silent spring

      счастье — это не наличие удовольствий, а отсутствие страданий.

      — Приехали.       О Лондоне в широких кругах гуляет довольно распространённый миф: мол, город этот — олицетворение дождливой печали и сырой, промозглой осени, что удручает даже его горожан. На деле же Лондон — один из самых сухих городов Европы с довольно тёплым климатом. Зимой температура редко опускается ниже нуля, снег, если и выпадает, довольно быстро тает спустя короткое время. Но в этом году — по неизвестной на то причине — лондонцы могут порадоваться заснеженными дорогами, покрытыми толстым слоем снега, и весьма частыми юго-западными буйными и холодными ветрами. Если, конечно, это именно та погода, которая придётся им по вкусу.       Хакни остановился не слишком мягко: вся поездка по оживлённым улицам скорее напоминала американские горки. Подвеска на зеркале заднего вида — маленький поблёскивающий жёлудь-побрякушка — глухо стукнулась о соседнюю — прозрачный флакончик с ароматизатором. Томный вздох водителя напомнил о том, что пора выходить из машины.       — Извините, — тихо прошептала пассажирка и, оплатив поездку наличными, попыталась быстрее открыть дверь, чтобы не докучать таксисту ещё больше.       Сквозь пелену ускользающего пятнадцатиминутного сна было сложно соображать. Наконец, дверь поддалась неловким движениям женских рук, и бодрящий зимний воздух, скользнувший в салон автомобиля, обжёг лёгкие. Ощущения оказались приятными: свежесть колючего порыва ветра позволила мыслям прийти в обычный строй.       Элисон было сложно идти. Она укуталась в свой клетчатый тёплый шарф в надежде спрятаться от приближающегося холода и застегнула верхние пуговицы пальто. Зима — не самое её любимое время года. Ослабленные ноги с трудом ступили на оснеженную тропинку, и Элис задумалась, не тот ли это случай, когда ей снится будничная рутина, где она уже на пороге выхода из дома, но затем, проснувшись, осознала, что опаздывает на работу.       Ноющая боль в ноге подсказала, что Элисон всё-таки не спит.       Элис обычно не пользуется услугами «чёрного такси», но сегодня — по совпадению или нет — она опоздала на автобус, безуспешно попыталась отыскать телефон, который позже обнаружился во внутреннем кармане пальто, и в итоге рискнула, подойдя к свободному автомобилю с горящей оранжевой табличкой сверху. «Кэбы», как их иногда называют, — вполне комфортные машины, подумала Элис, когда удобно устроилась на заднем сидении, почти полностью вытянув ноги и осмотрев высокий потолок. Всё-таки эти авто делались в первую очередь для удобства пассажиров. Но больше Элисон на такую авантюру не согласится: больше двадцати фунтов за поездку в одну сторону — это чересчур.       — Чёрт, — ругнулась она, потерпев неудачу в очередной попытке поджечь сигарету. Наконец, яркий огонь воспламенил бумагу, и Элис сделала глубокую затяжку.       Она рассматривала людей и окружение, пытаясь окончательно вернуться в реальность. У неё было десять минут до назначенной встречи, которые Элис с радостью потратила на планирование сегодняшнего дня и наблюдение за прохожими. Она курила неторопливо, ощущая, как тревога снежным шаром клубилась в середине груди — в районе солнечного сплетения. Несмотря на то, что завтрак входил в расписание каждого утра, Элисон окутало чувство, что она совершенно ничего не поела: настолько скользкие щупальца паники пытались забраться внутрь её живота, оставляя неприятный ком ощущений, который всё выше и выше поднимался к шее, принося за собой чувство лёгкой тахикардии.       