***
Все было не так. Не так, как Сириус помнил, и даже не так, как мечтал, вспоминая родной дом из азкабанской камеры. Отличия были как значительными, так и пустячными, и почему-то именно эти последние особенно выбивали из колеи. Как-то раз Сириус даже разрыдался, по привычке потянувшись за молочником и не найдя его на столе: протянутая не глядя рука захватила только воздух, Сириус окинул недоуменным взглядом стол и поймал себя на том, что давится слезами и скулит, как побитый пес. Позорище — и из-за чего? Из-за мордредова молочника! Он ведь даже не настолько любит молоко! Книги стояли не на тех полках, вещи висели в шкафу не в том порядке, часть комнат была закрыта, а другая поменяла свое исконное предназначение. Хуже всего было то, что Поликсена заняла матушкин будуар, и в первые дни Сириус каждый раз вздрагивал, когда она открывала дверь в комнату: все мнилось, что это маменька, особенно со спины. Сам Сириус хотел было поселиться в своих прежних покоях, но Паркинсон отговорила, и спустя время он понял, что она была права: Сири окончательно двинулся бы мозгами, снова оказавшись в комнате, где застыло само время. Скорее всего, однажды он просто перестал бы выходить оттуда, убежав в грезы о беззаботном отрочестве, чтобы только не сталкиваться с миром, который бесповоротно изменился. Люди изменились тоже, и это различие било в глаза, даже если он видел их мельком. Окончательно забронзовела Боунс, потух взгляд Ремуса в рамочке из ранних морщин, а от Дамблдора теперь еще сильнее веяло запредельной усталостью, которую не лечит ни отдых, ни здоровый сон… правда, тот же Снейп так и остался наглым носатым выскочкой, разве что заматерел, стал холеным и уверенным в себе. И Поликсена изменилась тоже: резче обозначились скулы, а еще появились горькая складка у рта и привычка курить, выдававшая спрятанную тревогу. Глаза остались прежними, с кошачьей зеленцой, но во всем остальном Паркинсон, будто глина в руках мастера, наконец застыла в нужной форме, и форма эта пришлась Сириусу весьма по вкусу. А еще по пятам за ним ходил мальчишка — прячущийся в тенях, крадущийся следом мягко, шаг в шаг, осторожный и внимательный. Сириус никак не мог взять в толк, настоящий он или просто одно из его лихорадочных видений, обретшее форму. Он не узнавал его — и одновременно видел в нем сразу всех, кого потерял давным-давно: загадочный мальчишка смотрел точь-в-точь как Реджи, стылым змеиным взглядом, но улыбался теплой, бархатной улыбкой тети Дореи, а глаза у него при этом были как у Лили… Один только Кричер остался прежним: суетливым, мелочным и склочным, но почему-то до боли родным. Сириус никогда не подумал бы, что будет так рад видеть его, но присутствие домовика успокаивало, будто и не было этих навсегда потерянных лет, и он снова шебутной ребенок, пробравшийся на кухню, чтобы тайком стащить сырое тесто, когда эльф на секунду отвернется. Теперь Сириус отчетливо видел, что эти отлучки были подстроены и что Кричер прекрасно знал, куда именно девается будущая сдоба, и от этого сжималось сердце — кто-то любил его, кто-то заботился о нем еще тогда. Неужели надо было пройти через Азкабан, чтобы наконец это понять? Первые дни Сириус просто молча за ними всеми наблюдал, пытаясь свыкнуться с мыслью, что все закончилось, и он все-таки вернулся. Сначала не верилось, Сириус все время чувствовал всепоглощающий, грызущий страх: что если все это ему просто снится? В глубине души он ждал, что настанет утро, и он проснется, свернувшись калачиком на холодном каменном полу камеры, — и тогда точно тронется окончательно, потому что такого удара пережить просто не сможет. Вначале Сириус даже боялся засыпать и принципиально не ложился в кровать — укладывался рядом, на полу, наивно надеясь обмануть этой детской хитростью злодейку-судьбу. После азкабанских тишины и покоя ему было слишком много всего: событий, цветов и запахов, а