Дорога на дно

      В последние сто лет с природой творится что-то несуразное. Во всех старых трактатах, оставленных мудрецами и отшельниками для потомков, написано, что империя, усыпанная вулканами, небогата на деревья. Теперь даже местным жителям сквозь густые леса без провожатого не пройти. Тянутся и тянутся величественные деревья и раскидистые кусты от Шумного моря до востока государства.       Животные моментально обустроили жилища в новых лесах, а некоторые сбежали от диких хищников ближе к вулканам, чтобы жить в спокойствии. Чонгук тоже увязался следом за последними. Лучше жить в пещере на склоне потухшего вулкана, чем в городе, зажатом неровными выступами и домами с косыми стенами и крышами. День в империи короткий, солнца почти не видно, но люди веками живут в Берфáе, и Чонгук шесть лет назад присоединился к их неспешному ритму.       Любой берфаец высокий, плоскотелый, с бронзовой кожей, чёрными как ониксы глазами и треугольным лицом. Женщины и мужчины остроносые, тонкогубые и с длинными волосами. Чонгук резко отличается от них светлой кожей, средним ростом и миндалевидной формой глаз. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он кутается в плащ и выходит на улицу поздними вечерами.       Шесть лет назад о том, что в империю прибыл чужак, население узнало быстро, и Чонгуку не нравится, когда на него пристально смотрят, как на прилавок с дорогими товарами. Не чурается он любой работы, поэтому пользуется популярностью у работодателей. Единственный минус — трудится он по вечерам и ночью. Из-за этого срочные задания он не выполняет, что сказывается на оплате, а деньги ему нужны, чтобы вернуться на Родину. Путь к ней долог, а пешком не добраться.       Чонгук накинул на голову чёрный капюшон и потянул на себя дверь старой таверны. Петли тихо проскрипели, и посетители на пару секунд оглянулись. В бесформенной фигуре все узнали Чонгука и равнодушно вернулись к выпивке, игнорируя старого знакомого. Чонгук из глубин капюшона окинул взглядом широкие столы, убедился, что в помещении только берфайцы, и быстрым шагом направился к стойке, за которой скучал хозяин заведения.       По вечерам в таверне тихо: местные жители так отдыхают. Они от рождения не шумные. Будучи внешне высокими, плоскими и широкими, создают впечатление пауков, которые тихо плетут паутину в углу, и их не видно и не слышно. Их страна отрезана от мира с одной стороны Шумным морем, с другой — пустыней, поэтому берфайцы привыкли к своей монотонной жизни и отказываются от всего иностранного. Чонгука терпят исключительно из-за того, что он не мешает им жить и готов грязной работой пачкать руки вместо берфайцев. Если же Чонгук решит жениться на местной женщине, его скинут в жерло вулкана, потому что межрасовые браки в империи — самый страшный кошмар. К счастью, Чонгук равнодушен к любви, поэтому берфайцы спят спокойно и не сторожат своих сестёр и дочерей.       — Давно тебя не видел! — хозяин таверны вышел из-за стойки и раскрыл объятия. — Я начал переживать!       Чонгук, клюнув ему в грудь, обнял мужчину, а тот немного присел, чтобы руки Чонгука не обхватили ягодицы.       Байлу́ ценит чужестранца и действительно переживает, когда тот пропадает на пару недель, а то и на месяц. Живёт Чонгук в лесу, а там диких зверей много, и пусть они не нападают на него, нельзя исключать наступивший летний период, когда волчата прекращают питаться молоком матери и переходят на мясо. Сейчас стаи ходят с пополнением, и еды им требуется больше. Берфайцы питаются преимущественно морепродуктами и растительной пищей, а мясо животных им чуждо на генном уровне. Дикие звери плодятся на зависть местным жителям, у которых век долог, а рождение детей — редкость. Чонгук следит за лесом и животными, а валежник, перья и рога продаёт всем желающим гостям страны, которые приплывают к берегу Берфая для торговли.       — Есть работа? — Чонгук сделал шаг назад, отстраняясь от Байлу, и тот кивнул.       По меркам человека Байлу не меньше сорока лет, но прожил он наверняка раза в три дольше. Чонгук шесть лет живёт на отдалённой земле и ни разу не видел Байлу без широкой гульки на голове. Он наматывает её на темечке, а она со стороны выглядит несуразной шапкой, ещё и лицо удлиняет, хотя берфайцы округлыми чертами никогда не отличались. Однако Чонгук недовольства не высказывает, потому что не ему критиковать чью-то внешность, ведь для окружающих он выглядит причудливо, но гулька Байлу всё равно немного раздражает.       — Есть тут кое-что, — мужчина поставил высокий стул возле Чонгука, чтобы он не чувствовал себя гномом. — Одно задание опасное. А другое — пустяк для тебя.       Чонгук неуклюже, как ребёнок, взобрался на стул и попросил начать с пустяка. Пока вечер, можно заняться разминкой перед нервотрёпкой. Несмотря на миролюбие здешнего народа, среди них, как в любой империи, есть преступники. Очень часто они в лесу спасаются от преследования стражи. Знают, что та не войдёт в гущу деревьев и кустов, поэтому бегут целенаправленно к ним. Чонгук находит нарушителей, но чаще всего мёртвыми. Будь то кости, труп или живой человек, Чонгук доставляет к таверне, а оттуда стража забирает находки.       Пустяковое задание для Чонгука прибыло тоже от стражи: в городе завёлся браконьер. Воины и мирное население находят на улицах останки диких животных, а того, кто их убивает, — нет. Один ли это человек, берфаец или группа — неизвестно. В любом случае, преступник хорошо ориентируется в лесу, что нетипично для берфайца, у которого в крови только способность не заблудиться среди гор и вулканов.       — Я найду его, — пообещал Чонгук, мысленно составляя план поимки преступника.       Байлу поставил руки в боки, и его красная рубашка разошлась на широкой груди. Он по характеру добряк и всегда пытается заразить добротой Чонгука, который вечно хмурится, скрывает глаза за локонами длинной чёлки и не принимает подарки. В очередной раз Байлу предложил ему выпивку за счёт заведения, и вновь получил отказ. В таверне пахнет солодом, посетители немного хмельные и всё чаще уходят в свои мысли, а Чонгуку нельзя пьянеть, иначе работу придётся отложить на сутки, да и дикие звери запах алкоголя чуют и готовы напасть на пьяницу.       За второе задание заплатят щедро, но оно очень сложное. Байлу встал за стойку и развёл руками, бормоча, что деньги нужны всем, но даже смельчакам дороже жизнь. Неделю назад в порт прибыло торговое судно, с которого сбежал манул — талисман корабля. Капитан отказался покидать Берфай без любимца, а правитель империи нервничает из-за задержки торговли. Император велел поймать манула, но кто зайдёт глубоко в лес? Моряки отправлялись на поиски, храбрые берфайцы прочёсывали край леса, и Чонгука искали, особенно стража сандалиями оббила порог таверны и начала думать, что Байлу скрывает чужестранца. Мужчина подпёр подбородок широкой ладонью и покосился на Чонгука, мол, подставил друга и едва до обыска дело не дошло.       Чонгук поднял на него пустой взгляд и сдержал смех. Всё же берфайцы забавные. Сами плоские, а носы острые, будто направление ветра указывают. Местные жители словно высечены из толстой доски. Нет ни одного полного берфайца, и женщины не поправляются на время беременности, а дети рождаются с волосами. Длинные волосы — часть традиции. Они символизируют лаву, которая стекает по вулкану, и Чонгук не смеет подражать местному населению, поэтому обрезает свои волосы ножом.       Когда-то он просил Байлу честно описать, как берфаец его видит, и ответ не впечатлил: маленький, бугристый, с носом-сливой и глазами-щёлочками. Примечательно, что, когда Чонгук описал Байлу, тот не согласился со многими деталями. Себя берфайцы не видят плоскими и считают, что носы у каждого местного жителя разные. Когда Байлу услышал, что земляки Чонгука тоже разные, прекратил разговор на тему рас.       Чонгук всем говорит, что родом из центрального государства, которое от Берфая отделяет часть пустыни, поэтому оба народа редко наведываются друг к другу в гости, да и союз между империями не заключён, а объявлять войну глупо. Географическое положение Берфая очень невыгодно для заселения: море, пустыня и вулканы. Жить в подобных условиях приспособлены только берфайцы, а делать из Берфая колонию — бессмысленно. Местное население попросту откажется подчиняться чужакам и делиться с ними природными ресурсами, зная, что иноземцы не выживут без поддержки берфайцев.       — Животное могло уйти в лес, — предупредил Чонгук, из глубины капюшона рассматривая Байлу. — Передай страже, что я сделаю всё, что в моих силах.       Байлу пробормотал, что Чонгук вновь быстро уходит. И так всегда: забежал, получил задание и убежал. Если бы таверна не располагалась на входе в город, Чонгук вовсе бы не заходил в гости. Иногда он всё же приходит без причины и даже заказывает кружку лагера, но за шесть лет таких встреч прошло меньше, чем Байлу хотелось.       Где-то в закромах патриотизма он понимает, что Чонгук чужой в Берфае и относиться к нему надо равнодушно, однако Чонгук побывал во всех империях и знает много интересных историй, которые Байлу готов слушать днём и ночью. Стабильно раз в месяц он задаёт один вопрос: что находится за Шумным морем? И каждый раз Чонгук говорит, что за морем расположены равнины, на которых живут низкорослые люди. Байлу недоумевает от того, что только море отделяет его от так непохожей на берфайцев расы. А Чонгук всегда улыбается и говорит, что в мире есть много вещей, которые удивляют, и всегда надо помнить, что самое привычное для тебя способно повергнуть кого-то в шок.       Чонгук спрыгнул со стула, поблагодарил Байлу за работу и пообещал на днях зайти с результатом. Тот махнул на него рукой и отвернулся к витрине с вином, бормоча, что Чонгук всегда обещает зайти на кружку лагера и пропадает на неделю, а то и месяц. Чем он в это время занимается, знает только Великий Вулкан, и, если гость всё ещё жив, значит, Великий к нему благосклонен.       Чонгук укутался в плащ и под пристальные взгляды берфайцев покинул таверну. Берфай пахнет раскалённой лавой. Вопреки представлениям иностранцев, вулканы в империи каждый день не просыпаются, не заливают лавой города и не забивают лёгкие пеплом. Природа мирная и почему-то решила покрыться лесом. Чонгук появился на свет в лесной империи, не теряется в деревьях, как берфайцы, но всё равно не может принять Берфай как родной. Совсем скоро империю придётся покинуть. Чонгук пропадает из-под контроля сердобольного Байлу, когда уезжает далеко за город, что расстраивает многих местных жителей. За шесть лет он объездил всю империю, но вновь не нашёл того, кого ищет.       Закутавшись в плащ, он слился с ночью и быстрым шагом направился в сторону леса, раздумывая над заданием. Найти преступника несложно: навострить слух и прислушаться к каждому дереву, чтобы различить среди звуков природы человеческие шаги. Наверняка послышатся стоны умирающих берфайцев, которые ради денег рискнули поймать манула. Ладно, люди стремятся к лёгкой наживе, но поступок капитана корабля Чонгук не понимает. Зачем запирать дикое животное в клетке и с ним бороздить просторы Шумного моря? Манула даже не погладить, и он не мурлычет на руках. Впрочем, манулы вовсе не умеют мурлыкать, зато сражаются насмерть.       Чонгук вошёл в лес, скинул с головы капюшон и прислушался. Возможно, капитану нужен его талисман не из-за любви к животному. Дикая кошка не способна подарить ласку и любовь, не знает привязанности и враждебно настроена к человеку. Капитану проще поймать нового манула, но он готов оплачивать место в порту каждый день, несмотря на скоропортящийся груз, и расстаться с деньгами ради возврата талисмана. Берфайцы никогда не видели манулов. Они с домашними кошками познакомились относительно недавно, да и волков им кто-то завёз тоже как «талисман». Вот только прошлые продавцы не искали сбежавших животных и уезжали восвояси без прощания. Чонгук не намерен возвращать капитану манула, но должен найти животное и узнать, почему за него назначена большая награда. Если даже император озабочен проблемой, тогда Чонгук отдаст свои руки на растерзание манулу ради разгадки.       В лесу по ночам тихо, поэтому Чонгук, доверяя слуху и интуиции, слушает ночную жизнь. Звери его не трогают, не нападают и не ластятся к нему. Кажется, Чонгук для них стал частью леса, или же животные понимают, что он сильнее их, поэтому обходят стороной. Чем дальше Чонгук уходил в лес, тем чаще встречал животных, которые должны в поздний час прятаться по норам. Возможно, живодёр вышел на охоту, но в лесу по-прежнему тихо.       Чонгук замедлил шаг, всмотрелся в темноту между деревьями и сжал пальцы на рукояти меча. Берфайцы хорошо видят в темноте, легко примут Чонгука за животное и выстрелят из луков. Но они не выйдут на охоту в лес ночью. Их зрительное восприятие не создано для череды деревьев, и знаки на коре не помогут сориентироваться. Животные бегут от того, кто способен их напугать, причём мимо Чонгука пронеслись лесные жители от мала до велика.       Атмосфера в лесу потяжелела, тени деревьев исказил ветер, и до слуха Чонгука донёсся глухой удар, а за ним последовал треск. Звук не похож на падение дерева, а берфайцы с топором не уйдут в глубь леса. Чонгук побежал в сторону звука, принюхался, жадно втягивая вулканический воздух, и исключил пожар. Сотни предположений промелькнули в голове, среди них несколько раз повторилось самое правдивое: люди капитана ищут кота. Возможно, рубят ветки, но Чонгук уверен, что ошибся, потому что звук пронёсся по лесу и не повторился, а голосов не слышно, будто природа за миг уснула, убаюканная тихим пением ветра и согретая звёздным полотном ночного неба.       Чонгук замедлил шаг, когда между деревьями увидел разбитую чёрную карету. Через пять шагов он вовсе остановился, рассматривая тёмные сломанные колёса, лёгкие движения фиолетовых штор и разломанные, как тонкий лёд, двери. Карета застряла между деревьями, и Чонгук мысленно задал себе вопрос: как она заехала в лес? В нём нет дороги и тропинки, нет ни одного шанса проехать торговой телеге, и, если бы дорога имелась, вела бы к вулканам, а за ними — лес. Это путь в никуда, где не живут берфайцы.       