Наполовину скуренная сигарета отправилась в урну, и Элис, топчась на месте, старалась совладать со своей паникой. Она уже была в этом здании, посещая приёмы, но сегодня — особенный день. Как бы Элисон ни старалась оттягивать эту встречу, простояла бы она там десять минут, двадцать или даже полдня, это не изменило бы надвигающегося на неё шквала новых перемен, которые ей всем нутром не хотелось принимать и даже осознавать как что-то, что происходило именно с ней, а не с персонажем, за которым она, по въевшейся под кожу привычке, словно наблюдала со стороны.       Элис открыла тяжёлые двери со стеклянными вставками. Ей никогда не нравились большие предметы интерьера, громоздкие сооружения архитектуры, огромные пространства — и неважно, были те заполнены плотной людской толпой или тревожили взгляд звенящей, пустынной тишиной и отсутствием видимого движения. Эти явления будто давили на неё со всех сторон, и Элис, скорее, видела себя ребёнком в такие моменты, чем взрослым человеком — конечно, в её перспективе она была совершенно маленькой по сравнению с окружающими её предметами. Точь-в-точь как Алиса в Стране чудес. Быть может, связано это было с неприятным и щекочущим в груди ощущением, напоминающим собой торопливое и складное перемещение колючих маленьких муравьев, больно цепляющих органы своим острым жалом. Ощущение это перерастало в белый шум в ушах, давящую грузной тучей головную боль, заставляло леденеть ладони. Будто нахождение у самого берега океана с непреодолимым, сковывающим трепетом ожидания надвигающегося шторма. Элисон стояла там абсолютно одна, без возможности сдвинуться с места, и всё, что ей оставалось, — ждать, пока холодная, тёмная гуща воды не накроет её с головой и утащит на океанское дно.       А может, она всего-навсего боялась больших объектов, и ничего более.       Элисон недовольно нахмурила брови, когда её попросили показать медицинский талон. Подумала, что ходит сюда уже достаточно долгое время, чтобы работники запомнили не только её меланхоличное и расслабленное выражение лица, с которым она проходит к регистрационной стойке, но и то, что каждое воскресенье в её руке можно было увидеть большой стаканчик крепкого кофе: почему-то именно в воскресенье Элис никогда не успевала взбодриться этим напитком дома.       — Доктор Харрингтон ещё не пришла, вы можете пройти на третий этаж и дождаться её возле кабинета, — блондинка в регистратуре улыбнулась ей, и Элисон сковало царапающее сердце чувство. Ей действительно придётся пройти на третий этаж, зайти в кабинет. Психотерапевт действительно придёт, они встретятся. Это не сон и не выдумка. Но как же ей хотелось оттянуть эту встречу, хотелось, чтобы произошло что-то, что сорвало бы её, даже если это было бы худшим вариантом. Ожидание смерти — хуже, чем сама смерть. Вроде бы так говорят?       В голову Элисон начала медленно закрадываться мысль, что она ненавидит светловолосых женщин. Она забрала документ и коротко кивнула, мысленно поблагодарив сотрудницу за хотя бы быстрое обслуживание. Стянув шарф с лица, Элис неторопливо развернулась и направилась к лифту.       Ещё придирчивой Элисон не нравились лестницы. Не как элемент строительства, а, скорее, как способ передвижения: ведь каждый шаг, даже неспешный, приносил за собой неприятные ощущения. Не такие, какие могли бы затруднить её движение или заставить поморщиться от боли, но жизнь Элис и так была изрезана и перекроена множеством излишних моментов, слов, людей и мыслей, чтобы такое обычное дело, как добраться до третьего этажа, портило ей настроение ещё больше. На неё косо взглянули несколько врачей, увидев, что вышла она всего-то на третьем этаже, но Элисон не обратила на это внимания. Никто не знал, как ей было больно.       Элисон удостоилась чести получить ключ от кабинета врача, о котором, конечно, Харрингтон попросила не оповещать никого более. Они сдружились. Или, по крайней мере, Элис приносила моральное удовлетворение эта мысль, даже если та и была весьма далёкой от истины. Элисон ругала сама себя: ей давно пора избавляться от привычки приписывать окружающим её людям и вещам те качества, которыми они на самом деле не обладали даже отдалённо.       