понимания у них и в рутине достаточно, что аж с краев льется, видятся они только, если курсед вещи по пьяни забывает или когда чужую ванную заблевывает в угаре, это помимо секса конечно. а акума бы и рад его под зад пнуть, выгнать на улицу под дождь или снег, не жалея, но не хочет совсем, придумывает себе какую-то заботу и человечность, будто не все равно. считает, что кир трахает его лучше всех бывших. еще одна из тысячи отговорок, самому противно с этого становится. цепляется за куртку пальцами, резко дергая вниз, а та и без особых усилий на пол слетает. шарит хаотично по бокам теплым в переизбытке всего: запаха чужого тела, что в ноздри забивается, от чужих крепких рук на талии и горячего дыхания напротив. от кира пахнет дешевым алкоголем и перегаром, почти выветрившимся утренним одеколоном и кожей. пальцами скулы острые очерчивает, даже во мраке собственной квартиры чувствует всем нутром как карие напротив прожигают. — поцелуй меня, ну же. руки талию сжимают крепко и акума под таким давлением ломается, громко выдыхает и ловит чужой рот своим. губы мягкие на удивление, теплые и сильно, очень сильно желанные. быстрые, нетерпеливые движения языков, и парень уже без футболки. — стой, — оторваться от курседа не может, дыхание сбивается, будто он кросс пробежал, тихие мольбы на протяжный стон срываются, — давай в спальню. обнаженная кожа груди к другой, сердце к сердцу. чужие руки ловкие и быстрые, подхватывают сережу под бедра и держат крепко-крепко, совсем не хотят отпускать. акума довольно урчит и обнимает торс, в замок лодыжки худые сцепляя, выцеловывая лицо напротив. оно нежное, с еле видным румянцем, ладонями сжимает щеки теплые, наклоняясь, чтобы впечататься быстрым чмоком в розовый бантик истерзанных губ. ойкает от неожиданности, когда падает на расправленную постель спиной, в полумраке наблюдая, как курсед на пятки кроссовок собственных наступает, как толстовку резко сдергивает и как смотрит жадно сверху вниз. сережа под ним безумно красив, он и в обычной жизни в пижаме привлекательный очень, но сейчас, когда тот так открыт, с выпирающими косточками таза из-под клетчатых штанов, с растрепанными волосами и красными губами, с огоньком похоти в глазах — грех для кира. самый настоящий. и кир ведется вновь, совсем не жалеет. нависает сверху и видит довольную улыбку сережи, настоящие смешинки в зеленых. он знал, что курсед приедет, гадал только когда — в три как обычно или может чуть позже? он привык к его визитам и он ждал, когда тот вновь к нему заявится, трезвоня, такой пьяный и обдолбанный, знакомый до боли настолько, что в памяти местоположение всех родинок на теле. — ты красивый. — я знаю. и знает, что тот блеск в карих глазах не коньяк вовсе, не порошок и не другая дрянь. знает, что тот бегает за ним не просто так, знает, что слова любви совсем не в шутку сказаны. он знает. и сам чужим чувствам подыгрывает, пусть ночь скроет его ложь, пусть во мраке растворяется все его мысли и заботы, сейчас все это неважно, важно только чужое и свое возбуждение. голову запрокидывает в стоне, открывая доступ к шее и ключицам, маняще блестящим под блеклым светом луны из тонкой полоски, выглядывающей из-под шторы. хватается пальцами крепко за обнаженные плечи, ощущает чужое обжигающее дыхание, заставляющее что-то внутри нервно сжиматься от ожидания и нетерпения. — не тяни, блять. для кира это зеленый свет и он акуму жалеть совсем не будет, выучил уже, что легкая грубость распылит желание обоих, заставит разум растечься лужой, а члены болезненно пульсировать от недостатка внимания. хочет до предела, хочет до сладких мольб. пальцами тонкими ребра перебирает, словно на клавишных играет, отмечает как хорошо смотрятся татуировки на фоне девственно белой кожи. сжимает, терзает, а затем гладит — этот взрывной коктейль на обоих действует как красная тряпка. и кир не сдерживается, смыкает челюсть на мягком местечке между шеей и плечом, оставляя собственнический укус. отдаляется, восхищаясь проделанной работой. а в глазах только бесконечное обожание. акуме хочется сказать что-то колкое: «мужик, ты не в музее, че лыбишься?», но предпочитает промолчать, чтобы в следующую секунду захлебнуться в стоне. ребром ладони прикрывает рот, зубами крепко впиваясь. неожиданная стимуляция выбивает из него любые мысли и возмущения. а курседу видимо весело, он то точно знает за какие ниточки дергать. поэтому дергает чужие пижамные штаны вместе с бельем вниз. ладонью шершавой проводит снизу вверх по всей длине, смыкая пальцы плотно вокруг члена, размазывая смазку с багровой головки и выбивая очередную порцию сдавленного