Чонгук подошёл ближе, окинул взглядом обломки и пожелал себе смерти. Подсознание твердит, что узор на шторе вывернет наизнанку жизнь Чонгука, меняя местами настоящее и прошлое. Изображение острых листьев падуба и его красных ягод посередине отпугивает, несмотря на то, что Чонгук никогда не сталкивался с этим узором. Интуиция твердит, что бежать поздно, потому что Чонгук прошёл точку невозврата и не сможет покинуть место, пока не убедится, что поблизости нет вампиров.       Глупо их искать, потому что они уничтожены почти пять веков назад, но у Чонгука нет объяснения, как карета попала в лес, поэтому невольно допускает любой исход исследования периметра. Первым делом он сорвал шторы, скомкал их и сунул за пазуху, затем присел возле кареты и долго рассматривал её, убеждаясь, что лошади и кучер пропали. Возможно, они сбежали в лес, а, может, вовсе не появлялись. В свете луны Чонгук заметил серебристый перелив чëрной волны, которая тянется от корней дерева к карете и скрывается под сломанным колесом. Возле острого обломка в тени травы бледным пятном выделились тонкие пальцы, и Чонгук сделал шаг назад, прекращая дышать от чувства удавки на шее.       В тот момент он возненавидел весь мир. Если бы его слово имело силу, он проклял бы каждый сантиметр планеты, потому что душе очень больно. Чонгук изгой даже в собственном внутреннем мире, поэтому всегда одинок и привык к этому, но длинные бледные пальцы напомнили о жизни в окружении десятков существ и пристальном наблюдении жестокого хозяина. Хорошо, что он мёртв. Чонгук лично видел, как хозяин, умирая, до последнего своего вздоха смотрел ему в глаза, а в движениях бедных губ читался вопрос: «Куда ты пойдёшь?» Если бы Чонгук знал, что в конечном итоге он вернётся к прошлому, с места бы не сдвинулся. И пусть хозяин умер мучительной смертью, как подобает мерзким людям, Чонгук предпочёл бы остаться в его доме, чем путешествовать по миру с легкостью на сердце от мысли, что вампиров истребили, а потом столкнуться с одним из них через четыреста девятнадцать лет.       Чонгук снял плащ и бросил на землю, после чего толкнул карету обеими ладонями. Она немного наклонилась, колёса упали, и Чонгук ногой ударил по шаткой конструкции. Под давлением она частично рассыпалась, а дно кареты поднялось достаточно, чтобы за руки вытащить вампира. Первым делом Чонгук коснулся его кисти, сжал её пальцами и ощутил внутреннее тепло — вампир сытый. Вампирам нужны сильные человеческие эмоции или чувства, чтобы кровь стала пригодной для употребления. Чаще всего это страх. Кровь в венах жертвы бурлит, и вампир может есть. Его сердце продолжает биться, а кровь течёт по венам и согревает тело. Чонгук не в состоянии угостить собой гостя, потому что давно не слышал, чтобы сердце бешено стучало в груди, обливаясь адреналином и заглушая мысли.       При попытке перевернуть вампира на спину, Чонгук столкнулся с проблемой: волосы застряли в корнях дерева. Потянув за них, он убедился, что они не спутались в корнях и не намотались на них, а остались где-то глубоко в дереве, будто вампир вышел из него, а концы волос не успели пройти невидимую границу. Чонгуку неприятно думать о подлости, но выбора нет. Вытащив меч, он осторожно срезал локон за локоном, стараясь сохранить максимальную длину.       Раньше волосы вампиров очень высоко ценились на рынке. Когда началась Великая Война, за живого вампира платили сумасшедшие деньги. Затем пленнику срезали волосы и только потом казнили. Щедро оплачивались «хвосты» вампиров, и даже за небольшой локон выдавали еду на месяц.       Чонгук знает цену чёрным как вороново крыло волосам, которые вросли в дерево, поэтому срезает их максимально близко к корням, чтобы никто из тех, кто ищет манула, не рубил ствол и не орал на всю империю про вампира среди вулканов. Вряд ли кто-то из берфайцев видел вампира, но с Чонгука хватило кареты из ниоткуда, чтобы подготовиться к любой неожиданности.       Спрятав меч, он осторожно перевернул незваного гостя и понял, что беда никогда не приходит одна. При свете яркой луны вампир кажется жертвой фантазий психически больного человека, но у Чонгука достаточно знаний, чтобы понять: в Берфай занесло наследника одного из множества кланов вампиров. На вид он не старше Чонгука, что непривычно, ведь молодых людей не обращали в вампиров, потому что они глупы и не доросли до вдумчивости и спокойствия. Герб клана Чонгук ранее не встречал, но допустил, что всегда есть исключения и, во что верится с трудом, вампиры выжили. Если же они истреблены, тогда парень, который лежит у ног Чонгука, каким-то образом стал не только вампиром, но и должен возглавить клан. Об этом свидетельствует тиара, идущая над висками переплетением двух изогнутых полос из белого золота. Посередине на лбу золото оплетает лунный камень в виде овала, который в свете яркого диска ночного светила переливается перламутром. Чонгук встал на колени, двумя пальцами обхватил тиару и слегка потянул в сторону. Украшение не поддаётся движению, потому что является частью тела. Оно тянется выше висков и декоративным узором соединяется на лбу, делая вампира пленником клана. Тиару не снять: она всегда укажет как другу, так и врагу, кто в клане лидер, а на войне за голову с украшением дадут высокий чин или землю.       Чонгук посмотрел на одежду: белый плащ с чёрным рисунком терновника. Есть в лесу берфайцы или команда капитана — неважно. Необходимо скрыть белую одежду, отнести вампира в пещеру, которую обосновал Чонгук, и допросить. Укутав его в свой чёрный плащ, Чонгук поднял его на руки и оглянулся на карету. От неё надо избавиться, когда гость лично убедится, что никто его не похищал. Чонгуку вампиры не навредят, ведь он не боится их, но и нет у него желания терпеть их нападки. Парень, которого Чонгук несёт на руках к пещере, должен сказать, где он живёт, и станет понятно, выжила раса, или люди убили всех кровопийц. Жизнь Чонгука устроена так, что он никогда не убивал вампиров. В нём нет неприязни к ним, да и внешность его обманчива, но об этом лучше никому не знать, иначе убьют, а он сам ищет тех, кто на него похож, чтобы уничтожить, как некогда люди стёрли с лица земли вампиров.       Один всё же попал в Берфай и не приходил в сознание, несмотря на нечеловеческую выносливость. А Чонгук непроизвольно составил план на ближайшие два часа: вампира вымыть и уложить спать, привести его волосы в порядок, вычесать и высушить их. Нужно посмотреть, какие травы есть в запасе, ведь именно они — средство для очищения волос вампиров. Волосы впитывают в себя сок трав и становятся лекарством, за которое миллионы представителей всех рас отдали жизни. Чонгук пока понятия не имеет, как лечить волосами, но знает, как за ними ухаживать.       Поднимаясь по склону к пещере, он поймал себя на мысли, что нашёл себе заморочку, от которой надо быстро избавиться. Вот только никто не виноват, что в Чонгуке спит дурная кровь, поэтому вампиру необходимо дать возможность выговориться. Ступая тяжёлыми ботинками по траве, Чонгук балансировал с телом на руках, всматривался в темноту и боролся сам с собой.       Почти пять веков в нём спит чувство ненависти к вампирам. Оно ложное и рождено бессмысленной обидой. Когда Чонгук умом окончательно примет тот факт, что нашёл вампира, ненависть растворится в вулканическом воздухе Берфая. Останутся лишь воспоминания о прошлом, к которому Чонгук действительно питает злость. Поскольку в прошлом остались вампиры, Чонгук невольно распространил на них негативные мысли, с которыми отчаянно боролся. Ему некому мстить, поэтому его изнутри раздирает ненависть к судьбе, но и ей не отомстить. Она даже не позволила ему убить своего хозяина, кнутом выместить обиды на дряблом от старости теле и похоронить его под широким дубовым шкафом.       Парень в плаще тихо простонал, и Чонгук непроизвольно прижал его к себе. Вдобавок перед глазами встало воспоминание: умирающий хозяин на полу, безумие в его глазах и слабые движения окровавленными губами: «Куда ты уйдёшь?» Чонгук отказывается отвечать на вопрос и думать над ним, но каждый раз шепчет:       — Туда, где нет тебя.       Он до сих пор не нашёл это место. Даже в лесу Берфая, за Шумным морем и за пустыней Чонгук встречается с предсмертной агонией хозяина. Теперь в жизни появился вампир, и природный инстинкт подсказал, что его здоровье в порядке, а за обрезанные волосы придётся отвечать. Это не проблема, потому что Чонгук легко избегает скандалов самыми различными методами. С тех пор, как умер хозяин, Чонгук нашёл свой истинный характер, разучился бояться многих вещей и научился полезным делам, но остались врождённые инстинкты, от которых не избавиться. Он бы их возненавидел, как хозяина, однако не умеет без них жить. Они — это он. И благодаря им бьётся его сердце.       Отодвинув ногами парня штору, которая заменяет дверь, Чонгук занёс его в пещеру и по памяти подошёл к кровати. Ногой её толкнув, лишний раз убеждаясь, что не заблудился, Чонгук положил вампира на одеяло и отошёл в сторону, где на узком столе стоят свечи.       Пещера небольшая, но для проживания одному человеку достаточно убогой ночлежки. Единственное неудобство — большая бочка, в которой Чонгуку надо мыться. Берфайцы запретили ему купаться в реке, потому что к ней ходят женщины и они не должны видеть голого иностранца. Местные женщины не проявляют интерес к Чонгуку, но мужчинам спокойнее на душе, когда иноземец не привлекает к себе внимания и не общается с представительницами прекрасного пола.       Длинными спичками Чонгук зажёг несколько свечей и расставил их возле кровати, затем взял одну в руку, склонился к вампиру и детально его рассмотрел. На лице есть родинки, которые не сожрала сущность вампира, губы немного полные, а профиль аристократический и указывает, что выбор, кого превратить в вампира, не случаен. Должно быть, он сын главы клана, а клановые наследники кем попало не бывают.       Чонгук присел возле кровати и указательным пальцем приподнял верхнюю губу парня и приблизился к зубам. Вид аккуратного клыка прошёлся по нервам миллионом колючек, скопился в районе затылка и взорвался ярким фейерверком. Расстояние между клыком и соседними зубами несколько миллиметров, что позволяет ему под давлением жажды крови опуститься вниз и проткнуть кожу жертвы. Тонкие каналы в клыках вытягивают кровь, поставляют её в глубокую лицевую вену, а оттуда она направляется в общую лицевую вену и распространяется по всему телу. Чонгук непроизвольно дёрнул плечами от воспоминаний про клыки вампиров. После первых укусов у него настолько болела шея, что он с трудом глотал, а потом хозяин дал ему лекарство, и следующий укус прошёл без боли. Этот последний укус сложно забыть, потому что вампир не добился от жертвы нужного уровня эмоций, за что её избили.       Чонгук резко поднялся на ноги, избавился от навязчивых воспоминаний и ткнул гостя пальцем в грудь.       — Эй! В моей постели дохнуть нельзя!       Не подействовало. Чонгук схватил локон чёрных волос и сильно дёрнул, отчего голова вампира резко наклонилась набок. Он сморщился, пальцами медленно коснулся виска и глубоко вдохнул. Выдыхая, он приоткрыл глаза, насторожился при виде незнакомой обстановки и поднял взгляд на Чонгука со свечой в руке. Старая серая рубашка на два размера больше, чёрные штаны из плотной ткани с широким поясом, тяжёлые кожаные сапоги с множеством ремешков и меч — вид не для приветствия высокопоставленной особы. Гость пополз по кровати вверх и первым делом собрал свои волосы обеими ладонями, после чего на языке вампиров потребовал сказать, что человеку надо.       — Ничего, — Чонгук, отвечая на том же языке, пожал плечами. — Это тебе что надо? Я подобрал тебя в лесу. Ты кто и откуда?       Тот молчит. Взглядом по комнате водит, а зрение в темноте у него как у совы. Чонгук заметил, что глаза у вампира цвета крепкого кофе, что только подтвердило его происхождение из одной с Чонгуком империи. Земляками не назвать, да и у вампира больше прав зваться человеком, но Чонгуку приятно встретить среди берфайцев выходца из империи Этейлиóн, и даже ностальгия по Родине пробрала до глубины сердца.       — Где моя охрана? — быстро, чтобы скрыть тревогу, спросил вампир и взглядом прилип к Чонгуку.       Тот сел на кровать и объяснил, что нашёл только карету и придавленного ею парня. Пришлось талдычить, что зла Чонгук ему не желает, а на улицу лучше с тиарой не соваться. Упрёк возмутил вампира, ведь украшение — гордость клана и даётся только избранным. Из цунами слов Чонгук узнал, что вампира зовут Ким Тэхён, он — наследник клана Ким и в данную минуту должен находиться на совещании старейшин, а не сидеть в обществе человека, от которого пахнет дымом.       — Здесь всё пахнет дымом, пеплом и огнём, — спокойно прокомментировал Чонгук. — Ты в империи Берфай.       В свете пламени свечей Чонгук определил последовательность эмоций на лице гостя: удивление, подозрение и возмущение. Сложно поверить, что очутился на другом конце географической карты, поэтому Чонгук предпочёл молчать, позволяя Тэхёну определиться с мыслями. Тот встал с постели, подошёл к шторе и отодвинул её. При виде ночного леса Тэхён назвал Чонгука вруном, ведь в Берфае нет лесов. Далее последовали обвинения в похищении и удержании в пещере на каком-то склоне. Чонгук пожал плечами и попросил Тэхёна не нервничать и ответить на вопрос: какой сейчас год? Не кривя душой, если она есть у Чонгука, он бы признался, что тоже не ожидал встретить того, кто не знает, что Берфай медленно, но стремительно, погружается в лес. Этот факт в изменении империи волнует императора, поэтому он разрешил начать вырубку лесов на определённых территориях, из-за чего началась торговля между государствами, а, значит, весть о лесах Берфая облетела весь мир, но до Тэхёна не дошла.       — Три тысячи двести семьдесят шестой год правления Богини Неба, — Тэхён сделал огромное одолжение, отвечая на вопрос, чтобы доказать свой светлый ум и здравый рассудок.       