Город обмана

Они даже не позволили Амале увидеть тело Ману. Они перешагнули через него, как через любую другую жертву до этого, и сфокусировались на «общей картине». Это было похоже на разницу между чтением о войне в учебнике истории и посещении музея; в первом случае жизни были набором цифр, от хронологии жизни до количества убитых и раненых, набором слов о стратегии и экономике и с единственным портретом правителя или генерала с гордо задранным подбородком и батареей орденов на груди. Но в диораме музеев были семейные или личные фотографии простодушных, смешных лиц, суконных пиджаков и платьев в горошек, пробитые каски, черствый хлеб, забитое тряпками окошко в землянке. Ману был одним из этих лиц, игрушкой в руках неведомого демонического зла, которой он размахивал перед лицом у Амалы, пытаясь привлечь ее, как наивную девчонку, и которую выбросил за ненадобностью, когда она не сработала. Но для Дубеев и Рэйтана он был цифрой. Брошенным им в лицо наглостью и оскорблением, дерзкой угрозой. Будто бы насильственная смерть была настолько обыденным делом для них, что никто даже не произнес фразу: «Черт, у нас обезглавленный труп в саду, что нам с ним делать?». Зато Девдаса интересовало, почему Амала всегда появляется рядом с убийствами, и Амриту пришлось встать между ними, чтобы полный подозрений и ненависти взгляд Дубея-старшего прекратил буравить Амалу насквозь. «Не смей», — прорычал Амрит в лицо собственному отцу, и Амале почти хотелось запомнить, чтобы уточнить потом, что именно имел в виду Амрит: не сметь думать? Замечать совпадения? Сомневаться? Грубить ей? Допрашивать? Может быть, отстранять ее от дела или, наоборот, использовать как приманку, надеясь, что это решит проблему? Впрочем, выглядело так, как будто Девдас прекрасно понял, о чем говорил Амрит, и согласился разве что вернуться к этому разговору позже, когда рядом не будет ни Амалы, ни Рэйтана, ни нависающего над ними ощущения опасности. Ведь на этот раз враг пробрался на их охраняемую, в том числе благословениями, территорию во время праздника, в очередной раз показывая, что какие-либо границы и божественные законы чести ему были не указ. Убийца был совсем рядом с Амалой. Этот факт вызывал у каждого совсем разные чувства: это настраивало Девдаса на подозрительный лад, это приводило в ярость Амрита и беспокоило Рэйтана. А сама Амала думала только о том, что упустила шанс увидеть убийцу. И эта мысль, совершенно противоположная тому, что возмущало Девдаса, поселилась у нее в голове как паразит и отказывала покинуть сочащееся аппетитными самоуничижительными претензиями злачное место. Даже прощание с Амритом в тот день только больше разбередило ее сожаления. Он позволил себе крепко обнять ее на виду у всех, но это было не его обычное чувственное прикосновение. Одна рука обхватила ее поперек спины и практически вдавила в его горячее тело так крепко, будто пытаясь забрать ее себе под шервани, а то и под кожу, а вторая легла ей на голову, тесня ее к плечу и цепляясь тяжелыми перстнями за ее волосы. Его щека с тихим, только ей слышным выдохом прижалась к ее всколоченным прядям. Он будто говорил: «Ты сделала что смогла», «Главное, что ты в порядке» или «Я безумно перепугался». Но вместо слов только задержал дыхание, так что Амала услышала, как в бешеном ритме заходится сердце в его груди. Ей оставалось только успокаивающе погладить его по спине, ведь ни на что большее эта омега не была способна. Амала никогда не страдала от низкой самооценки, она, скажем так, всего лишь трезво оценивала себя. И даже понимала, что требования, которые она предъявляла к себе, были часто завышены: Амала усердно училась, чтобы за высокую оценку получать грант, частично покрывавший расходы на университет, работала в семейном магазине, иногда брала подработки, заботилась о Киране и маме, заботилась о своих друзьях. Вот только никто не умирал от того, что этот сложный баланс где-то нарушался. В этот же раз не она ставила себе требования, но она сама не соответствовала требованиям. Очевидно, что некая демоническая сила выбрала именно ее в качестве жертвы, потому что ее легче всего было обмануть и проще всего справиться; она даже не поняла, что происходит с Ману, она бы не выжила в противостоянии с этим противником, и ей просто повезло улизнуть. И именно из-за этого Ману был мертв, а Амала не выудила у него ни грамма полезной информации. Чувство вины будто обращало ее тело в стекло. Будто если она прекратит сжиматься, сдерживая себя, позволит себе выдохнуть, свободно расправить плечи и улыбнуться, то тут же распадется на сотню зеркальных осколков, в каждом из которых отразится ее истинное, искривленное трусостью лицо. Амала выплакала всё в подушку еще в ту же бессонную ночь после неудавшегося убийства, но понимала, что разочарование в себе было слишком осознанным, чтобы просто выдавить его из себя детскими слезами. Иначе бы она сумела найти виноватых: начала бы с собственной семьи, что скрывала от нее истинную метафизическую суть вещей, и закончила бы самим Рэйтаном, что отделался красивыми словами о силе, но кроме советов по примирению с Амритом не сказал ничего путного. Нет, свою неудачу можно только признать и компенсировать, и если не перед Ману, которому было уже не помочь — то перед будущими жертвами. В конце концов, перед Амритом, потому что Амала подозревала, что он тоже мог в любой момент стать целью злобного демона. В искуплении была суть ее магической инициации, и Амала вдруг отчетливо поняла, что ей, по канонам, придется пройти