В чужом теле

Непоколебимая уверенность Майлза Куоритча в успехе миссии неумолимо идет по наклонной. Им показали огромную карту, тыкнули в нее пальцем с пометкой «где-то здесь, но это неточно» и отправили к черту на рога. Такого расплывчатого задания он в жизни не получал. Этих парящих скал здесь тысячи, и выследить среди них убежище аборигенов кажется не то, что невыполнимой задачей — полнейшим бредом. Если бы ему лет семнадцать назад сказали, что его, полковника Майлза Куоритча, отправят в самую тьмутаракань искать сопливую девчонку и инвалида-колясочника — он бы рассмеялся и предложил сказавшему с вещами наведаться к чертовой бабушке. — Полковник, мы ходим кругами, — Лайл осматривается, замечая знакомые кусты. Хотя хрен его знает, правда это или нет. Лес совершенно одинаковый. — Отставить нытье, капрал, — Майлз отодвигает ветку от лица и откидывает зацепившийся за плечо хвост. Может, Лайл прав. А, может, нет. Майлз понятия не имеет. Сдаваться рано и вообще нельзя, но такой масштаб свалившегося дерьма, несомненно, разочаровывает. — Собрать яйца в кулак и продолжить поиски, — он окидывает взглядом густые заросли. М-да, придется попотеть.

***

— Ну ладно тебе, пойдем, — Ло’ак отчаянно пытается растормошить полусонную Тири. Она разлепляет веки, сразу же стреляя в нарушителя спокойствия самым злым взглядом, на какой только способны мутные расфокусированные глаза. Зевает, с тихим стоном переворачиваясь на спину, а Ло’ак вдруг водружается на ее бедра, прижимая плечи к тонкой подстилке. Тири утробно кряхтит, чувствуя вес его тощей тушки на себе. — Тири, — объявляет, — если ты не пойдешь, я в тебе разочаруюсь. И скажу отцу, что это ты сломала своей задницей его колчан. Весомо. Вообще, Тири не так уж и виновата в том инциденте. Было темно, Ло’ак тащил ее через весь Оплот, чтобы показать, какой лук он себе сделал, а она возьми да споткнись. Кто же знал, что Торук Макто бросает свои вещи где попало? Кто оставляет колчан со стрелами у порога хижины, а? И вообще, не так уж он был и нужен Джейку — Торук Макто предпочитает человеческое оружие. Тири лениво садится, потирая глаза. Зевает снова. — Ладно, ладно. Слезь с меня. — Так бы сразу. Ло’ак с довольной ухмылкой приземляется на край ее подстилки. Замыслил прогулку с утра пораньше, а потом совершенно здраво рассудил, что остальные тоже должны прийти в восторг от его гениальной идеи. Тири, правда, полет фантазии не слишком оценила. — Куда пойдем-то хоть? — Здесь неподалеку — Ло’ак понижает голос — должен быть старый блок. Тот, который остался с войны. А вот это уже звучит, как что-то интересное. Интереснее, по крайней мере, чем собирать геликорадианы. Тири собирается согласиться, когда вспоминает, что сегодня ей кровь из носу нужно попасть к вечернему костру. По телу вновь волной проходится дрожь: Нетейам заявит о своих правах на нее. — Мне сегодня… — Да, да, — Ло’ак закатывает глаза, — я в курсе. Нетейам уже сказал, что сегодня тебя трогать нельзя. Сам он отправился с родителями на охоту, но, верно, зная брата, заранее позаботился о том, чтобы к вечеру не получить неприятных сюрпризов. Знал ли Нетейам, что Ло’ак проигнорирует его слова? Хороший вопрос. — Ты совсем не хочешь посмотреть? — он склоняет голову набок. Еще один паршивец, знающий, как ее завлечь. Тири удрученно вздыхает. Ну вот как можно отказаться? Тири безумно нравится лес. Вот этот, настоящий, а не тот, что ей снится. Здесь все так…правильно и естественно, что душа поет. Мшистые коряги, ласкающие ступни своей шершавой мягкостью, нежный ветерок, путающийся в волосах, эти звуки вечной неугасающей жизни — что еще нужно для счастья? Возможно, ответы на вопросы, но Тири предпочитает мыслить реальнее. Они бодрой процессией идут сквозь бушующие заросли. Тири, Ло’ак, Паук, Кири и, что удивительно, Тук. Тири впервые так долго находится рядом с самой младшей из Салли, но уже может сказать, что на своего среднего брата она похожа больше, чем на остальных членов семьи вместе взятых. Маленькая девочка уже успела смутить ее, едва завидев, когда вместо того, чтобы назвать Тири по имени, сказала что-то вроде «тсахик Нетейама». А потом выяснилось, что