особенно — бешеного ритма жизни. Все куда-то торопились, что-то делали и чего-то от него хотели, а Сириус безнадежно за ними не успевал. Оказалось, за эти годы он совсем отвык спешить, и его прежде молниеносный ум заржавел, заклинил, как старый часовой механизм. Сириус то и дело ловил себя на том, что застывает, увлеченный мыслью, как дурная псина — яркой бабочкой, а еще на том, что, погрузившись в размышления, по привычке меряет шагами пол строго по периметру камеры… Потому сначала он молчал и просто отъедался, жадно и отчаянно, пытаясь получить от своего горько-сладкого сумасшествия как можно больше удовольствия. Ел, пил да спал на полу, молясь перед сном всем, кому только мог придумать, чтобы проснуться там же, где и ложился. Поликсена смотрела на него со странной смесью жгучей досады, затаенной боли и надежды, а Сириус никак не мог заставить себя заговорить с ней. Настоящая ли она? Или он все-таки сдох однажды под утро и попал в его собственный, личный рай, где сытно, уютно и тепло? Но дни сменялись неделями, и Сириус наконец позволил себе робко понадеяться на то, что все-таки глаза его не обманывают: он вернулся — взаправду, насовсем. Он дома, и он свободен. И все это: знакомый до последнего уголка дом на Гриммо 12, огромная кровать с неприлично мягким постельным бельем и умопомрачительно вкусная стряпня Кричера — все это реально. И жена, выходит, тоже. Когда до Сириуса дошло, что Поликсена тоже реальна, он даже тявкнул от недоумения. Сириус хорошо помнил события до своего заключения (как не помнить, если он прокручивал их в голове раз за разом, день за днем, как любимый, засмотренный до дыр фильм), и он мог бы поклясться, что никакой свадьбы на его жизненном пути не случалось. Тогда что Поликсена делает на Гриммо 12, почему ее слушается Кричер, а все считают Паркинсон его, Сириуса, законной супругой? Может, он все-таки сошел с ума? Но тогда гобелен, с которым он додумался свериться, тоже должен был слететь с катушек, а такого за магическими предметами не водилось. Разве что фамильный артефакт приложили сильным Конфундусом — но зачем кому-то это делать? Кричер, которого он подловил в коридоре, сначала захлебнулся слезами радости от того, что Сири наконец заговорил, а потом мелко и часто закивал: так, мол, и есть, хозяйка Поликсена — жена хозяина Сириуса, гобелен не врет. На этом логика помахала ручкой, и Сириус с тоской понял, что просто вернуться из Азкабана мало, нужно еще суметь догнать этот свихнувшийся мир и запрыгнуть к нему на подножку. Остро захотелось завыть, но он сдержался — пора было снова привыкать к жизни в человеческой шкуре. Поликсена предпочитала есть отдельно, словно пытаясь забыть о его существовании, но за следующие пару дней Сириус вычислил, когда она обычно ужинает, и заявился в столовую через несколько минут после того, как накрыли на стол. Увидев его, Поликсена замерла, а затем медленным, тягучим жестом отложила вилку и нож и опустила руки на стол ладонями вниз, словно была готова в любой момент оттолкнуться и уйти с траектории атаки. — Мерлин, Сири, — пробормотала, оглядывая его с ног до головы. — Только не говори мне, что все это время ты притворялся сумасшедшим, чтобы помотать мне нервы. Сириус пожал плечами и неловко пригладил волосы. Для серьезного разговора он постарался привести свою внешность в порядок настолько, насколько это было возможно: надел отцовский костюм, попросил Кричера привести в порядок волосы, сбрил щетину… Правда, не обошлось без конфуза: заглянув в зеркало, Сириус не узнал самого себя. Он помнил улыбчивого парня, кружившего голову девчонкам, с ясным взглядом и ямочками на щеках, а из глубин ручного зеркала на него смотрел незнакомый мужик с запавшими глазами, похожими на синие стекляшки, нездорово желтой кожей и тусклыми волосами, щедро пересыпанными сединой. Даже ямочки, которые были у него с детства, и те переродились в