этот путь в одиночестве. Истинная трагедия состояла в том, что пока что все пути вели в тупики. Значит, ей надо было развернуться назад. Единственный план, родившийся в голове Амалы, был столько же прост, сколько и отчаян — вернуться в Тамас-Виталу, мир мертвых, увиденный лишь мельком во время знакомства с истинной сущностью Рита-Шивы. Бхуты всегда шептали ей что-то страшное, и в этот раз она прислушается к их разговорам. В лучшем случае она даже сможет найти Ману, и если его обещание смогло одолеть проклятье, то ей даже не потребуется расшифровывать его магические проклятия. Амала вспомнила Прию: несчастную замученную девушку, ходившую с ней, потому что свет Амалы привлекал ее и, как она говорила, других мертвых тоже. Прия в первую и последнюю их встречу поведала ей много интересного и обещала назначить ей вторую встречу. Если и в этот раз покойница решит, что она «не готова», Амала даже не боялась представить, что должно произойти, чтобы сделать ее «готовой». Тем временем новость об убийстве не вышла за пределы узкого круга лиц: жизнь непосвященных шла своим чередом, и Приянка в очередной прогулке не уставала укоризненно напоминать Амале, что ей незачем выглядеть такой угрюмой, ведь это не красит омегу. Но какой еще могла выглядеть Амала, пытавшаяся нащупать в себе ниточку, связывающую ее с иным духовным измерением? Раньше трансцендентный мир сам тянулся к ней, а она боялась и избегала его; теперь уже она сама вглядывалась в тени, прятавшиеся за нишами извилистых улиц Калькутты, к людям, что провожали ее любопытными взглядами, пытаясь найти в загорелых лицах обескровленную синеву смерти. Но натыкалась взглядами только на снова нанятую Амритом охрану, словно он действительно верил, что обычные люди смогли бы уберечь их от нападения чего-то сверхъестественного. К ощущению хрусталя добавилось ощущение пустоты. Словно она — стеклянная хрупкая ваза, где увядают цветы. В ней ничего не шумело, не звенело, как раньше, стоило ей переступить невидимую грань, за которой мир затягивался изумрудной дымкой загробного мира. Амала не чувствовала в себе ничего: ни изменения сознания, ни дискомфорта искусственно возведенных вокруг нее стен. Возможно, потому что у ее медитации не было ничего общего с садханой — осмысленным духовным поклонением, за которым шло божественное откровение или дар; ее практики оставались повседневными. Амала устраивалась в позу лотоса, чтобы успокоить мысли и произнести мантры в честь Махакали или Шивы, тренировала правильное дыхание на занятиях йогой или танцами, но не пыталась выйти в астрал, как об этом говорили иные гуру. До последних дней Амала и вовсе считала такие разговоры лишь эзотерической спекуляцией. Теперь же начинать пытаться было поздно, да и без ведома Дюжины своего Учителя ей не найти, а фигура наставника была ключевой в освоении таинств тантризма. Возможно, поэтому Рэйтан и завалил камнями священного Кайласа каналы ее связи с миром мертвых, оставив оберег на ее ладони. Однако Амала не спешила его стирать, предусмотрительно опасаясь последствий. Так что еще несколько выматывающих, тревожных дней прошли в пустых попытках зайти за метафизическую грань. Амала написала очередные письма семье и друзьям в Англию, без особого энтузиазма просидела очередной спектакль по рекомендации Приянки, несколько раз заворачивала к храму Кали, словно пытаясь найти свои ответы в дымке благовоний и изображений богини, но не чувствовала ничего, кроме тепла жертвенных огней, прогревавших полутёмный зал будто баню, и горького горелого запаха сгоравших в нем цветов. Однажды она умудрилась случайно выйти на тот переулок, где впервые повстречала Прию, и остановилась там, взывая к ней мысленно и даже полушепотом, крепко зажмурившись, визуализируя прозрачный дух девушки, ее колючий взгляд, пытаясь обратить свой зов в освещенную светом ее дара дорогу, что привела бы призрака к ней. Но все было тщетно. Амала опустила взгляд на ладонь, и увидела проступивший на ней пепельный оберег. Сомнений больше и быть не могло: ей придется избавиться от защиты Рита-Шивы, если она хочет достигнуть своих целей. В конце концов, как ей еще учиться, если не на собственных ошибках? Резко сжав ладонь в кулак, словно пытаясь сохранить рисунок, Амала развернулась на месте и под пристальными взглядами охраны поймала себе такси до дома. Чауханы в этот вечер отправились на вечернюю прогулку — иногда они, пара Истинных, по-прежнему пылко друг в друга влюбленные, любили гулять под звездами, и Амала, умиляясь, невольно задавалась вопросом, достигнут ли они с Амритом такой гармонии, или до конца жизни будут сражаться то друг с другом, то с неведомыми демонами. Но сейчас это помогло напомнить себе, что все, что она намерена сделать, будет принесено в жертву ради этого безмятежного будущего. Отпустив Сану отдыхать, Амала забралась в ванную, наслаждаясь редким одиночеством, тщательно вымылась, будто в самом деле готовясь к некоему ритуалу, и уставилась на успевшую опустеть ладонь. Сделав глубокий вздох, Амала закрыла глаза и воссоздала перед глазами узор оберега. Представила, будто проникает сквозь его жемчужные линии; представила зловещий перламутровый туман, холод и боль, что он нес с собой. Губы сами зашевелились, повторяя мантры великой Кали — но в тех формах, что бормотали их бхуты; взывая к Прие, невинному духу, мстительному духу, доброму духу, справедливому духу. Окружающая тело Амалы теплая вода вдруг превратилась в невесомость, голова закружилась, она почти устремилась куда-то… Как вдруг