***
Порой ему казалось, что он ужасный плакса. В особенности — в последние несколько дней. Быть точнее, то после появления мужчины с пшеничного цвета волосами и странных одеждах. Ни в коем разе! Он не был тираном, все совершенно наоборот, однако, давка с долгом оказывала на Кэйю такое негативное влияние. — Почему ты плачешь, Кэйа? — голос Дилюка. Он заставляет содрогнуться и подумать «ну, все, спалился». Теперь он будет дразнить плаксой и девчонкой. Чего, к слову, не произошло. Дилюк никому ничего не сказал, лишь утирал слезы брата краем рукава своей ночной рубашки и пытался все заглянуть в глаза. — Кто-то тебя обидел? Скажи! Я разберусь. Это было умилительно и забавно. Только вот с детишками из города они были едва ли знакомы. В основном всегда вдвоём, а больше то и не надо. Впервые Кэйа осознал, что значит семья. Крепус стал роднее кровного отца, которого и след простыл после того дня. Ни весточки, ничего совершенно. Кэйа чувствовал себя брошенным и ненужным. Вещью. Плакал, и плакал, и понимал какой груз возложили на его плечи. На Крепуса хотелось равняться. Быть сильным, харизматичным и начитанным, как он. В Аделинде Кэйа видел материнскую фигуру, что дарила заботу, играла и обхаживала мальчиков. Но Кэйю всегда интересовал вопрос — где мать Дилюка? Ни фотографий, ни упоминаний. ничего. Будто бы так должно быть. Тема эта не поднималась. В поместье все давно спали. И отец, и прислуга, только они — нет. Дилюк сидел перед Кэйей и поглаживал его по плечу в неком подбадривающем действии, и какое счастье, что это сработало. Как на зло всю атмосферу сближения испортило урчание «китов» в животе. Кэйа скривился из-за неловкости, а Дилюк прыснул со смеху. — Ты плачешь, потому что голоден? — Вздор. Нет, — супиться, а потом остаётся. Рыцарь сказал, что нельзя говорить о нем. Лучше соврать, только поздно он сообразил. — Не буду я тебя допытывать, — тычет в щеку. — Аделинда ругаться будет, если пойдём сейчас на кухню и будем пойманы с поличным. — Я бы куриный шашлычок сейчас съел, — вздыхает тяжело ьмальчик и укладывается на подушку, а об упоминании любимого блюда желудке вновь предательски заурчал, заставляя мальчишку поджать губы. Дилюк молча ложится рядом и они оба смотрят в потолок, молчат, будто в немом ожидании того, что вот-вот на потолке появятся звезды и луна. — Я могу принести, — спустя какое-то время предлагает Рагнвиндр, на что получает еле внятное «спи давай» от Кэйи, который тут же повернулся лицом к стенке. Притворился, что начал задремывать, для убедительности даже засопел и вскоре Дилюк перешёл на свою постель, но на самом деле Кэйа пялился все так же в стену, размышляя о каждом визите рыцаря, о своей задаче, которую ему поручил тот, кто является кровным отцом. Поток мыслей сравнив с бешеным течением, с водопадом. Мыслей все больше, и больше, тревога растёт, но, к счастью, он засыпает. Сколько пролежал в раздумьях — не известно, но кошмар закончился. Один кошмар. Ему снится большой коридор, в конце которого ждёт лестница вверх. Поднимаясь выше, Кэйа понимает, что он идёт прямиком к звездам. Ему интересно куда ведет лестница, куда приведёт в конечном итоге. Звезды, соединяющиеся в созвездия, луна… Луна. Во истину прекрасна и напоминает большой драгоценный камень. Она, кажется, находится так близко, но коснуться её просто невозможно. Любознательность берет верх над ним, да и тем более Кэйа понимает, что это сон. Только во сне могут быть такие странные места. Спиральные ступеньки, ведущие прямиком к луне и звездам. Скажешь кому-то — не поверят, так ещё и дураком назовут. И вот, добравшись до последнего этажа, пол словно начинает ходить ходуном, дребезжать как при землетрясении. Небо