Тук попала сюда, на эту прогулку, угрожая Ло’аку рассказать все матери, если ее не возьмут. Бестия растет, не иначе. — Ну вот, — Ло’ак улыбается, видя ее светящееся радостью лицо, — а что бы ты делала в Оплоте? Кисла бы? — Нетейам все равно тебя убьет, — весело замечает Кири, притворно сочувствующе хлопая его по плечу. — Уж прямо-таки убьет, — Ло’ак закатывает глаза, отмахиваясь от сестры, — он не обеднеет, если мы один раз вытащим ее из Оплота. Там со скуки умереть можно. И это правда. Если не считать постоянных дел, — тоже скучных по большей части, — заняться там абсолютно нечем. Пещера — она и есть пещера, даже если выщерблена в великолепно красивой скале парящего хребта. Тири с наслаждением вдыхает привычный смолистый воздух вместо холодного запаха камней и сырости. Все-таки она ужасно скучала по лесу. — К тому же, — Ло’ак отодвигает ветку, пропуская девушек вперед, — до вечера мы уже вернемся. Только глянем тот блок — и сразу назад. Верится со скрипом. Тири знает прекрасно, что ло’аковское любопытство танатора сгубить может. Он не успокоится, пока самолично не изучит каждую дыру и каждый угол этого заброшенного блока, а потому на скорое возвращение рассчитывать не приходится. Главное — к вечернему костру успеть. Кири отслаивается от их процессии, растворяясь в лесу. Ее связь с самой природой Пандоры — явление, которое удивляло Тири не раз. Кажется, будто бы она чувствует каждое дерево, каждую травинку и каждую живую тварь этого мира. Вот он — настоящий дар Эйвы, а не всякие там сны непонятного содержания и смысла. — Ну что, — Ло’ак усмехается, панибратски обнимая Тири за плечи, — готова расстаться с девственностью? Тири давится, спотыкается и прикусывает язык одновременно. Что, простите? Она откашливается, пуча глаза на широкую ло’аковскую ухмылку, а щеки сами собой начинают гореть. И хочется ответить что-нибудь этакое едкое, чтобы у него уши завяли и язык отсох, но он только что вонзил ей в спину такой нож неожиданности, что ее максимум — по-рыбьи открывать и закрывать рот. И молчать, собственно, как рыба. Расстаться с девственностью. Тири не хочет вспоминать праздник после Унилтарона, потому что при одной мысли о нем хочется содрать с себя кожу и утопиться. И да, быть может, они более или менее решили этот вопрос, и она пришла к выводу, что каждый совершает ошибки, но легче все равно не становится. — Да ладно тебе, — он хихикает, — как будто ты об этом не думала. Да что же это такое. Тири и без того дурно, а тут еще и Ло’ак со своей ерундой. Думала ли она? Она делала, во имя всего святого и грешного. И предпочла бы эту тему не поднимать. Некоторым скелетам суждено остаться в кустах до скончания времен и Последних Песен. — Иди ты, — Тири пихает Ло’ака локтем в бок, обгоняя его на добрых пять шагов, — тут же Тук. Она оборачивается в поисках своего главного аргумента закончить этот отвратительный разговор, но не находит. Тук, верно, отслоилась вместе с Кири. Замечательно. Лучше просто не придумаешь. — Это еще что, — Ло’ак знающе кивает, точно решил ее добить, — это еще цветочки, дальше ягодки пойдут. Откуда, думаешь, дети берутся? В кустах находятся, Эйва. Вот чего он добивается? Кончики ушей пылают пламенем костра. — Оттуда, куда я тебя сейчас пошлю, если ты не угомонишься, — бормочет, усиленно смотря в сторону. Может, у Тири нет никакого таланта к красноречию, но вот с ехидством она справляется лучше всего. Нашелся просветитель, подумаешь. Может, еще факел над ними подержит? Как будто она сама ничего не знает и не понимает — только вчера сидела в лесу, молилась колесу, а тут вдруг свет увидела. Справедливости ради, не так уж это и далеко от правды, но все-таки. Ло’ак прыскает, заливаясь гоготом, и Тири шумно выдыхает. Как же с ним все-таки тяжко бывает. — Правильно, — радуется, будто бы она только что решила сложную задачку, — когда мамочка и папочка очень сильно любят друг друга… Тири с высоты своего пришибленного возмущения отвешивает Ло’аку подзатыльник с барского плеча, хотя, признаться, рука у нее легкая — едва ли он вообще почувствовал. Иногда, признаться, возникает острое желание обжечь ему язык, чтоб он помолчал какое-то