Покрытая порохом смальта

Телефон завибрировал, и System of a Down на колонках прервался рок-кавером Bad Romance. Роза шаркнула ладонями по бетонному полу и выехала из-под днища автомобиля. Руки затекли, и она отряхнула их друг об друга, а затем вытерла подвернувшейся тряпкой. Роза с кряхтением поднялась с подкатной тележки — руки начало покалывать, — подошла к столу, отодвинула стул на колёсиках и взяла трубку. — J'ecoute. — Алло, — её, как и ожидалось, встретил знакомый бас, — ты занята? — Не особо. В тачке твоей копаюсь. Роза прижала телефон плечом к уху и разорвала упаковку солёного арахиса, которая лежала здесь же, на столе. Парочка орехов высыпалась, и она спешно собрала их в ладонь и закинула на язык. — Чё хотев? — спросила она, ощущая соль. — …Ты в гараже? Роза поперхнулась. — Нет, бвядь, дома ем квуассаны, — она спешно проглотила орехи и опёрлась задницей о рабочий стол. Со стороны Эрнеста слышался негромкий, но постоянный шум, словно он ехал по автотрассе, — в гараже, конечно. Ты чё хотел? — Я зайду минут через двадцать, нормально? — Если машину забрать, то рано ещё. Я завтра буду глушитель ставить, на нём трещины были, сваривать пришлось. Роза вздохнула и подняла взгляд на Цедрик. За несколько дней она так и не смогла привыкнуть к насыщенно-фиолетовой двери со стороны переднего пассажирского сиденья, так выбивающейся на фоне белого покоцанного автомобиля. Его салон был убит: чёрная кожа с трещинами оказалась потёрта, а задние сиденья словно подрала непослушная кошка. — Я не… нет, я не за машиной, — Эрнест отвлёкся, сказал кому-то стороннему: «Да, высади здесь», — и спешно продолжил, — я приду, ладно? — D'accord, — Роза пожала плечами. — Добро. Роза отложила телефон и зачерпнула горсть солёного арахиса. Кроме него в гараже был только сушёный кальмар, припасённый на случай неожиданного пива. Его, к сожалению, сегодня уже не предвиделось — время на треснутых часах перевалило за десять. Пора было заканчивать. С улицы тянуло сыростью. Ночью шёл дождь, днём выглядывало солнце, но земля не успевала просохнуть, а в воздухе стояла влага. К вечеру набегал тёплый туман и не давал продыху. В гараже было душно; Розе хотелось открыть нараспашку дверь, но она опасалась комаров. Под потолком, совсем тихо звуча на фоне рок-музыки, работал вентилятор. Розе уже давно стоило поставить второй, побольше. Белый Цедрик со снятыми колёсами возвышался над бетоном на опорных стойках. Ненадёжный для ремонта домкрат был отодвинут к стене, к несчастному серебристому мотоциклу, который забился в угол и ревниво блестел. Сегодня Роза занималась не им: сегодня она меняла амортизаторы на купленной Эрнестом машине, которую назвать «новенькой» можно было разве что с натяжкой. В чайнике осталось только пол-литра воды, и Роза написала Эрнесту, чтобы по пути он купил ещё. Она вздохнула: ей нужно было поставить на место колёса. Роза вытерла о комбинезон солёные руки и включила плейлист Three Days Grace. Роза лежала под машиной, в контрольный раз продёргивая болты и с фонариком осматривая результат работы, когда Эрнест вошёл. Она услышала скрип двери и шаги, но не стала отвлекаться, пока он не встал рядом и не постучал по машине. — Есть кто? Он облокотился о машину, и Роза боязливо ёрзнула ногой. — Если соскочит — уже не будет. Вероятность была мала, но превратиться в лепёшку под чужой машиной не хотелось. Хорошо, что Роза пользовалась опорными стойками, а не домкратом: тот действительно мог соскочить. — Ладно-ладно. Эрнест отстал от машины, сходил к рабочему столу, пошуршал там пакетом и вернулся. Роза, в последний раз подёргав сомнительную гайку, повернула голову: напротив её лица оказались берцы, утопленные по носок в глине, да так, что по голенищам от них тянулся грязный полукруг. — Ни-ху-я ты измазался, — протянула она и выехала из-под автомобиля. Во всей красе стали видны мокрые внизу брюки. С рук Эрнеста стекли капли — видать, помыл в бочке возле