раскалывается в буквальном мысле, или то, что разделяло Кэйю и луну. Оно дало трещину, которая поползла паутинкой и вскоре лопнула. Луна рухнула. — Вставай! Проснулся. Резко и неожиданно. Хвала Анемо Архонту, Кэйа никогда не был так рад тому, что его сон прерывают. Продрав наконец-то глаза, Кэйа понимает, что на лице Люка недовольство: чуть сдвинуться к переносице брови, поджатые в тонкую ниточку губы и прищуренный взгляд рубиновых глаз. — Ну, чего? — спрашивает Кэйа и садится, потом потягивается, сопровождая это действие писком. — Ты злишься, что я проспала завтрак? Расслабься. Возьму пару яблок в саду и… — Что тебя тревожит? — от слов его веет холодом, они режут хлеще любого хорошо заточенного лезвия клеймора. — Сон дурацкий. Забудь, — с неохотой отвечает младший и все же удосуживается встать с постели. Из комода достаёт нужную ему одежду, переодевается и покидает комнату, чтобы умыться и пойти на кухню. Вряд ли, конечно, что-то перепадет стащить, ещё и от Аделинды схлопотать можно, если и не от Крепуса. «Снова до поздней ночи сидел?», будет возмущаться девушка. На свой страх и риск, после водных процедур, Кэйа пробирается на кухню в поисках еды. Пахнет неимоверно вкусно. Копчёный цыплёнок, овощной салат и картофельные оладьи. Налегать на мясное не хотелось. По крайней мере сейчас. В отличии от Дилюка, Кэйа довольно привередлив стал к еде, да и в принципе режим питания сбился последние пару дней. Прихватив пару оладьев, да оглядевшись, чтоб никто его не поймал с поличным, Кэйа быстренько удалился на улицу. Поест у реки, в тишине, оклемается ото сна… »…Небо дало трещину, Луна упала…». По телу пробежали мурашки, целое стадо мурашек! Будучи на месте, Кэйа уселся в тенёк под деревом и принялся поедать оладьи, наблюдая за бегущей рекой. Спиральная лестница ведущая к звездам и луне. «Ну, не мог же я выдумать?». Как вариант — пойти в библиотеку и поискать подобное. Сказка ведь? А то. Но с другой стороны… — Ты ведёшь себя как придурок, — позади слышится брань и губы сами по себе растягиваются в улыбке. Дилюк. Впервые Кэйа видит его настолько недовольным. — С чего бы? — С того, — плюхается рядом и буквально швыряет что-то свернутое в бумагу. Судя по жирным пятнам это тот самый цыплёнок. — Ни черта не ешь и не говоришь. Знаешь ли, это бесить стало. То ты плачешь, то ты отстраненный, то у тебя все замечательно. Я-то помочь хочу тебе! Или у тебя в голове одни опилки остались после того, как ты с яблони упал? Кэйа засмеялся и одновременно этому смутился, покраснел. Да, неловко было падать, дак ещё и при девочках из города, которым, к слову, они и полезли яблоки доставать. — Расслабься. Пройдёт, — отвечает Кэйа с мягкой улыбкой на губах и аккуратно разворачивает бумагу. Что бы не перепачкать пальцы в жир от цыплёнка, краешек продолжает держать через бумагу, и приступает к трапезе. Аделинда просто божественно готовит. Просто невозможно оторваться! И пока Кэйа с довольным мычанием поедал цыпленка, Дилюк, все так же хмурясь, носом ботинка ворошил землю. — Отец хочет, чтобы я стал рыцарем. — И что же в этом плохого? — едва внятно спрашивает младший, прожевывая мясо. — Будешь вместе с Хоффманом служить. Глядишь, начальством его станешь. — Честно говоря, мне не интересно это так, как Хоффману, — с тяжелым вздохом отвечает Дилюк, глядя на небольшой островок с делом, одиноко стоящий посреди скудной реки. Хоффман — мальчишка из города, с которым они частенько виделись и даже играли, когда были немного младше. Подросли и интересы стали немного другие, да и видится реже; когда только в город приходили. — Я вообще не знаю, чего хочу. — Не хочешь быть героем для всех? — Кэйа снова расплылся в тёплой