Они часто пили кофе по выходным после работы и переписывались в чате, когда это было особенно нужно Элис. На прошлой неделе, в полдень четверга, они столкнулись в забитом до отвала — ввиду активной подготовки лондонцев к Новому году — универмаге «F&M» . Элисон, пусть и старалась не выходить за рамки своего некоего отшельнического образа жизни и избегала подобных людных мест, всё же находила в себе силы для одиночных прогулок. В основном — из-за непонятного, но настойчивого желания понаблюдать за людьми. Такое незамысловатое занятие приземляло её, давало знание, что у каждого прохожего, каждого незнакомца, попадающего в её поле зрения, есть своя жизнь, заботы, интересы и проблемы. Что она не единственная слоняется по оживлённой вечерней Пикадилли в поисках чего-нибудь интересного в одиночку. И она часто задавалась внезапными, пришедшими, скорее, по наитию вопросами: как окружающие справляются со своими трудностями? Действительно ли подготовка к празднованию Рождества и прочих праздников позволяет им отстраниться от неприятной реальности? Если да, как ей этому научиться? Произойдёт ли когда-то такое, что и Элис окажется среди яркой толпы и, наконец, порадуется жизненной суете?       Ответов она сама себе на эти вопросы не давала. Нет. Нет, это всё лишнее.       Думала она. Не нужно отвлекаться от намеченного пути, покрывать сознательно туманом дорогу к своей цели, размышлять о том, как бы поменьше сталкиваться с проблемами — лучше всего было бы находить варианты их решений, чем зарываться под землю. Тогда она сможет не мечтать о том, чтобы выкроить время для отдыха от сложностей, а быть уверенной, что получится избавиться от них насовсем.       В тот день Элис неспешно направлялась со стороны Грин-парка на восток, сложив руки в карманы своего кашемирового пальто, и мысленно оценивала, насколько в этот раз постарались над городскими украшениями главных улиц — и не то чтобы из года в год те как-то особенно отличались. Тонкий слой белого снега глухо трещал под ботинками Элис, а взгляд её цеплялся за тысячи и тысячи ярких мерцающих гирлянд и огней на витринах и искусственных ёлках. Она представляла, как всего через несколько недель на этой и других самых крупных улицах пройдёт новогодний парад , но, к счастью или к сожалению, его свидетельницей Элисон стать не получилось бы: всё-таки к этому времени её в Лондоне вообще не будет. Она прошлась по многим бутикам, заглянула в кофейню, но в качестве подарка так ничего и не купила — ни себе, ни кому-либо из знакомых. Себе — потому что не считала нужным, другим — из-за банальной ненадобности. Ни с кем, кроме Харрингтон, Элисон не поддерживала регулярного общения, но её это даже радовало. Возможно, не появись острой необходимости для отъезда, Элис всё-таки заглянула бы в цветочный и прикупила цветущую круглый год бегонию — почему-то именно эти махровые цветы, по её мнению, подошли бы доктору больше остальных.       И встретила её Элисон, как ни странно, не в магазине цветов, а на одном из этажей забитого универмага, а конкретнее — в чайном отделе. Разноцветные баночки с чаем, уютно расположенные на всех полках магазина, чистый, ярко-красный ковёр под ногами, приглушённый, но не слабый свет потолочных ламп и полочного освещения — возможно, именно эта притягательная картина заставила Элис сюда заглянуть. Прищурившись и остановившись на месте, она столкнулась с девушкой-туристкой, молодой азиаткой, которая, пробормотав с сильным акцентом слова извинения, заученные в типичном учебнике-путеводителе для иностранцев, скрылась в немногочисленной толпе. Элисон слегка улыбнулась, завидев в конце магазина знакомое лицо. Харрингтон в свою очередь попросила её помочь подобрать чай в качестве подарка, и хоть Элис совершенно в этом не разбиралась, ибо всю осознанную жизнь ограничивалась лишь крепким кофе, но не отказалась. Терпкие и душистые, сладкие и не очень чайные ароматы вскружили ей голову, но сорт и сборку они всё-таки выбрали.       — Ты знаешь историю создания Башни Елизаветы? — спросила Элис, когда они остановились в одном из кафе.       — Неа. Но это интересно. Зачем вдруг лондонцам понадобились огромные часы в центре города?       — Может, чтобы всегда знать, когда пора пить чай?       — Или чтобы надоедливые туроны видели время, а не спрашивали у прохожих.       Харрингтон никогда её не игнорировала. Таким людям, как Элисон, нестерпимо хотелось, чтобы они для кого-то значили больше, чем просто часть ежедневной работы, и она даже не пыталась бороться с этим желанием. Ей хотелось так думать, но она понимала, что, скорее всего, в реальности такие мысли никогда не воплотятся. С Харрингтон она этим не делилась и, скорее всего, никогда не поделится. Ни к чему. О некоторых вещах лучше вообще не распространяться, особенно если не умеешь это правильно делать.       Тот вечер на площади мог быть неприметным, отличающимся разве что выбором Элисон пройтись домой пешком, а не поехать на автобусе, если бы она всё-таки не столкнулась с Харрингтон. И для доктора он действительно был обычным — встретилась она с пациенткой посреди города, ничего такого. Но Элис, чьи рабочие недели ничем особенным не выделялись, запоминала именно такие прогулки, когда она ни о чём не переживала и могла почувствовать себя обычной прохожей, пьющей вкусный ристретто на углу Пикадилли за приятным разговором.       Харрингтон делала — или пыталась делать? — всё возможное, чтобы она или её действия не способствовали выбросу очередной дозы кортизола в организме Элис, а таких ситуаций могло быть более чем предостаточно: неспособность с кем-то поговорить в трудный час, заканчивающиеся лекарства, ожидание её любимого доктора возле кабинета… Да, сейчас имело бы значение только последнее, если бы у Элисон не было ключа.       Думала ли Элис, что все действия со стороны врача — не более, чем обычная рабочая этика и знаменитая английская вежливость? Всё-таки они в Лондоне — в сером, шумном и холодном, зимнем Лондоне.       Думала. Но не так часто, как стоило бы. Не так, чтобы её желаемые фантазии разбивались об очевидные факты, как океанские воды безжалостно разбиваются о высокие, скалистые горные хребты.       Элисон зашла в маленькое, но уютное помещение: даже если Харрингтон и старалась разделять работу и личную жизнь вне этого здания, в этой комнате всё равно чувствовалось её непреодолимое желание украсить это место так, как хотелось лично ей. Три горшка сансевиерии на подоконнике и один с фиалкой на рабочем столе — самые неприхотливые растения, но приятно вписывающиеся в общий интерьер. Тёмно-коричневый диван с набором кремовых подушек, мягкий на вид ковёр из овечьей шерсти, несколько фотографий в рамках на одной из полочек были поставлены так, чтобы с первого взгляда заметить их было практически невозможно. Личные фото, сделанные во время путешествий по Европе, если верить словам их обладательницы. Элисон перманентно, смотря на эти снимки, задаётся вопросом: почему её врач не бросит всё и не уедет куда-нибудь за границу, обжившись на постоянной основе именно там? Не начнёт свою практику, принимая пациентов удалённо? Ведь её многолетний опыт и наверняка приличный и стабильный заработок могли бы ей это позволить сделать почти с лёгкостью. Неужели Харрингтон не хотелось смены обстановки, как, например, самой Элисон? Несомненно, для отказа от лучшей жизни были свои причины, предполагала она. Но всё-таки мысли о том, почему некоторые люди не решаются на серьёзные перемены в жизни, а предпочитают тихо и мирно оставаться на плаву, затягивали её в глубокие размышления.       