гаража, — и по обуви вода проделала в глине круглые проплешины, — ты траншею копал? Роза посмотрела на Эрнеста сверху вниз, и он перемялся с одной испачканной ноги на другую. Его джинсовка была снята, непонятно как свёрнута и перекинута через предплечье. — Да нет, — Эрнест пожал плечами, — нет, там… лужища просто на работе. Роза встала и подошла к нему, по привычке вытерла о комбинезон руки. — Да я шучу. Она ткнула Эрнеста локтём в бок, чтобы он повеселел, и на это Эрнест — не совсем притворно, учитывая силу толчка — зашипел. У двери осталась тяжёлая пятилитровка — теперь у Розы была вода для чайника, — а на столе оказался пакет с продуктами, и она присвистнула, глядя на него. Роза не просила покупать еду. — Это ты себе? — Ты голодная? Там сухарики есть, можешь взять. — Да не. Но есть и правда хотелось, а до дома ещё нужно было дойти, так что Роза включила настольный свет, вытащила упаковку сухарей, села на стул и развернулась к автомобилю. Осталось только поставить на место глушитель да снять машину с опорных стоек. — Как я и думала, подвеска расшаталась, — сухарики оказались со вкусом хрена, — поэтому тебя так мотало. Ещё немного — направляющую втулку бы разъебал. Я сменила передние стойки, пружины старые оставила. По-хорошему задние стойки тоже сменить надо. Эрнест встал рядом и положил свёрнутую куртку на стол к кожанке Розы, поближе к краю, куда не дотягивался свет от настольной лампочки. — Месяцок потерпят? — Да потерпят, — Роза расстегнула комбинезон и спустила его, оставшись в сером топе. В гараже было душно. Крохотный вентилятор под потолком не помогал, — завтра глушитель поставлю, сможешь ездить. Роза вытянула кольцо на кожаном шнурке и завертела его между пальцами. Она видала колымаги и похуже, но неужели Эрнест не мог подождать и поднакопить на что-то более солидное? Он сам говорил, что дела идут хорошо; тем более, у него появилась постоянная работа. — Напомни, где ты её откопал? Роза могла б понять, если бы вся машина была фиолетовой, а одна дверь — белой. Это легко объяснялось аварией, после которой дверь заменили. Но чтобы наоборот? — Приятель продал, говорю ж. — И тебя не смутила дверь? — Роза взглянула на него исподлобья. — Машина-то нормальная. Роза фыркнула. Она развернулась обратно к столу, перед которым раскинулись подвешенные инструменты, и взяла ещё сухарей из пачки. — Так что ты хотел? Эрнест посмотрел на неё, непонимающе подняв бровь. — Ну ты ж зачем-то приехал, — Роза закинула ногу на ногу, — раз не за машиной. Он ещё секунду непонимающе смотрел на неё, а затем опомнился, взглянул на Цедрик и зачем-то на край стола. — Просто. — он пожал плечами и слабо улыбнулся. — Не рада меня видеть? — Безумно рада, — Роза подпёрла голову. Щетина Эрнеста отросла больше обычного, под глазами после суточной смены появились синяки. Работа сторожем была непыльной, но график сна сбивала знатно; удивительно, что Эрнест не поехал сразу же домой. Роза вдруг хитро улыбнулась. — Так ты по мне соскучился. Эрнест фыркнул и отвернул голову. — Не-ет. — Соскучился! Она зафлиртовала, оттолкнулась от стола — въехала в Эрнеста спинкой вперёд. Его руки слабо схватились за стул и не остановили движение, и Роза врезалась в уставшее тело. Она ударила по чужой груди. — Нет, — продолжил отпираться Эрнест. По тону было слышно, что он не улыбается. От него пахло землёй, потом и мускатом, и в душном воздухе всё это перемешивалось с железом и бензином. — И не признаёшься. Роза задрала голову. Эрнест не смотрел на неё; на загоревшей шее слабо выделялся кадык. Он двинулся, послышался сдержанный вздох. Ещё немного, и Эрнест одёрнет её. — Да ладно тебе, — она отстранилась. Роза вернулась к столу, посмотрела на Эрнеста — уже в открытую. Его обычно зачёсанные назад волосы сейчас топорщились, зелёные глаза смотрели устало, челюсть была сжата. Руки он засунул в карманы. — Раз не соскучился, то не будешь против, если я отойду покурю, — Роза продолжила