ослепительная вспышка, взорвавшаяся под веками кристальной белизной, буквально толкнула ее обратно в собственное тело, в воду, и Амала от неожиданности подскочила и съехала спиной по бортику вниз, чуть не уйдя под воду с головой. — Тьфу! Черт! Fuck! — раздосадованно отплевываясь, Амала поспешила высунуться из ванной и сфокусироваться на руке. Узор издевательски серебрился на ладони, яркий как никогда, и Амала оскалилась. Впервые она была зла на Рэйтана. Вылезши из ванной, не обращая внимания на воду. что текла с нее на кафельный пол, Амала схватила мыло с щеткой и принялась яростно, не жалея кожи отскребать узор от ладони, будто божественная метка могла поддаться таким средствам. Спустя некоторое время сунув горящую раскрасневшуюся руку под воду, Амала увидела только красную от раздражения кожу ладони, которую придется лечить мазями и кремами; узор пропал, но Амала не верила, что всерьез стерла его мылом. Скорее всего, в нем просто отпала необходимость. — Я уже думала, ты никогда не догадаешься, девчуля, — раздался голос за ее спиной, и Амала заорала, чудом не поскользнувшись на кафельном полу. Позади нее мерцал сумеречный призрак Прии. Ее скучающая высокомерная манера держаться нисколько не изменилась; ее не смущала даже нагота Амалы, которую та спешно прикрыла сорванным с крючка полотенцем, или то, как она сползла на пол на ослабевших от шока ногах; пустые глаза Прии смотрели как будто даже сквозь нее, фокусируясь, видимо, на том самом исходящем от нее сияющем свете, о котором она говорила в последнюю их встречу. Свете, что привлекал мертвых, отличая Амалу и Амрита от остальных живых. — Т-т-т-ты, — только и выдавила Амала, пытаясь совладать с сердцем, что стучало где-то в горле. Запоздало подумала, что Сана могла слышать ее истошный вопль и наверняка уже мчалась по ступенькам в ее комнату. — Чего удивляешься? Сама же звала меня несколько дней. Вздохнув, Амала кивнула, запахивая на себе плотнее полотенце и собираясь с силами, чтобы встать с пола. — Госпожа, с вами все в порядке?! — Сана забарабанила в дверь. Махнув призраку рукой, чтобы она скрылась в стороне, Амала открыла служанке и вымученно улыбнулась. — Извини за крик. На меня ящерица упала с потолка. — Она постаралась взять под контроль севший голос и невзначай вышла в комнату. Сана опустила глаза, чтобы не оскорблять обнаженную госпожу излишним вниманием. — Все в порядке, обещаю. — Нужно ли убрать ящерицу? — Нет, оставь. Она безобидная. Кивнув, Сана бросила последний сомневающийся взгляд на распахнутую дверь в ванную и вышла. Амала выдохнула и опустилась на кровать, не сомневаясь, что проницательная служанка что-то почуяла: она не обладала полноценной мистической силой, но отличалась несвойственной ее касте энергетической чувствительностью. Прия вышла из ванной вслед за Амалой, будто бы все еще ходила по земле, хотя из-под длинной юбки и сари, поднимающихся над полом, не было видно даже ступней. — Ну и зачем ты звала меня? — даже в загробном мире не теряя своей наглости, Прия сощурилась, глядя на Амалу исподлобья. — Потому что ты единственная, к кому я могла обратиться. И я думаю, что готова тебе помочь, если ты поможешь мне. — Не знаю, девчуля, не знаю, — протянула Прия, сделав новый шаг к омеге. От загробного холода, что она несла с собой, Амала невольно поежилась, но не разрешила себе сжаться, расправив плечи и продолжая прямо смотреть в лицо призрака, будто сотканное из зловещего морока. — В последнюю нашу встречу ты шарахалась от меня, да и сейчас не кажешься уверенной в своих словах и своих силах. Тебе потребовалось много времени, чтобы догадаться стереть оберег Шивы. — Он защищал меня от бхутов. — Зачем тебе от них защищаться? Твой брахманский женишок, вон, вовсю ими управляет. — Что? — изумилась Амала. — Ты об Амрите? Кем он управляет? Прия скрестила руки на груди, недоверчиво глядя на Амалу: — Ну да, он, который тоже сияющий и жутко спесивый. Он не Владыка Рита-Шива Бхутешвара, конечно, но тоже не последний человечек в небесной мафии, управляет бхутами, этими грязными душами, на земле как ему угодно. Ты что, не знала? — все ее лицо выражало что-то между удивлением и разочарованием. И вдруг потяжелело странным сочувствием: — Они тебя совсем за слепого котенка держали, да? Амала чувствовала, как хрустальная ваза внутри нее лопается на трещины, потому что в пустоту кто-то льет кипяток ярости. Амрит обещал быть искренним с ней, но забыл упомянуть, что страшные духи, сводившие ее с ума в первые недели жизни в Калькутте, повиновались его воле. И даже узнав, что она тоже соприкасается с ними, озаботился лишь тем, чтобы отрезать ее от этой части возможностей. — Видимо, иногда даже все эти почитатели Великой матери во главе с Махадэвой — не более чем типичные альфы, — проговорила Прия как будто про себя, глядя на окаменевшее лицо Амалы. — Так и не избавились от трепета перед женским гневом и мощью Шакти, раз предпочитают держать тебя от нее подальше и считают омег беспомощными без их защиты. — Я не беспомощная, — прошипела Амала. Чувства, которые она подавляла каждый день, чтобы не перечить патриархальным устоям родной страны, клубились внутри и просились наружу. Сосуд лопнул от того, что они переполнили его и накалили нежное стекло девичьей сговорчивости. Теперь она отчетливо видела: никто не собирался винить ее в том, что она не поговорила с Ману, не спасла его или не увидела нападавшего, потому что никто и не ожидал от нее ничего. И эта мысль заставила ее почувствовать себя ужасно одиноко, словно за все это