улыбке, комкает бумагу, так как угощение, принесенное братцем, доел, и убирает её в карман. Дома выбросит. Чувство голода не ушло, поэтому приступает к оладьям. Одно протягивает Дилюку и мальчишка принимает угощение, но ест как-то без особого желания. — Будешь помогать всем, спасать. Тебя все будут любить и восхвалять. «О, Великий Рыцарь Фавония Дилюк, Вы всех нас спасли! Вы ангел во плоти!». Пытаясь подражать голосу юных девушек, Кэйа чуть ли не подавился куском оладья, но своевременно получил пару похлопываний по спине. — Получить признание, ты хочешь сказать. — Даже и так. Разве плохо? Плохо быть любимым? Героем? И это я-то странный? Прекращай нудеть и соглашайся. Отец плохого не посоветует.***
И почему именно сейчас Кэйа вспоминает все события из детства, совершенно не связанные с ужасной реальностью? Виски разрывает от невыносимой боли и все те раны, полученные в ходе боя, кажутся чем-то незначительным, их боль меркнет на фоне головной боли. Этаж залит кровью и усыпан бездыханными телами чудовищ, которые когда-то являлись народом Каэнрии. На миг Кэйа представил обычных людей и он был готов закричать от раздирающей душевной боли. Все как в тумане, как во самом кошмарном нечетком сне, который путаешь с реальностью и не можешь коснуться тонкой и незримой пелены, разделяющей мир реальный и мир снов. Почти коснувшись настоящего неба, поздно отступать. Уши словно заложило, но даже так… — Кэйа! — приглушенно, будто голову его погрузили под воду. — Кэйа! — снова повторяется и в этот самый миг его хватает за руку чья-то крепкая хватка. В глазах Дилюка ярость и не понимание. Он устал; слишком много сил было вложено для того, чтобы перебить каждую тварь на этаже. Старший трясет Альбериха, как тряпичную куклу в попытках привести его в чувства. — Ты слышишь меня?! Что с тобой?! «Что со мной? Как странно… А что со мной?», взгляд искренне не понимающий, но по лицу Люка становится предельно ясно одно — что-то в самом деле не так. Машинально Кэйа щупает свою голову, волосы, зарывается в них пальцами и хмурится, когда понимает, что некоторые пряди волос побелели. На выдохе ахает от небольшого удивления рыцарь и мягко, печально улыбается. — Надо же… Уже, — прикрывает глаза Кэйа и аккуратно берется за чужие запястья. Его руки настолько ледяные, что Дилюк вздрогнул и по спине его побежали мурашки. Он словно лёд… — Всё кончено. Мы можем просто уйти, — гаркнул в ответ старший, стараясь не обращать внимание на выбивающиеся белые пряди. В след за белеющими волосами, его кожа: щеки, шея в основном стали покрываться лёгким инеем. Взгляд Дилюка забегал по непонятному явление туда-сюда в непонимании. Почему? — Как раз таки нет, — мягко улыбается каэнриец и лишь они оба знают, что прячется за этой улыбкой. Невыносимые боль и страдания. — Увы. Я не успел. Какая глупость, не правда ли? Кэйа смеётся, казалось бы, искренне, но он сравним с битым стеклом и осколками, что режут на живую. Для него все это не шутка. Далеко нет. «Он хотел вернуть Каэнриарх и уничтожить Орден Бездны? Так ведь?». И словно прочитав его мысли, Кэйа отвечает на прозвучавший в голове вопрос: — Мне не под силу. Я с самого начала знал, что у меня не выйдет, но, — тихая усмешка, которая равносильна треску стекла. — Я усердно ушёл. Ломал себя и тебя. Мне ценно, что вы взяли меня к себе, приютили. Я понял, что такое семья, но я как бедствие, — кончики холодных пальцев касаются горячей слегка шершавой щеки. — Я неосознанно все разрушил в твоей жизни, потому что в моей — давно царит хаос и остались одни развалины. А сейчас «нечто» ломает меня снаружи. Ну же, взгляни на меня, Дилюк. Молодой человек, что всегда смотрит холодным и суровым