время. — Нет, знаешь, — он придирчиво морщится, щелкая языком, — «расстаться с девственностью» мне не нравится. Не звучит. — Да ты… — Вручила ее моему братцу, — торжественно тянет руку к небу, взгляд поднимая следом, и даже останавливается, точно пробует сказанное на вкус, — вот это я понимаю. Обменялась, можно сказать. — Да заткнись ты уже со своей девственностью, — Кири с шуршанием появляется сбоку, фыркая, — тебе просто завидно. У тебя-то девушки нет. Тири уже жалеет, что согласилась пойти. Лучше бы Джейк просто узнал, что это она сломала его колчан, поругал бы ее за неосторожность и отпустил бы с миром. Обсуждать собственную девственность — вообще не то, на что Тири не против потратить свободное время. — Пока что, — Ло’ак вскидывает указательный палец. Кири ехидно усмехается. Хочет парировать, но Ло’ак вдруг обращается из расслабленной беспечности в напряженный слух. Тири знакома эта атмосфера вокруг него — точно такая же чувствовалась даже с закрытыми глазами, когда он учуял в кустах слингера. Он ведет носом, останавливаясь и ладонью показывая остальным, что для их же блага лучше последовать его примеру. Слух у Ло’ака — что у танатора, улавливает любой шорох и блеклую тень звука, будто бы Эйва решила дать ему хоть какой-то метод защитить себя в противовес полному отсутствию границ воображения и инстинкта самосохранения. Его уши напряженно дёргаются, выискивая точное направление подозрительного шороха, руки сами тянутся к луку, покоящемуся за спиной. — Что там? — шепчет Кири, пригибаясь на всякий случай. Если это слингер, то Кири только что совершила ошибку. Тири мысленно готовится убегать, готовится услышать этот недвусмысленный треск кустов и свист головы с жалом, но нет. В повисшей тишине сквозь свист и пение леса слышатся…голоса? Ни слова не разобрать, будто говорят на другом языке. Тири, правда, различает знакомое звучание, потому как именно так разговаривали между собой ученые и операторы. И все бы ничего, да только им здесь взяться совершенно неоткуда. Тири переглядывается с Ло’аком и кивком указывает в ту сторону, откуда они пришли, потому как ей кажется, что лучшее, что они могут сейчас сделать — уйти восвояси. Мысль кажется очевидной и крайне понятной: столкнулся с чем-то подозрительным, попахивающим опасностью — уходи, пока жив, но нет. Когда Ло’ак отрицательно мотает головой, ей хочется взвыть, схватить его за руку и потащить насильно. Любопытство танатора сгубило, Эйва. Тири тоже любопытна до смешного, но у нее, в отличие от некоторых, инстинкт самосохранения включается хотя бы иногда. — Вернись! — шипит, когда Ло’ак начинает красться в сторону звука. Бесполезно. Нет бы прикинуться ветошью и уйти восвояси — он, согнувшись, уже пробирается через кусты к поваленному дереву. Тири оглядывается на Кири, держащую Тук за руку, и Паука, который застыл в нерешительности. Бросать Ло’ака нельзя, как бы ни хотелось просверкать пятками до ближайшего безопасного места, а потому она, вздохнув с тяжестью всего рода На’ви, пригибается и медленно, стараясь не касаться ногами земли вовсе, ползет к синей спине, сверкающей в густой зелени. — Ты знал, что я тебя ненавижу? — шелестит, прячась за стволом рядом с Ло’аком. Тот только прижимает палец к губам, кивая на поляну, от которой их отделяет хилая стена кустов. Тири выглядывает из-за бревна и с трудом душит желание уронить челюсть на землю. Вот он, тот самый блок, куда Ло’ак так страстно хотел их привести. А вокруг него, с автоматами наперевес, бродит странный синий отряд: вроде На’ви, но одежда на них самая что ни на есть человеческая. Тири всматривается пристально в их лица, но не узнает. И это еще страннее, потому что свой клан Тири худо-бедно, но знает, от других отличит. Кири крепко держит Тук за руку, опасливо поглядывая в сторону незваных гостей. Идти сюда с маленьким ребенком — идея в сто раз хуже, чем просто плохая. Паук напряженно кусает губы. Тири понимает его: с одной стороны, дух приключений свербит в заднице, а, с другой, дело пахнет не то, что жареным — пожаром самым настоящим. На лице Ло’ака рисуется тяжелейшая внутренняя борьба. О происходящем нужно сообщить отцу, но это будет