Чонгук резко на него оглянулся и нахмурился. Тэхён назвал год, когда началась война против вампиров, но о самой войне не упомянул. Да и не настроен агрессивно, поэтому, как решил Чонгук, про войну Тэхён не знает. С ума вампиры сходят иначе, значит, Тэхён — не безумец, возомнивший себя старым борцом против людей. Если бы он боролся за выживание, убил бы Чонгука без разговоров и с меньшим терпением. В его слова верится с трудом, но Чонгук не в силах идти против фактов, которые указывают, что вампир как с неба свалился.       — Ладно, — Чонгук смирился с первой неожиданностью. — А если я тебе скажу, что сейчас четыреста девятнадцатый год правления Бога Солнца?       Тэхён подавил улыбку и подошёл к нему ближе, после чего назвал его сумасшедшим. Более трёх тысяч лет правит Богиня Неба, и она не допустит смены времени, потому что земной шарик живёт в мире и согласии, а, значит, нет причины для смены власти. Чонгук не настаивал, понимая, что поверить в правду сложно, и попросил рассказать о месте проживания Тэхёна. Тот встал перед ним, гордо выпрямил спину, сложил руки на груди и с небольшим высокомерием в голосе напомнил, что он вампир, и если странный человек не знает, где живут вампиры, то он точно болен разумом.       — Ты похож на уроженца Этейлиона, — возразил Чонгук. — Откуда мне знать, что ты — не сумасшедший, который притворяется вампиром?       Тэхён шумно выдохнул и сел на кровать рядом с Чонгуком, который не отрывает взгляд от волос вампира. Чёрно-серебристая волна шёлковыми нитями опустилась к полу, и Чонгук невольно представил, что можно получить за такое «лекарство». Тэхён пока не заметил кривой стрижки, и будет лучше, чтобы не увидел до самого утра. Нет, в порыве гнева он не укусит Чонгука, который слишком хорошо знает поведение вампиров, отчего ему становится скучно общаться с одним из них.       — Действительно, — Тэхён положил ногу на ногу и сделал упор ладонью в кровать, — кто-то из нас сошёл с ума. Предлагаю на этой таинственной ноте разойтись по своим дорогам. Я вернусь в Альнаи́м, а ты оставайся в своём лесном Берфае.       Его не интересует причина, по которой он оказался в пещере, потому что это настолько мелочно, что не заслуживает внимания. Похитили или карета перевернулась — неважно, когда вампир жив и не скован. Он сильнее человека, а, значит, Чонгук для него по силе равен мокрому воробью. Тэхён пожал руку похитителю, чьим именем не поинтересовался, пожелал всего доброго и сделал шаг к выходу.       Чонгук сжал его руку, не отпуская от себя, и Тэхён насторожился. Чонгук осознаёт, насколько абсурдно выглядит в его глазах: смертный сопляк указывает превосходящей расе, что делать и в какую сторону шевелиться. Посмотрев в глаза Тэхёна, Чонгук отметил его терпение. В подавляющем большинстве вампиры обладают вспыльчивым характером, из-за чего в вампиров превращают старшее поколение, годами обученное подавлять в себе гордыню и сдерживать эмоции. Тэхён приятно удивил и заслужил уважение того, кто за свою жизнь вампиров видел больше, чем уличный пейзаж.       — Его не существует, — Чонгук к себе мягко притянул Тэхёна и, не отпуская его руку, повторил: — Альнаима не существует более четырёх сотен лет. Его территория поделилась на две части: империя людей Э́лифут и вечная Тьма.       Тэхён дёрнулся, чтобы высвободить руку, но Чонгук сжал её крепче и попросил выделить час времени, чтобы доказать свою правоту. Если он врёт, вампир его убьёт. Поставив на кон жизнь, он заинтересовал Тэхёна, но не лесами Берфая, а тем, чем он будет доказывать, что сильнейшей империи внезапно не стало. Альнаим простирается с севера до северо-востока, в нём живут вампиры, и Тэхён ехал в карете по Альнаиму в сторону Холодного моря, которое на западе омывает империю. Теперь какой-то смертный смеет ему, вампиру, в лицо и, смотря прямиком в глаза, говорить, что его дома не существует. Дать бы ему пощёчину или ударить ногой в живот, но Тэхён соблюдает осторожность, ведь не знает, что скрывается за пределами пещеры. Не похоже на ловушку, но Тэхён в полной мере осознает свою ценность, поэтому предпочтёт казаться излишне подозрительным, чем потеряет бдительность и умрёт из-за глупости или наивности.       А ещё Чонгук спокоен. В нём нет страха перед вампирами, который за долгие столетия выработался в людях на генном уровне и перерос в инстинкт. Тэхён слышит невероятно ровный стук сердца, видит полный штиль эмоций в глазах человека и расслабленность мышц. Либо Чонгук душевнобольной, либо с ума сошёл Тэхён. Выяснить правду стало важнее возвращения в клан, поэтому Тэхён согласился задержаться с Чонгуком на час, однако потребовал перед выходом из пещеры осмотреть человека. Чонгук кивнул, отпустил чужую руку и встал на ноги, после чего поднял руки вверх, и воск скатился по пальцам. Тэхён забрал у него свечу и поставил на пол, затем ладонями водил по его телу, присматривался и размышлял над возможными местами, куда поместится зеркало.       — Единственное зеркало висит возле входа, — сообщил Чонгук, когда Тэхён хлопал ладонями по его бёдрам. — Оно для тебя безопасно, ведь свет в пещеру не попадает.       Тэхён, проверяя карманы Чонгука, сообщил, что до утра не останется в гостях, поэтому пещера его не интересует. Утром он приедет в клан, а чокнутого парня люди похоронят со всеми почестями.       Чонгук промолчал, не нарушая чужие призрачные мечты, и невольно подумал, что ужасно это — пропустить четыре века жизни. Судьба сыграла с Тэхёном в слишком жестокую игру, но означает ли это, что где-то есть прошлое, в котором существуют вампиры, есть год правления Богини Неба и Чонгук, который редко видит солнечный свет? Найти бы себя и приказать сдохнуть, а не принимать лекарство. Но ведь всё равно примет его, потому что боль от укусов настолько сильная, что Чонгук согласился бы на ампутацию руки, лишь бы не страдать. В то время он не понимал, что боль — порождение жадности хозяина, а не последствие давления зубов вампира. Учитывая, что прошлое пережито, наверное, его действительно невозможно изменить. Если есть будущее, Чонгук с великой охотой в него заглянет или встретит себя, чтобы узнать, что ожидает впереди. Но ведь для будущего себя он — прошлое, а, значит, всё равно не сможет ничего изменить.       — Ты сейчас меня жалеешь? — Тэхён, присев к сапогам Чонгука, поднял на него взгляд. — Я тебя загрызу за это чувство.       — Серьёзно? — Чонгук опустил руки, прекращая обыск. — Не брезгуешь марать зубы и касаться губами такого, как я?       Конечно, брезгует. Чонгук живёт в пещере, среди леса, а питается тем, что отдалённо похоже на еду. Его кровь непригодна для употребления в пищу вампиров высшего класса. Тэхён — не дикарь, который слепо руководствуется голодом. Он следит за питанием, чтобы его кровь и организм оставались чистыми, ведь это гарантия не превратиться в чудовище с вечным голодом. Ещё один факт — Чонгука сложно напугать. Тэхёну не нужна кровь, не согретая жаром души, потому что пользы в ней нет, как в воде из грязной лужи.       Тэхён поднялся, по-хозяйски сунул руку за пазуху Чонгука и вытащил ткань. Узнав в ней штору своей кареты, он приподнял бровь и потребовал объяснений. Они нашлись быстро: берфайцы не должны узнать, что в их империи появился вампир.       — Пойми, — устало заговорил Чонгук, — возможно, ты единственный вампир на всём белом свете. Зачем привлекать к себе внимание? Идём, — он выхватил штору из его рук и бросил на кровать. — Надо убрать карету из леса.       Он попросил Тэхёна надеть другой плащ, потому что берфайцы не должны видеть ни длинные волосы, ни тиару, ни одежду с незнакомыми гербом и покроем. Чонгук предпочёл бы переодеть Тэхёна, но тот не согласится. Для вампира человек сумасшедший, а странные просьбы — не больше, чем игра больного разума, правила которой Тэхён принимает ради развлечения. Если бы не спокойное сердцебиение Чонгука, Тэхён давно бы посмеялся и ушёл искать карету, которая отвезёт его в клан. До того, как он осознает, что находится в Берфае, местные жители его увидят, испугаются и доложат страже о пугающем человеке. Если его не поймают, прикажут это сделать Чонгуку. И куда Тэхёну бежать, если Берфай окружают пустыня и море? Чонгук, к своему стыду, ни за какие деньги не сможет выдать вампира императору Зи́нси.       Чонгук вытащил из сундука второй плащ и надел. Пробормотав, что карета валяется недалеко от пещеры, он оглянулся. Тэхён нюхает ткань чужой одежды и хмурится, отчего на его лбу тиара сдвигается на несколько миллиметров вниз. Пахнет Чонгуком и Берфаем. Не так сильно пахнет вулканами воздух в пещере, как одежда, впитавшая в себя пыль городских дорог. Лес очищает воздух, животные заполняют его своими запахами, но плащ пахнет городом.       Тэхён задержал вóрот возле носа и перевёл взгляд на Чонгука, начиная более серьёзно относиться к его словам. Чонгук физически не мог гулять в городах Берфая и за секунду оказаться в северной империи, но тогда получается, что Тэхёну это как-то удалось. Он признался, что не понимает происходящего, и предположил бы, что его привезли в Берфай, но за время долгого пути должен появиться голод. Однако Тэхён по-прежнему такой же, как час назад. Он не изменился, в отличие от мира вокруг.       Чонгук отодвинул штору и жестом пригласил прогуляться, предварительно предупредив, что надо смотреть под ноги, потому что склон крутой. Привычка подавать руку осталась, и Чонгук это осознал, когда бледные пальцы Тэхёна коснулись его ладони. Вампир осмотрел ночной лес, не узнал местность и принюхался. Пахнет Берфаем. Даже чистота природы не в состоянии избавить империю от запаха пепла и огня, на которых стои́т государство.       — Кто правит Берфаем? — тихо спросил Тэхён, спускаясь по склону за руку с Чонгуком.       Ему пришлось приподнять плащ, чтобы на нём не поскользнуться, а взгляд не убирать с дороги. Слыша, что Берфаем правит Зинси, Тэхён назвал это абсурдом. Зинси — самый младший сын императора и не славится храбростью. Он не трус, но его не готовили к трону, поэтому опыт в политике и военном деле с детства не получал. Империи невероятно повезло располагаться между морем и пустыней, иначе Зинси давно бы продал трон и корону.       Чонгук с интересом наблюдал, как Тэхён делает мелкие шаги, изучая дорогу. Под травой, ветками и листьями не разобрать надёжное место, поэтому Тэхён, приподнимая плащ, следит за своими ногами, обутыми в изящные сандалии. Он изучит почву и в незнакомом лесу сориентируется за пару часов, однако у Чонгука нет столько времени, поэтому он извинился за дурной тон и легко, как куклу, поднял Тэхёна на руки, после чего ускорил шаг и всмотрелся в ряды деревьев перед собой.       — Представь себе, — спокойно заговорил Чонгук, когда спустился со склона, — Зинси — единственный наследник и законный император. Старший принц отравил родителей ради трона. Через полгода его убил второй принц, чтобы сделать свою возлюбленную императрицей. Дядя убил их на свадьбе, потому что считал второго принца недостойным короны. Но дядя упал с лошади и свернул шею. Тогда на трон посадили его сестру, а она через год отреклась от короны ради жизни с любимым человеком за чертой столицы. Корону она передала третьему принцу, а он возьми и умри от малярии. И вот остался один Зинси.       Тэхён задумался, но не над императором. Периодически один раз в некий исторический цикл меняется линия правителей, чтобы обновить мир, и это неизбежно. Зинси глуп до святости, однако, как высказался Чонгук, император уже не молодой, а трон по-прежнему его. Тэхён по себе знает, насколько непредсказуема судьба, поэтому попросту смирился с мыслью, что Берфаем правит тот, кто славился недалёкостью.       В первую очередь Тэхёну интересно разобраться в путанице времени. Во вторую — найти из неё выход. В третью — узнать больше о Чонгуке. Если вампиры вымерли, откуда Чонгук знает про них до мелочей и их язык? Его поведение — не знания из книги. Если человек обучен только теории, он предварительно спрашивает разрешения перед действием, а не делает спокойно и уверенно. У Чонгука опыт, причём настолько огромный, что выработался до машинальных движений. Вампиры живут среди вампиров, а Чонгук точно не из их рядов. Он словно слуга или, что Тэхён не исключил, дружил когда-то с вампиром или сопровождал его. Но вампиров уничтожили более четырёх сотен лет назад, а Чонгук жив. Люди столько не живут, и Тэхён, обдумав положение, решил отложить разговор на личную тему до тех пор, пока не будет уверен в своих догадках. Пока причин для паники нет, не считая отсутствие источника питания, но Тэхён покосился на Чонгука и принялся думать, как его напугать, чтобы исключить самые неприятные догадки. У Чонгука стальное спокойствие, будто он каменный истукан, а не человек. На него смотришь — эмоций не лишён, мимика лица присутствует, а страха нет. С таким спутником от голода можно умереть.       Когда они приблизились к разбитой карете, Чонгук опустил Тэхёна, и тот слез с его рук. И вновь он интуитивно сделал медленные шаги, запоминая почву леса. Вампиры ближе к земле, чем люди, и в большем единстве с ночью, чем хищные животные и птицы. Вампиры боятся только отражения солнечного луча в серебряном зеркале, которые направлены на их тела. Серебряная поверхность отражает солнце, усиливает его, и вампир сгорает. Чонгук не взял с собой зеркало, в округе Тэхён не видел зеркал и, присматриваясь к карете, тоже не заметил опасности. Всё же Чонгук странный, будто не относится к тем, кто желает одержать победу над вампиром.       Осматривая карету, Тэхён впал в недоумение. Она застряла между деревьями так, будто упала с неба. Её точно не принесли в лес, потому что она шире, чем расстояние между деревьями. Тэхён подобрался к двери и с одного рывка оторвал её, затем заглянул и полез рукой искать внутри свою бархатную мошну.       — Почему ты меня не отдал Зинси? — ему пришлось сунуть голову, чтобы не искать на ощупь. — Прославишься, получишь деньги, женщины тебя полюбят.       