говорить игриво и наклонила голову. Эрнест махнул ладонью: «Делай, что хочешь», — и она дотянулась до куртки, вытащила сигареты и вышла на улицу. Когда она вернулась, Эрнест сидел в глубине гаража на широком кресле, за которым на кирпичной стене прятались надписи маркером. Музыки не было, и Роза спросила об этом. — Голова болит, — Эрнест прикрыл глаза и откинулся на спинку, прикрыв лицо предплечьем. Роза кивнула. Она подошла к столу, к своей куртке, и оставила пачку сигарет. Здесь же лежала джинсовка, свёрнутая изнанкой наружу. Эрнест следил за собой, но вещи всегда бросал как попало, а если и складывал, то небрежно. Чтобы зайти к нему в комнату, требовалась сила духа. Роза улыбнулась сама себе и взяла куртку. Левый карман тяжелила связка ключей, в правом лежал ингалятор. Джинсовка была пыльная и немного влажная, от неё пахло землёй и туманом. Когда Роза развернула её, с лицевой стороны открылся шлейф грязи. Рукава запачкались особенно сильно, и в разводах почти засохшей глины показались прожилки чего-то более тёмного. Роза поднесла куртку в круг от лампы, чтобы разглядеть, и прожилки вспыхнули красным. В голове кровавым гулом отдался удар. Роза рвано выдохнула через рот, лампочка мигнула; в гараже стало душнее, чем было. — Эрнест… Края рукавов до шва пропитались кровью. Больше её нигде не было — ни на плечах, ни на груди. — М? Он отозвался, не поворачивая головы. Вентилятор заработал неслышно, тишина ударила в затылок, заставила положить куртку. Латунные пуговицы загремели слишком громко. — ...Чай будешь? Роза прикусила губу и ощутила металл во рту. Она заткнула рукава так, чтобы их не было видно, и подняла голову. Эрнест смотрел на неё. — Да, давай, — он непринуждённо пожал плечами. Роза на ватных ногах отошла к чайнику, в котором осталось немного воды, и включила. Кружки стояли на полках из плохо обтёсанного дерева, и Роза закинула в них чайные пакетики. Себе — зелёный, Эрнесту — чёрный. Пол становился вязким, и Роза стучала ногой нервно и глухо, пока чайник закипал. В углу работал вентилятор, от кого-то из соседей слышались отголоски паршивого радио. У Розы не было сил на то, чтобы заговорить, а Эрнест и не пытался этого сделать. В какой-то момент он облегчённо выдохнул и вытянул ноги: его всё устраивало. Его, у кого рукава пропитались кровью, а брюки — грязью. Невозможно было испачкать их по самое колено в обычной луже. А вот в рыхлой земле, в глубокой яме… К горлу подступила тошнота, Роза сглотнула. Чайник закипел и щёлкнул. Получилось удержать его одной рукой, но кипяток вылился за край чашки. На столе появились мокрые пятна. Роза переставила к Эрнесту стул — не на колёсиках, обычный — задом наперёд, дала кружку и уселась, сложив руки на спинке стула. Зелёный чай, слишком горячий, остался на столе. Эрнест отхлебнул своего: ему было всё равно на температуру. За время отдыха взгляд посвежел, но лицо всё ещё было уставшим, а челюсть — сжатой. — Так где ты испачкался? Эрнест выдохнул горячий воздух. Роза сжала спинку стула, глядя на него широко раскрытыми глазами. — На работе, — он поднял плечи. Широкие брови взлетели вверх. Ответ при этом прозвучал спокойно, — на подъезде к домику всё раскисло, пройти невозможно. Кружка в его руках дрогнула. Эрнест спешно отставил её; его ладони были чистыми, но под ногти забилась засохшая грязь. Тёмно-красная, почти коричневая.       