Элисон закрыла дверь и тяжело вздохнула. Этот кабинет успел стать для неё вторым домом. Был ли у неё вообще первый, сказать было сложно.       Сейчас это помещение, учитывая весь внутренний наплыв волнения, казалось ей совсем чужим. Элисон сняла пальто и повесила на вешалку, стоящую справа от двери. Если ей и было суждено умереть от тревоги, то она хотела себе позволить хотя бы отдохнуть пару минут, не думая ни о чём. Она медленно присела, откинув голову, которая, как ей казалось, весила больше тонны, на удобную спинку дивана. Чувствительность ног понемногу сходила на нет, кончики холодных пальцев кольнуло секундное онемение. Элисон чувствовала, что медленно погружается в сон, и старалась всеми силами полностью отдаться этому ощущению.       Ей хотелось совсем перестать думать.       — Доброе утро.       Элис моргнула несколько раз, пытаясь понять, где находится, и внезапное осознание того, что она умудрилась почти уснуть в попытке отречься от не желаемой действительности, что происходило с ней довольно часто, ввело её сначала в ступор, затем — в приближающееся неприятное чувство беспокойства.       — Если ты снова плохо спишь, стоило сказать.       Женский голос звучал откуда-то издалека, словно знакомая песня, играющая в ближайшем кафе, которое проходишь мимо. Элисон протёрла глаза, стягивая ещё ниже шарф. Из-за плотной паволоки почти настигнувшего сновидения он показался ей ядовитой змеёй. На секунду Элис действительно увидела в нём опасного хищника, но мимолётное беспокойство от этой мысли сумела в себе подавить. И как только подобие кошмара успело явиться к ней за такое короткое время?       — Я только сегодня не выспалась, — ответила она охрипшим голосом. — Ты опоздала, — и перевела взгляд на часы позади рабочего стола врача.              — Сегодня пробки.              — Могла бы и написать.       Харрингтон ничего не ответила. Она достала рабочий ноутбук, поправила макияж возле зеркала, расчесала каштановые, слегка волнистые волосы — сделала всё это впопыхах. Она знала, что Элисон и другие пациенты её ждали. Элис давно уже поняла, что эта женщина — именно из той касты людей, для которых малейшее выбивание из тщательно составленного расписания — что-то очень и очень неприятное. Поняла по её тяжёлым вздохам и не слишком приветливому выражению лица. Сама ведь была такой же. Всё-таки, находясь с кем-то довольно продолжительное время, хочется того или нет, поневоле впитываешь чужие привычки, как губка — воду.       Элис показалась немного забавной ситуация, что, когда она меньше всего хотела здесь оказаться, — пришла первой. Обычно в роли опаздывающей здесь оказывается именно пациентка. Противная пациентка. Харрингтон часто мучила её расспросами о причинах опаздывания или вообще — отсутствия на приёмах. Со временем перестала. Наверное, осознала, что решить этот неудобный вопрос просто не получится. Элис осталась удовлетворена. Давление со стороны кого-то её и без того напрягало. Захочет — придёт, не захочет — займётся чем-то другим. Не маленькая уже.       — Зима холодная, — как бы между прочим сообщила Харрингтон. — В том году и снега-то почти не было.       — А мне даже нравится. Разве не такой и должна быть зима?       — Для праздничного настроения — может быть. Но для тех, кому из-за непогоды сложно добираться на работу… Надоело.       Элисон согласно кивнула. Задумывалась ли она о своём праздничном настроении? Скорее, очень отдалённо. Ей не были знакомы все эти спешки и подготовка к празднику. В удовольствие было наблюдать за заполненными до отвала магазинами и яркими подарочными упаковками, но не более. В детстве Элис, наоборот, всеми силами старалась приблизить праздник: смотрела новогодние фильмы по телевизору, участвовала в каких-то школьных мероприятиях, приуроченных к этому событию, и обещала себе, что во взрослом возрасте не утратит этой привычки.       