Чонгук холодно ответил, что не хочет отдавать императору последнего вампира. Слава вредит Чонгуку. Ему нельзя высовываться на всеобщее обозрение, иначе его увидят те, кого он должен убить. Деньги, безусловно, нужны, но Чонгуку проще отрезать волосы вампира, а самого посадить в угол пещеры отращивать новую шевелюру.       Тэхён хотел резко выпрямиться, но стукнулся затылком о карету и почесал ушибленное место. Вытаскивая чёрную мошну, он подметил, что у Чонгука отвратительное чувство юмора. Длинные волосы вампиров как золотая серьга у пиратов, только пирата за золото похоронят, а волосы вылечат вампира от самых сложных ран, вплоть до возвращения на место конечности. Лишиться длинных локонов, которые вампиры отращивают, ещё будучи людьми, — животный страх на протяжении всей жизни. Но Чонгук всё же признался:       — Я немного отрезал.       Бархатный мешочек упал на траву, Тэхён одним движением руки потянул за шнурок плаща и скинул одежду с плеч. Собрав волосы в пучок, он осмотрел их, пока не дошёл до кончиков. Косо остриженные, они не сильно пострадали, однако Тэхёну кажется, что когда-нибудь именно отрезанных сантиметров не хватит, чтобы спастись от смерти.       Чонгук жестом подозвал его к себе и указал на корни дерева. Он объяснил, что со всеми почестями отнёсся к отрезанию волос, поэтому сделал максимально возможное, чтобы сохранить длину. Тэхён присел возле него, всмотрелся в корни и склонился, замечая, что волосы застряли в самом дереве. Осмотрев лес и задержав взгляд на лунном диске, Тэхён заново познакомился с местностью. Вопрос встал о выживании и только потом — о возвращении домой. Что-то в мире случилось, из-за чего вампир не попал в клан, когда настал самый значимый для него день.       — Мне надо в Альнаим, — вставал на ноги Тэхён и вновь услышал, что империи вампиров не существует. — Земля осталась, а она помнит своих детей. Ты знаешь, как попасть на тёмную территорию? Думаю, вампиры прячутся в ней, и мне необходимо вернуться к своим.       — Ты дурак? — встал напротив него Чонгук. — Карту вспомни. Самый короткий путь из Берфая во Тьму — пустыня, где мы оба сдохнем в вечности песков. Второй путь — по морю к Этейлиону, оттуда на север в Элифут, а от него направо во Тьму, но торговый путь между Берфаем и Этейлионом из-за последних событий временно прекращён. Предлагаешь ехать самым длинным путём через море, равнины, болота и леса? — он заметил на его лице готовность преодолеть несколько государств ради конечной цели. — Можешь помочь ускорить процесс открытия торгового пути между Берфаем и Этейлионом, — он сделал паузу, а Тэхён поставил руки в боки, подозревая, что сейчас потребуют выставить на продажу волосы. — Надо поймать манула.       Тэхён назвал его глупцом, и Чонгук повернул его к себе спиной. Объясняя, что с корабля пропал дикий кот и сбежал в неизвестном направлении, Чонгук поднял мошну, сунул её в руку Тэхëна и принялся заплетать косу из длинных волос. Пальцы сами быстро разделяют пряди, переплетают их между собой, и мозг Чонгука игнорирует сам факт того, что он с Тэхёном едва знаком, а с вампирами необходимо обходиться мягко и с великим уважением. Но прошло слишком много времени с тех пор, как Чонгук им кланялся, поэтому от уважения не осталось следа, и он чувствует себя равным Тэхёну, однако прошлое больно бьёт по нервам.       Есть то, что заложено с рождения, как инстинкты, и Чонгук некоторые вещи не может не сделать. Это сильнее его. До невроза, до навязчивых движений и до чесотки души ему надо делать некоторые действия, чтобы почувствовать некую завершенность смысла жизненной ситуации, объясниться движением и успокоить беспокойную душу, если она у Чонгука имеется. Наверное, есть, иначе бы что-то в солнечном сплетении не вертелось белкой в колесе от вида растрёпанных волос вампира.       Тэхён подозревает неладное в поведении человека, но не делает преждевременных выводов. Он не слушает Чонгука, дожидаясь, когда окончится плетение толстой косы. Тэхён, к своему стыду, не чистоплюй, а волосы за всю жизнь ему настолько надоели, что он порой вовсе не обращает на них внимания. Они тяжёлые, пропитанные разнотравьем, за затылок тянут голову назад, и Тэхён в обычный день заплетает косу или две, обматывает ими шею и наслаждается грузом на плечах, а не весом, который притягивает к земле.       Слыша, как рвëтся ткань, он немного повернул голову в сторону. Чонгук сквозь стиснутые зубы проговорил, что для Тэхёна манул не опасен, и потянул платок направо, отрывая от него длинную полосу. Тэхёну стало интересно: понимает ли Чонгук, что делает? Видимо, нет, потому что он связал край косы в пучок, шустро змеёй окольцевал ею шею Тэхёна, похлопал его по плечу и отошёл к карете.       Тэхён посмотрел на него со смесью удивления и недоумения на лице, будто спрашивая: «Ты дурачок?» Если бы на месте Тэхёна в Берфай попал его отец, ещё в пещере бы казнил Чонгука за невежество и грубость. Но Тэхён — молодой вампир, и в вампира его обратили в двадцать семь лет, поэтому он не обижается за чрезмерную свободу Чонгука при общении с высшей расой. Он тоже может подойти и что-то сделать с Чонгуком, поэтому не оскорблён его поступком.       Ему даже любопытно свободное общение, но настораживает другое: если вампиров истребили более четырёх сотен лет назад, тогда откуда Чонгук знает про их потребности? Дома у Тэхёна есть прислуга, но она тише воды, ниже травы, а без приказа с места не сдвинется. У Чонгука всё проще: подошёл, поправил причёску и отошёл. Не будет он ждать, когда до вампира дойдёт, что волосами легко зацепиться за ветку, на них можно наступить, и они мешают помогать убирать карету. А без напарника Чонгук не согласен убирать доски, потому что в первую очередь это нужно Тэхёну.       — Ты из какой страны? — Тэхён повесил мешочек на запястье, поднял оторванную дверь, и Чонгук, ударами ноги разрушая карету, указал на своё лицо, но Тэхён отрицательно замотал головой. — У тебя лицо этейлионца, а поведение — ложного альнаимца.       Чонгук замер и всмотрелся сначала в карие глаза Тэхёна, затем — поднял взгляд на блеск лунного камня. Некоторые вещи невозможно скрыть, а если они заложены в подсознании, выработаны до машинальности и испорчены временем, то, даже лёжа на кровати, проявятся. Смысла скрываться от Тэхёна нет: он единственный вампир в четыреста девятнадцатом году. Чонгук отломал доску и бросил к ногам Тэхёна, после чего разрешил ему все свои недовольства записать на бумагу, а Чонгук вечером прочтёт. Грубо, но не обидно. Тэхён положил на землю дверь и подошёл к карете, чтобы забрать доску, которую ногой выбивал Чонгук.       — Всегда было интересно, — смотрел на свои движения Чонгук, — действительно ли невыносимо больно обзаводиться тиарой? Меня не пускали на священные обряды, а проводили их далеко в пределах леса Альнаима.       «Значит, ложный альнаимец», — сделал вывод Тэхён, и тревога растворилась в сердце. Всё же вампир не одинок в странном Берфае, и Чонгуку не надо объяснять устои той жизни, что осталась далеко позади в прошлом, которое покрылось не только серой пылью, но и страшными слухами.       — Очень, — прошептал Тэхён, опуская взгляд к земле. — Сначала вживляют тиару, а потом обращают в вампира.       Он забрал доску и отошёл в сторону. Постепенно разбирая карету, Тэхён рассказал, что клан Ким расположен на северо-западе Альнаима возле Холодного моря. Тэхён — старший ребёнок в семье главы клана. По правилам жизни вампиров, перед тем, как главе стать вампиром, он спит с пятью женщинами, которые впоследствии родят ему детей. Наследует клан старший сын, а остальные дети проживают людскую жизнь в приёмных семьях Этейлиона и никогда не узнают, кто их родители. Такие правила только в жизни главы, и Тэхёну повезло родиться первым. Он никогда не видел своих мать, братьев и сестёр, но уверен, что их жизни в безопасности, ведь они остались людьми.       — Не рано тебя обратили в вампира? — Чонгук вновь начал разговор про Тэхёна, когда они несли к реке остатки кареты.       Тэхён тяжело вздохнул и признался, что его сделали вампиром из-за безвыходности. Кланы маленькие, и состав их веками не меняется, потому что вампиры наделены вечной жизнью. Но раз в пятьдесят лет назначается новый глава. Когда Тэхёну исполнилось двадцать семь лет, клан Ким поссорился с другим кланом и нависла угроза нападения. Вот тогда вампиры решили обезопасить единственного человека в клане: подарили ему тиару, сделали вампиром и не объявили наследником. Позже кланы помирились, а на Тэхёне прервалась цепочка прямого наследования и в то же время — началась заново. Через двадцать три года жизни в теле вампира, Тэхёна официально и с торжеством объявили наследником, начали искать следующего правителя, а отец подготавливался передать правление. И в день, когда Тэхёна объявили будущим главой, он попал в заросший лесом Берфай.       — Наверное, — наблюдал за плавающими досками Тэхён, — я ещё не полностью принял правду, поэтому не волнуюсь.       Чонгук пообещал исправить его положение и показать правду. Единственное условие — не снимать капюшон. Берфайцы и люди не должны увидеть тиару, и играться с ними вампиру запрещено. Чонгук, направляясь в сторону выхода из леса, объяснил простую вещь: все боятся всего, что им незнакомо. Жители всех империй читают в книжках про врагов-вампиров, поэтому убьют Тэхёна без права последнего слова и оправданий. Мир, в котором вампиры живут в дружбе с людьми, давно уничтожен. Не найти даже самого старого берфайца, который вспомнит о мирном сосуществовании вампиров и людей. Чонгук предупредил, что на первый взгляд Тэхён выглядит этейлионцем, но тиара, длинные волосы и бледная кожа заставят людей насторожиться на генном уровне. А если Тэхён широко улыбнётся, клыки привлекут внимание. И пусть вампир храбрый, сильный и способен за себя постоять, а Чонгук просит и продолжит просить, чтобы Тэхён уделил сутки на изучение Берфая.       Чонгук грозно сдвинул брови, чтобы придать виду убедительности, но Тэхён только кивнул, глядя себе под ноги. Его холодная красота моментально выдаёт в нём не простолюдина. Или же у Чонгука взгляд «намётан» на вампиров.       Красота аристократов держится на чистоте питания, и оно дорогое. Чтобы жить вампиром, нужны большие деньги, которые найдутся лишь у тех, кто знает тропинку к нескончаемому потоку золота. Любой богатый человек может стать вампиром, но, когда у него закончатся деньги, его ждёт неприятная судьба: смерть в сумасшествии и с обезображенным телом. Сначала вампир будет страдать от голода, и его сердцебиение с каждым днём будет уменьшаться. Наступит страх — естественный инстинкт, который призывает жить. Если вампир срывается и нападает на людей, то теряет все преимущества аристократов. Плохая кровь человека негативно влияет на организм: тело уродуется, органы теряют свои функции, и наступает сумасшествие. В итоге вампир становится восприимчивым к солнечным лучам, постепенно усыхает и превращается в мумию, а после — рассыпается прахом.       По Тэхёну видно, что он никогда не ел «вредную» пищу, поэтому солнца не боится, сохранил ясный рассудок и величественную стать. Дорого обходится ему жизнь, которую он не выбирал. Найти чистую еду в мире, где вампирам нет места, невозможно, поэтому Тэхён стремится быстро вернуться в место, где располагалась ферма по выращиванию пищи для вампиров. Чонгук точно знает, что ферма давно покоится под толстым слоем земли, но Тэхён не понимает разницу длиной в четыре сотни лет, поэтому наивно полагает, что его дела не так плохи, как выглядят.       — Я слышу… — Тэхён осмотрелся по сторонам, определяя, откуда доносятся болезненные стоны.       Он указал налево, и Чонгук накрыл его голову капюшоном. Взяв за руку Тэхёна, он медленно пробирался через упавшие ветки и присматривался к земле, чтобы найти следы, которые подскажут, что происходит в лесу. Тэхён прошептал, что человек умирает, и Чонгук попросил его не тратить ресурсы организма на органы чувств. Слабость вампиров — их сила. Они во многом превосходят человека, но это превосходство длится недолго и требует сытости. Тэхён прошептал, что он насторожен в одновременно знакомой и незнакомой империи, поэтому неосознанно следит за местностью. Чонгук напомнил ему, что в Берфае нет крови для вампира, а до Тьмы — долгие месяцы пути.       — Ты — моя еда, — прошептал Тэхён, и Чонгук остановился.       Скинув с его головы капюшон, он посмотрел в тёмно-карие, будто два авантюрина, глаза. Самоуверенный вампир или привычка видеть рядом с собой еду в свободном доступе? Сначала еда прислуживает, а потом её едят. Вот и Чонгук активно исполняет обязанности слуги, оберегая вампира и создавая ему комфорт, поэтому логично ему вскоре умереть от кровопотери. Вот только Тэхёну нужна «нагретая» еда, а сердце Чонгука ни разу не сбилось с ритма.       — Сначала напугай меня, — тихо проговорил Чонгук, не отрывая взгляд от его глаз. — Если когда-нибудь у тебя это получится, разрешаю мной пообедать.       Говорит спокойно, не угрожает устроить бойню за жизнь и не отказывается продолжить путь с вампиром. Свет лунного камня в тиаре мешает Чонгуку разозлиться, выплеснуть на Тэхёна весь гнев за своё прошлое и убить, ощутив облегчение от мысли, что внёс свой вклад в уничтожение кровопийц. Если бы не тиара, Тэхён почувствовал бы всплеск адреналина в теле Чонгука и наелся до тошноты. Бело-голубой перелив в окружении белого золота напоминает Чонгуку о процедуре вживления металла в кости, затем память воссоздаёт ощущение невыносимой боли во время кормёжки вампиров, и Чонгук не смеет оскорбиться на Тэхёна за грубые слова. Тэхён уверен, что рано или поздно Чонгук физически устанет или на него обрушится стресс, после чего эмоции поднимутся на высокий уровень, которого достаточно вампиру для жизни. Чонгук приблизился к его лицу и прошептал:       — Тебе не сожрать меня. Люди и вампиры для меня одинаковые, а людей я убиваю легче, чем насекомых. Я ненавижу людей за то, что они не в состоянии заменить вампирам меня. И я ненавижу вампиров за то, что из-за них построили ферму, — он сделал два шага назад и всплеснул руками. — Хван мёртв! Нет смысла вновь создавать вампиров. Но ты волен идти к Первоотцу и требовать от него рецепт создания еды, — он насмешливо хмыкнул и, отправляясь на звук волчьего рычания, с издëвкой в голосе добавил: — Ах да! Первоотец вампиров мёртв, и его никто никогда не видел.       