глубокие вертикальные морщинки… Сириус закрыл зеркало трясущейся рукой, отложил его в сторону и долго сидел молча, позволяя Кричеру колдовать над собой и слушая, как тот клянется, что хозяин еще вернет себе былую молодость и красоту… Вот только не вернет — Кричер слеп в своей верности, как только может быть слеп обожающий хозяев домовик. Того парня, верившего, что весь мир у его ног, больше нет, вместо него есть совсем другой человек, и это логично и даже правильно, что у этого другого человека другое лицо… — Я, кажется, и правда слегка рехнулся, — сказал Сириус вслух, и замер, услышав собственный голос, хриплый и незнакомый. Улыбнулся криво. — Ну привет, Паркинсон. — Ну привет, Блэк, — в тон ему отозвалась Поликсена и, скрестив руки на груди, откинулась на спинку стула, качнулась на ножках вперед-назад. — Рехнулся, а затем чудесным образом пришел в себя? Сири, давай конкретнее: мне сдавать тебя в Мунго или все же обойдется? — Пока повременим, — сказал он и сел напротив. Поставил локти на стол, взглянул на нее поверх сцепленных пальцев. За локти на столе маменька обязательно ударила бы жалящим… вот только маменьки больше нет. Она умерла в одиночестве, пока Сириус сидел в каменном мешке. — Паркинсон, как так вышло, что ты больше не Паркинсон? Поликсена подняла темные брови и даже немного отодвинулась от стола. Затем нахмурилась. — Мерлин, никогда не понимала, как у тебя работают мозги, — сказала наконец, растерянно потирая лоб рукой. — Неужели это первое, что тебя интересует после одиннадцати лет Азкабана? Серьезно? — Я серьезен, как никогда, — церемонно кивнул Сириус и повторил: — Так что, когда мы с тобой успели сочетаться узами брака? Я бы запомнил… наверное. Поликсена фыркнула и снова взяла в руки столовые приборы. Сириус заметил, что она немного расслабилась, но так и не понял почему. — Мордред, Сири, я уже отвыкла от твоего тяжеловесного шарма. «Наверное, я бы запомнил нашу свадьбу», — передразнила Паркинсон и опять фыркнула. — Будь на моем месте кто другой, тебе бы это вспоминали до гробовой доски. — Да ладно тебе, Паркинсон, — миролюбиво отмахнулся Сириус и, поискав глазами Кричера, кивнул ему, чтобы тот подал ужин. — Уж потерпи мои нафталиновые шуточки, у меня оправдание имеется: одиннадцать лет в одиночке. Поликсена посерьезнела и смерила его пристальным взглядом. — Ты изменился, — сказала мягко. — Впрочем, было бы странно, если бы ты остался прежним после… всего. — Ты тоже, — признал Сириус и благодарно кивнул Кричеру, подавшему стейк. Жадно принюхался, прикрыв глаза. Спокойно, держи себя в руках, ты не пес, ты человек, — строго повторил он себе. — Ты человек и сидишь за одним столом с дамой, нельзя набрасываться на еду. Никак нельзя, совсем нельзя, даже если очень, очень хочется. Он открыл глаза, вздохнул и отрезал возмутительно маленький кусочек. — Мерлин, Сири, — пробормотала Поликсена, неловко отводя глаза. — Да ешь себе спокойно, мне плевать на твои манеры. На тебя смотреть больно, когда ты видишь пищу, так что не мучай себя этикетом, отъедайся впрок. — Нет, — упрямо помотал головой Сириус и мучительно медленно отрезал себе еще кусочек. — Я человек, Паркинсон, и человек приличный. Я — Сириус Блэк, я умею пользоваться ножом и вилкой. Я вернулся и теперь мне надо вернуть себе все то, чем я когда-то был. Она помолчала, а потом сказала с чувством: — Никогда не думала, что скажу это, но я скучала, Сириус Орион Третий. Ты, хоть и засранец, но все же не заслужил Азкабана. Его никто не заслуживает, — добавила с незнакомой горечью. Сириус пожал плечами и, положив кусочек стейка в рот, прикрыл глаза, смакуя еду. Он почувствовал, как глубоко в груди зарождается довольное ворчание, но усилием воли подавил его. Он человек, не пес; только собаки рычат и ворчат при виде еды. Нельзя. — Свадьба с топором, — неожиданно сказала Поликсена, и Сириус взглянул на нее с недоумением. — Ритуал