значить невиданный нагоняй. От самого отца, от матери и вдобавок от Нетейама. Он кусает щеку изнутри, барабаня пальцами по предплечью. Медлит несколько секунд, матерится шепотом на выдохе и зажимает кнопку на ошейнике. — Адский пес, — Тири знает, что это такой позывной, — мы нашли группу аватаров у старого блока. Секунда паузы, и из ошейника слышится голос Джейка. — Кто «мы»? Ло’ак жмурится и поджимает губы. Вот сейчас-то точно достанется. Он глубоко вздыхает, проталкивая ком из горла вниз. — Ло’ак, Тири, Паук, Кири…и Тук. В этот раз пауза на другом конце длится добрых полминуты. Тири представляет себе лица Джейка и Нейтири, узнавших, что их дети сейчас находятся в неголословной опасности, и ей становится страшно. Интересно, они могут хотя бы несколько дней не попадать в переплет? — Уходите оттуда. Тири дважды повторять не надо. Учиться на своих ошибках и думать, прежде чем что-то делать — эти истины она познала на своем опыте, щедро хлебнув стыда, а потому споро поднимается на ноги, воровато озираясь, и прикидывает самый лучший и быстрый путь к отступлению. Кусты взрываются криком, и на секунду, на одну лишь секунду она останавливается. Резкий удар в затылок застилает свет перед глазами, и Тири лишь чувствует приземление своего тела в траву, прежде чем сдаться и провалиться во тьму. «Морпехи не умирают — они десантируются в ад.» Морпехи. Морпехи, морпехи — слово-то какое знакомое. Тири где-то слышала его, но значение вспомнить не может. Морпехи…что же это такое… Джейк ведь что-то говорил… А, в самом-то деле. Джейк был морпехом. Это, кажется, значит, что он сражался в воде. Глупо и несуразно. Как в воде можно сражаться? Мокро, вязко, движения скованные — много не навоюешь. И почему вообще «мор»? Если это от слова «море», то почему не «морепехи»? Мор — это ведь болезнь, разве нет? В воде. Путь воды не имеет начала и конца, да? Ну, естественно, откуда у воды может быть начало? И конец? Вода ведь бесформенная. Ну и глупости. И что вообще такое путь воды? Река или ручей? Если пойти вдоль них, то обязательно можно куда-нибудь прийти. А вот озеро — не путь. Озеро — это озеро. Как лужа, только больше и глубже. Если пойти вдоль озера, то придешь туда, откуда пришел. А, или это и имеется в виду под «не имеет начала и конца»? Выходит, путь воды — это озеро или лужа? Поток медленно пробуждающегося сознания похож на свалку. Будто бы разум, не имея ни одной цельной мысли, нарезает весь словарный запас в кашу и скидывает в одно место, имитируя мыслительный процесс. В ушах звенит, тупая боль пульсирует в затылке. Тири открывает глаза. Ее руки связаны над головой. Колени уперты в землю. За спиной явно кто-то стоит, потому что коса натянута струной до боли, приходится тянуться вслед за ней. Тири видит тот самый блок, к которому они так рвались. Заросшие лианами выбитые окна, помятый, проржавевший каркас — удручающее зрелище. Оно того явно не стоило. Ло’ак тоже стоит на коленях, связанный. И Кири. Паука не связывали — просто держат, потому как ему, крошечному человеку, не тягаться с аватаром. Как и Тук, которую совсем не по-матерински жестоко стискивает, кажется, женщина. Дело пахнет откровенным дерьмом. Тири облизывает губы, озираясь. Один из аватаров замечает движение, и на его лицо вползает широкая улыбка. Он лениво разводит руками, точно приветствуя Тири, а она смотрит только на автомат, на курке которого лежит большой синий палец. Блестящие армейские сапоги приминают траву. Он что-то говорит на своем колком наречии, и Тири непонимающе хмурится. Ни слова не разобрать — все звучит, как какая-то каша. Она мельком смотрит на Ло’ака, и по омерзению на его лице становится ясно, что вот он-то понимает все. И едва ли слова, что льются из ухмыляющегося рта — приятное знакомство. Аватар, верно, отвешивает какую-то шутку, потому что остальной синий отряд заливается отрывистым хохотом. Тири вскидывает бровь. Ей страшно, ей отвратительно страшно, но показывать этого она не хочет. Лучшая защита — это нападение. — Теперь ты меня понимать, а? — его ломаный На’ви вызывает желание оторвать уши и растоптать их. К сожалению, понимает. Тири смотрит на него исподлобья, закусывая