Тэхён посмотрел ему в спину пронизывающим взглядом. Упоминание Первоотца вперемешку со смехом осуждается любым вампиром. Возможно, людям сложно понять, почему кто-то почитает себе подобного создания, но Первоотец — первый вампир, от которого берёт начало новая раса. Отдать дань уважения ему — святая обязанность каждого вампира. И Первоотец не мёртв, как бы в это не верил Чонгук. Вампиры уверены, что их первый предок спит, как спят все главы кланов.       — Но ты — моя еда! — крикнул Тэхён и быстрым шагом догнал Чонгука. — Ты не можешь это отрицать. Съем я тебя или нет — неважно. Я сдохну вампиром, а ты — едой вампиров!       Чонгук не остановился. В собственном теле неуютно находиться, когда Тэхён говорит слово «еда». Чонгук напряженными пальцами почесал свою шею, будто на спине есть молния, которую стóит лишь потянуть вниз, и тело станет свободнее. Шея чешется, словно вены зудят, а Тэхён, как заведённый, повторяет: еда, еда. Взгляд Чонгука быстро скользнул по его губам, память обрисовала вид клыков, и Чонгук зажмурился. Тряхнув головой, он ускорил шаг, а Тэхён, приподняв полы плаща, попросил не спешить.       — Послушай, Чонгук! — громко заговорил Тэхён, перелезая через упавшее дерево. — А спящих вампиров тоже убили? Я могу найти усыпальницу своего клана и разбудить свой род.       Чонгук резко оглянулся и поинтересовался:       — А жрать вы родственной толпой что будете? Меня на всех не хватит, — он подошёл к Тэхёну, окунулся в холод его глаз и спросил: — Как думаешь, сначала создали курицу или яйцо?       Он продолжил идти в сторону, откуда доносится рычание, а Тэхён, вновь схватив края плаща, ответил, что сначала появилась курица. В какой-то момент птица одного вида родила птенца-мутанта, и мутация передалась другим птенцам. Позже мутированный ген стал нормой, а новый вид птиц назвали курицей.       — Тэхён! — не выдержал Чонгук, взяв на вооружение тот факт, что Тэхён не понимает намёки. — Я имею в виду, что сначала люди создали нас, — он пальцем указал на себя. — Но применения нам не нашли, а заработать на находке надо. Именно поэтому они создали тех, кому мы нужны, — он указал на него пальцем. — И не было никакой красивой сказки про Первоотца-страдальца! Люди решили заработать денег, и всё!       Тэхён за его спиной покривлялся и поравнялся с ним. Спорить не стал, чтобы не затевалась ссора. Тэхён понимает, что еде обидно быть едой, поэтому она старается задеть чувства вампира, который вскоре её съест. Вот только Тэхёну одновременно Чонгук нужен в двух делах: добраться до Тьмы и позавтракать. Одного Чонгука мало, чтобы сытости хватило до конечной цели, а есть настоящих людей — верная смерть. Тэхён не испортит своё сознание ради капризов тела, поэтому попросил Чонгука отвезти его на север и по приезде разбудить. На этот раз промолчал Чонгук, избегая скандала. Не в их положении ругаться, да и причина шороха показалась в зоне видимости. Волки поймали добычу, рвут её на куски, а волчата, рыча картаво и с лёгкой трусостью в душах, подражают взрослым. Получается неуклюже: большие тела волков сбивают их с лап, морда тычется в ещё тёплую кровь, а пасти не хватает, чтобы откусить большой кусок. Волчица подняла окровавленную морду и посмотрела на ночных гостей.       — Ты никогда не ел животных? — Чонгук посмотрел на Тэхёна, и тот отрицательно замотал головой. — Тогда они тебя не тронут.       Он направился к телу берфайца. Прерывать трапезу волчьей стаи Чонгук не посмеет, животные продолжили рвать мёртвую добычу, игнорируя того, кто для них не человек и не животное. Чонгук присел рядом с волком и осмотрел мертвеца. Нашёлся горе-охотник, который в урочный час превратился в жертву. Волкам можно сказать спасибо за подарок и похвалить за идеальную работу. Чонгук протянул руку между передними лапами волка и снял с ремня берфайца связку хвостов, затем подобрал чёрную шляпу с неширокими полами и взглядом нашёл Тэхёна.       Тот стоит в полушаге от трупа и смотрит на него взглядом со смесью равнодушия и горечи обиды. У него нет сочувствия и сострадания к смерти охотника. Ему горько смотреть на берфайца и разрушать в себе веру в обман Чонгука. Берфай действительно зарос лесом, и, следовательно, Тэхён абсолютно не ориентируется в мире. Ему кажется, что он уснул, а разбудили его через четыре сотни лет, и вот рядом слуга, который помогает ему разобраться в новой жизни.       Но правда хуже, чем вампиру уснуть от голода, — Тэхён в мире, где для вампиров нет условий для жизни. Сколько бы ему ни исполнилось лет и какой бы опыт у него ни имелся за спиной, а ему нужен Чонгук, чтобы не попасть в неприятности. Вокруг раскинулся всё тот же мир, что и четыреста лет назад. Это мир, в котором Тэхён родился, вырос и жил, но люди изменились. Им не нужны вампиры, чтобы самим стать вампирами. Они забыли о тех, кого боялись и кем восхищались. Люди убили их, и даже еда, созданная, чтобы умереть от зубов вампира, не боится Тэхёна. Чонгук почесал подбородок, решая, как лучше поступить с трупом, и попросил прощения у волков за наглость. Ему нужна голова их добычи, чтобы предоставить её в качестве трофея после выполнения задачи.       — Почему ты выжил? — Тэхён присел возле трупа и погладил серую волчицу между ушей.       Животное повернуло к нему грязную морду, принюхалось и приблизилось. Сначала волчица понюхала его руки, и Тэхён повернул их ладонями вверх, не опасаясь нападения и злости стаи. Рассматривая дикое животное, он тихо проговорил, что люди не могли проигнорировать ферму, где выращивают еду для вампиров. Её точно уничтожили в первую очередь, чтобы вампиры не набрались сил в противостоянии с людьми. А Чонгук в то время жил либо на ферме, либо в доме вампира, и его почему-то люди не убили. Тэхён погладил волчицу за ухом, та облизнулась и принюхалась к лицу некогда человека. Тот поцеловал её в нос и вытер тыльной стороной ладони кровь берфайца со своих губ.       Чонгук встал на ноги и всмотрелся в профиль Тэхёна, украшенный узорами теней веток и серебра луны. Тиара блестит белым огнём, камень яркий настолько, что придаёт лицу ещё большую бледность. На фоне чёрных волос кожа Тэхёна едва не белее мела, а чернота тёмно-карих глаз поглощает весь мир, изучая его с огромным любопытством. Бледно-алые губы, длинные чёрные ресницы, сверкающая тиара и строгий взгляд — телепорт Чонгука в прошлое. Создаётся ощущение, будто между ним и Тэхёном нет пропасти в четыре сотни лет. Тонкие пальцы Тэхёна погружаются в густую шерсть волчицы, а Чонгуку кажется, что эти пальцы ковыряются в его душе, перебирая всю его жизнь, чтобы найти слабое место.       — Надень, — Чонгук бросил ему шляпу и склонился к трупу за платком. — И это надень.       Развязав узел, он стащил с головы мёртвого берфайца чёрный платок, скомкал его и кинул Тэхёну, после чего попросил тканью закрыть тиару и надеть шляпу. Тэхён будет выглядеть смешно, но берфайцы всё равно не понимают черты лица этейлионцев, поэтому они для них смешны в любой одежде. Тэхён кивнул и поднял платок. Волчица вернулась к трапезе, а Чонгук вытащил меч.       Если «случайно» промахнуться, то вампир лишится головы. Он — вредитель для Чонгука. Тэхён смешивает его мысли, пробирается в них, наводит свои порядки, а в сердце удобно располагается. Прошлое Чонгука всё ближе, вынуждает вздрагивать каждый раз, когда его взгляд падает на вампира. А тот спокоен, словно у него в клане слуги носили оружие и им слепо доверяли. Сидит на траве, завязывает узел ниже затылка и поправляет края платка над бровями. Чонгук никогда не жил в кланах вампиров, и нет желания начинать, но душа выворачивается наизнанку от мысли, что рядом находится вампир. Есть в сущности Тэхёна магнит, который вынуждает Чонгука держать его возле себя или же, наоборот, всегда бежать к нему. Это очень болезненное чувство, которое выкручивает руки и позвоночник, будто период ломки у наркомана, и толкает еду идти к вампиру.       Чонгук замер, подняв меч и наблюдая за Тэхёном. Не к лицу ему дурацкая шляпа, и без тиары он выглядит обычным человеком или одичавшим вампиром, которого скоро обезобразит человеческая кровь в венах. А улыбка, подаренная волчице, придаёт его виду глупость, и Чонгук ощущает дрожь в теле, несмотря на то, что его сердце продолжает работать спокойно и без перебоев. У Тэхёна широкая улыбка, оголяющая ряды белоснежных зубов, а два клыка выдают в нём вампира. Когда ему захочется крови, они под давлением желания опустятся вниз на ничтожные миллиметры, но их достаточно, чтобы проткнуть вену.       У Чонгука от воспоминаний болезненного укуса дёрнулся лицевой нерв, и руки резко опустили меч. Он с глухим звуком рассёк шею, и отрубленная голова покатилась в сторону, чёрные длинные волосы, отрезанные острым лезвием меча, усыпали траву, а застывший взгляд мертвеца направился в чистое звёздное небо. Стоило давно её отрубить, но прошлое дышит в затылок Чонгука, превращается в пытку и душит изначально заложенную в каждую клетку тела старую установку. В конечном итоге она одержит победу, если сейчас не попрощаться с Тэхёном.       — Ты мне не ответил, — напомнил Тэхён и опустил взгляд на голову берфайца. — Он важнее меня?       — Весь мир важнее тебя, — равнодушно ответил Чонгук и спрятал оружие.       Он присел возле трупа и принялся стаскивать с него рубашку. Чонгуку показалось, что он над своим ухом слышит смех судьбы, если она в его жизни существует. Отвратительно думать о том, что вампиру и его еде одновременно повезло и нет. Если бы Чонгук не встретил разбитую карету и не спас Тэхёна, люди бы поймали вампира и убили. Интересно же посмотреть, как мучительно вампиры умирают, сгорая в «солнечных зайчиках». Безобидный луч солнца, отражённый в зеркале, развлекает детей, а вампира разъедает и плавит, словно ядовитая кислота. Чонгук узнал бы о казни, и она стала бы его ежесекундным кошмаром. Он умер бы от чувства вины перед тем, кого даже не видел. И сейчас ему плохо от того, что вампир рядом, ведь это значит, что жизнь еды превратится в пытку. Чонгук попал в ситуацию, в которой нет правильного выбора. Ему в любом случае придётся каждую минуту испытывать подавляющий волю инстинкт, рождённый вместе с ним на ферме.       — На ферме в день войны я притворился человеком, — Чонгук стащил рубашку и повернулся к отрубленной голове. — И не только я. Нас девять беглецов.       Тэхён встал на ноги и поразился, что еда не убежала к вампирам, хотя её инстинкт велит мчаться на помощь тому, кому она обязана служить. Чонгук, заворачивая голову в окровавленную рубашку, добавил, что он в первый день войны, когда люди громили ферму, схватил во дворе топор и тоже начал ломать дом, дико кричать и угрожать хозяину, а вампирам — посылать проклятия. Он слился с толпой людей, двигался к выходу и сбежал. Когда он оглянулся, заметил, что из фермы выбежали ещё восемь «блюд». Позже люди на каждом углу обсуждали гибель фермы и уловили в рассказе одну странную деталь: каждый бунтующий в разных местах видел одного парня. Они догадались, что не всю пищу вампиров уничтожили, и началась новая охота. Люди боялись, что вампиры с едой найдут укрытие и выживут, однако всех вампиров казнили, а их сбежавшую пищу не нашли.       — И где они сейчас? — Тэхён вновь задал вопрос, мысленно подчеркнув, что вампир для Чонгука всё же оказался важнее трупа.       Чонгук пожал плечами, подобрал с земли отрубленные хвосты и направился к выходу из леса. Тэхёну он сказал, что ищет беглецов, но за четыре сотни лет не нашёл ни одного. Сложно их ловить, потому что с исчезновением вампиров еда притаилась до своих лучших времён. История циклична, поэтому вампиров вскоре вернут к жизни, и их еда выполнит то, ради чего её выращивали на ферме, а Чонгук намерен убить сбежавшую восьмёрку. Ему не по душе тот факт, что где-то есть те, кто ждёт вампиров. В конечном итоге еда способна возродить своих пожирателей, а, значит, спокойной жизни Чонгука настанет конец.       Тэхён остановился и за плечи повернул к себе Чонгука. Посмотрев на него из-под нелепой шляпы, он возмутился:       — Моя еда убивает мою еду? Чонгук, они — это ты, только в других уголках мира. И они — тоже моя еда, как ты! Убери руки от моей пищи!       Чонгук кивнул. Продолжая идти в сторону таверны Байлу, он предложил Тэхёну самому выдвигаться в путь, чтобы найти сбежавшую еду. В конце концов, она сама побежит к вампиру, чтобы быть съеденной, поэтому Тэхён волен просто ходить по империям и ждать, когда к нему выбежит точная копия Чонгука. Но Чонгук, в отличие от неё, съеденным быть не желает. Тэхёна это очень волнует. Ему никогда не доводилось встречать такую пищу, как Чонгук. Как его есть? Для чего создавать еду, с которой надо сидеть и ждать, когда она испугается? Может, для охоты? Но нет смысла тратить свою энергию, чтобы потом столько же вернуть организму. Тэхёну интуиция подсказывает, что Чонгук о многом молчит. Ферма принадлежала роду алхимиков, и раз господин Хван решил вырастить строптивую еду, значит, она для чего-то нужна.       — Всё равно твои эмоции когда-нибудь выплеснутся наружу, и я тебя съем, — прошептал Тэхён, и Чонгук хмыкнул.       — Что будешь делать, когда съешь меня? — он покосился на него и растянул губы в улыбке, замечая, что положение Тэхёна безвыходное. — Похорони хотя бы по-человечески.       Тэхён на вопрос не ответил и не пообещал выполнить просьбу. Он потерян в чужом и родном мире. Будто по хлопку в ладоши, вампиры исчезли, и он остался один, и еда возле него одна, но её сложно съесть и её крови достаточно на один приём. А потом Тэхён будет искать место, чтобы похорониться, и надеяться на чудесное возвращение к жизни тех, кто понимает, какая пища нужна вампирам. В идеале Тэхёну способен помочь Чонгук, ведь он остался едва ли не единственным, кто знает привычки вампиров. Если Тэхён найдёт усыпальницу своего рода и ляжет в неё, чтобы уснуть, Чонгук может найти алхимика и возродить расу вампиров с помощью фермы таких же, как Чонгук, гомункулов.       