Покрытая порохом смальта

Женя стоял возле открытой балконной двери, отгораживающей его от улицы москитной сеткой. Ветра не было. Промозглый туман заползал в комнату, отталкивался от дыхания и смешивался с сигаретным дымом, вставая в квадратиках нейлоновых нитей и отпугивая комаров, забывших что-то на четвёртом этаже в третьем часу ночи. В квартире не светилось ничего, кроме бычка, бегающего красным пятнышком перед сеткой. Несчастные фонарные столбы ютились вокруг школьного стадиона, и машины, изредка заезжающие во двор, бросали отсветы фар на потолок. Пахло сыростью и летней прохладной ночью. Струи сигаретного дыма завивались в едва заметные узоры, и Женя кашлял из-за них. Роза постанывала в кресле, когда пыталась приподняться или повернуть голову. Тишина сосала под ложечкой. Казалось, что пространство вокруг такое же дырявое, как москитная сетка; в неё стоило брызнуть чем-нибудь, чтобы залить пол комнаты или затопить её, заставив Женю окончательно задохнуться. Но время текло, беспечно играя под ногами и поблёскивая за стеклом наручных часов. После тяжёлых басов клуба тишина казалась притворной. Столь знакомая в свете дня квартира теперь выглядела полузаброшенной и позабытой, и углы подоконника опасно свисали над полом. Тени вытягивались, руки дрожали — будто парня напоили на вечеринке и затащили в холодный подвал; но нет, вот он, (почти) трезвый, пришёл сюда по собственной воле и теперь смотрел в окно, не в силах развернуться и взглянуть на Розу. Её синяки прятались в карманах ночи, но кровь блестела на щеке и под носом. Она шмыгнула, заставив Женю вздрогнуть. Он открыл москитную сетку и выбросил бычок, который перед тем, как упасть в бездну за балконом, отскочил от перил и рассыпал ворох алых искр. — Что нам… теперь делать? — Он обернулся через плечо. Роза тяжело наклонилась и сплюнула на пол; после так же тяжело откинулась на спинку кресла. — Хуй знает. Я туда больше не пойду, — она прикоснулась пальцами к засохшей корке крови под носом и прикрыла глаза, — принеси воды. Женя развернулся к ней лицом и замешкался, на что она презрительно бросила: — С кухни. Он зашагал на кухню, но остановился в коридоре, услышав вслед: — И обезбол из сумки. — Всё настолько плохо? — Женя обернулся, рассматривая разложившуюся в кресле фигуру. Фигура вздохнула. — Что тебе непонятно во фразе «мне отбили нахуй рёбра»? — она выплюнула каждое слово в бездушную глубину потолка и заставила парня молча уйти. На кухне он щёлкнул выключателем, о чём тут же пожалел. Комната погрузилась обратно во тьму. Передвигаться с фонариком оказалось куда приятнее, чем заставлять глаза привыкать к яркому свету. Таблетки лежали на столе; Женя уже давал Розе одну, так что с неохотой забрал пластину и налил в стакан воду из-под крана. Когда он вернулся обратно, Роза всё так же полулежала в кресле, сложив руки на подлокотниках. Он передал ей таблетку и помог удержать в руках стакан, после чего оставил его на кофейный столик. Роза тихо вздохнула. Откажись она помогать Жене, сейчас лежала бы в родной кровати без синяков и крови на рубашке. Но она отчего-то держалась до конца, и так же до победного стояла в драке, пока её не сокрушили ударом в челюсть; сейчас на том месте расцветал синяк, но в темноте его видно не было. Жене стоило предупредить. Дать отбой. Сказать заранее. Не быть таким наивным. Он не врал — он просто молчал, и так же молчала теперь в кресле Роза, тяжело дыша. Женя сжал кулак, но усилием воли потянулся к карману и нащупал в нём пачку сигарет. — Курить будешь? Ответом было недолгое молчание, после которого последовало уставшее «угу». Женя вытащил сигарету и поднёс её к губам Розы, чтобы она могла перехватить её; после чиркнул зажигалкой, и девушка прикурила, ведя слабой рукой. Тишина надавила бетоном на рёбра, заставила Розу болезненно выдохнуть. Теперь уже её красный огонёк бродил по комнате, роняя пепел на пол и обшивку кресла. — Если что-то сморозишь, я тебя убью, — сигарета пошла вправо, а Женя сам себе кивнул. — И не собирался. Здесь они наконец-то были в безопасности. Здесь они могли отдохнуть и зализать раны, с каждым разом всё более и более неприятные. Женя вместе с Розой погружался в темноту как под воду, чтобы прямо на своём теле в вибрации густых волн чувствовать басы, необъятные пальцы и твёрдые кулаки. Он стоял перед ней, не произнося ни слова. Будь он более внимателен, ей пощадили бы рёбра. После долгого дня болели ноги. Усталость давила на веки; уже несколько часов парень смахивал её, как оседающую пыль, но с каждым разом она становилась всё более липкой. Сигаретный дым наполнял комнату. Роза каждый раз тяжело, медленно затягивалась, смакуя запах дорогих сигарет. — Придётся залечь на дно, — наконец сказала она, — а потом… Она отвернула голову. Женя поёжился. Потом — отсутствие звуков. Или другой подход. Сплошное молчание, конец, никаких больше экспериментов. Потом может ничего и не быть. Они не закончат это дело. Женя знал, что так будет. Знал, что это должно рано или поздно произойти, но предпочитал не обращать внимания. «Маменькин сыночек», ничего не знающий об ответственности, сталкивающийся впервые с катастрофическими последствиями своего бездействия. Роза имела право на него злиться. Она бросила бычок под ноги и наклонилась, поставив локти на колени и обхватив ладонями голову. Наверняка в ней всё сейчас гудит и трещит. Она поднялась резко, быстро вдохнув и схватившись за бок; Женя встал рядом, подхватил её под руку и помог сделать несколько шагов до дивана, где она наконец-то смогла лечь. Женя ещё не придумал, где будет спать сам, но, судя по одиноко стоящему грязному креслу, его ночь будет не самой удобной.