из семейного гримуара. Точно, постоянно забываю, что о традициях Блэков ты знаешь едва ли не меньше моего… В общем, все законно, а не помнишь ты нашу трогательную свадьбу потому, что тебя на ней не было. — Ага, — обрадовался Сириус. — Это хорошо. Очень хорошо: значит, провалов в памяти все-таки нет, и он не сошел с ума. Прекрасные новости, одной проблемой меньше. Поликсена закатила глаза и резко ткнула вилкой в соцветие капусты — Сириусу показалось, с раздражением, но он не рискнул бы поставить на свою догадку и кната: слишком отвык от взаимодействия с людьми и от их реакций, они казались ему выходцами из-под Холмов. — И что мне с тобой таким красивым делать? — тяжело вздохнула Паркинсон и отставила недоеденный ужин в сторону. — Кричер, вина. Кричер услужливо наполнил бокалы легким белым вином, и Поликсена какое-то время молчала, размышляя, а затем одним махом ополовинила свой бокал. — Все-таки я жутко сентиментальная, — пожаловалась она. — Прямо Хаффлпафф какой-то. Видать, Салазар меня за это и наказывает: ну надо же было тебе так не вовремя прийти в себя! Сириус понял с лету и даже не удивился: ну конечно, Поликсена не рада его возвращению и тем более тому, что он выбрался из полусумасшедшей кататонии первых недель. Хотела избавиться от него? Запрятать в Мунго или сразу на шесть футов в землю? Почему-то эта мысль не вызывала ни отторжения, ни злости, только глухую тоску и печаль. Сириус никому здесь не нужен, его возвращение мешает, путает планы тем, кто все эти годы жил жизнь, а не ждал смерти как избавления. И эта свадьба в отсутствие жениха — наверняка Поликсена решилась на нее с расчетом, что Сириус никогда не появится на ее пороге… Во рту поселилась горечь, и он не глядя пригубил свой бокал. Поликсена допила вино и махнула Кричеру: еще, мол. Смерила Сириуса задумчивым взглядом, побарабанила пальцами по столу. Затем велела: — Пей, Сири. Пей, а потом я расскажу тебе все, что случилось, пока тебя не было в большом мире. Вино тебе пригодится.***
Розабелла с подозрением принюхалась к яичнице и резко отставила ее в сторону — пахло тухлятиной. Домовик тут же испарил блюдо и с силой потянул себя за уши — но никакого раскаяния на его острой мордочке Роза не заметила. В последнее время эльфы вообще вели себя с ней возмутительно вольно. — Проверь кладовую, — велела Розабелла, жадно отпивая апельсиновый сок. — С яйцами что-то не так — и это уже не в первый раз. Эльф поклонился и тут же исчез, а Роза почувствовала острое желание кинуть ему вслед вилку. Разленились, распоясались, пользуясь тем, что Патрокл пропадает неизвестно где, а у нее уже третий день сплин и следить за порядком нет ни желания, ни сил. Она с прищуром изучила столовую: стулья с зеленой обивкой в золотых лилиях, уютное темное дерево, красочные живые пейзажи на стенах — в основном, благодушные, полные полуденной неги виды Италии. Пустота и тишина — обычно это ее только радовало, но в последнее время Розабелла все чаще ловила себя на мысли о том, что ей стало не хватать простого человеческого участия и тепла… И Блейз тоже хорош — мимолетно появился на горизонте, блеснул хвостатой кометой и снова исчез в своих космических далях. Конечно, Розабелла сама убедила эту невыносимую Гринграсс пригласить его в гости, чтобы он смог притереться к Дафне, но это абсолютно не мешало ей ужасно скучать по своему вероломному тигренку. — А ведь мог бы и отказаться, — проворчала Роза себе под нос и тут же умолкла: в гулкой тишине столовой ее разговоры с собой выглядели особенно вздорно. Но все же мог бы, мог бы, мантикоров сын! Блейз вполне способен был выкрутиться и выгадать побольше времени, чтобы провести его с матерью. Невеста у него, видите ли… ха, да что те невесты? Сегодня эта, завтра, может, вообще другая, а mamá у него одна! Розабелла почувствовала острый приступ жалости к самой себе, какого-то совершенно детского