скулежа. кир движения не прекращает, медленно, но ритмично поглаживая, наклоняется к лицу чужому, чтобы свободной рукой мешающие пряди убрать и поцеловать нежно, посасывая нижнюю губу. не отрываясь, пальцами скользит ниже, проверяя будто, не готовился ли сережа, а тот лишь жмется ближе, за шею хватается и стонет в открытый рот. — ты ждал меня, да? — и легко входит на фалангу, не растягивая, скорее просто дразня проход, — так не в терпеж было. — заткнись. за фалангой следует целый палец. он входит и выходит, чтобы потом вновь глубоко толкнуться и согнуться внутри. к краснеющей от стимуляци дырочке добавляется второй. кир умело ими двигает, следя внимательно за чужой реакцией, пока густые брови напротив не заламываются домиком, пухлые розовые блестящие губы от слюны не открываются в немом крике, а веки крепко сжимаются. — нашел, — курсед специально повторяет это действие, ударяя мягкими кончиками пальцев прямо в комочек нервов, выбивая из акумы остатки мыслей, открывая его для себя полностью, раздвигая на манер ножниц. а сереже не хочется пальцев в татуировках, ему хочется только члена. теплого и толстого, увитого венками с красной головкой. поэтому он мычит недовольно, привлекая внимание на себя: — прекрати играться и трахни меня. кир останавливается, на секунду замирает статуей, вытаскивает пальцы и вытирает их об простынь, совсем не задумываясь о том, что придется менять. ширинку показушно громко расстегивает, снимая брюки черные, скидывая их слепо куда-то на пол, сжимая член у основания и ловя жадный взгляд напротив. квадратик презерватива разрывает, надевает наскоро и приставляет головку к теплой жаждущей дырочке. проводит вверх вниз, размазывая смазку, поглаживая, но полностью не входит, только немного пропуская кончик. кажется, что весь мир сейчас вокруг них замирает, что сама планета прекращает крутиться. только тяжелое дыхание разрушает мимолетную тишину и низкий голос кира: — умоляй меня. — прошу, — акума ломается под ним, рассыпается на мелкие кусочки, пытается насадиться самостоятельно, но оказывается остановлен шлепком по бедру достаточно сильным, чтобы прервать чужую тщетную самостоятельность. — просишь что? — курсед играет с ним, играет с самим собой и своей выдержкой. он мог бы и без этого просто взять готового на все сережу, но так разве интересно? интересно, когда тело под ним изнывает и хочет-хочет-хочет, будто в самой настоящей ломке. акума зажмуривается, выдыхая через сомкнутые крепко зубы, тараторя быстро на одном дыхании: — прошу, кир. блять, пожалуйста, умоляю, трахни меня-! в нутро чужое входит постепенно, давая привыкнуть к размеру, притягивая затем ближе к себе за бока, сжимая до красных пятен. какие-то пошлости шепчет на ухо, закусывая нежную мочку, чмокая мимолетно в скулу и начиная вбиваться быстро, не жалея. движения ритмичные, сильные и попадают прямо по простате. акума кажется места себе не находит, перед глазами звездочки яркие, он простыню терзает, руками сжимая. спиной прогибается до хруста и стонет громко, без стеснения, без стыда, что кто-то услышит. слишком долго он ждал и хотел этого. член в теплое нутро входит так правильно и хорошо, что сережа за плечи чужие хватается ногтями, помогая себе подмахивать бедрами. глубже, быстрее, сильнее. дырочка засасывает в себя, держит крепко, обхватывая стенками каждый изгиб и курсед хрипло стонет в унисон. чужая ладонь касается болезненно стоящего органа, прижимающегося к плоскому животу и размазывающего предэякулят по прессу. надрачивает в такт, вырывая из груди хрипы и протяжные стоны. — черт, мне еще недолго, — ускоряет толчки, создавая звонкие шлепки и чавканье смазки, текущей по чужим ягодицам. прижимает тело поддатливое к себе почти что грубо, хватаясь за талию и натягивая, пользуясь чужой приятной узостью. а движения неожиданно сбиваются на неровные толчки, чужое опыляющее дыхание где-то рядом и еле слышные ругательства. тепло заполняет нутро так приятно и правильно, заполняет и чужой голый пресс, смешиваясь с каплями пота. курсед аккуратно выскальзывает из распухшей дырочки, использованный презерватив завязывает и выкидывает. падает на кровать рядом с акумой и обнимает рукой поперек. оба знают, что этой ночью только одно сердце любовью горит. чужое пустое совсем, холодное такое же, как падающие хлопья снега зимой, как вьюга. но сережа все равно тянется ближе, ластится и целует мягко в уголок губ чужих. а в душе кира что-то громко падает, хлопает, разбивается на тысячу осколков. в горле комом встают слова любви. не сейчас, никогда. все так сложно, я не знаю, как мне жить. ты моя яма, но я продолжаю рыть.