Тёмно-красная. Роза закусила губу, клык врезался во внутреннюю сторону щеки. Едва ворочая языком, она спросила: — Всё нормально? — Да, порядок, — Эрнест отвёл взгляд. Вымученно улыбнулся, — устал просто. Если бы Роза сидела на крутящемся стуле, она бы раскачивалась из стороны в сторону. Сейчас же ей оставалось только царапать дерево ногтями, стараясь отвлечься от боли в губе. — Почему домой не поехал? Роза вкрутила пятку в бетонный пол, и песок и грязь захрустели. — Там шумно очень, — Эрнест усмехнулся, — я сам себя не слышу. Как она и думала. Дома, даже после переезда старшей сестры, было шумно и тесно, и если Эрнесту хотелось побыть в покое после случившегося, понятно, почему он приехал сюда. Но всё-таки — что случилось? — Я уже вещи собираю, в следующем месяце съеду, — Эрнест хмыкнул. Он наконец мог позволить себе съёмную квартиру, — мне разрешили отдать пока только часть залога. Роза не отвечала. Эрнест полулежал в кресле, потирая вспотевшую от духоты шею. Серебряный крестик прятался, из-под футболки выглядывала тонкая цепочка. Грязные брюки подсыхали. Мозолистые руки — не считая грязи под ногтями — были чистыми и загорелыми, как и остальное тело. Эрнест был просто уставшим… и напряжённым. Он перевёл взгляд на её губу и перестал искусственно улыбаться. Выражение на лице сменилось сначала непониманием, а затем беспокойством — то ли искренним, то ли нет. — Роза, всё нормально? — он наклонился, поставил локти на колени. — Что случилось? Она потрогала губу — та кровила. — Это ты мне скажи, — выплюнула Роза. — Ты о чём? Он врал — и считал себя вправе разыгрывать такие сцены? Он убил человека — и сидел в её гараже и пил чай, как ни в чём не бывало? Ему было всё равно? Он нацепил маску весёлого добряка, чтобы не привлекать внимание, пока они оба были в опасности? Роза встала, резким рывком вытащила из-под себя стул и развернула его. Может быть, Эрнесту нравилось так играть, но ей — нет. — Кого ты убил? Голос отразился от голых кирпичных стен. Роза выпрямилась, сжимая кулаки. Губы Эрнеста опустились вниз, зелёные глаза расширились. Он ошарашенно и почти обиженно — словно обвинённый, у которого было железное алиби — спросил: — Ты башкой ударилась? — Ты меня за дуру держишь? — собственный голос ударил в висок, Роза скривилась. Во что Эрнест вляпался? Во что они оба вляпались? — У тебя в крови всё! Она махнула рукой в сторону рабочего стола, но Эрнест даже не повернулся к нему. Вместо этого он зажмурился, пробормотал одними губами: «Боже», — и выдохнул, потёр пальцами переносицу. Широкие плечи опали. — Я никого не убивал, — сказал он негромко и твёрдо, не выделяя ни одного слова, словно не давая возможности зацепиться за них. Роза смотрела на него сверху вниз, сжав кулаки. Никого он не убивал — да, конечно. Брюки по колено он запачкал в луже. А кровь на куртке была, потому что он в верхней одежде свиное мясо резал. И Розе не стоило беспокоиться. Bien sûr. Эрнест пересёкся с её взглядом. — Я никого не убивал, — Он надавил. Затем выпрямился, устало откинулся на сиденье, — и это правда. Вентилятор строптиво гудел. От кружки с зелёным чаем поднималось всё меньше пара. Роза недоверчиво сжимала кулаки, а Эрнест качал сам себе головой, отвернувшись и потирая колючий подбородок, пока не выдохнул: — Сядь. Он ещё и диктует правила, да? — Прошу тебя, сядь. Роза строптиво фыркнула, подтянула стул и села, скрестив ноги. Эрнест взял чай, отхлебнул, провёл тыльной стороной ладони по лбу и поправил волосы. Он больше не пытался строить из себя героя. Он был уставшим. Жутко уставшим. Но — больше не напряжённым. Эрнест отставил кружку, потёр переносицу. Между бровями лёг контур будущей морщины. Эрнест хмурился почти столько же, сколько и улыбался. — Скажи, — он потёр мозолистые руки друг об друга, — если бы кто-нибудь из твоих людей… Он остановился, задумался, цокнул языком. — Если бы я позвонил тебе и сказал, что мне надо спрятать тело, ты бы приехала? Бетон расплылся под ногами, захватил ступни, затопил любимые красные кеды. Роза оторвала ногу, но тут же бессильно опустила, провалилась куда-то. — Quoi? Эрнест поднял взгляд. — Ты бы помогла мне? Помогла бы ему? Вопрос в «помогла» или в «ему»? Губа заболела сильнее. — Если бы это нужно было, — выдавила она, всё ещё мотая головой. К чему он ведёт? — Вот и мне нужно было, — вся фигура Эрнеста, потерявшая надобность казаться сильной, ссутулилась, — мне позвонил человек, которому я не мог отказать. У Розы пересохло во рту. Она взяла бы со стола чай, но