взглядом, едва ли может сейчас поднять взгляд на глаза. В ушах пульсирует и звенит от тревоги и не принятия ситуации, и все потому, что это похоже на прощание. Кэйа заставляет посмотреть себе в глаза. Он обхватывает лицо Дилюка ладонями и тянет к себе, едва соприкоснувшись кончиком носа с Рагнвиндром. Сразу вспомнились забавные и глупые ситуации из детства. Воспоминания… Это единственное, что все ещё не сожрало «нечто». За лёгким соприкосновением явно должно было последовать что-то ещё. Поцелуй. — Убей меня, прошу. Убей, Дилюк, убей, — шепчет Альберих в губы, повторяя одно и то же все быстрее и быстрее. Он начал шмыгать носом, тихо всхлипывать, а по щекам побежали слезы, оставляя на покрывшихся инеем участках следы-полосы. — Давай, Дилюк. Помоги мне. Пожалуйста, возьми меч… Изящная рукоять меча ложится в сильные руки Рагнвиндра, который не привык держать столь лёгкое оружие. Его двуручный был бы слишком «неповоротлив» в такой ситуации, поэтому рыцарь даёт свой клеймор, не прерывая зрительного контакта, через который так и говорит «все будет хорошо, только смотри на меня», а Дилюк, будто зачарованный, поддаётся ему. — Закончи все это. Останови это. Спаси нас всех, — его взгляд жалобный и молящий, он обращается к нему так, как будто стоящий напротив Дилюк действительно в силах все изменить. В глубинах души разразилась буря чувств — смятение, словно неистовое море, разбивающееся о скалы. В день, когда Кэйа выложил всю правду о себе, о своей «миссии», о Каэнрии, Дилюк взбесился и даже слушать не хотел. Они разошлись на ужасной ноте и это мягко сказано. Старший возненавидел его и знать не хотел, он был окутан пламенем ярости и все это было тогда, но не сейчас. В груди щемит, а в голове образуется запутанный клубок мыслей. Возникает лишь один единственный вопрос — «почему?» за которым следует вереница подобных ему же вопросов, которые озвучить Дилюк не осмелится. Слишком много думает, слишком много мыслей и из-за этого он не знает, что делать. Перед глазами четкая картина: перебитый орден, Кэйа и в руках у Дилюка меч. Все произошло слишком быстро, как грянувшая молния в ясном небе. Атмосфера стала гнетущей, что дышать давалось с трудом. Дилюк настолько сильно сжимал рукоять меча, что казалось он способен её погнуть. Эта мысль быстро покинула голову, когда на руку что-то капнуло, затем ещё и ещё… Не в силах смотреть в лицо, искаженное гримасой боли, Дилюк утыкается в плечо младшего, сжимая челюсти с такой силой, что начало скулы сводить. Легкие будто бы сдавило из-за чего дышать было сложно, он дышал сбито, ччуть ли не задыхаясь, как при астме. Глаза, полные невыносимой боли, закатывались, чёткость картинки терялась из-за слёз и полученного ранения, а дыхание постепенно стихало, сердце замедляло свой ритм. Колени стали предательски дрожат и Кэйа, придерживаясь за крепкое плечо Дилюка, медленно начал оседать на пол; Дилюк присел вместе с ним, не выпуская меч из рук. Им обоим было страшно. — Все хорошо, — шепчет лишь губами Кэйа, приподняв голову. — Посмотри на меня, пожалуйста. Посмотри, Люк…«Не могу».
— Ты прости меня, Дилюк, — голос дрожащий и тихий.Каждое слово даётся с трудом, и он понимает, что осталось недолго. Минута, две, а может и вовсе считанные секунды. Тело отказывалось держаться даже в сидячем положении, и Дилюк, заметив это, с осторожностью придерживает младшего, но, чёрт, как же ему хочется вцепиться в него, крепко сжать и не отпускать, будто это — решение и это поможет. В нос ударяет металлический запах крови, одежда неприятно липкая и разорванная плоть под ней тошнотворно чавкает. — Мне так страшно. Последние сутки мне было ужасно страшно, и я не хотел всего этого. Не нужно мне