разочарования от несовершенства мира. Она растерянно потерла лоб, борясь с выступившими от обиды слезами, — так сильно ее не разбирало уже давно. Вот так стараешься, лезешь из кожи вон, подбирая сыну удачную партию, даже выходишь замуж сама, снова, лишь бы хоть немного облегчить Блейзу путь в жизни, постелить соломку на случай падения с вершин — и что получаешь взамен? Скупые отписки из Хогвартса раз в неделю? Дежурные улыбки? Вечное «estoy ocupado, mamá, lo siento…». Розу бросило в жар, и она отчаянно замахала рукой, словно веером. В этом склепе совсем нет свежего воздуха, неудивительно, что ей постоянно хочется спать, да еще и голова частенько кружится. Розабелла хватанула ртом воздух и с силой растерла виски — стало полегче. Надо пойти прилечь, велеть домовикам принести влажное полотенце и положить себе на лоб, а еще съесть персик. Или два. И хамон — рот мигом наполнился слюной, так остро ей захотелось хамона, и чтобы обязательно прямиком из Эстремадуры, и еще оливок, чтобы большие, с косточкой, и с ярким, насыщенным вкусом жаркого южного лета… Она вздохнула и тяжело встала со стула. Ну что же — полотенце, персик, а потом пора бы и с Патроклом поговорить.***
— Всегда восхищался вами, сукиными детьми, — с кривой усмешкой пробасил Крис Олливандер, готовять поставить последнюю подпись в контракте по передаче прав на производство палочек в Британии. — Столько мерзостей на вашем счету, а все цветете и пахнете, как майские розы. Как вам там спится по ночам, кошмары не мучают? — Не отвлекайся, — скрипнул зубами Патрокл, указывая взглядом на последний лист. — У меня еще дела. — Ну конечно, у него дела, — шумно вздохнул Крис и, поколебавшись, размашисто расписался и резким жестом отодвинул от себя бумаги. Покрутил перо в руках и положил его на стол возле хрустальной четырехгранной чернильницы, очень осторожно, бережно даже, словно из последних сил удерживался от того, чтобы не сломать его. — Как станешь смотреть в глаза дочке? Она хоть знает, что ты обменял ее страдания на наш магазин? Патрокл глубоко вздохнул и побарабанил пальцами по столу. Огляделся невидяще, пытаясь отвлечься от капающего ядом Олливандера, — не хватало еще напасть на аврора, Крис явно специально его провоцирует. Приватный кабинет в «Тупике Алхимика»: массивный стол, канделябры под старину с рядами навечно застывших в схватке оскаленных вепрей и бравых охотников, витражные окна — мозаика на тему чудес святого Мунго, возлагающего руки на болящих с умиленным выражением лица. Патрокл устало прикрыл глаза и сосчитал до десяти: желание отправить Криса в больницу имени этого святого было просто невыносимым — за это время он и его отец выели Патроклу весь мозг чайной ложечкой, каждый в своей неповторимой манере. — Если бы твой папаша мстил тем, кто действительно виноват, а не всем подряд, ничего из этого не случилось бы, — сказал Патрокл сухо. — Всего-то и стоило договориться с тюремщиками в Азкабане — никто бы и не узнал, а узнав, не осудил бы. Но для этого у старины Олли кишка тонка, иметь дело с матерыми Пожирателями — это тебе не сводить с ума маленькую девочку. Или не захотелось марать ручки, договариваться с азкабанским сбродом, раздавать им взятки? — Отец был неправ, — тяжело промолвил Крис, сжимая-разжимая свои пудовые кулаки. Патрокл покосился на него с глухим раздражением — Олливандер вымахал еще на последних курсах Хога, совершенно неожиданно пойдя в рост, и теперь славился своей богатырской статью, в отличие от сухощавого и поджарого Патрокла. Преступники наверняка шарахались от Кристофера по углам — он и сам не хотел бы попасть к Олливандеру на допрос. — Я всецело признаю его вину, потому и пошел тебе навстречу. Теперь вот сидим, прячемся по забегаловкам, как крысы по подвалам. Выбери отец любую другую цель среди вас, кого-то из взрослых, ноги моей здесь не было бы. Мы последовали бы букве закона чин по чину: пошли