Чонгук имеет право смеяться над безумием вампира, который оказался на пороге вечного сна. Коротким путём к усыпальнице не добраться, потому что Берфай зажат морем и пустыней. Сесть на корабль — не проблема. Беда в том, что он не поплывёт в Этейлион, а высадится на берегу другой империи, и от неё путь на север значительно увеличится. У Тэхёна есть только один гомункул, и его, по подсчётам, мало для долгого путешествия.       — Я усну, — командовал Тэхён, решаясь на отчаянный шаг, — а ты отвезёшь меня на север. Разбудишь меня, и я проверю усыпальницу.       — Что ты будешь делать, когда съешь меня? — вновь вопрос, который поставил в тупик.       Тэхён сказал бы, что спустится в усыпальницу и уснёт рядом с отцом и дедами, но что делать, если уничтожили даже спящих вампиров? Тэхён будет скитаться по миру, уснёт и его найдут люди, после чего убьют. Рядом с Чонгуком есть гарантия безопасности, однако Тэхён не может одновременно не есть и существовать. Он глубоко вдохнул, посчитал до десяти и выдохнул. Его положение не имеет выхода к жизни. Злой рок привёл его в мир, где вампирам нет места, зато, по злой иронии, пища вампиров живёт полноценной жизнью, какая раньше принадлежала их хозяевам.       Чонгук привёл его к таверне, накинул на свою голову капюшон и предупредил, что отныне Тэхён — этейлионец, который прибыл в Берфай на корабле и сейчас ищет пропавшего манула. Тэхён кивнул и пообещал говорить как можно меньше, а Чонгука попросил не задерживаться. Тот показал отрезанную голову и предупредил, что отдаст трофей, получит деньги и купит ужин. Вампиру человеческая еда не нужна, а Чонгук не лишён чувства голода, поэтому зарабатывает себе на жизнь выполнением чёрной работы. Тэхён кивнул второй раз и в ночной тишине осмотрел здание, в котором найдёт ответы на многие вопросы.       Чонгук толкнул тяжёлую дверь, широким шагом вошёл, и Тэхён юркнул за ним следом. Берфайцы лениво подняли взгляды, задержали их на гостях и продолжили есть, пить и общаться. Тэхён приподнял плечи, но сразу их опустил. Он старается не рассматривать высоких берфайцев из-под шляпы и успокаивает себя всеми известными тёплыми словами. Если раньше в душе горела свеча надежды, что Чонгук врёт и мир остался прежним, то сейчас её пламя потухло под равнодушными взглядами местных жителей, речь которых исказилась за четыре века. Тэхён ни на шаг не отставал от Чонгука и затылком ощущал присутствие смерти. Он в эре Бога Солнца, где нет вампиру покоя и в чужом мире он — никто — вечный странник в поисках родного дома. Каждая раса — его враги, а все, кто протянет руку помощи, — лжецы.       Тело Тэхёна пробило холодной дрожью, и Чонгук на него оглянулся, чувствуя его сбивчивое сердцебиение. Тэхёну нельзя испытывать сильные эмоции, иначе голод быстро нагрянет, но он не в состоянии сдержаться, рассматривая большие столы, высокие стулья и широких берфайцев, в речах которых проскальзывают слова других стран.       — Великий Вулкан! — Байлу с хлопком поставил деревянную кружку на стойку и склонился к Тэхёну, отчего тот широко раскрыл глаза и скосил их на большой нос хозяина таверны. — Чонгук, сними эту нелепость! Ты в ней выглядишь чёрным мухомором!       Байлу залился хриплым смехом, а Тэхён растерялся. Ему надо молчать, но к нему обращаются. Берфаец вполне приветлив и улыбается. Сразу видно, что он с Чонгуком давно знаком, поэтому надо проявить уважение к друзьям своей еды. Тэхён поздоровался и немного кивнул головой, а Чонгук, прекращая взглядом искать в зале подходящий столик, повернулся к стойке и бросил на неё голову в рубашке и отрезанные хвосты.       — Он со мной пришёл, — Чонгук потянул за капюшон, показывая своё лицо. — Передай страже подарок от меня и дай сюда награду. Не скупись! Я всё равно часть оставлю у тебя.       Байлу, чувствуя неловкую заминку, посмотрел сначала на Тэхёна, затем — на Чонгука и попросил подождать минутку. Чонгук крикнул ему, что хочет рис, овощи и цветочный чай. Тэхён пробормотал, что берфайцы до сих пор не научились различать этейлионцев. Берфай слишком отрезан от мира, поэтому не интересуется им. Ни в одной империи не найти с десяток берфайцев-путешественников, зато Берфай в неограниченном количестве принимает туристов и зарабатывает на них большие деньги.       Байлу вернулся с едой и глиняной чашкой. Тараторя про вкусный ужин, он из любопытства смотрел то на Тэхёна, то на Чонгука, и запоминал: в шляпе — не Чонгук, в капюшоне — Чонгук. Проявляя любезность, он предложил второму гостю выбрать ужин, хотя по времени — скоро завтрак, и Тэхён отказался, затем улыбнулся и объяснил, что поел перед тем, как встретить в лесу Чонгука. Байлу попросил в следующий раз обязательно зайти в его заведение голодным и попробовать отменные блюда, которые он лично готовит.       — Мы сядем подальше от входа, — пообещал Чонгук и забрал со стойки монеты и свой ужин. — Неси чашку.       Тэхён сразу её схватил за вытянутые бока и последовал за Чонгуком в самый угол зала, где полутень и чёрные плащи видны только отблеском множества свечей и факелов.       Когда Чонгук поставил тарелки на стол, Тэхён попросил рассказать о работе в Берфае. Рассказывать Чонгуку толком нечего: помогает страже и следит за лесом. Благодаря последнему он первый нашёл карету Тэхёна. Вампиру тоже найдётся работа, но тарелка риса ему не нужна, поэтому его руки в крови не испачкаются, что не сказать про зубы. Прозвучало как издевательство. Тэхён ещё не придумал, как заставить кровь Чонгука бешено гнаться по венам, но обязательно догадается, потому что не существует ни одного гомункула, который полностью стёр из своего подсознания страх перед клыками вампира. Чонгук спокоен, зная, что Тэхён в любой момент может уснуть. Это ненормально, потому что еда всегда заботится о господине, и даже Чонгук проявляет неосознанную заботу о вампире, но не о его сытости.       — Я всё равно тебя сожру, — от обиды прошипел Тэхён. — Буду подыхать и тебя за собой утащу. Живи и знай, что ты не убьёшь подобных тебе гомункулов, как об этом мечтаешь.       Палочки в руке Чонгука непроизвольно с щелчком сомкнулись. Давно он не слышал в свой адрес слово «гомункул». Возможно, изначально он родился им, но сейчас Чонгук не считает себя таковым. Или же ему хочется не быть таким же, как те, кто заслуживает смерти. «Проклятый гомункул! — стаей птиц проносились слова хозяина в памяти. — Вернись на своё место!» А место — деревянный загон, где сидят собранные на ферме гомункулы.       — Я дам тебе карту, — Чонгук вернул внимание рису, — и иди куда хочешь. Встретишь людей, похожих на меня, напугай и ешь в своё удовольствие.       Тэхён наблюдал, как Чонгук с аппетитом заталкивает в рот нарезанные овощи и запивает горячим чаем. Гомункулы — дорогое удовольствие для вампира, но единственная их еда. Фермерам выгодны междоусобицы вампиров, потому что спрос на пищу растёт, но вырастить гомункула сложно. Ему нужна пища раз в несколько дней, а затем он сам становится едой, и его останки возвращаются на ферму, где служат удобрением для будущих гомункулов. Чонгук за четыре сотни лет очеловечился, но Тэхён видит, что даже этого времени мало, чтобы искоренить из него заложенные функции.       — Пойдёшь со мной, — решал их будущее Тэхён, мысленно напоминая себе, что еда всегда следует за своим хозяином. — Если в пути я не встречу пищу, тогда съем тебя.       Чонгуку надо отказаться, забыть о встрече с вампиром и продолжить жить своей жизнью, которая ему очень нравится спокойствием, размеренностью и целью. А Тэхён — нелепая случайность, которой нет объяснения и которую нужно исправить естественным отбором. Из Берфая он не уйдёт, потому что выдаст себя раньше, за что, на радость Зинси, будет прилюдно казнён. Посмотреть на казнь приедут многие влиятельные люди, а имя Зинси прогремит на весь мир. Возможно, за ним закрепится громкое прозвище Убийца вампиров.       Проблема только в чувствах Чонгука. Они просыпаются, когда нечто похожее на душу ощущает рядом вампира. Оно выворачивает наизнанку нутро, пища проходит по пищеводу с тошнотой, и Чонгуку приходится приложить усилия, чтобы сделать голодный вид. Остатки трезвого разума твердят, что отпустить Тэхёна — усугубить ситуацию. Чонгук не сможет спокойно смотреть на казнь, думать о ней и представлять Тэхёна в окружении зеркал. Если он спасёт вампира, охота начнётся за двумя головами, а это означает, что придётся в укромном месте спрятаться на долгие годы, за которые люди выловят и убьют других гомункулов. Чонгук дал себе обещание лично перебить их, поэтому шум вокруг Тэхёна ему не нужен. Если же он не спасёт его от казни, умрёт следом за ним.       — Слюни подбери, — Чонгук огорчил Тэхёна и отодвинул от себя пустую миску. — Чтобы меня убить, ты должен быть очень прожорлив, — он посмотрел на плавающие цветы в чае и не сдержал вопрос: — Тебе сколько лет?       — Двадцать семь, — сразу ответил Тэхён, чтобы услышать всю нужную ему информацию.       Когда Хван выращивал пищу вампиров, даже не догадывался, как долго способна она жить. Подумать только — более четырёх сотен лет живёт еда кровопийц и её кровь всё ещё пригодна в употребление. Мало того — пища обладает полноценным сознанием и здравым разумом. Самое интересное даже не её осознание смерти, а то, что еда умеет убивать. В окружении Тэхёна гомункулы не знали, для чего нужно оружие, а в случае опасности они закрывали собой хозяина, но не сражались. Чонгук знает, что такое смерть, избегает её и во всех смыслах понимает, что он гомункул. Всего Тэхён насчитал три пункта, по которым Чонгук отличается от привычных гомункулов. Три пункта — это настолько незначительно, что не потянет зваться «эволюционировать». Сами по себе гомункулы не учатся, тем более на своих ошибках. Хван старательно вложил в Чонгука понимание слова «смерть» и причины, чтобы её избегать, и дал ему толчок к обучаемости. Тэхёну интересно знать, зачем нужны такие гомункулы, с которыми мороки больше, чем с врагом. Чонгук молчит, но вампиру слишком просто добиться правды от собственной пищи.       — Остальные гомункулы тоже для прожорливых особ? — он надавил на чувство индивидуальности Чонгука и взглядом вцепился в ответную реакцию.       Чонгук скривил губы и пренебрежительно фыркнул. Вспоминать прошлое — лезть в кучу грязи и ила. Очень болезненное прошлое, из-за которого Чонгуку до натянутых вен мучительно смотреть на тиару Тэхёна. Никто и никогда не поймёт боль Тэхёна так, как её ложно ощущает Чонгук. Он ненавидит красивое украшение, восхищается им и вновь проклинает, потому что оно — прошлое Тэхёна, которое слишком близкое Чонгуку, и наполнено главным страхом — болью. Невыносимая боль, из-за которой чешется шея, тяжело дышать и перед глазами расплывается мир. В глазах Тэхёна миллион лезвий, вынуждающих Чонгука никогда не забывать, где он рождён и для чего дышит, ест и ходит по земле.       — Не такие, — Чонгук поднял чашку и вдохнул терпкий аромат цветов. — Поэтому они должны умереть. Нас было десять штук. Один умер после приёма горьких трав. Следующим хозяин выбрал меня.       Он замолчал, вспоминая, как пальцы с сухими шершавыми мозолями быстро затолкали ему в рот влажный травяной шарик, а в мыслях витало недоумение: что происходит? Он не хочет есть, вампир к нему не пришёл, но хозяин что-то делает без надзора будущего господина Чонгука.       — Ты станешь четвёртым вампиром, который меня съест, если у тебя получится меня напугать или рассмешить, — лицо Чонгука осталось безэмоциональным, а глаза наполнились смесью печали и тяжести памяти.       Тэхён переспросил, не веря, что есть гомункулы, которые рассчитаны на несколько приёмов пищи. Это невозможно, потому что еда после первого укуса умирает — такова заложенная в ней функция. Чонгук хмыкнул, его сознание размылось и состояние стало шатким, как в алкогольном опьянении. Он более четырёх сотен лет вычёркивал из памяти последние дни, проведённые на ферме, и поверил, что стал частью большого мира, но присутствие Тэхёна разрывает в душе связь с людьми. Чонгук слышит его сердце, знает количество его ударов и ненавидит тиару.       — Скажи мне, — Тэхён схватил его за рукав плаща и дёрнул, вырывая из полуобморочного состояния, — что Хван с тобой сделал? Кем были вампиры, которые тебя ели?       Чонгук наклонил голову, сделал большой глоток чая и пожал плечами. Откуда ему знать имена вампиров? Они пришли поесть — Чонгук подставился. Он помнит только невыносимую боль. Хван выделил отдельную комнату для кормления, зашторил окна и вышел, а вампир подошёл к Чонгуку и вцепился зубами в шею. А дальше Чонгук мало соображал. Он знал, что не выйдет из комнаты, не вернётся в загон и вампир — очень важная часть мира, которую Чонгуку не дано увидеть. Но Чонгук выжил и валялся в комнате с болью в каждой мышце. Он кричал, пока не охрип, а потом тело охватили конвульсии, и сознание отключилось. Очнулся он от того, что ему вновь толкают траву в глотку. Хозяин никогда не относился к своим творениям даже с ничтожным уважением. Он их называл овощами, но каждой партии давал имена. На Чонгуке он поставил метку, отделяя его от других гомункулов, которые смотрели на свою копию с полным равнодушием в глазах.       — Когда меня вновь привели в комнату и из тени угла вышел вампир, — тихо рассказывал Чонгук, рассматривая белые мелкие цветы в чашке, — я знал, что мне нельзя сопротивляться, и мне вновь стало настолько страшно, что я звал на помощь хозяина, найдя в его отвратительной роже союзника. Вампиру это не понравилось, за что я поплатился двумя укусами. Я только помню, как горело моё тело. Кажется, я рухнул в обморок, когда клыки ещё находились в вене. Но и этого Хвану показалось мало, — он отодвинул чашку и после тяжёлого вздоха прошептал: — Он за ногу приволок меня в свой кабинет и усадил на стул. Он говорил о больших деньгах, резал мне вены на запястьях и втирал в раны прозрачную жидкость, — он замолчал, поднял рассеянный взгляд на замершего Тэхёна и вновь пожал плечами: — На следующее утро меня укусил вампир, но я не ощутил боль. А через пару часов на ферму напали люди.       