время, со всеми обещаниями и разговорами о ее избранности никто так и не разглядел ее горячую душу, и теперь она одна плелась в хвосте гонки. — Они могут думать что угодно, но я дочь Басу. — Как скажешь, — пожала плечами Прия, не заинтересованная в женском сестринстве с живыми. — Но по факту, девчуля, сил помочь мне или даже себе у тебя нет. — Подожди! — Амала вскочила с места, опасаясь, что Прия оставит ее с этим приговором одну. — Я смогу. Я должна. Если ты подскажешь. — Так я не ухожу, успокойся. Я никуда не уйду, пока ты не прогонишь, дочь Басу. — В голосе Прии не было насмешки, но Амала была уверена, что покойнице в удовольствие поддразнивать ее. — Можешь пока удивить меня своим планом. Почему-то перед обитательницей Тамас-Виталы, куда Амала надеялась попасть, она вдруг почувствовала себя глупо. Но упрямо произнесла: — Мне нужно поговорить с одним недавно умершим человеком. Но я боюсь, что он мог превратиться в бхута. — Он умер нечистой смертью? — Он был убит на последнем ритуале, которыми демон, скорее всего, бросает вызов богине Кали. — С каждым ее словом лицо Прии вытягивалось, теряя безмятежность. Но если она и хотела сказать что-то об этом, то вслух произнесла лишь: — Тогда он не будет способен говорить с тобой. Он будет способен только проклинать и пытаться тебя сожрать. — Да, но в проклятиях бхутов есть смысл. Они всегда пытаются до меня что-то донести, пусть и своими искаженными адхармой путями. — Почему ты думаешь, что Рита-Шива Бхутешвара не поговорил бы с ним, если бы была возможность? Сложно было сказать, пыталась ли Прия проверить ее здравомыслие или искренне обдумывала план; в любом случае, разговор затягивался, и Амале становилось неловко вести его по-прежнему в одном полотенце. Тем более, что и на ее вопрос ответа у Амалы не было. Потому что Рэйтан, продолжение великого божества, будто бы не слышал, что в зловещих, кишащих грязными словами и вывернутыми мантрами проклятиях бхутов есть отголоски их собственной циничной горечи, их собственного мелочного страха? Потому что Ману будто стал катализатором желания Амалы перестать быть пассивным наблюдателем и вступить в борьбу? Потому что Ману обещал? Упрямая уверенность в собственной правоте отразилась на лице Амалы, и это заставило Прию шагнуть вперед и подозрительно прищуриться. — Что ты там скрываешь, Басу? — Ману, этот несчастный убитый, в последний момент пожалел о том, что позволил демону соблазнить его и был готов на все, чтобы искупить этот грех. Даже пожертвовать собственной жизнью ради спасения моей. И мне не по себе от этого, как будто… — Амала сжала в руке край полотенца над грудью. — Вот здесь, внутри, я знаю, что мне надо хотя бы попытаться его услышать. — Ясно, — протянула Прия. — Теперь вижу. Он забрал часть твоей кармы. И ты хочешь ее вернуть. — Да… возможно, — согласилась Амала, хотя не совсем понимала слов Прии. Покойнице существующей по обе стороны от реального мира, космические материи были куда понятней. — Что ты об этом думаешь? — Думаю, что у тебя есть шанс. А еще думаю, что Рита-Шива низвергнет меня в Нараку, если я помогу тебе спуститься в мир мертвых без его ведома. — Но ведь ты сама сказала, что он забрал мою карму? — разозлилась Амала. Игры Прии начинали ей надоедать. Она в последнее время только и убеждалась раз за разом, что близкие ей люди водят ее за нос, и теперь предпочитала сразу отходить на расстояние вытянутой руки. — И разве тебе, мстительному духу, не все равно, какую цену заплатить за свою месть? Потому что я помогу тебе, если ты поможешь мне. Что ты хочешь? Арестовать своих мучителей? Опозорить их, открыть всему городу их деятельность? Проклясть до двадцатого колена? Я могу натравить на них губернатора, свою бабушку, Дубеев, Рита-Шиву. Кого выберешь? — Я прошу помощи у тебя, а не у них, правильно? — приподняла бровь Прия. Горячность Амалы не коснулась ее холодного дымчатого облика. Она наклонила голову к плечу, задумавшись, и наконец произнесла: — Есть выход, который устроит нас обеих. Мы можем совершить временный обмен душами. В комнате повисла пауза. Амала смотрела на Прию, ожидая, когда она признается, что это шутка, а Прия ожидала, когда Амала сдаст назад. Когда стало понятно, что не произойдёт ни того, ни другого, Прия довольно улыбнулась, а Амала вздохнула. — Дай мне минуту, и расскажешь поподробнее. Она наконец-то накинула на себя халат и снова устроилась на кровати, пытаясь задать себе вопрос, насколько она сошла с ума, раз готова рассмотреть такой вариант. Зато Прия, кажется, засветилась ещё ярче; синева ее призрака стала насыщенной, переливчатой, напоминая морское дно. — Он будет длиться всего лишь пару часов, — начала она. — Ты спустишься в Тамас-Виталу вместо меня, найдешь своего жмурика и поговоришь с ним. Я в это время отправлюсь в деревню, к тем ублюдкам, и отомщу им. — Ты хочешь совершить убийство моими руками? — Не буквальное убийство, нет. Я хочу вернуть им хотя бы часть того страха, в котором я провела всю жизнь, — по-звериному оскалилась Прия. Как и в прошлый раз, стоило теме разговора коснуться ее прошлого, ее мести — как внутри безмятежности ее духа вдруг начинала звенеть одна пронзительная струна, и голос становился хриплым, будто она снова задыхалась от сомкнутых вокруг ее шеи рук. — Я вернусь к ним духом, который взял под контроль чужое тело. Я напомню им, что по ту сторону жизни их ждут лишь страдания и боль, во сто крат превышающая ту, которую они причинили мне. Я напомню, что я буду их ждать. Там. И мы повеселимся совсем