аморе, амор, амур

      бабушку отпевали в начале августа. она лежала в открытом гробу в черном платье, руки покоились на груди, а всегда суровое лицо впервые за всю недолгую виолеттину жизнь расслабилось. священник читал речь, мама плакала, пахло ладаном и стариковским одеколоном. закат скромно заглядывал через витражи, отбрасывая разноцветные узоры на мертвенно-бледные лица родственников, а она не могла думать ни о чём, кроме чёрного платка с ярко-пурпурными цветами, повязанном вокруг бабушкиной головы. этот платок висел в её прихожей прямо напротив двери, его никогда не носили, не убирали в шкаф и не смели вешать что-то поверх. любые расспросы пресекались на корню громким фырканьем и излюбленной фразой «скоро узнаешь». узнала она, зачем он был нужен, четвёртого августа, тогда же, когда вывесили списки поступивших в университет.       позже серые тучи затянули слишком живое и голубое небо, пошёл дождь, и на кладбище голову виолетты занимало желание, присущее всем молодым бездельникам: поскорей бы домой. мама все никак не могла успокоиться. плакала, рыдала, скулила, лепетала что-то неразборчивое, билась в истерике и обнимала надгробие. а потом, когда рядом остались только дочь и дядя володя, встала, вытерла слёзы и сказала:       – у меня сегодня ночная смена, поесть приготовишь сама.       шли к машине молча – говорить было не о чем. старый бордовый ситроен с облезшей краской и потёртыми кожаными чехлами, которые скрывали ещё более потёртые сидения. виолетту укачивало сзади, мама решала какие-то вопросы по телефону, дядя курил в открытую форточку, пока рукав его старой полосатой рубашки намокал в районе локтя.       её высадили на остановке – дядя не хотел крутиться во дворах, маме было, в общем-то, плевать.       – пока, – попрощалась виолетта.       не ответили. только бросили отрешённо-презрительные взгляды, и дядя вдавил в пол педаль газа. двигатель загрохотал, как перфоратор, долбящий асфальт, шины подняли брызги с каким-то подобием пыли, и машина сорвалась с места, скрываясь за поворотом. виолетта пнула камень, нащупала в кармане сто рублей и какую-то мелочь и пошла в магазин. за чипсами или сигаретами пока сама не решила. на кассе подумала, что всё-таки второе.       день тянулся долго и казался бесконечным, усталость сочилась из тела вместе с потом, слезами и кровью, которая периодически шла из носа. погода была мерзкая: моросил дождь иногда сменяясь солнцем, отчего становилось только тоскливее и болела голова. виолетту придавило к постели этими душными летними сумерками, этим бетоном грязных серых оград и блеском труб теплотрассы, которые можно было увидеть в открытое нараспашку окно. сквозняк не приносил облегчения и лишь катал затхлый воздух туда-сюда по комнате, качая плакаты на стенах, которые служили единственным напоминанием о беззаботном прошлом.       жара спала только к ночи, какой-то огромный комар залетел в комнату, виолетте стало жаль его убивать, поэтому она накинула толстовку и вышла из квартиры, не закрывая ни окна, ни двери. питер сжался до размеров трёх одинаковых микрорайонов, в которых было легко потеряться, и для которых застройщики покупали восторженные отзывы в интернете и рейтинг в четыре целых две десятых звезды, потому что пять выглядело бы слишком подозрительно.       виолетта шаталась от дома к дому без смысла и цели, коротая время до полуночи за курением и болтовнёй со случайными знакомыми, с которыми они однажды пили. алина часто жаловалась, что с ней невозможно гулять, потому что она каждые пять минут останавливается, чтобы с кем-то поздороваться и перекинуться парой фраз, которые затягиваются в получасовое обсуждение какого-то общего знакомого, который выложил очередную позорную историю.       – ничего не могу поделать, – отвечала тогда виолетта, пожимая плечами и выдыхая дым. – половина питера мои родственники, с остальной мы сосались по-пьяни.       единственным исключением из этого правила была кира, с которой они сегодня должны были как всегда пересечься в районе половины первого. их нельзя было назвать друзьями – познакомились на чьём-то балконе пару лет назад, подрались, отсидели пятнадцать суток в одной камере, а теперь стабильно раз в два дня ходили употреблять. виолетта знала о ней всего три вещи: она сильнее, не любит, когда трогают её вещи, и врождённый инстинкт «бей или беги» наркотики в ней вымыли напрочь, синтезировав новый – «бей или бей сильнее». грубо, сердито, тупо, зато эффективнее всяких там слов.       кира лупила какого-то подростка по рёбрам, рядом без сознания валялись его дружки с искарёженными лицами. фантомная боль началась шумом в животе, виолетта похлопала по нему, напоминая, что бьют не её, опёрлась о стену и закурила. ждать пришлось недолго.       – ещё раз будете мучать кошек, я вас убью нахуй, – кира сплюнула на асфальт рядом с осевшим парнишкой и развернулась к виолетте. та смолила третью сигарету подряд, смотря на окровавленные тела. – привет.       вопрос «как дела» друг другу не задавали уже давно: у таких, как они, дела были перманентно хуёво. виолетта кивнула, здороваясь. пожали руки и неспешно пошагали к квартире. в кармане кириной куртки едва слышно шуршала зипка, а колёса перекатывались с каждым шагом.       квартира у киры была ей под стать: маленькая, необжитая, грязная и страшная. в зале стоял прохудившийся диван, на котором она спала, какая-то тумбочка с одеждой, стопка книг и завявший фикус у батареи. в бывшей спальне осталась сломанная посередине кровать без матраса, сорванный карниз и бывшая кружевная занавеска, теперь скомканная и служившая ковриком перед дверью на балкон. они даже не разулись, разделили поровну таблетки и разошлись. виолетте досталась спальня.       она легла поперёк голого кроватного каркаса, скатилась к центру, съела полтора кругляшка, натянула наушники и закрыла глаза. деревяшки неприятно давили под лопатками, впиваясь неровными краями в хлопок футболки, в голове всплыло лицо симпатичной порноактрисы, на которую она мастурбировала вчера, лёжа в одной комнате с трупом бабушки, руки сами полезли в растянутые штаны, пока сознание понемногу скатывалось в весёлое забытье.       виолетта не проснулась и даже не пришла в себя, просто вывалилась из разноцветного мирка резко, без лишних церемоний и объяснений. её выкинули обратно в какое-то сюрреалистическое подобие жизни с лёгким привкусом конченности всего происходящего на самом кончике языка. на деле это была кровь. её.       кира не скупилась на удары и не жалела сил, хотя, казалось бы, откуда им взяться в три? четыре? часа ночи? виолетта совсем не чувствовала времени. рёбра тоже чувствовать переставала. чужая ладонь сдавила шею, под пальцами судорожно тряслась сонная артерия, пытаясь качать кровь, картинка не складывалась, всё так же летая разноцветными прямоугольниками. её приложили затылком о стену, кажется, разбив какую-то рамку. стекло поцарапало кожу, волосы запутались в осколках, или наоборот. следующий кулак достал до лица, из носа по губам струилась кровь, накрывая зубы красной пленкой. она то ли смеялась, то ли хрипела, пытаясь стянуть с шеи руку. щёки побагровели, стекло в затылке неприятно двигалось. она упала, больше не поддерживаемая, попыталась встать, но сразу же почувствовала, как комната завалилась. перед глазами замельтешили мушки вперемешку с цветными кругами.       – ещё раз полезешь к геле, я тебя убью нахуй.       