щеку изнутри. Ублюдок — по нему сразу видно. Морда нахальная, походка уверенная, вразвалочку, будто бы он самолично завоевал этот мир и с десяток других. Тири никогда еще не встречала подобных ему, с этой ледяной аурой смертельной опасности, которую можно, кажется, потрогать и почувствовать в самом воздухе. — Амала Холден, — он улыбается, — или теперь тебя зовут по-другое? Никак не уляжешься в могилу, да? В этом я с тобой схожи. Морпехи не умирать, а…это…десантируются в ад. Хочется послать его. В Тири снова закипает чужая ненависть. Этот аватар знал Амалу — верно, ненависть принадлежит ей. Косу дергают с силой, и Тири с трудом давит желание вскрикнуть, прикусывая язык. Намекают, что нужно ответить. Нет уж. — Упрямая. Чем бы ты там ни была — вылитая Холден. Тоже сучка. Это плохо кончится, знаешь. Ее это до добра не довести. Он скрещивает руки на груди, оставляя автомат болтаться на лямке. Тири морщится. Дело дрянь, и она не знает, как это исправить. Единственная надежда — Джейк, хотя он вовсе не упоминал в коротком разговоре с Ло’аком, что собирается явиться и лично проверить, что за гостей принесло в их лес. Но он ведь не может бросить свою младшую дочь, правда? — Молчишь. Поговорила бы — тебе недолго осталось. В гробу языком не почешете, а в этот раз ты оттуда не поднимутся. Еще лучше. Прямо-таки день хороших новостей. Тири мысленно дает себе отчаянный подзатыльник. И зачем она пошла с Ло’аком? Сидела бы в Оплоте, ждала бы вечера, а там бы Нетейам… А теперь, верно, ждет ее только очередная ситуация на грани смерти. Если повезет. Если нет — смерть, наконец, не только мазнет ее холодным дыханием по щеке, но довершит начатое. Страх колко карабкается по позвоночнику. Время тянется густой смолой. Тело затекло, и Тири не чувствует давно рук. Они ждут. Неясно чего, но ждут, и Тири понимает, что едва ли чего-то хорошего для нее. Кто вообще эти…люди? Аватары? Ожидание — в разы хуже самой страшной пытки. Шипучее горькое волнение ноет в груди, каждая секунда бьет молоточком по темечку, и Тири уже не знает, на что надеется: на спасение или на то, что все свершится просто и быстро. Главное — чтобы произошло хоть что-нибудь. Эйва, хоть что-нибудь. Птичий выкрик. Все Салли и Тири вздрагивают синхронно, и подвижные уши обращаются в сторону звука. Нет, это не птица. Это — надежда. Это — теплый поток облегчения, обволакивающий грудь изнутри теплым одеялом. Тири опускает голову, пряча радостный выдох за попыткой размять шею. Они спасутся. Звук спущенной стрелы знаком ей так хорошо, что она различит его даже в калейдоскопе адского шума. Песнь прорезаемого пером воздуха — бальзам на душу и мед для ушей. Утробный вдох, пауза — и синее тело в человеческой одежде падает оземь. Нейтири всегда разит без промаха — настоящая смерть, что острым взглядом следит за каждым шагом и движением врага. Синий отряд взрывается исподтишка жужжащей паникой. Те аватары, что свободны от пленников, вскидывают автоматы, нацеливаясь на кусты, и внимательно всматриваются в густую стену. Ходят из стороны в сторону, а хвосты их точно отплясывают напряженный ритуальный танец. В лесу никогда не бывает тихо, а потому каждый шорох сопровождается стиснутым выдохом, нахмуренными бровями и угрожающе выставленным дулом. Тири с трепещущей радостью наблюдает за чувством опасности, проступающим на их лицах. Самый главный — тот, что с ней разговаривал — поднимает ладонь, готовясь отдать приказ палить по всему, что движется, и глаза его бегло прочесывают шуршащую зелень. Напрягся, ублюдок. Так ему и надо. Вторая стрела настигает другого аватара смертью со спины, и синхронный залп уродует кору дерева, откуда эта смерть прилетела. Тири безумно хочет закрыть уши, потому как грохот выстрелов взрывает голову и врезывается в самую душу, но руки накрепко связаны. Все, что остается — ждать и терпеть. С громким хлопком лопается какое-то человеческое устройство, и зелень леса погружается в густой серый дым, забивающий ноздри. Лишиться зрения в такой ситуации — худшее, что только можно придумать, и Тири бьется в руках своего надзирателя, бешено оглядываясь, но все вокруг окрашено в поганый вьющийся, клубящийся