иначе. — Тени, трепеща, сгущались вокруг призрака, наполняли густой тьмой ее пустую бестелесность, и кончики ее волос зашевелились, будто священные змеи. Амала подавила желание отшатнуться в страхе, напоминая себе, что этот гнев, который был больше человеческой природы, не был направлен на нее. Наполнившись этим чувством, Прия так же быстро его и поглотила. Словно это облако мгновенно сжалось до черной точки, пропавшей в том месте, где раньше у девушки было сердце. — То есть ты, если что, не намерена красть мое тело навсегда? Возвращаться в этот мир? — уточнила Амала, надеясь, что в голосе ее не было слышно дрожи. — По-твоему я горю желанием вернуться сюда насовсем? Ради чего? — Ладно. — У Амалы не было возражений: учитывая все услышанное, звучало более чем убедительно. — Но ты хочешь привезти мое тело в логово этих садистов и убийц. — Это моя месть, и у неё нет вариантов, — уверенно произнесла Прия. — Я не собираюсь торговаться. Либо мы делаем все таким образом, либо я остаюсь дальше слушать твоё нытьё. — Знаешь, дара убеждения у тебя нет. — А ты послушай меня внимательно. Я вытащу тебя оттуда, — не смутившись, добавила Прия. — С моим духом твое тело обретет некоторые мои силы, чтобы подстроиться под меня. Они не смогут даже коснуться тебя, пока я в твоем теле. Я помогу тебе туда добраться, и я вытащу тебя обратно. И вообще, какой бы стервой я не была, я не пожелала бы ни одной девушке оказаться там беззащитной. Все, что требуется от тебя — уступить мне тело и не возвращаться, пока мы не завершим каждая свое дело. — Как я пойму, как мне возвращаться? И как пойму, как мне не возвращаться? — Это не логические пути, девчуля, — Прия смерила ее почти сочувствующим взглядом. — Ты хотела научиться управлять своими силами, вот и научишься. Тебя разве не закидывали в море с целью научить плавать? — Амала опешила от такой откровенной жестокости. — Только помни: как бы ты ни хотела вернуться, как бы ни скучала или боялась, ты должна остаться в Тамас-Витале, пока я не позову тебя. — Поняла. — И ты должна убедиться, что полностью избавилась от печати Рита-Шивы. Иначе он вмешается, и все может стать еще хуже. — Хорошо, — едва ли не запнувшись от нарастающей тревоги, согласилась Амала. — Тогда собирайся, — махнула рукой Прия. — Надень что-нибудь практичное, а не эти свои буржуйские цацки. — Что? Прямо сейчас?! — А когда еще? — Прия усмехнулась, наклонившись к Амале и вдруг нырнув прозрачными пальцами в ее ладонь. Амала вздрогнула от холода, резанувшего ее кожу. — Как быстро, ты думаешь, Рита-Шива обнаружит пропажу своего оберега?

***

Чуть позже Амала переоделась в наименее приметный шальвар камиз — удобную и закрытую традиционную одежду, состоящую из расшитых длинной рубахи и штанов; она предлагала более практичные джинсы с футболкой, но Прия, услышав о европейской одежде, только поморщилась. Тихонько, чтобы не потревожить укладывающуюся спать Сану, Амала вышла в сад, где Прия отвела ее под сень мангового дерева и заставила сесть в его корнях, совсем как Будду. У своих ног Амала зажгла позаимствованную у Чауханов простую лампадку на медном подносе для домашних поклонений, только в чаше с подношениями вместо молока или сладостей был белый пепел. Прия показала Амале на пальцах совсем не привычную мудру Ом, но что-то замысловатое, что надо было держать на уровне солнечного сплетения — одной рукой, и протянутым к ней — другой. Она коснулась призрачной ладонью ее, будто переплетала пальцы, и плоть Амалы почти растворилась в сизой дымке. Прия забормотала мантру, и Амала, закрыв глаза, принялась за ней повторять. В какой-то момент ей показалось, что она начала в темноте, заполнявшей ее взор, терять равновесие и падать, как бывает, когда засыпаешь и теряешь ощущение кровати под телом. Но падение Амалы не прекратилось с секундным осознанием этого процесса; она падала, и с такой скоростью, что желудок поднимался до горла. Падала, пока вдруг не приземлилась мягко в тёмной пещере. Мягко не потому что ей подстелили что-то на каменный пол. А потому что ей нечем было ушибиться — у неё больше не было тела. В первую очередь Амала запаниковала. Назад, назад, завизжали инстинкты, но Амала подавила это желание, помня о наказе Прии. Она не знала, как вернуться в своё тело (и сама эта мысль уже накручивала ее тревогу), но подозревала, что намерение было бы к этому первым толчком. Воспарив над землей, не чувствуя ни холода ни тепла, Амала двинулась вперёд из пещеры — пока не оказалась у развилки. Дорога прямо вела в пустынный, затянутой словно предрассветными туманами город. Амала пригляделась — он был похож на Калькутту, и в то же время отличался; у него были те же башенки храмов и крыши дворцов, высотки-трущобы и вершины деревьев; но они одновременно были совершенно другими, будто она смотрела в отражение города в кривом зеркале. Где-то там, в глубине этого города, были покои Рита-Шивы; или он смотрел на нее сверху и неодобрительно качал головой? Всколыхнувшись пеной морской на поверхности синего, как океаническая глубина, тумана, Амала спешно развернулась к другому пути — лестнице, уходящей под землю. Основание грубых ступенек было застлано знакомой изумрудной дымкой. Амала подавила очередной подкативший к горлу протест против самой себя: она всерьёз собиралась зайти в обиталище бхутов, все равно что шагнуть в клетку к голодным, беспокойным хищникам. Ей снова тоскливо захотелось домой, в земной мир; на нее накатило чувство, будто она целую вечность не была там, под светом солнца или мягким сиянием полумесяца, в