Тэхён прикусил губу, догадываясь, почему Хван сменил рецепт «блюд». Ему не выгодно выращивать многоразовых гомункулов, потому что вампиры купят их и продажи остановятся. Зачем тратить деньги на один завтрак, если можно купить сразу целое меню? Хван — не дурак. Если рискнул испортить партию, то только ради огромной прибыли. Тэхён задал пару вопросов, сопоставил сроки начала войны и объявления в его клане наследника и едва не задохнулся от сложных для его чувств подозрений. Чонгук посоветовал не тратить силы на эмоции, какими бы мерзкими ни казались мысли о предательстве. Тэхён кивнул, сделал глубокий вдох и встал со стула. Если он расплачется, как маленький ребёнок, то не в присутствии берфайцев.       Ноги не слушаются, потому что Тэхён умом медленно принимает отвратительный факт — клан его обманул. Обращение в вампира, церемония назначения в преемники главы и обещания слушаться молодого главу — ложь. Ему врали двадцать три года и готовили план предательства. Даже родной отец вступил в сговор с кланом и позволил использовать сына в качестве приманки для врага. Тэхён верил, что конфликт с южным кланом разрешён, а оказалось, что готовилась полноценная битва, в которой враг искал бы наследника, чтобы убить, а клан Ким пользовался бы гомункулами с большим запасом крови.       Тэхён вышел на улицу, сделал два шага и упал на колени, после чего закрыл ладонью рот и глубоко задышал носом. Нельзя тратить энергию на ненужные эмоции, как бы горько не плакала душа. Сейчас Тэхён понимает, что наивно поверил клану, который красиво говорил про вынужденную меру в обращении, хотя традиции в клане чтят до мелочей. В тот момент следовало отказаться и ждать пятидесятилетия, но никогда ранее Тэхёна не обманывал ни один член клана, поэтому он мог только верить.       — У тебя есть догадки, — Чонгук присел возле него и подхватил его на руки, — а правду лично спросишь у отца. Я не хочу с тобой возиться. У меня есть своя жизнь, и тебе в ней нет места, поэтому возвращайся домой, — он направился в лес и старался не смотреть на вампира, чтобы не заглядывать в глаза. — Если вернёшься на церемонию назначения тебя наследником, успеешь добраться до фермы и украсть меня. Я стану твоей гарантией выживания. Ты только найди место, где сможешь находиться до конца года, а может, всю жизнь.       Он услышал сильный удар сердца Тэхёна и моментально посмотрел на его лицо. Не плачет, не скорбит, а смотрит на еду широко раскрытыми глазами, в которых отражаются остатки ночи. Карий цвет глаз поглощает темноту природы, украшает её серебряным блеском и напоминает Чонгуку последние слова хозяина. Он всегда отвечал на них, но Тэхён вынуждает сомневаться, что на этот раз у Чонгука есть правильный ответ.       — Отведи меня к Тьме на севере, — рука Тэхёна дрогнула на плече Чонгука. — Я заплачу тебе. Тебе же нужны деньги, чтобы искать гомункулов? Возле Холодного моря у меня есть небольшой тайник. Вряд ли люди его нашли, потому что место сырое и ледяное. Я спрятал деньги, и я тебя отведу к ним или укажу место на карте, если ты приведёшь меня к Тьме.       Большие деньги, но риск высокий. Никто не знает, что скрывает Тьма и как она образовалась. Она окутана множеством слухов, бóльшая часть из которых — ложь. Но определить, где выдумки людей, а где — правда, невозможно. Говорят, что Тьма пожирает людей, а кто-то уверяет, что в ней — вечная ночь. Кто-то клянётся, что бродил во Тьме и видел лишь пустошь, какая царит многие тысячелетия в пустыне. Точно известно, что Тьма появилась после войны с вампирами, и нет ни одного императора, желающего овладеть тёмными землями. Чонгук уверен, что люди боятся того, что скрывает Тьма, — неизвестности. Этот страх — остатки генной памяти об ужасе перед вампирами. Та Тьма такая же, как в глазах Тэхёна, и нет никого, кто бы её не боялся.       — Долго ты меня носить будешь? — Тэхён попытался перевести разговор на другую тему, но Чонгук промолчал, продолжая нести его и думать над жалким положением обоих.       Это тупик. У Тэхёна хватает мужества смириться и подготовиться к трудностям, а Чонгук слишком любит свободу, чтобы отпустить её. Тэхён — тот, кто на битом стекле жизни будет танцевать. Чонгук — позовёт палача и положит свою голову на плаху. Чонгук боится боли, Тэхён — рождён ею. Его в муках родила женщина, и в них он становился вампиром. Он слышал крики боли каждый раз, когда ел гомункулов, а Чонгук — закрыл в себе эмоции и чувства, которые порождают боль, лишь бы не вспоминать о ней. Теперь же он на своих руках несёт свою боль, а Тэхён осознаёт, что нет ничего, что спасёт вампира от страдания. Но ему нельзя испытывать сильные эмоции, потому что они провоцируют голод.       — Сколько ты съел гомункулов? — Чонгуку важно знать, насколько умело вампир контролирует голод.       Тэхён нахмурился, пошевелил губами, высчитывая примерное количество, и сказал, что всего за короткую жизнь вампиром съел примерно триста порций. Он не обжора, а в клане его с рождения учили сохранять спокойствие и следить за эмоциями.       — А сколько раз можно тебя съесть? — Тэхён решил изучить свой будущий ужин, чтобы рассчитать порции на всю поездку.       Чонгук посмотрел наверх, взглядом нашёл свою пещеру и тихо ответил:       — Ты попробуй хотя бы один раз меня съесть. Лови моменты, когда моя кровь готова к твоим клыкам, иначе уснёшь, как твой легендарный Первоотец.       Его неприязнь к религии вампиров Тэхён принял спокойно, хотя не одобряет открытую ненависть. Первоотец не виноват в том, что Чонгук — гомункул. А вина Хвана в экспериментах над «овощами» неоспорима. У гомункулов не должно быть чистое сознание. Они — еда, лишённая большинства чувств и знающая, что должна покормить господина. Дать гомункулу разум — огромная ошибка, потому что разумное существо ставит себя на один уровень с человеком. Гомункул может получить множество знаний, но не научится ими пользоваться. Его можно заставить растянуть губы в улыбке, но он никогда не поймёт её значения. Он испытывает боль, но не радость. У него нет страха смерти, а долгая жизнь — в тягость. Хван от алчности дал гомункулу личность, и теперь Чонгук сам стал тем, кто готов сожрать любое существо ради жизни. Но он всё ещё зависим от вампира.       Чонгук занёс Тэхёна в пещеру, посадил на кровать и попросил немного подождать, пока он подготовит бочку для купания. Тэхён мало знает Чонгука, но понимает, что как гомункулу ему сложно смотреть на голого господина, которого когда-то тоже раздели перед тем, как вживить тиару. Со временем он свыкнется, однако не с видом обнажённого вампира, а со своими чувствами. Чонгук каждый раз будет погружаться в воспоминания первых укусов и стремиться оградить Тэхёна от боли. Это чужая и пережитая в прошлом боль, но Чонгук даже её воспринимает равно с вампиром. Где-то в пропорциях своего рецепта Хван ошибся, и теперь гомункул запутался в собственных и чужих чувствах.       Тэхёну интересно за ним наблюдать, но, чем дольше он находится рядом, тем сильнее ощущает привязанность. Оставаясь честным с собой, Тэхён постепенно объясняет себе, что чувство лёгкого страха на коже при виде Чонгука — не привязанность, а паника из-за принятия реальности. Сон не рассеивается, пещера не растворяется и слуга не просит господина проснуться. Не слышно стука колёс кареты и фырканья лошадей, но есть странный Берфай и единственная еда, которую необходимо беречь в равной степени, как собственную жизнь, потому что если Чонгук умрёт, то Тэхёну не выжить в новом для него мире.       Чонгук зажёг свечи, расставил их в пещере, освещая в первую очередь низкую бочку, и достал из сундука кусок бархатный ткани. Положив её на кровать, он присел на пол перед Тэхёном и принялся снимать с него обувь.       Тэхён не сопротивляется, сверху наблюдает за Чонгуком и испытывает чувство, которое ранее никогда не охватывало его сердце. Это страдание, но не физическое. Процесс вживления тиары не столь мучительный, как взгляд Тэхёна, направленный на Чонгука. Получить тиару — ритуал, за которым следует смерть, но он не долгий. А Тэхёну жить рядом с Чонгуком до самой Тьмы. Жить и страдать не из-за себя, а мучиться до невозможности сделать вдох из-за чужой жизни, гомункула, еды, слуги. Тэхён ненавидит Чонгука, потому что жизнь «овоща» — ничто в сравнении с жизнью вампира. Но Тэхён вынужден беречь эту «пыль» фермы, иначе навеки уснёт от голода, а люди найдут его и убьют.       Чонгук, чувствуя сбивчивый ритм сердца вампира, поднял на него взгляд и продолжил раздевать. Тэхён выглядит отстранённым, легко поддаётся движениям чужих рук, а душа его кричит от несправедливости судьбы. Чонгук приподнялся, снял шляпу и аккуратно развязал узел чёрной ткани. Сейчас он увидит украшение, ради которого Тэхён умер. Смерть от болевого шока — судьба всех будущих глав кланов. Чонгук потянул за край ткани, и Тэхён специально на него посмотрел, показывая изумительную тиару с блеском пламени свечей в белом золоте и камне. Тэхёну на душе паршиво, поэтому он вынуждает Чонгука тоже страдать, и от этой пакости становится ещё хуже.       — Тебе придётся смириться с ней, — тихо предупредил Тэхён, и Чонгук принялся снимать с него плащ. — Она вросла в мой череп, но ты можешь отрубить мне голову. Ты же считаешь себя человеком, а люди уничтожили вампиров, поэтому тебе под силу меня убить.       Чонгук вытащил его руки из рукавов и прошептал, что не поднимет кулак на Тэхёна, даже если тот его забьёт до полусмерти. Гомункулы — отличные создания для битья, ведь не в состоянии дать отпор господам. Их бьют, а они воспринимают удары как должное. Но насилие над гомункулами — исключение. Вампир в здравом уме не ударит свою еду, потому что, если у неё выступит кровь, вампир впадёт в панику. Еда дорогая, сохраняет рассудок светлым, а сытость — приятное чувство, поэтому видеть, как попусту текут капли чистой крови, — испытать стресс вампиру. Тэхён это понимает, а ещё он видит оружие у Чонгука и с трудом готовит себя к тому, что Чонгук когда-нибудь его использует. Повезёт, если сражение пройдёт без ран.       — Я умру, если ты умрёшь, — признался Чонгук, развязывая узлы на плаще Тэхёна. — Твоя смерть убьёт меня. Радуйся теперь. Я отведу тебя к Тьме, но заплати мне, как обещал, — он оголил его бледные плечи и опустил одежду ниже, при этом игнорируя пристальный взгляд на себе. — Я поплетусь за тобой даже против своей воли, но всё равно заплати мне, чтобы я после твоего ухода чем-то утешался.       — Когда люди напали на ферму, — напоминал Тэхён, наблюдая, как пальцы Чонгука развязывают шнуровку на хлопковых штанах, — ты бежал не на помощь вампирам, а свою шкуру спасал.       Он встал. Чонгук снял его плащ, затем — опустил штаны, и Тэхён снова сел. Приподняв одну ногу, он позволил снять штаны. Движения Чонгука плавные. Тэхён едва чувствует его касания на своей коже и с нетерпением ждёт, когда дойдёт очередь до волос. Уход за вампиром заложен в гомункулах, поэтому Тэхён уверен, что Чонгук идеально справится с длиной волос. Чонгук прошептал, что Тэхён — его первый вампир, поэтому вспоминать ферму не имеет смысла.       Тэхён кивнул, принимая во внимание слова. Ему показалось странным, что предыдущие вампиры, которые ели Чонгука, не считаются его господами. Спрашивая про разницу между прошлыми вампирами и им, Тэхён сделал ставку на тиару. Наверное, она придаёт ему бóльшую значимость, чем «дегустаторы» в прошлом Чонгука. Теперь Тэхёну придётся есть объедки. Три вампира кусали и пили его будущую еду — омерзительно. Одна порция тем и хороша, что у неё нет понятия «доедать». Даже если ранее Тэхён её ел, второй раз клыки бы на неё не вылезли, потому что она несвежая и её вкус известен.       Но в эпоху Бога Солнца Тэхён оказался в тупиковом положении, поэтому съест Чонгука, чтобы жить. Чувство, которое мягким шариком перекатывается в груди, сравнимо с тем, когда обдуманы все варианты спасения и они сошлись на одном: спасения нет. Тэхён идёт к Тьме без уверенности, что найдёт там вампиров, и он не надеется добраться до Этейлиона живым, потому что люди могут увидеть в нём вампира. Тэхён не удивится, если завтра окажется на эшафоте во дворе замка Зинси или ему отрежут волосы, или его закидают камнями. Но он не представляет, насколько великой будет его истерика, если на эшафоте окажется Чонгук.       — Меня не продали им, — Чонгук сел рядом с Тэхёном на кровать и принялся расстёгивать ремешки на сапогах. — А сейчас я знаю, что ты и я оказались единственными вампиром и, — он резко замолчал, посмотрел на Тэхёна и терпеливо добавил: — гомункулом. Ты платишь мне деньги, то есть покупаешь меня на некоторое время. Вернёшься в свой мир, и я вновь буду свободен, — он снял сапог, и Тэхён уловил на его лице едва заметную улыбку. — Найди меня на пути в Этейлион и спрячься со мной. Не надейся на Первоотца: он спит. Не надейся на понимание: война дала людям новую историю, новый взгляд на жизнь с вампирами и новую правду про их рождение. Живи со мной, и тебе не придётся искать один ответ на все свои беды.       Он снял сапоги и развязал узел на плаще. Забавно это — портить себе жизнь. Будто взбираешься на высокую гору, а на полпути вспоминаешь, что забыл письмо от императора. Надо вернуться, но жаль труды, вложенные в уже пройденный путь. И лезешь дальше, себя ненавидишь, молишься Богам, чтобы письмо не понадобилось, а остатки трезвого разума твердят, что придётся возвращаться и дважды подниматься в гору. Чонгук не в силах остановить поток слов, которые помогут Тэхёну в его привычном мире быстро прийти на ферму Хвана. Чонгук попросил поторопиться и забрать его до того, как приедет третий вампир. Тэхён сможет поесть и убежать с гомункулом в надёжное место, где пробудет до конца войны. Также Чонгук понимает, что лишает себя свободной жизни, но комфорт господина — одна из основных функций еды вампира.       — Как же я тебя вычислю среди девятерых таких же, как ты, гомункулов? — Тэхёну нравится мечтать о лучшей жизни, словно нет огромного расстояния между Берфаем и Тьмой.       