бы в аврорат, написали бы заявление, потом наши рассмотрели бы улики, завели бы дело… Патрокл устало завел глаза к потолку с резными дубовыми балками. Не хватало только слушать пространную лекцию о торжестве справедливости и неподкупной честности доблестных британских авроров. — Ты же потомок Священных Двадцати Восьми, — напомнил он Кристоферу с неожиданной для себя укоризной. — Тебя же учили так же, как меня, вдалбливали точно то же самое. Вот это, — Патрокл с силой ткнул пальцем в сиротливо лежащий между ними контракт, — наши правила. Это наша справедливость. — Так себе справедливость, — скривился Крис, раздраженно откидывая со лба прядь густых пшеничных волос. — Закон должен быть един для всех, Паркинсон. Вот эти договорнячки, которыми наш круг, увы, славится, — это постыдный пережиток прошлого. В большом мире давно уже от них отказались. — Да ладно тебе, — невесело хмыкнул Патрокл, скрещивая руки на груди. — Ты же сам в это не веришь, не заставляй меня усомниться в твоем уме. Магглы пытаются, да, для виду, но по-настоящему важные вопросы решались и решаются на уровне личных связей и договоренностей. Наши добрые соседи ничем не отличаются от нас, Крис, только вместо Священных Двадцати Восьми у них банкиры, политики и олигархи. — Может быть, ты и прав, — легко согласился Олливандер, наливая себе в кубок вина из чеканного серебряного кувшина. — Но они, по крайней мере, признают, что так не годится и пытаются изменить систему. И я пытаюсь. А вы мне упорно мешаете, цепляетесь за свои привычные схемы, как нюхлер за побрякушки. — Мерлин и Моргана, — поразился Патрокл. — Никогда бы не подумал, что ты из идейных. Крис, да не будь нас, будет кто-то еще, не обольщайся. Впрочем, что я тебе говорю — вы ведь победили, и давненько, так где же обещанный рай на земле? Нет его — просто места у кормушки, от которых вы нас с таким праведным пылом оттеснили, заняли другие люди, вот тебе и вся революция. — Мы только начинаем, — отмахнулся Кристофер своей лапищей. Он был похож на бурого медведя, и, точно как медведя, лучше было не злить его понапрасну. — Двенадцать лет — для истории это не срок. Обновленное, действительно справедливое и равное общество застанут разве что наши внуки. Впрочем, кое-какие изменения уже заметны: люди все чаще обращаются в аврорат, в суд… скоро дуэли и виры останутся в прошлом, Патрокл, так что рекомендую начинать приспосабливаться. У вас это хорошо получается, «змеиный» дом что, ведет специальный факультатив? — Как же ты пошел на выплату виры, если так веришь в светлое будущее системы? — криво ухмыльнулся Патрокл. — Разве не лучше было бы подать личный пример подчиненным? Справедливый суд, смелые обсуждения в прессе… Люди имеют право знать! — Я слаб, — небрежно пожал широкими плечами Крис. — И, пока мир все еще не справедлив, мне нужно во что бы то ни стало удержаться на плаву, чтобы продолжать менять его к лучшему. Если бы меня сместили, от этого выиграли бы только такие консерваторы, как ты. — Не надо врать себе, Олливандер, мы с тобой — два сапога пара, — доверительно наклонился к нему Патрокл. — Ты спрашивал, как я стану смотреть в глаза дочке — уж как-нибудь разберусь, в конце концов, Персефона сама приняла это решение. А вот как ты станешь смотреть в глаза своему отцу — вот это уже интересно, вот на это я бы взглянул. По крайней мере, я не притворяюсь рыцарем света. — Отец, — Крис шумно вздохнул и покачал головой, подковырнул ребристым ногтем грубо обработанный кабошон хризолита в оправе кубка. — Отец совсем плох, что есть, то есть, и подложил мне своим самосудом огромную свинью. Я уже договорился с Мунго, отныне он будет содержаться там. Патрокл удовлетворенно кивнул, отпил терпкого вина, и снова кисло взглянул на красочное окно: орнамент из геральдических лилий, коленопреклоненные, воздевающие руки горе пациенты, блестящая тонзура и отеческая улыбка святого… Он