окружении сладких запахов сада и свежей росы, не пробовала сладкой папайи или ароматных лепешок-роти. Плевать на все; что может быть лучше дома? Но Амала и это чувство пресекла, тряхнув — скорее мысленно, коль у нее не было тела — головой. Вернуться она всегда успеет. Дом у нее обязательно будет. И ради того, чтобы не потерять его, она должна решиться на это испытание. Ступеньки были скорее деталью для услады глаза и ощущения привычности, нежели реально нужным инструментом; Амала все равно скользила над ними, и с тем же успехом могла бы спускаться в какую-нибудь пропасть. Она даже не очень понимала, как работает управление собственным духом в пространстве, где не было ни гравитации, ни физических материй, к которым можно было бы ее применить, но, видимо, так же, как и управление нервной системы мозгом человека. Зато дымка, которая так пугала ее в физическом мире, здесь едва ли беспокоила ее, даже когда ее зеленоватые облака окутали ее с головой. Амала даже на мгновение подумала, нет ли опасности слиться с ним, задержавшись тут чуть больше положенного. Назад, назад, шептал внутренний голос. Если верхний мир Тамас-Виталы был похож на Калькутту, то обиталище бхутов — на подвалы под городом. Здесь не было ни архитектурных ансамблей, ни разнообразия пространств, ни уютных двориков или храмов. Только низкие кирпичные своды образовывали разветвления широких коридоров. Туман был такой густой, что Амала не видела под ним дна этого каменного мешка. Она не решилась заходить глубоко внутрь, оставшись над последней ступенькой, и только позвала: — Ману! Ее голос звучал объемно и гулко, словно был волной, от которой даже зашевелилась дымка. Амала не чувствовала холода, но какое-то дико похожее чувство коснулось ее предчувствием приближения бхутов. Они не торопились выть, но скалились, осматривая с головы до ног, тянули к ней руки и ныряли обратно в туман. — Ману! — повторила Амала, и шарахнулась в сторону от мертвеца, пытавшегося загрести ее пригоршней изъеденной пятнами гангрены ладони. Он замычал от досады. — Она пришла к нам… Пришла к нам сама… — Предрешенный путь… — Ищешь знания? А найдешь безумие! — Боги оставили и тебя, ха-ха-ха!.. — Амала! — среди этих голосов нашелся один, в котором еще оставалось немного человечности, и девушка развернулась на него, пытаясь разглядеть призрак Ману в тумане. — Но тебя ведь не должно здесь быть?! — Я знаю. Я пришла поговорить с тобой. — Амала подалась вперед, пытаясь подойти ближе, но вдруг и сама наткнулась на преграду. Новое чувство, совсем незначительное по своему характеру, в отсутствии иных отозвалось особенно неприятно, будто Амала в самом деле влетела в стену. — Я совершила ритуал, но не знаю, сколько у меня времени. — О, нет, — забормотал Ману испуганно и тут же скривился. На мгновение его лицо исказила злобная маска, а глаза, налитые краснотой, опасно заблестели. — Танец в темноте привлекает внимание тех, кто в ней обитает… А я скоро потеряю имя и буду принадлежать лишь своему греху… Он определенно отличался от других бхутов и вместе с тем порой превращался в него, словно его сопротивление давало сбой. Амала смотрела, как другие проклятые души сгущались вокруг него, шипя и смеясь, но стоило Ману снова распрямиться, как они отступали. Он был аутсайдером даже среди отверженных, но не поддавался тёмной власти. — Ещё сорок из сорока девяти дней… — прохрипел он, хотя Амала и не спрашивала. Возможно, ему просто хотелось говорить с кем-то, кто его услышит. — Еще сорок дней, и я окончательно превращусь в одно из этих существ. Но пока во мне есть разум и силы сопротивляться. Не знаю, это дар или проклятие — знать, что моя вечность боли, страха и голода будет на сорок девять дней короче… — Я могу что-то сделать? Я могу обратиться к Рита-Шиве… — Нет, — прервал ее Ману. — Это мое наказание за то, что я соблазнился благами, обещанными мне демоном Кали. Я принимаю это наказание. — Демон Кали? Олицетворение кали-юга? Ты о грехе?.. — Амала сделала неопределённый мах рукой своей призрачной рукой. — …В общем? — Нет. Ты ведь пришла узнать об этом? Кто жаждал твою душу, но в итоге пожрал мою? Слушай же ответ. Это был демон Кали. Он бессмертен, он питается пороками кали-чела, он возродился из наших слабостей и обрёл свое воплощение. Вновь. Что ж, Амала помнила сказания об этом могущественном асуре. Демон чистого зла, по разным сведениям — отрицательное воплощение Вишну, по другим — потомок Брахмы, по третьим — дар Шивы асурам. Во многих пуранах — древних текстах, он вселялся в разных людей и чинил беспорядки, порой приводившие к войнам. Каждый раз на него находилась управа: будь это Мохини, женский аватар Вишну, цари Пандавы из эпоса, или в будущем — мессия Калки, еще одно воплощение Вишну. — И в этот раз ему не нужен хаос среди людей, — продолжал тем временем Ману. — Он желает победить саму Махакали, но, разумеется, сделать это хитростью. Поэтому его истинные враги на земле — Дубеи. А затем и вся Дюжина. Значит, Амала была права, предполагая, что опасность, коснувшаяся ее, метила и в другие цели. В Амрита. Правда, она предпочла бы ошибиться — в своих мыслях, в своих страхах, в том, что она узнает нечто важное, увидев Ману. Но вместо этого продолжила жадно спрашивать: — Но Махакали же и отомстит демону за них. Разве разумно гневить саму богиню разрушения? — В этом суть адхармы, которой и следует демон Кали, — Ману снова, и теперь уже в последний раз, объяснял Амале простые вещи. — Он раскачивает гармонию мира, даже если вместе с этим губит и самого