Кажется, Чонгук тоже предпочёл немного помечтать и лучше узнать вампира перед тем, как пробраться на корабль. Он бросил плащ на спинку кровати и расстегнул ремень. Тэхёну он сказал, что из всех девятерых гомункулов он имеет самый неаппетитный вид. Вампиры не видели его брак, но знали о нём и не возражали, хотя носом всё же воротили. Чтобы укусить без брезгливости, им хватало слышать, что на вкус несовершенство не влияет и Хван прикроет брак одеждой. Чонгук снял штаны, склонился к лицу Тэхёна и прошептал:       — Это метка. Если ты знаешь меня в лицо, тебе достаточно заставить всех гомункулов снять рубашки, чтобы найти нужную еду. Наверное, только я буду одетый.       Тэхён молчит. Еда с меткой действительно выглядит непривлекательно, будто в неё кто-то плюнул. Но у Тэхёна нет выбора. Вероятно, Чонгука создавали наспех, поэтому вампиры не придавали значения мелочам, сосредотачиваясь на том, чтобы кровь еды восполнялась с определённой периодичностью. Чонгук размотал косу, и Тэхён поднял на него взгляд, пристально наблюдая за тем, о ком вампиры мечтали. Мечта к ним приблизилась настолько близко, что они её кусали, а потом судьба вырвала Чонгука из их ртов. Тэхён бы посмеялся над неудачей, если бы сам не являлся вампиром.       Он попросил Чонгука снять рубашку, и тот пообещал это сделать, ведь в бочку с водой одетым не полезет. Развязав полосу ткани, Чонгук распустил косу и взял Тэхёна за кисти рук. Когда тот встал, его волосы окутали тело, и Чонгук продолжил его раздевать.       Тэхён подумал, что одновременно удача и нет — встретить в лесу Чонгука. Их встреча состоялась вопреки судьбе, как и некий злой рок бросил вампира на четыреста лет вперёд. Возможно, вражеский клан наколдовал уход наследника клана Ким, а вселенная по-своему растолковала просьбу. В любом случае, должен быть путь назад.       Пока Тэхён его найдёт, Чонгук разочаруется в господине. Он сравнивает Тэхёна с людьми, среди которых вырос и живёт на протяжении четырёх веков. Но это огромная ошибка. Тэхён — дикий зверь. Он любит свободу, не имеет покладистого характера, вспыльчив, и его отрубленная голова способна укусить. Чонгуку придётся пройти путь с зверем, который в толпе людей выглядит тенью человека и её самой тёмной стороной.       Двадцать семь лет жизни человеком кажутся Тэхёну приятным сном, беззаботным временем и прекрасным периодом, а потом настала смерть, и жизнь превратилась в сплошной контроль над собой и окружением. «Традиции надо соблюдать», — говорили Тэхёну в клане. «Первоотец тоже проходил через этот ритуал», — мягким голосом напоминал отец. Традиции, ритуалы, дань предкам, обязанность перед религией — Тэхён слышал множество причин, по которым он должен принять тиару. Вместе с ней изменился сам Тэхён, а Чонгук не понимает, что вампир — не человек. Более того, охота Тэхёна началась. Он охотится на Чонгука, разжигает в венах азарт выпить его кровь и отныне начнёт преследовать его, как хищнику подобает выслеживать свою жертву перед прыжком атаки.       Тэхён приложил ладони к щекам Чонгука и повернул его лицо на себя. В свете огней свечей кожа Чонгука выглядит восковой, глаза — земляной чернотой, а волосы — с оттенком лавы Берфая. Есть в нём что-то, что Тэхёну хочется стереть или перерисовать, но трудность в том, что внешне гомункул — точная копия человека, поэтому даже мозг вампира вынужден регулярно вычёркивать Чонгука из ряда людей. Внешне Чонгук выглядит ровесником Тэхёна, что усложняет поиски мелких деталей, потому что непроизвольно подсознание сравнивает красоту двух лиц.       «Родинки», — наконец догадывается Тэхён, замечая в полутени маленькие тёмные пятна. Забавно видеть на гомункуле родинки, особенно — на носу, щеке, губе. Будто снежинки под дуновением ветра прилипли к его коже и навсегда отпечатались на правой стороне лица. Значит, на «грядке» он долго лежал на одном боку, а Хван редко его переворачивал. От соприкосновения грунта и будущей кожи образовались пятна, похожие на родинки.       — Хван совсем прекратил ухаживать за товаром, — Тэхён отпустил Чонгука и направился к бочке. — Надо было построить ещё одну ферму, чтобы старый идиот почувствовал конкуренцию, — он поднялся на две деревянные ступеньки и опустил ногу в воду, после чего замер, раздумывая над своими словами. — Нет, второй фермер не нужен. Хван способен портить товар конкурента, а страдать будут вампиры.       Чонгук снял рубашку, взял возле стола табурет и принёс его к бочке.       — Поздно думать над тем, чего не сделать, — Чонгук опустил табурет в воду, и Тэхён на него встал.       Метку Чонгука он заметил, но предпочёл не смотреть на неё хотя бы две минуты. Необходимо совершать привычные действия: зайти в воду по пояс, наслаждаться прохладой, затем — присесть на табурет и ждать, когда слуга примется за работу. А перед глазами стои́т размытое пятно метки — непонятный рисунок, идущий от правого плеча до запястья. Тэхён видеть его не хочет. Чёрный узор притупляет аппетит, будто метка портит кровь, делает её грязной и горькой. Чонгука противно есть, и лучше бы он не раздевался.       — Ты меня жалеешь? — Чонгук взял бархат и подошёл к бочке. — Когда я вышел из таверны, ты начал меня жалеть.       Даже сейчас Тэхён идёт ему на уступки, что расстраивает Чонгука. Он делает многие вещи из-за того, что является гомункулом: носит господина на руках, создаёт ему комфорт, раздевает, ухаживает за его волосами и телом, ищет ему путь вернуться домой и оберегает от людей. Тэхёну не нужна половина внимания Чонгука, потому что они находятся не в клане, где вампиру постоянно нужен слуга, да и Тэхён вполне самостоятельный. Из-за того, что Чонгук никогда не прислуживал вампирам, а потребность служить в нём осталась, Тэхён позволяет ей раскрыться, ведь позже Чонгук может сам попросить его съесть.       Отвечать на вопрос нет нужды. Тэхён одним пальцем манит к себе Чонгука и не смотрит на него, чтобы дать себе ещё время морально подготовиться увидеть метку. Чонгук снимает с себя оставшиеся вещи, берёт большую деревянную кружку и тряпку, послушным бараном плетётся к бочке и думает, что Тэхён рано демонстрирует власть над гомункулом. Впереди долгая дорога, и в ней нет комфорта. Судьба сравняет господина и слугу, сделает их одной крови, смешает мечту и иллюзию и развеет на ветрах империй надежду.       Путь во Тьму — дорога к самоубийству. Даже гомункул, созданный для прислуживания господину, не уверен, что сможет выполнить свои обязанности перед Тэхёном. Глупый вампир не понимает, что мир изменился и не в лучшую сторону. Люди ощутили власть, почувствовали себя сильнейшими и принизили остальные расы. Так что сможет сделать один гомункул, чтобы уберечь единственного во всём мире вампира? Приближаясь к спине Тэхёна, Чонгук внезапно для себя сделал вывод: Тэхён прекрасно понимает, что задумал. У него нет выбора, кроме возвращения к месту рождения вампиров, а гомункула привязывает к себе, раскачивая его инстинкты и вынуждая выполнять обязанности.       — Завтра идём ловить манула, — твёрдо сказал Чонгук и залез в воду. — Капитан согласится отвезти нас к равнинам взамен на манула. И надо навестить императора перед отъездом.       Тэхён слегка повернул к нему голову, демонстрируя выточенный аристократический профиль и готовый слушать оправдания. Ему любопытно посмотреть на Зинси, но в гости к нему он не пойдёт. Его жизнь не стóит одного взгляда на типичного берфайца, которого от обычного жителя отличают лишь дорогие одежды и корона, усыпанная обсидианом.       Тэхён сообщил, что на встречу с императором не пойдёт, а подождёт в пещере. Чонгук набрал в кружку воду и вылил на голову Тэхёна, словно желая быстрым потоком заставить его замолчать. Вода стекает по волосам, как по воску, а пламя свечей придаёт им блеск мориона и путается в локонах неровными линиями. Волосы не намокают, впитав в себя множество трав, заключивших их в своеобразные тонкие коконы до момента, когда вампир решит ими воспользоваться.       Чонгук намочил бархат и провёл им по плечу Тэхёна, после чего наклонился к коже. Она пахнет Холодным морем, возле которого людей превращают в вампиров. Перед ритуалом с тела человека удаляют лишние волосы, кожу натирают тем, чем пожелает будущий вампир, и голым ведут на алтарь Первоотца. Тэхён выбрал море, а Чонгук не помнит запахи вампиров, которые его кусали.       — Я сделаю вид, что ничего не слышал, — Чонгук прошептал на ухо Тэхёну. — Завтра твоё мнение изменится, и ты побежишь со мной к Зинси. Твою душу будут рвать демоны, когда я пропаду из поля твоего зрения. Я — твой соблазн. И я — твоя боль. Ты будешь впадать в дикую панику, когда потеряешь контроль надо мной. Первое, о чём ты подумаешь, — меня убили и ты умрёшь от голода, — он наблюдал, как по бледной коже щеки и груди вампира стекают капли воды, и тихо нашептывал то, что Тэхён знает: — Ты продал судьбе даже свои мысли, когда встретился со мной. Теперь они тебе не принадлежат, как и твоё тело, которое всегда стремится находиться рядом с источником питания.       Тэхён повернулся к нему, волосы на поверхности воды плавно потянулись за ним и отделили два тела, создавая барьер, который нельзя нарушать. Взгляд Тэхёна потяжелел, белое золото впитало огонь и отразило его опасностью. Чонгук говорит то, что не позволено слугам, — правду. Тэхён сам разберётся со своими мыслями и эмоциями, а тому, кто возомнил из себя человека, придётся постараться, чтобы оставаться спокойным и не подпускать к своей шее вампира. Он будет вынужден расщедриться на эмоции, когда Тэхён пропадёт из его поля зрения. Каждое слово, сказанное Чонгуком, направлено не только на Тэхёна, но и на него самого, потому что они находятся в одном положении.       Тэхён обхватил мокрыми пальцами его подбородок и колким взглядом всмотрелся в тёмный водоворот глаз. В них кружится сознание и ничтожная сила воли против вампиров. Чонгук не боится их, сохраняет равновесие эмоций перед пристальным взглядом и мысленно обещает себе отвести Тэхёна к Тьме и бежать прочь от прошлого.       — Я предпочту отрезать тебе руку, чтобы не видеть уродство, — Тэхён резко опустил свою руку в воду и вновь отвернулся.       Собирая волосы в хвост, он приказал заканчивать работу, потому что надо выспаться перед отправкой к равнинам. При хорошей скорости корабля в нужное место Тэхён доберётся за несколько дней. А дальше проще: купить лошадь и, следуя вдоль реки, пробираться на север к соседней империи. Лишние траты только на Чонгука, которого надо кормить и поить.       Тэхён вновь оглянулся на него и схватил его за запястье. Выпрямив его правую руку, он всмотрелся в рисунок, указательным пальцем провёл по коже, следуя за неровными линиями и разглядывая символы и знаки, похожие на буквы. Для метки или товарного знака рисунок слишком сложный и большой. Гомункулу можно на лбу крест нарисовать, и он воспримет его как должное, а пыхтеть над изгибами каждой линии — не в привычке Хвана. Он ленивый и на протяжении всей жизни не менял модель поведения.       — Ты помнишь, как тебе наносили рисунок? — Тэхён посмотрел на Чонгука и со злостью прищурился.       Чонгук пожал плечами, не в состоянии вспомнить подробности тех дней, которые стали роковыми в его жизни. Из-за боли в шее, голове, руке и спине он едва ли вспомнит себя. Если рука из-за рисунка болела, то Чонгук этого попросту не заметил, потому что вампиры ели только из правой стороны шеи. Чонгук указал пальцем на место укуса и попросил Тэхёна есть из этого же места, потому что еде привычнее наклонять голову на левую сторону. Он издевается над ним, зная, что тот размышляет над способом вывести еду из себя.       Это сделать проще, чем Тэхёну кажется, и не надо запугивать того, кто более четырёх сотен лет выживает во всех условиях империй. В каждом государстве Чонгук отстранённый от жителей, поэтому свыкся жить в своих мыслях. Чтобы он проявил сильные эмоции, достаточно относиться к нему как к человеку, но Тэхён до этого пока не додумался, потому что жил среди вампиров и гомункулов. Чонгук с радостью будет наблюдать за его потугами поесть, и с тревогой знать, что не в состоянии по взмаху руки вынудить себя накормить вампира.       Чонгук опустил ткань в воду и попросил Тэхёна не видеть в каждой вещи для себя угрозу. Тэхён с ним не согласился, потому что Чонгука могли вырастить не для блага. Подкинуть южному клану гомункула с большим запасом крови — проще щелчка пальцев. Вампиры наедятся яда и сойдут с ума, а чокнутых кровопийц разрешено уничтожать без суда.       — Что у вас произошло между кланами? — плавно поглаживая мягкой тканью тонкие пальцы, Чонгук вытер кисть руки и поднялся выше к локтю.       Тэхён резко отвернулся. Рука выскользнула из ладони Чонгука, а тяжёлые волосы змеёй приблизились к нему, привлекая внимание чёрным пятном на поверхности воды. Тэхён отказывается говорить, размышляя над тем, что еда может оказаться отравленной. Страшно кусать Чонгука, а остальные гомункулы могут не попасться на пути к Тьме. По подсчётам Тэхёна, если не нервничать и быстро пробираться к северному государству, то еда понадобиться не скоро, но она всё равно нужна, чтобы оставаться в сознании. Если не найти чистого гомункула, придётся рисковать чистым сознанием.       Чонгук продолжил вытирать светлую спину и буркнул, что яда в нём точно нет, потому что Хван следил за безопасностью вампиров, которые приходили на ферму. Да и какой дурак согласится отравить целый клан? Точно не Хван, потому что вампиры — его денежные мешки.       — Но знаешь, — Чонгук заговорил неуверенно, а Тэхён нервничал, что его снова заставляют оглядываться и слушать очередные догадки, которые подтолкнут на ещё более пугающий вывод, — я не видел на ферме помощника. Хван был далеко не молодым, но за фермой сам присматривал. Если он готовил преемника, то явно его не показывал и не афишировал, а о детях и жене Хван никогда не думал.       Он резко замолчал, поднял тряпку и продолжил смывать с Тэхёна запахи и дорожную пыль. Вытирая его грудь, Чонгук всё же рассказал, что ему долгие годы не даёт покоя мысль: кто-то продолжил дело старика Хвана. Но сколько бы раз Чонгук ни объезжал империи, не нашёл ферму, гомункулов и вампиров.