серый. Иногда лишь вспыхивают конечности, хвосты и вспышки выстрелов. Аватар позади нее издает утробный хрип и дергается вперед всем телом, прошитый насквозь стрелой. Свобода. Тири не нужно особое приглашение — она бросается в кусты, молясь судорожно, чтобы слепые попытки синего отряда уничтожить угрозу не сказались на ней. В дыму не видно совершенно ничего, и Тири спотыкается, падая, не успев пробежать и нескольких шагов, но в голове вспыхивает первородная жажда жизни, какой не было у нее еще никогда, и жажда эта яростно шипит: «Упала? Ползи. Не можешь ползти? Ешь землю, прогрызай путь зубами, но выберись.» И Тири ползет, забивая прорытую землю под ногти, ползет неведомо куда, а пули свищут где-то над головой, прорезая воздух запахом пороха и смерти. Дым душит, режет глаза до слез, и она выцарапывает шаг за шагом, перебирая связанными руками, пока не видит кромку леса прямо перед своим лицом. Кто-то резко хватает ее за плечо, и Тири сдавленно вскрикивает, чувствуя очередной оглушительный провал. Какой из нее дар Эйвы, если она не может даже проползти достаточно быстро, чтобы остаться незамеченной? Ее, как легкую тряпичную куклу, поднимают над землей, и тело пронзает болью от чьих-то холодных пальцев. Это конец? Она не спасется? Толчок выбивает воздух из груди, и Тири снова падает оземь. Откашливается, вставая на четвереньки, и первородная жажда жизни заставляет обнажить клыки и прижать уши к голове. Выйти против людского оружия с луком и стрелами — плохая идея, но выйти против целого отряда аватаров с одними лишь клыками и связанными руками — идея во сто крат хуже. Тири шипит. — Цела? Она никогда, никогда, еще ни разу за короткую свою жизнь не была так счастлива видеть лицо Джейка. Серый дым скрывает все его тело, и Тири видит только взволнованный взгляд и суровую морщинку меж нахмуренных бровей. Кивает почти наотмашь и утирает слезы из прожженных дымом глаз. — Беги туда, — он головой указывает в сторону…непонятно чего, и Тири не задумывается. Куда ее приведет эта дорога, куда она бежит, что происходит сейчас на поляне, где гремят выстрелы и крики — все это не важнее, чем дырка от бублика. Запястья натерты этим странным жгутом, затекшие ноги слушаются плохо, слезы застилают глаза, а дым выжигает грудь изнутри, разгоняемый по телу колотящимся сердцем. Эйва, ну почему нельзя хотя бы пару недель не попадать в переплет? Морпехи не умирают — они десантируются в ад. Тири слышала эту фразу раньше, от Амалы, а сейчас — на ломаном На’ви от аватара с поганой ухмылкой на лице. Это не совпадение, верно? Амала ничего не говорит просто так, правда? Значит… Тири действительно показывают будущее? Или, по крайней мере, намекают на то, что будет происходить? Амала сказала про морпехов — и вот они. Показала перевернутый лес — и они переехали в парящие горы. Но что, в таком случае, значит фраза о пути воды? И кого Тири видит в своих снах? Крепкая рука перехватывает предплечье, и Тири по инерции пролетает вперед, скользя по траве и перекручиваясь всем телом до боли. — Стой! — Нетейам выглядит испуганно-злым, и сердце Тири пропускает удар. Он ведь говорил Ло’аку, что сегодня ее никуда вытаскивать нельзя, а они возьми да наткнись на целый вооруженный отряд. Тири прячет взгляд, нервно переминаясь с ноги на ногу, а Нетейам выдыхает шумно и тащит ее за собой. — Ты не ранена? — спрашивает, не оборачиваясь, и в голосе, помимо беспокойства, сквозит смертельное недовольство. — Я…нет. Тири не призналась бы, даже если бы ее подстрелили и проткнули веткой насквозь. Просто прикрыла бы ранение ладонью. Нетейам и без того рассержен и напуган, а усугублять это не хочется вовсе. Его шаги широкие, быстрые, и у Тири едва получается поспевать за ним. Зеленый встревоженный банши встречает их пронзительным визгом, и Тири вздыхает с облегчением. Теперь она точно спасена, слава Эйве. Только вот… — А остальные? Нетейам замирает. Нервно ведет плечом, хлеща себя хвостом по спине. Медленно поворачивается к ней, но сосредоточенный взгляд его направлен в гущу леса, где слышатся голоса и грохот. Колеблется. Тири выкручивает руки, пытаясь освободиться от натерших кожу пут. — Отец сказал