Теперь Элисон не праздновала не только Новый год, но и собственный день рождения. Скверно.              — Мне нужны таблетки, — выпалила Элис, смотря на доктора. Она не думала ни о том, насколько уместно сейчас говорить это, ни о том, какая за этим последует реакция. Мысли о боли внезапно заняли всю её голову.       Харрингтон что-то серьёзно рассматривала на экране ноутбука, не поднимая глаз. Она часто реагировала на подобные, крайне отчаянные просьбы Элисон именно так.       — Джулс. Пожалуйста.              — Я выписывала рецепт на прошлой неделе. Элис. Не говори мне, что ты выпила весь пузырёк, — она взглянула на монитор, на кипы бумаг, лежащие на бо́льшей половине стола. Её рука, на которой звякнул тяжёлый золотой браслет, украшенный тонкой гравировкой, переложила некоторые папки документов в ящики стола, другие — на полочку позади. Интересно, был ли этот браслет подарком от пациента, или Харрингтон сама его приобрела? Тактично ли было вообще принимать подарки от пациентов? Хорошо, что Элис всё-таки не купила те цветы. Не дорогущий браслет, конечно, но, скорее всего, всё равно неприлично.       Элисон ничего не сказала. Смотрела долго, ожидая ответа, но в конце концов не сдержалась:       — Болит. Очень.       Джулс остановила печать на клавиатуре. Вздохнула.       — Элисон, — она потёрла переносицу, прикрыв глаза. — Я не могу. Боль не пройдёт, если ты выпьешь ещё больше таблеток, — и с сожалением посмотрела на Элис, приподняв одну бровь: её взгляд смягчился. Действительно ли Джулс сожалела ситуации Элис, или по привычке делала всё, чтобы расположить к себе собеседника, неизвестно.       Элисон знала: всё, что сказала Харрингтон, — правда. Знание этого не дало ей облегчения признать эти жестокие, по её мнению, слова как чистейшую истину. Прежде чем она начала поток бессвязных слов, которые, скорее, хотела сказать в стремлении вызвать ещё большие жалость и понимание, её прервали.       — Тебя переводят.       Элис поджала губы и понуро опустила взгляд на чёрную ручку меж своих пальцев. Подумала, что, если займёт чем-то руки, думать будет полегче. Она посмотрела на большое окно справа. Хлопья снега на улице усиливались с каждой минутой.       Сколько Элисон себя помнит, ей никогда не нравились прямые разговоры. Прежде чем обсуждать что-то важное или неприятное, она предпочитала тщательно подготовиться, успокоить мысли, привести в порядок безосновательные предположения.       — Откуда ты знаешь?              — Коллинз звонил вчера. Сказал, что мне нужно менять расписание, — Джулс отметила красной ручкой в календаре позади стола крестиком сегодняшний день.       Элисон подумала, что этим жестом она перечеркнула всю её нормальную жизнь. Ненамеренно, очевидно.              — Коллинз идиот. Я могу тебе позвонить?              — Да. Пришлю рецепты по почте или факсу. Если так будет удобно.              — Не хочу никуда ехать, — вздохнула Элисон, встав с дивана. — Хочу остаться здесь.       Даже если ей и не хотелось этим делиться именно сейчас, Элис сделала это по привычке. В конце концов, всё, чем она занималась в этом кабинете, — рассказывала о своих чувствах и эмоциях. Первое время делала это с трудом, буквально переступая через себя, и понимала: каждое сказанное ею слово о чём-то да говорит, имеет под собой основание и причину. Это было… плохо. Будто её полностью раздели и рассматривали под микроскопом каждый шрам, каждую складку кожи и выемку на теле. Размышляла: странная это всё-таки вещь — психология. Приходить к абсолютно незнакомому человеку и рассказывать то, о чём думается бессонными ночами, но о чём никогда не призналась бы и себе самой, никогда не поделилась бы с близкими, о чём даже короткая мысль привела бы к погружению в глубокую трясину — и всё это нужно вывалить на незнакомца, выпотрошить себя наизнанку, позволить разобраться другому?       