голос звучал глухо и хрипло, виолетта чувствовала мир как из-под плотного пухового одеяла. ангелина попросила не перестараться, зевнула и потянула киру в спальню. та напоследок плюнула, слюна шлёпнулась на лоб и растеклась противной склизкой лужей, мешаясь с кровью. хотелось высокомерно засмеяться на этот плевок, но минуту назад в грудь прилетел сильный пинок, и всё, что у неё получалось, – сипеть и сдерживать дерущий горло кашель. боль сглаживал только ещё не прошедший кайф от колёс. реальность снова поплыла волнами.       через месяц кочевания по больничным койкам, место в травматологии сменилось на место в наркологическом диспансере. туда мама привезла ей две сумки вещей, сказав, что виолетта ей больше не дочь, что та уже достаточно взрослая и сама должна распоряжаться своей жизнью.       – мне не хватит никаких нервов возиться с тобой, – объяснила она, когда прощались. – а я ещё молодая, у меня в карьере куча перспектив, с антоном отношения только-только начали налаживаться. не сочти за грубость, но я себе важнее, чем такое отребье, как ты.       виолетта, всё ещё ходившая с повязкой на глазу и пластырями, закрывавшими повторно наложенные швы, только слабо махнула рукой. мама сочла это за «да» и «пока» одновременно. виолетта и сама не знала, что вложила в этот небрежный жест.       в целом было не так уж и плохо. затуманенный мозг начинал понемногу приходить в себя, кормили сносно, она даже умудрилась подружиться с раздатчицей еды и получать добавку печенья и сладкого чая. развлечений было немного – читать какие-то философские книги и смотреть два канала по телевизору, один из которых был про животных в сто сорок четыре пикселя и роботизированным голосом ведущего, а по второму попеременно крутили оперу и балет. поговорить тоже было не с кем – сосед виолетты был глухонемым, остальные более-менее адекватные пациенты не горели желанием что-то обсуждать.       а потом случился матч по волейболу между отделениями наркоманов и алкоголиков.       виолетта сидела на скамейке, обдуваемая ещё тёплым сентябрьским ветром, бабье лето готовилось уйти в годовой отпуск, в воздухе уже чувствовалась приближающаяся осень. трава ещё зеленела, но листья уже начинали покрываться жёлтыми пятнами, а птицы улетали подальше от всего этого бесконечного холода, голода, мороза и слякоти, в которой предстояло вариться всем несчастным оставшимся ближайшие месяцев семь.       незнакомая девушка подсела к ней, спросив, почему та не играет. виолетта видела её смазанно и только профиль, освещённый по контуру солнцем.       – из наркоманов, вообще-то, хуёвые волейболисты. мы снизу не принимаем.       та хихикнула, представилась дашей и предложила дружить. прямо как в детском саду. виолетта согласилась и не стала думать, почему и зачем, – от такого всё ещё болела голова, а распухавший от умсвенной деятельности мозг давил на только-только заживший затылок.       – а почему у тебя глаз забинтован?       – потому что иначе он вытечет.       – фу.       виолетта пожала плечами, похлопала по карманам в поисках сигарет, предложила даше, та отмахнулась и посмотрела на площадку, где вяло текла игра. табачный дым растворялся в прозрачно-жёлтых лучах, один из волейболистов упал, не удержав равновесия на песке, и заплакал. запахло стариковской мочой, отваром ромашки и дешёвой присыпкой.       – пойдём, я покажу тебе классное место, – предложила даша, наклонившись к самому уху, пока медсёстры отвлеклись. виолетта слабо кивнула, но в глазах всё равно потемнело, затушила сигарету и взялась за протянутую руку, забитую татуировками по самые пальцы. получилось, что дашин мотылёк летел на её огонь.       