забрать тебя. Нетейам достает кинжал из ножен на груди и одним ловким движением перерезает жгут, связывающий ее запястья. Тири яростно трет ноющую кожу, вертит кистями, разминая, и смотрит на него с виноватой улыбкой, мол, все мы совершаем ошибки. Нетейам только вздыхает, указывая на банши. Он недоволен, он ужасно недоволен, но искренне старается держать себя в узде. Только сорваться на нее не хватало. Он подсаживает Тири, помогая усесться на чешуйчатой спине, и только потом забирается сам. — Готова? Тири обнимает его за плечи. Готова. Оплот встречает их сырой полутенью, подсвеченной сотнями факелов. Говором, смехом, криками детей и приветственным шипением икранов. Тири спрыгивает на землю, чувствуя вселенскую радость спасения. Спертый воздух пещеры кажется приятнее любых пряностей, а каменные своды лучше голубого неба над головой. Нетейам мягко разворачивает ее к себе. Видно, что хочет он что-то сказать, но слова будто не желают вовсе ложиться на язык, и он только открывает-закрывает рот, а толку никакого. — Вернись к себе, ладно? — давит в конечном итоге. — Я приду к тебе чуть позже. Отдохни. Он мягко целует ее в лоб, прежде чем пойти в сторону отцовской хижины. Тири смотрит ему вслед. В хижине тихо и пусто, и Тири со вздохом садится на свою подстилку. Ноги гудят от усталости, с каждой секундой становится сложнее держать глаза открытыми. Этот день ее вымотал, хотя сумерки едва-едва начинают сгущаться над скалами. Хочется лечь спать прямо сейчас, но Тири ждет. Если Нетейам сказал, что придет — значит, он придет, а ей почему-то ужасно не хватает его общества. Тири…видит будущее? Если нет, то как объяснить эти таинственные совпадения? А если да, то чего именно от нее хочет Эйва? Чтобы она стала местной провидицей? Бред. Не может такого быть. Тири закусывает губу, нервно заламывая руки. Кто она вообще? Кем она была до того, как попала в это тело? Со всей этой суетой она забыла вовсе самый главный вопрос. На Оплот темным маревом сползает ночь. Медленно, почти незаметно, но вот уже полутень сумерек превращается в настоящее черное полотно. Тири вздыхает. Нетейам…не придет? Ясное дело, что сегодня ни о каких правах он не заявит — не до этого сейчас. На них снова напали. Выходит, теперь люди ведут охоту? Тот аватар сказал, что ей, Тири, осталось недолго. Это потому, что она не была нужна им? Или наоборот? Тири не видит лицо Нетейама, появившегося на пороге, но по самому силуэту может сказать, что что-то не так: плечи напряжены, руки спрятаны за спиной, хвост мечется из стороны в сторону. Что-то отвратительно не так, и неприятное волнение расцветает плешивым букетом в груди. Он глубоко вздыхает, проходя в хижину, садится рядом с Тири. Коротко целует ее в висок. — Ты злишься? — Тири накрывает его напряженное плечо ладонью. Нетейам имеет право злиться, если подумать. Он попросил Ло’ака не трогать Тири именно сегодня, но его слова бессмысленно сотрясли воздух, не заимев даже отзвука в голове младшего. Нетейам имеет право злиться, но он скорее напуган и сбит с толку. — Похоже? — улыбается рассеянно. — Похоже. Нетейам неоднозначно морщит нос. — Я не злюсь. Просто…это было глупо. Тири и сама это понимает. Ее любопытство рано или поздно явится к ней в облике смерти, не иначе. — Но все обошлось, правда? — она приободряюще гладит его плечо, внимательно следя за выражением глаз. Пауза. Нетейам резко чувствует неумолимый интерес к стене хижины, будто бы спрятано там что-то невероятно ценное. Облизывает губы с особенной сосредоточенностью, дышит с особенной сосредоточенностью, хвостом метелит пол с особенной сосредоточенностью. Тири подается вперед, заглядывая в отвернутое задумчивое лицо с морщинкой над переносицей. — Что такое? — Мы снова переезжаем, — Нетейам говорит медленно, окрашивая каждое слово фальшивой бодрой ноткой. Глаза Тири тускнеют за считанные секунды. Переезд? Снова? Неужели на них мало свалилось за последнее время? — Не весь клан, — он быстро добавляет, — только наша семья. Лучше не стало. Тири опускает взгляд в пол. Она только освоилась в Оплоте, только избавилась от ощущения чуждости всего и вся, начала привыкать к новому ритму жизни, а