Понадобилось много времени, чтобы понять: это должно ей помочь. Но как скоро?              — Я не думаю, что это пойдёт тебе на пользу, — Харрингтон снова присела за стол, выключив ноутбук, и наполнила стеклянный стакан водой из бутылки. — Возьми.       Элис неторопливо подошла ближе, выпила залпом воду, чувствуя, как холодная жидкость прошла по глотке. Противный, вязкий ком в горле никуда не ушёл. Будто что-то там натянулось до предела, вот-вот порвалось бы, скажи она хоть одно слово.              — Я, вообще-то, ждала кофе, — несмотря на то, что уже выпила целый стаканчик.              — Если бы ты утром написала, что тяжело уснула, я бы тебе и кофе принесла, — женщина сложила руки перед собой. Её пронзительные зелёные глаза говорили: скажи, что тебя беспокоит, и я выслушаю. И Элисон сказала.              — Я буду сидеть за компьютером и заниматься самым скучным делом в мире.              — Да. Это правда. Но это лучшее, что ты можешь сделать.       Элисон понимала. Понимала, что, если останется в этом городе, в своей маленькой и душной квартире, ей, скорее всего, понадобятся не лекарства, а что-нибудь другое — что-то, что прервало бы поток нескончаемых мыслей в её свинцовой, по ощущениям, голове. Даже стоя перед своей, можно сказать, хорошей, нет, очень близкой знакомой, Элис чувствовала себя так, словно ей нужно отчитаться перед директором школы за прогул, объяснить своё поведение, почему она бежит от реальности, словно мышь, увидевшая большого, жирного кота, который непременно захочет её съесть, если поймает. Конечно, это были только её проблемы. Стоили ли того эти перемены? Поменять обстановку, сменить место работы? Отказаться от прошлого образа жизни?       Нужно ли ей было это?       — Попроси у них ночную смену, — Элис подумала, что это в целом неплохая идея.              — Я так и хотела.              — Не могу выписать седативные, учитывая приём анальгетиков, — Харрингтон взяла из ящичка стола карты пациентов.              — Я поняла. Они и не нужны.       Если бы Элисон и могла выбирать между снотворными и обезболивающими, она бы непременно выбрала последнее. Справиться с проблемами засыпания она была вполне в состоянии, учитывая, что происходили они крайне редко. Элис мысленно поблагодарила Джулс за её внутреннюю способность понимать людей. Именно этот навык сделал её таким хорошим специалистом, которого Элис беспокойными ночами боготворила за возможность поговорить о насущном и успокоить свою нечестивую душу.       Элисон подошла к вешалке и протянула руку к пальто. Она замерла на несколько секунд, размышляя над тем, что сказать дальше и как не испортить вполне себе неплохую беседу.       — Таблетки закончились, — негромко проговорила она, словно не веря в то, что осмелилась это сказать.       Элисон не обернулась, пальцами сжала мягкую ткань пальто и в ожидании, что же ей ответят. Харрингтон тихо вздохнула, и за её выдохом последовал звук пишущей на бумаге ручки.              — Только десять. Не больше.       Существовала бы в мире премия по лучшему актёрскому умению не в показе эмоций, а в их сокрытии — именно её Элисон точно удостоилась бы за одну только эту сцену. И как же неловко она себя почувствовала, когда, прикрыв глаза, подумала, насколько нелепа её реакция на обычную сказанную фразу. Дрогнувшие в секундной улыбке её губы Харрингтон не заметила.       Но никто и никогда бы не догадался, какое на самом деле большое значение для Элисон имело это заявление.              — Спасибо, — искренне поблагодарила она.              — Я не буду ничего выписывать до конца следующей недели, — сказала Харрингтон, задерживая в руке написанный ею рецепт. — Тебе нужно прислушаться к советам терапевта и больше выходить на улицу. Тренировки улучшат твоё состояние, — она смотрела пристально, и только после того, как Элисон кивнула, отпустила лист бумаги.       Победа. «Болит» — и кто будет с этим спорить? Кто смеет судить, насколько сильна чужая боль? Элисон нужно нормально функционировать. Работать, как и раньше, в отточенном до идеала распорядке дня. Будет ли она в состоянии это делать, если боль не даёт покоя? Элис прекрасно знала, что нет. И пользовалась этим.              — Хорошо.              — Позвони мне, как устроишься там.       Джулс вернулась к волоките с документами, и Элис подумала, что она, должно быть, недовольна тем, что её завалили бумажной работой в выходной, хоть и не показала этого. Именно поэтому, не желая больше её беспокоить, она быстро надела пальто и снова обернула лицо шарфом.       Харрингтон и так помогла Элисон так сильно, что практически спасла её жизнь. Знала бы она только, насколько — никогда бы не поверила.              — Я наберу, — они встретились взглядами, и Элисон коротко кивнула, открыла дверь, ведущую в светлый коридор, и вышла.       Через весь проход раскинулся яркий красный ковёр, и Элисон подумала, что именно сейчас красный цвет — её любимый. Всё вокруг внезапно стало красивым и мерцающим, и даже потолочные светильники, до этого больно бьющие по глазам, оказались довольно комфортным источником света. Всё изменилось. Элис закинула эту мысль далеко — настолько, чтобы не связывать своё изменившееся настроение с возможностью получить долгожданные лекарства.       Она достала из кармана рецепт и прошла в конец помещения, к окну с большим подоконником. Достав взятую в кабинете врача без разрешения чёрную ручку, Элисон внимательно, прищурившись, посмотрела на небольшой лист бумаги. С зажатой между пальцами ручкой она аккуратно, почти что нежно попыталась исправить цифру один на четвёрку, стараясь не измазать лишними линиями рецепт. Закончив с исправлениями, она неспешно направилась вниз по лестнице. Даже идти стало легче.              — От доктора Харрингтон, — сказала Элис, уложив локти на высокий стол регистратуры, где сидела та же женщина, что проверяла её талон.       Элисон подметила, что почти белые волосы принимающей красиво отражали свет настенных флуоресцентных ламп. Она неосознанно задержала взгляд на бейджике, гласящем, что её зовут Элизабет. Хорошее имя.       — Количество таблеток больше, чем в прошлый раз, — подняв взгляд с рецепта, женщина вопросительно посмотрела на Элисон, ожидая от неё вразумительного ответа, но на её лице не читалось признаков подозрения или настороженности.              — О, меня переводят на новое место работы. Харрингтон не хочет каждую неделю возиться с отправкой рецептов по факсу, — улыбнулась Элисон, уверенная в собственных словах настолько, что сама почти поверила в это объяснение.              — Понятно, — ответила сотрудница, ещё раз коротко взглянув на лист. — Одну минуту.       Полная женщина в зелёном свитере медленной и плавной походкой направилась в соседнюю комнату — туда, где хранились все медицинские препараты для пациентов. Элисон осмотрела её рабочее место: компьютер, недопитая чашка чая, куча бумажных стикеров, приклеенных к календарю на стене справа от стола. Она насчитала пятнадцать штук, надеясь, что от такой однообразной и рутинной работы, которая ждала и её в ближайшее время, у неё не начались бы проблемы с памятью. Ей никогда не нужно было ничего писать в дневнике или отмечать в календаре, чтобы вспомнить ожидающие её дедлайны.       — Ваши таблетки, — отвлекла её Элизабет, протянув пакет с медикаментами. — Удачи на новом месте.              — Спасибо, — ответила Элис, с улыбкой забрав лекарства.       Она лишь на мгновение задумалась, жизненно они ей были необходимы или не очень.