не любил «Тупик Алхимика» — антураж напоминал ему о старых временах, безвозвратно ушедших в прошлое, утекших, как песок сквозь пальцы. Если Дамблдор и его магглокровные друзья останутся у власти еще на пару поколений, только этот ресторан и останется от прежнего колдовского мира с его традиционными вольностями. Все прочее станет точь-в-точь, как у соседей за Барьером, одинаковое и серое, где и шагу нельзя ступить без необходимости оповестить об этом государство. Дракклов муравейник. — И все-таки я совсем тебя не понимаю, — сказал Патрокл, поразмыслив. — Ты же родился одним из нас, был наследником своей семьи. У тебя могло быть все, что пожелаешь, — но вместо этого ты выбрал аврорат и эти свои причудливые революционные фантазии. Я мог бы понять твой выбор, будь ты пришлым магглокровкой без кната в кармане и с туманными перспективами, но потомок Олливандеров… Что за радость продвигать идеи всеобщего равенства, если ты изначально имел куда больше, чем другие? — Наследник, — усмехнулся Крис, снова принимаясь играться с кубком. Патрокл помнил эту его дурную привычку — за «барсучьим» столом Олливандер тоже вечно тискал в своих ручищах все что ни попадя, за что софакультетники его втайне недолюбливали. — Да нет, наследницей у нас всегда была Саби. И это примечательно, Патрокл, — отцу было плевать на то, что я умнее Сабины, что я лучше понимаю жизнь и что я куда вернее нее. В конце концов, он пренебрег даже тем, что по праву, по закону все должно было достаться именно мне. Отца же волновало только то, что у Саби хорошо получалось вытесывать драккловы деревяшки, а у меня — нет. Разве это справедливо? — Нет, — согласился Патрокл. — Несправедливо. Но это реалистично. Ты что же, думаешь, что вся загвоздка только в том, что он переживал за будущее своего фамильного дела? Крис, да не будь твой папаша Олливандером, он все равно мог бы предпочесть тебе сестру — потому что она девочка или потому, что похожа на него, или еще по тысяче разных причин. Люди всегда подбирают себе любимчиков, такова уж наша непотическая натура. — Говоришь из собственного опыта? — прищурил серые глаза Кристофер. — Пандора, правда? Маленькая гениальная Паркинсон, на которую молился старина Флитвик. Иногда мне казалось, что он вот-вот организует в «воронью» башню паломничество, чтобы дети попроще могли всласть поблагоговеть. Патрокл едва заметно скривился. Ему было что сказать на эту тему, но организовывать с Олливандером клуб обиженных старших братьев пока не входило в его планы. — Пандора мертва, — холодно отрезал он. — И Сабина тоже. Я не хочу ссориться с авроратом, Крис, равно как и с Олливандерами. Когда-то наши семьи дружили и еще не поздно наладить отношения снова. — Да разве ж я против, — разулыбался Крис, внимательно следя за ним своими умными цепкими глазками, и Патроклу на ум снова пришел образ медведя. Кажущийся неповоротливым и медлительным, этот зверь на самом деле был куда опаснее волков. — Вы, главное, не шалите — если не станете лезть на рожон, мы вас тоже не тронем. — Договорились, — усмехнулся Патрокл, встал, поднял контракт и аккуратно спрятал его в сумку. — Передавай привет своей очаровательной невесте. — Передам, — добродушно кивнул Кристофер, снова принимаясь терзать кубок. Вскользь подумалось, что при желании он может смять его одним движением. — А ты передавай Нарциссе. Давно ее не видел — скажи своему приятелю, что прятать такую красавицу от общества — настоящий грех. Преступление даже. — Не играй с чувствами Люциуса, — напрягся Патрокл, не спеша уходить. — Он плохо воспринимает шутки на эту тему. — Я даже и не думал играть, — заверил его Кристофер, поднимая руки вверх. Этот жест не казался безобидным — напротив, при виде огромных мозолистых ладоней очень живо и отчетливо представлялось, как с хрустом ломается в их захвате чужая шея. — Удачного денька, Паркинсон. Даст Мерлин, еще свидимся.