теперь…все сначала. — Куда? — спрашивает без особенного энтузиазма. — В рифовые земли, — и Нетейам отвечает точно так же, — завтра утром. Вот как. Забавно. Лесные На’ви переезжают к морю. — Я соберу вещи, — Тири понуро качает головой и хочет встать, но Нетейам берет ее за руку. Нетейам — само воплощение понятия «старший брат». Он может подколоть младших, пошутить как-нибудь наполовину обидно, но, когда дело касается безопасности, он превращается мгновенно в воина, который собственную голову положит на плаху ради защиты своей семьи. И, к сожалению, иногда «защищать» — значит ставить свои интересы и чувства на самое последнее место. — Тебе лучше остаться здесь. Тири вскидывается, разом теряя чувство разбитости на кончике языка. — Что? Она явно ослышалась. Либо Нетейам имел в виду что-то другое. Неизвестно, как еще можно понимать фразу «тебе лучше остаться здесь», но точно не в том смысле, какой лезет сразу в голову. Нетейам — сами понятия «старший брат» и «будущий Оло’эйктан» во плоти. Когда дело касается безопасности тех, кто ему дорог, он предпочтет голову положить на плаху и растоптать собственную душу, но защитить их. Иногда это значит ставить свои чувства и желания на самое последнее место из возможных. — Ты сейчас шутишь? — Тири смеется по-нервному колко. Сожалеющий взгляд становится ответом. Нетейам тянет руку к ее щеке, но Тири отпихивает. — Я не…пойми, на нас охотятся, — Нетейам поджимает губы, — это опасно. Тири захлебывается отчаянным возмущением. Однажды у людей она подслушала замечательную фразу: благими намерениями вымощена дорога в ад. Праведное желание Нетейама защитить ее ясно как день, и оно было бы уместным. Если бы не все, что между ними произошло и было сказано. — И ты предлагаешь мне отказаться от вас? Лицо Нетейама похоже на морду испуганного пролемура. Большие-большие глаза, наморщенный лоб и опущенные уголки губ. Это ведь…не то, что он сказал. Это совсем другое. Неужели она не видит разницу? — Нет, — вскидывает руки, — это… — Что это? — Тири наклоняет голову. — Вы не вернетесь назад, правильно? И ты предлагаешь просто…остаться здесь? Если ты вдруг не знал, — саркастически удивляется, сдерживая дрожь в голосе, — у меня больше никого нет, кроме вас…кроме тебя. Представляешь? Нетейам чувствует себя тонущим судном. У него и в мыслях не было предлагать такое, и, если Тири решит отправиться с ними, он примет это, как должное. Он ведь…всего лишь хотел позаботиться о ее безопасности. Разве он что-то сделал не так? — Это для твоей же безопасности, — прижимает уши к голове, всеми фибрами души желая съежиться до таких размеров, чтобы его не было вовсе видно, — я не говорю, что ты должна, я просто… Он не знает, что сказать. Быстро мыслить в стрессовых ситуациях — не его стезя. Нетейам не ожидал вовсе, что Тири поймет его слова таким образом, — перевернутым и искаженным, — а потому и ответить не может. Его застали врасплох. — Сначала ты говоришь…что заявишь о своих правах, — она не успокаивается, — а потом…вот это?! Для тебя это «просто»?! — Тири… — Уходи, — она задирает подборок, моргая быстро-быстро, и ноздри ее раздуваются знамением подступивших слез, — уходи. Нетейам мотает головой, панически пытаясь понять, как залатать огромное количество дыр в тонущем судне, тянется к ней, чтобы обнять, успокоить и объяснить, что это — вовсе не то, что он имел в виду, и что он просто неправильно выразился, но Тири уже не желает слушать. — Тири… — Нетейам, уходи, — отворачивается, обнимая себя за локти, — я не хочу тебя видеть. Нетейам набирает воздух, чтобы сказать хоть что-нибудь, но в голове один лишь чистый лист. Он закусывает губу, отчаянно смотря на ее спину. Тири не хочет его видеть. Он хочет, а она — нет. Эйва, кажется, он — полнейший идиот. Нетейам поднимается на ноги деревянною куклой. Медлит. Смотрит на нее снова. Делает первый шаг к выходу. Оборачивается. С нажимом проводит по лицу, проклиная себя последними словами и поджимая хвост. Тири в жизни не скажет, как долго она плакала. Может, год. Может, сотню лет. До тех пор, пока ее хижина не растворилась во тьме, а вокруг не зашелестел перевернутый лес. Амала стоит прямо перед ней.