ноги приковались к бетону. — Ты ему должен? — Нет, — Эрнест усмехнулся. Розе словно дали пощёчину, — но теперь он должен мне. Эрнест вообще понимает, что натворил? — А если вас видели? — Роза понизила голос, но гласные сорвались, попали в кирпичную стену за Эрнестом. — Если он спалится? Или его люди? — Роза задёргала ногой. Кед отбил по бетону ускоряющийся ритм. — Если пропажу заметят? — Если и заметят, это будут уже не мои проблемы. — Ах, не твои. Стук прекратился. — Да, не твои. Потому что они будут наши! — Роза тыкнула себе в грудь пальцем, подскочила. — Нам придётся огребать! Она подвернула кед и заходила взад-вперёд по комнате. Шаги эхом раздались в пустой голове, отразились от черепной коробки и вернулись к ушам бессмысленными и бессодержательным звуком. С улицы послышался неясный шум: пошёл дождь. Капли забили по короткому металлическому навесу. — Я со всем разберусь. Эрнест устало выдохнул, провёл ладонью по лицу. — Разберёшься? — Роза развернулась на пятках. Её голос взлетел, ударился в потолок и отскочил, как резиновый мячик. — Разберёшься! Ты уже разобрался, у тебя руки нахуй в крови! — А что я должен был делать! — Эрнест перекричал её. — Ты думаешь, я хотел? Он подался вперёд. Рука дёрнулась в каком-то неясном жесте. — Стоять в грязи? Пихать трупак в мешок? Но рука вдруг крупно дрогнула и он сжал её, а затем ударил по ручке дивана с такой силой, что где-то глубоко в нём завибрировали пружины. Эрнест зажмурился, закусил кулак и вдохнул через рот, пережидая боль. Роза невольно разжала пальцы. Эрнест сдерживался — он всегда сдерживался, — и она не знала, что произойдёт, когда бутылка его эмоций с треском раскупорится. — Но если бы однажды позвонила ты, я бы точно так же приехал, — голос стал тише. Эрнест не смотрел на Розу, — потому что есть вещи, которые просто надо сделать. Эрнест вытащил из-под футболки серебряный крестик и спрятал его в кулак. Дождь на улице разошёлся сильнее, отчётливо забил по крыше, зашуршал по щебёнке. Лампочка над рабочим столом мигнула, и серые кирпичные стены забрали часть света. Где-то за спиной Эрнеста, спрятанное за накидкой дивана, теперь сползшей, показался кусочек чёрного маркера. «Rosæ le enfoire» кривым почерком с неуверенным написанием имени и куда более изящное и твёрдое «Eric le conard». Они едва не получили люлей от отца Розы за свои художества, когда Эрнест постигал искусство ругательств на языке de l'amour. Они были подростками. Когда-то они были подростками. Роза опустила плечи. Эрнест разжал крестик и глубоко вздохнул. Грибной дождь, так резко разразившийся, начал затихать; если бы Роза открыла гаражную дверь и посветила в темноту фонариком, она бы увидела поднимающийся от земли пар, который не могли прибить последние холодные капли. Тёплое и мокрое лето растекалось по земле, чтобы потом подняться в воздух и наполнить окружение водой, словно оно было губкой. Эрнест поставил локоть на ручку кресла и прикрыл лицо ладонью. Волосы небрежно упали по обе стороны головы, кончик сломанного когда-то носа, сейчас выглядывающего из-под пальцев, ушёл вбок. Эрнест был опустошён, но глубоко внутри него что-то плескалось и дёргалось, и он больше не давал этому выхода; наоборот, старался успокоить бурю. Он пережил то, что не переживала Роза, и пришёл явно не за тем, чтобы его упрекали. Роза отвела взгляд, засунула руки в карманы. В одном топе и спущенном комбинезоне ей стало вдруг ужасно холодно. — Оставайся на ночь. Эрнест от удивления выглянул из-под ладони. — Если не хочешь домой ехать, — продолжила Роза и пожала плечами. Эрнест опустил руку и уже открыл рот, чтобы из приличия отказаться, но замолк и задумался. — Я… Спасибо, — проговорил он. И после — благодарно улыбнулся. Не во весь рот, только кончиками губ. — Если хочешь, я тоже могу… — Роза перевалилась с пяток на носки. — Нет, нет, — Эрнест закачал головой, — спасибо. Роза кивнула. От зелёного чая на столе уже перестал идти пар.