себя. А может быть он — часть большого демонического плана, по которому Махакали должна отвлечься, потерять источник своих сил, познать отчаяние и, может быть, скрыться в скорби, пропустив важную битву. Амала чувствовала, как в голове шумит нарастающий страх. Одно дело — переживать за войну в человеческом мире; предотвратить вспышку безумия на родной земле еще представлялось возможным. Но влезать в войну дэвов и асуров? Она была песчинкой мира по сравнению с ними и не могла даже надеяться на благой исход своей судьбы или судьбы ее близких. Если Кали-юга завершится так, то за ней придет эпоха еще более страшная и сокрушительная, чем они себе представляли. — Но как мощь Махакали может зависеть от Дубеев? — едва формируя свои звенящие от ужаса мысли в слова, произнесла Амала. — Почему именно они? — Есть легенда, записанная в табуированных книгах, запрещенная к чтению непосвященным. Я знаю ее, потому что нарушил этот запрет, — добавил Ману. Здесь, в мире мертвых, было поздно раскаиваться в ошибках прошлого. — Именно жена брахмана, предка Дубеев, первой признала Парвати, включая ее благое воплощение Гаури и гневное воплощение Кали, богиней и, отойдя от веры мужа, совершила подношение в ее честь. Муж, которому веды назидали следить за дхармой жены и наставлять ее к истине, однако не стал мешать ей идти своим путём. Он не увидел в ее искренней вере греха, а в праведной жизни — какой-либо нечистоплотности. За это Парвати, явившаяся на ее зов, даровала им свою вечную благосклонность, а Шива, которому поклонялся брахман, повелел ему создать культ в ее честь. Так был основан Калигхор. — Но разве не Басу были первыми? Раз в них течёт кровь Кали… Ману улыбнулся, чувствуя досаду в голосе Амалы. — В легендах, что принесли Басу с собой тысячелетие назад, говорилось, что они произошли от Гималайского царя. Того, одной из дочерей которого была Парвати. Правду на этот счет знают лишь боги, но в Калигхоре никто не оспаривал ее. Исторически они поклонялись другой, куда более древней богине — Великой Матери, и лишь позже посвятили себя одному из ее аспектов — Таре. Поэтому Басу были приняты с почестями в Калигхоре. Тогда в Бенгалии правил сатрап, гнобивший всех, кто не придерживался веры в абсолют Вишну. Женщины Басу вдохновили Калигхор, а позже и всех мужчин на восстание, а иные женщины и сами вооружились своими кинжалами и факелами, и это было угодно богам. После переворота их мужья стали раджами Бенгалии. Кстати, родственники Басу обнаруживались в родах многих махараджей Индостана. — Он поэтому нацелился сначала на меня? Ману пытливо склонил подбородок к груди. Здесь у него не было очков — Амала вдруг ярко вспомнила, как они остались лежать на траве, и снова горесть пополам с виной сжали ее сердце; но и без них библиотекарь щурился и смотрел на нее поверх несуществующей оправы, как профессор на экзамене. — Ты помнишь миф о Пандавах, Амала? — Удивительно, но именно его она и вспомнила в первую очередь при упоминании демона Кали. Впрочем, Ману, как обычно, отвечал на свои вопросы, даже не давая Амале и слова вставить. — Великие герои, рожденные от богов, Пандавы после проигрыша своего царства мстят нечистым поклонникам демона Кали, Кауравам, не за потерю своего дома и статуса, не за жульничество или собственное тридцатилетнее изгнание. А за то, что Кауравы оскорбляют их жену — царицу Драупати. А помнишь ли ты, за что Шива обрушил свой гнев на Дакшу? Не за то, что тот поносил его, не признавал его власти, не приглашал на яджну. А за то, что из-за стыда за его слова Сати, жена Шивы, взошла на костер. Удар по слабому месту — то, что должно было вывести Дубеев из гармонии, лишить их сил. К тому же, все соблазны Кали предназначаются для альф: деньги, власть, признание, сладострастие. Амала бы поспорила, что для многих омег или бет нет ничего слаще перечисленного, но могла согласиться в том, что альфы теряют голову гораздо быстрее. — Именно поэтому ты можешь противостоять ему, — говорил Ману. — Ты — лишь препятствие его бессмертию. Ты — то, что мешает ему застать Дубеев врасплох. — Поэтому он хотел убить меня там, в саду, — продолжила за него Амала. Ману кивнул. — Прежде, чем ты поймешь, на что способна. Амала замолкла, обдумывая услышанное. Она боялась упустить хоть малейшую деталь, прежде чем унесет этот тяжелый гранит информации Амриту и Рэйтану. Но вместе с тем ее снедала досада: все это время Ману знал так многое, соединил так много точек, и не имел возможности заговорить из-за кастовых различий. Из-за того, что гордость Дубеев встала пеленой перед их взглядом и не дала разглядеть талант, который избавил их бы от многих проблем. — Почему ты не попытался обратиться к кому-то, не попытался хотя бы предложить помощь? — Потому что я не имею права это знать. Это не вопрос земных законов, это вопрос дхармы, и я нарушил свою, когда залез туда, где мой взгляд осквернил брахманские тайны. Я понимал, что делаю, но жажда знаний была сильнее. Знаешь, у нас ведь нет истории о человеке и яблоке, как в Библии… Змей, что предлагает Еве плод с Древа познания добра и зла, здесь, в Индии, является священным и почитаемым существом, атрибутом Шивы. Какая ирония, да? — горько усмехнулся он. — Мое наказание было бы страшным, Амала. Как на земле, так и здесь, возможно, оно бы тоже привело меня сюда. — Иными словами, Дубеи могли бы убить его за владение тайным знанием, прочла между строк Амала. — Хотя, ты говоришь правильные вещи, а я снова лицемерю. Ведь так я и попался на демоническую наживу. Я поделился этим с