все это. Я хочу… — Замолчи. Не говори, — резко отвечает Дилюк. Ему больно слушать это: дрожащий голос, откровения, признания… Потому что это этого в его груди начинает что-то больно щемить, а в горле образуется ком, который невозможно проглотить, он не позволят сказать то, что хочется и слёзы невольно сами набираются в глазах. — Ничего не говори. Болван. Ты болван. Если бы ты сказал раньше…! — …ты бы не стал меня слушать, — уголки губ еле-еле тянуться в улыбке, такой слабой и печальной. Последнее время Кэйа только и делал, что улыбался с печалью. Холодные пальцы касаются бледной щеки, оставляя на чистой коже липкие красные отпечатки. — И всё же, я люблю тебя любым.Таким, какой ты есть. Зануда и ворчун, — хриплый смех, едва ли не срывается на кашель. В уголках губ выступила кровь. — Я рад, что ты пришёл… Спасибо… тебе… Люк… Будь счастлив. Предел. Невыносимо. Как же ему невыносимо, как же ему больно — все разрывает изнутри на куски, намереваясь не оставить от души абсолютно ничего. Но он все равно продолжает смотреть в его глаза, потерявшие свою искру жизни, и слушать его тихий голос. Архонты, Кэйа никогда не был тихим и как же ему дико слышать его такого! — Нет, нет… — зашипел Рагнвиндр и уткнулся носом в его ледяную щеку, едва ли подавляя дрожь в голосе. — Не уходи, Кэйа… Пожалуйста… Я простил тебя, давно простил! Прости! Это ты меня прости меня! Умоляю, только не прекращай дышать! Ты в праве меня ненавидеть! Ненавидь! Прокляни! Но только не оставляй меня! — он срывается на крик… Нет, это не крик — это вопль, наполненный болью, отчаяньем и безвыходностью с одним единственным вопросом: «что мне делать теперь?». Глаза, что ранее были еще с живым взглядом, стали стеклянными, как у куклы, смотрящие куда-то сквозь рыдающего Дилюка. — Ты не должен был… не должен! — Дилюк, — тихим голоском зовет кто-то, стоящий за спиной, коим являлся Итэр. Такой же измученный, грязный, потрепанный, в крови и тоже потерявший свою родную душу. — Он… — виновато поджимает губы путешественник. — То есть…они все мертвы. Нам пора возвращаться. Желание поскорее уйти было обусловлено тем, что едва видимый «купол» над последним, двенадцатым, этажом дал трещину. Мало кто добирался до последнего этажа, а если и добирались, то не возвращались больше никогда. Просто исчезали, будто никого и никогда здесь не было. Трещина — странное явление. «Кажется, она появилась, когда бой почти завершился», думает Итэр, не сводя взгляда с трещины. Да, он отчетливо помнит, когда она появилась: когда он замахнулся на Принцессу Бездны и положил конец Ордену; поставил точку в своем путешествии, исход которого должен был быть иным. Последней надеждой был странник, которого Дилюк неоднократно видел в «Доле Ангелов», он видел его и здесь, но сейчас, оглядываясь по сторонам, не может уловить его взглядом. Исчез? Исчез так же, как и появляется — из ниоткуда. Дилюк не может отпустить уже мёртвое тело, разжать хватку и просто отпустить. Он судорожно целует его холодный лоб, его щеки, его губы, искусанные и перепачканные собственной кровью. Это прощальный поцелуй; мягкий и нежный, без какой-либо пошлости и грязи. — Я… — снова поперёк горла встал ком. Слова, которые даются с трудом. Слова, которые он не сказал бы даже если бы к горлу приставили холодное острое лезвие. — Я люблю тебя. Дилюк прижимает бездыханное тело к себе и закрывает глаза, пытаясь вернуться к тем тёплым временам, когда они были вместе — юны и беззаботны; когда все было хорошо, когда никто и вообразить не мог о подобном трагичном исходе. И будь у него шанс вернуться на пару лет назад, он бы все исправил. Он бы оказался рядом в нужный момент, чтобы спасти его.«Я люблю тебя».