***
…Тогда шёл сильный дождь. Что произошло — опомниться не успел, понять — тоже, ибо повозка была уже опрокинута. Безбожно льет, как из ведра, и когда юный Рагнвиндр выбрался из повозки, ему показалось, что легкие его наполнены чем-то тяжелым. Дышать сложно. Нет… Дышать невозможно. Из груди вырывается испуганное «отец». Дождь так же слепит и сделав из ладони своеобразный козырек, юнец пытается что-либо разглядеть. Ничего. То тут, то там — с разных сторон доносятся выкрики борьбы, ругань и злобный рёв. Последнее, что увидел Дилюк, прежде, чем отец покинул повозку — Глаз порчи. Дилюк не питал и не питает какой-либо симпатии и уважения к Фатуиям, но при виде до боли знакомой побрякушки, его бросило в холод, потом в жар. Губы содрогнулись в испуганной гримасе, но Крепуса уже не было. Тебе было страшно. Всего лишь миг. Опомнившись, Люк вспомнил про свой меч. Мигом полез обратно в повозку и, Архонты, какое счастье, что тот успел вовремя вылезти, иначе бы превратился в, и без того, мокрое пятно на залитой дождем земле. Повозка летит кувырком, ударяясь с грохотом о толстый ствол дерева, заставляя Дилюка судорожно втянуть воздух. Вместо отца был странный, не человеческий силуэт с горящими глазами. Существо, да, именно, что существо, превышала человеческие размеры в несколько раз, оно было быстрым, сильным, не уступающим тому, что напало на них. Счет времени потерян. Прошел час, может два, может сутки, так казалось младшему Рагнвиндру, но на деле — несколько минут. Все стихло, даже дождь прекратился. Одежда промокла насквозь, ткань неприятно липла к телу, как и прядки волос к коже. Создавалось ощущение тяжести, будто что-то тянуло к земле, не позволяя идти. Дрожь в коленях по прежнему присутствует и из-за нее, кажется, вот-вот упадет в грязь. Если бы не погодное явление, то кроны деревьев полыхали бы фиолетовым и черными пламенем, а так — они просто лежал поваленные на землю, вырванные с корнем. В ушах звон, противный, а произнеся слово, Дилюк понимает, что слышится оно так, будто он находится под водой. — Па…па, — повторяет с долей неуверенности, затем еще громче. Перепонки больно резануло, но зато слух прорезался. Тишина. И не угадаешь, что хуже — эта мертвая тишина или же то, что происходило несколько минут назад? Как потерянный щенок, начинает метаться по сторонам в поисках Крепуса и находит его. Мужчина вновь с человеческом обличии и теперь отчетливо видно где он ранен. На белой жилетке яркими «кляксами» красуются кровавые пятна крови, еще несколько порезов на руке, ногах, щеки тоже измазаны. Дышит с трудом. Стоя в метре от отца, Дилюк слышит хрип и ему становится плохо. — Отец! — Почему ты не ушел за подмогой, сын? — Крепус натягивает улыбку. Такая слабая, не настоящая, потому что ему больно. Глаз порчи, что был надет на запястье под видом обычного браслета, все еще светился, а коснувшись его, Дилюк обжегся, даже через перчатки. — И оставить тебя? Ни за что! Папа, держись, умоляю! Братец Кэйа приведет подмогу, — срывается на крик, ладонью зажимая рану. Теплая кровь сочится через белые перчатки. Стало тошно. «Я не взгляну. Нет, ни за что!». Уголки рубиновых глаз заполняются слезами, в голову лезут навязчивые мысли. Хочется сказать что-то еще, но не может — больнючий ком застрял в горле, из-за чего получалось издать только нечленораздельное мычание и громкие всхлипы. Невозможно было смотреть на отца. На умирающего отца. На его улыбку. «Ты же умираешь! Почему ты улыбаешься, папа?! Тебе же больно!». — Послушай меня… Послушай меня, сын, — говорит более твердо, холодно, но заметно, что Крепусу каждое слово дается с трудом. — Защити город. Я не смогу этого сделать. Боги не миловались, не наделили меня силой. Ты — особенный, Дилюк. Стань для города