они просочились через дырку в заборе («дырка у тебя в очке, а это отверстие», – поправила её даша), чуть не порвали футболки об острый край проволоки, обогнули канаву, в которой в обнимку спали коты, прошли вдоль трассы и свернули в лес. диспансер маячил на горизонте серым пятном, тропинка, присыпанная еловыми иголками и веточками, была неровной, под подошвами кед постоянно что-то хрустело и с этим треском минуты проваливались друг в друга, пока виолетта шла, ведомая дашей. сзади её длинные светлые волосы выглядели, как фата, – совсем невесомые, лёгкие и, скорее всего, очень мягкие. виолетте вдруг нестерпимо сильно захотелось их потрогать, но она не смела делать больше движений, чем того требовала ходьба.       вышли к ручью. мелкому, но чистому, прозрачному и жутко холодному. даша стянула обувь, села на камень и опустила ступни в воду, всё так же держа чужую руку. виолетта стояла рядом, совсем вплотную, касаясь чужих плеч бедром, полусогнутый локоть неудобно висел и совсем скоро начал затекать.       даша закинула голову вверх, смотря виолетте в лицо, широко улыбнулась, закрыв глаза и оголив дёсна. блики прыгали по шее, иногда затрагивая подбородок, и виолетта впервые смогла её рассмотреть. пухлые губы, будто обмазанные раздавленной клубникой, вздёрнутый нос, чёлка странная, как со старых фотографий в мамином альбоме, септум и татуировка полумесяца между бровями.       – а ты в порно не снималась? – спросила виолетта.       – снималась, – даша слегка наклонила голову, прищур из довольного стал хитрым, смотрящим в глаза и видящим всю суть и естество. виолетта почувствовала себя ошпаренным помидором, с которого слезла кожица. – пока в диспансер не попала. потом перестала. а ты смотрела?       – да, – в этот раз виолетта не стала кивать, боясь, что потеряет равновесие. руки затекли окончательно, а ноги неприятно стянула усталость, она села рядом по-турецки.       – понравилось?       – очень.       даша улыбнулась.       – спасибо.       поцелуй получился случайно. виолетта повернулась, даша потянулась вперёд, аккуратно, кладя руку на затылок, завёрнутый в тонкую марлю, шершавую на ощупь и осыпающуюся при любом неосторожном движении. напор усиливался, но ощущался на губах, а не затылке, дашино тело незаметно перетекло на колени, руки виолетты забрались под футболку, пересчитали рёбра, позвонки и мышцы на животе, вернулись на талию, скользя по тёплой и слегка влажной коже. чужие мокрые пятки оставляли следы в районе лодыжек, штаны липли, обжигая холодом из-за лёгкого ветерка.       секс случился так же случайно. виолетта перестала думать, кто под ней, большого значения это, в общем-то, не имело. но желание увидеть вживую голое тело, которое столько раз маячило цветными пикселями на экране не покидало голову. дежурная возня со стягиванием одежды, глухие стоны, пришлось спуститься ниже, коленями прямо в ручей. последствия в виде хронической болячки совсем не волновали. вопросы гигиены и безопасности тоже.       пальцы пробрались во влагалище, как шпионы во вражеский форт, плавно и почти незаметно, даша даже приподнялась, чтобы убедиться, но её быстро вернула на место ладонь, властно сжавшая грудь. земля была холодной, крик наслаждения застыл в глотке, она смогла только открывать-закрывать рот, как рыба, выброшенная на берег. виолетта лизнула клитор всё ещё сухим от мета языком, даша выгнулась, вой оргазма пробил оцепенение горла и вырвался наружу, больше напоминая собачий скулёж. минута передышки и её рука в трусах виолетты, пальцы выводят узоры, пока та лбом упирается в чужое плечо и тяжело дышит, всё ещё стоя на коленях в воде.       кроваво-красное солнце и небо, отливавшее кроваво-красным, смотрели на них укоризненно, ветер морозил влажную кожу, они возвращались в тишине и смущении. виолетта жалела и одновременно нет – такого хорошего перепиха у неё не было давно, но и без того слабое тело было на грани. сидящая на посте медсестра посмотрела на их растрёпанный вид и грязную одежду, но ничего не сказала.       следующую неделю они провалялись с простудой в медпункте.