кем-то, кому, я думал, могу доверять. — Кем-то, для кого сведения Дюжины не будут открытием, — продолжила за него Амала. Худшие опасения оправдывались: демон был где-то рядом с ними. Ближе, чем они могли себе представить. Воистину, великим упущением Дубеев было держать Ману подальше от своих тайн. Но еще большим приобретением было для демона — заручиться его помощью в убийстве Амалы. Если бы не совестливая натура Ману, его вера, которая, вопреки демоническим усилиям, при соприкосновении со злом только больше устремилась к добру, в этом плане не было бы изъянов. — Слушай внимательно, Амала, — посерьезнел Ману. — Ищи демона Кали рядом с золотом. Он соблазняет деньгами и величием. Он взращивает гордость и питает зависть. Он толкает на путь адхармы. Он и есть адхарма. И за мной будут другие. А демон Кали станет хитрее. Быстрее. Отчаянней. — Но в чьей форме он тебе явился? Однако в ответ на самый важный вопрос Ману вдруг покачал головой. — Я забыл его имя. — Как так?! — от досады Амала вся зажглась, едва ли не воспарила, и бхуты, вяло зависшие около их разговора, но едва ли различающее и слово, зашевелились быстрее, будто вода, по поверхности которой она пустила волну. — Я забыл его, едва пошел за тобой там, в лесу. Я отдал ему это знание, чтобы не выдать ему тебя. Я уже сказал тебе, как узнать его. Амала растерялась. Она узнала так много, но сейчас, на фоне главного вопроса, ей казалось, что она не узнала ничего. Ману поник; его и без того почти прозрачная форма начала расплываться в зеленом тумане. Амале стоило больших трудов остаться на месте и не дернуться следом, снова наталкиваясь на неприятную преграду. Она пыталась придумать, о чем еще можно спросить Ману, чтобы обойти его запрет, но от избытка информации она сама готова была разлететься на отдельные кусочки и слиться с этим потоком. По собственным ощущениям, путешествие к бхутам отнимало много сил. Если бы у Амалы было тело, она бы присела в ожидании прямо на ступеньки, но дух не ведал физической усталости, и она продолжала просто быть где-то рядом. — А что если я попробую обратиться к кому-то из этих проклятых душ? — Они уже потеряли разум, — покачал головой Ману. — Но они шлют мне вполне осмысленные проклятия. — Это влияние демона Кали. Он отравил их нутро навсегда, и они несут его злобу, даже если она приносит им ужасающие мучения. — Да, но если… И вдруг мир затрясся. Амала будто оказалась в эпицентре извержения вулкана. Она, едва чувствующая скорее воспоминание о холоде, нежели сам холод, вдруг обожглась воздухом обители бхутов, мгновенно пропитавшимся невиданным по силе и происхождению жаром. Бхуты завертелись, завопили, и Амала от боли едва ли не взвыла с ними. — Махадэв!! — воздел руки к каменному своду Ману, зависая в воздухе изломанной куклой, и Амала ахнула. Бог был здесь? Он обнаружил ее? Но было еще так рано! Время здесь ощущалось совсем иначе — одновременно и секундой, и часами, но где-то по мерному течению их с Ману диалога Амала могла сказать, что прошло едва ли больше часа. Прие требовалось больше времени, она контролировала течение их договора, и она просила сделать все, чтобы Шива не прознал об их действиях. Но разве может что-то укрыться от Третьего глаза бога богов? Словно пытаясь спастись от жара, Амала заметалась — от стены к стене, от преграды к ступенькам, катаясь, словно уж на раскаленном камне. Так ощущался божественный гнев? Так ощущался ад? Она скорчилась, ощущая, как неведомая воля, исходящая откуда-то из нее самой, тянет ее наружу. Возможно, это был огонь очищения, и они выдавливали все лишнее, не принадлежавшее этому миру. Возможно, ее душа сгорит, если она останется здесь секундой дольше. Но Прия говорила остаться, ведь так? Прия предупреждала… Белый свет был похож на вспышку ядерного взрыва — абсолютную солнечную радиацию, превращающую человека в тот белый прах, каким шиваиты рисуют обереги. Амала не видела ничего, кроме этого белого света, и не сразу почувствовала, что куда-то летит. В этот раз полет не был похож на сон; он был болезненным, тянущим, против ее воли совершающимся, от него сбивалось дыхание и сердце дрожало где-то в горле. Не было ни одного отдельного чувства познания: не было зрения, осязания, слуха или вкуса, они все смешались во что-то одно, чрезвычайно яркое и восприимчивое, что сдавило ее воздушной волной, пока она не обрела себя снова — одним толчком, будто за шкирку вытащили из воды. Амала ударилась о землю — на этот раз действительно ударилась, собственным телом, и тут же издала хриплый вздох, будто училась заново дышать. В теле — в ее настоящем, теплом, живом и дрожащем теле — бешено билась кровь. Амала распахнула глаза — и увидела молочный полумесяц, гордо возвышающийся над высокими кронами деревьев. Она была где-то в лесу, посреди ночи, не зная ни точного времени, ни места. Могла ли она надеяться, что Шива, вытолкнувший ее из Тамас-Виталы, явится за ней? Или он решил преподать урок той, что нарушила законы жизни и смерти? — Ищи ведьму! — раздался из-за деревьев резкий мужской крик. — Ищи ведьму, она где-то здесь! Я чувствую ее омежий запах — не могла уйти далеко, эта паскудная шлюха!.. Fuck, уже второй раз за день выругалась Амала. Шестеренки в ее голове, затормозившиеся с падением, запустились в два раза быстрее. Поздно было надеяться на Рэйтана, не имея ни оберега, ни оправдания. И плевать было на Ману и сведения о демоне; она обдумает их позже. Если выберется. Потому что Прия в ее теле успела разозлить своих сутенеров, но не успела от них далеко сбежать.