Искусство

Что Кавех, что аль-Хайтам плохо выражали свои чувства через слова. Первый — художник до мозга костей — много делал. Рисовал и чертил по ночам в те самые драгоценные моменты вдохновения, обнимал до хруста в костях и целовал с особой нежностью. Второй — гений с ранних лет — бесконечно много думал и анализировал. В его взгляде время от времени мелькало что-то неизведанное и чувственное, а мысли были беспорядочны. Многие считали их странными, кто-то уважал, а некоторые могли презрительно оглядываться и распускать слухи. Было ли это важно? Соответствовать ожиданиям других людей, которые, в общем-то, были лишь незначительной точкой на холсте, ради которой Кавеху приходилось отвлекаться от созерцания прекрасного, — нет. А вот любовь, расцветающая с каждым днем все сильнее, была необходима. Все состояло из мелочей: любимый завтрак, плед на плечах человека, заснувшего за чтением очередной книги, волшебным образом оказывавшиеся в сумке архитектора ключи. Те самые вечера, полные тишины и спокойствия, после трудного рабочего дня. Не надо было строить из себя всесильных и всемогущих, ибо все, что было действительно искренне нужно, были безграничная любовь и, что тоже немало важно, взаимопонимание. «Я доверяю тебе,» — говорили чужие полузакрытые необычные глаза. Их обладатель редко позволял кому-то видеть такую сторону себя: уязвимость и крайняя степень усталости. «Я люблю тебя,» — говорили чужие касания пальцев, что даже кисть держали менее аккуратно и бережно. Касаться кого-то — даже для Кавеха, очень эмоционального и чувственного, крайне тактильного и доброго, имело особо важное значение. Это предназначалось лишь для и вправду близких людей. Для кое-кого особенного. Сейчас в их комнате царил приятный полумрак. Сейчас они — лишь тень тех себя, которых видят каждый день жители и гости Сумеру. Кавех с распущенными волосами цвета золота, без своих заколок и украшений, в обыкновенной белой рубашке, и аль-Хайтам без своих излюбленных наушников, с разбросанными по подушке серыми прядями волос и без своего вычурного плаща. Они в этот самый момент — что-то родное и известное только друг другу, бережно хранимое в уголках и затворках души, сердца. — Я бы создал для тебя отдельный мир. Изобразил его в спокойных цветах, — Кавех любил перебирать чужие волосы цвета серебра, обладатель которых лежал рядом и смотрел на архитектора поплывшим взглядом, — боги были бы наравне с людьми. Было бы очень тихо. И, обязательно, много-много книг, — заправив серую прядь возлюбленного и погладив ухо, обычно прикрытое наушниками, лев Кшахревара вгляделся в глаза лежавшего рядом человека, любовался им. — А себя? Ты нарисуешь себя? — тихий и уставший голос секретаря Академии наполнен непривычной нежностью, от которой у архитектора в душе расплывается теплый оттенок красного. — Я… это было бы слишком самовлюбленно. Но, возможно, я бы добавил точку алого цвета… совсем небольшую… куда-нибудь в правый нижний угол… — он был смущен. Очень-очень сильно. Но это не мешало подарить улыбку, полную обожания, Хайтаму. — Тебе придется… закрасить все полотно алым, — глаза аль-Хайтама уже закрыты: он не видит чужое лицо, скривившееся в удивлении, щеки, что окрасились в цвет глаз их обладателя. Секретарь не может читать мысли другого, поэтому не знает: «люблю» Кавеха цвета лазури, «обожаю» — оранжевого, а ярко-зеленым раздается «жить без тебя не могу». Его мир — множество цветов. Вкрапления оранжевого блестят, обозначая безграничное счастье, а серый разных оттенков делает картину спокойнее. Он неосознанно окрашивает его им, например, сейчас: подносит прядь чужих волос, имеющие на конце более светлый оттенок серого, чем на макушке, и целует ее. Он трепетно прикасается к чужим глазам, помня о их невероятном цвете. Гладит кончиками пальцев чужую нежную кожу, цвет которой напоминает о совсем новом холсте, еще не тронутом кончиком кисти. Оглаживает предельно аккуратно острую линию челюсти. Раньше все было иначе: они царапались о грубость чужих слов, резались об остроту взглядов друг друга. Они сейчас — воплощение тех нежности и мягкости, необходимых обоим молодым мужчинам. Аль-Хайтаму — получать, помнить о человеческих чувствах, скрытых за маской привычного спокойствия. Кавеху, с самых ранних лет переполненному спектром разных чувств и эмоций, хотелось их кому-то отдавать. Люди спрашивают друг у друга: «Что ты предпочитаешь?» Быть любимым или любить? Быть нужным или нуждаться? Быть желанным и желать? Зачем было выбирать что-то одно? Кавех и аль-Хайтам просто были вместе, рядом, их души переплетались, а тела касались друг друга в момент трепета в танце. Это и было замечательно, необходимо и прекрасно.