героем. Защищай людей. Защищай Кэйю. — Что? О чем ты говоришь вообще?! Я не особенный, ни капли! Папа, пожалуйста, говори со мной. Говори со мной до прихода помощи! — голос срывается из-за крика. Лицо напротив, бледное, мертвецки бледное, продолжает улыбаться, а картинка в целом меркнет, будто бы Дилюк постепенно теряет сознание. Защищать Кэйю. Защитить город. Стать героем. Защищать Кэйю. Защитить город. Стать героем. Защищать Кэйю. Защитить город. Стать героем. Защищать Кэйю. Защитить город. Стать героем. Спасти их всех. — Сюда! Подмога прибыла, как только смогла! — это Кэйа. Открыв глаза, Дилюк пялит на собственные окровавленные белые перчатки, рядом валяется холодное и окровавленное лезвие меча. За плечо его слабо трясут, кажется, зовут. О чем они вообще? Не понятно. Ах…точно…подмога. Он проваливается в сон. Просыпается Дилюк в своей комнате, но понимает это не сразу. Темно, прикроватная лампа не горит, а в коридоре не слышно шагов. Тело горит, голова болит, что даже начинает тошнить. Глаза неприятно щиплет и все еще почему-то ощущается запах крови. Вспоминая последние события и, складывая два плюс два, сначала думает, что все произошедшее просто сон. Печальная реальность — Крепус мёртв. Ком снова образовывается в горле, а сам Дилюк жмурит глаза в попытке сдержать слезы. Вырывается громкий всхлип, скулеж и в этот момент скрипнула дверь. Темную комнату озарил лучик света из коридора и по очертаниям силуэта это был Кэйа. Проходит в комнату так же тихо, как и заглянул, идет до кровати и садится у ног. Притворится спящим не вариант, ибо Альберих явно видел его лицо и слышал всхлип. — Как ты? — спрашивает Кэйа и чувствует неловкость в словах, будто задал что-то не тактичное. — Хуже быть не может, — буквально хрипит Дилюк. Голос осел. И снова повисает тишина. Ни Кэйа, ни Дилюк не произносят ни слова. Оба понимают, что лучше сейчас помолчать. Кэйа нежно оглаживает чужую руку, как бы говоря «я с тобой», но старший отдергивает руку. Кэйа опечаленно улыбается, глядя куда-то в сторону. — Почему вы опоздали? — Мы пришли, как только смогли. — Ложь. Вы, рыцари Ордо Фавониус, просто бездари. Безответственные. Никчемные, — шипит сквозь зубы, вскочив с постели. Голова пошла кругом. — И вам плевать на людей. Вам плевать на их жизни. Признайся, Кэйа, никто не пошел по первому лишь зову. Пришлось уговаривать, так? Если бы вы пришли вовремя… — Дилюк, — спокойно зовет по имени его младший, с такой виноватой интонацией. Да, Кэйа виноват. Виноват, что пришел так поздно, что все вышло так. — Мне жаль. Мне правда жаль. Он тоже был моим отцом. Я благодарен ему за все и… — …мне не пришлось бы убить его собственными руками, — утробное рычание, по голосу слышно, как он сдерживает слезы и яростный «рык». Кэйа обомлел, съежился, а глаза стали размером с одну монету моры. Переспрашивать не стал, услышал все прекрасно с первого раза. Переспрос только сильнее раздавит морально Дилюка, а этого желательно избежать. — Мне жаль, Люк. Ты не виноват, — снова повторяет одно и то же, но при этом мнется, будто хочет сказать что-то еще. Ждать еще? Кэйа и так ждет слишком долго. Слишком долго врет. — Прости меня, Дилюк. Я должен тебе кое-что сказать. Иначе повода более не будет. — О чем ты? За окном послышался раскат молнии.***
— Тебе плохо? Присядешь? Может, воды? — Итэр обеспокоенно кружится вокруг Дилюка. Тот и не заметил, как оказался в тени, так еще и сидя на каком-то валуне. Паймон тычет в лицо холодной мокрой тряпкой, от которой молодой человек отмахивается. — Ты упал. — Все нормально. Просто не привык к такому климату. Спасибо. — сдержанно отвечает Люк. Итэр кивает понимающе, всучив флягу с водой своему путнику. — Ладно. К слову, мы почти пришли. Осталось спуститься.