Чёрное к белому

      tw: нон-кон, порка       Крисания знает, где найти другие Врата. Посвящённым служителям Паладайна, и только им одним, доверена тайна Врат… поговорите с ней, шалафи, убедите её, без этого путь дальше закрыт для нас.       Рейстлин замер на пороге комнаты Крисании, собираясь с мыслями. Жрица заперлась там вчера, сразу после того, как заклинание Даламаров перенесло их всех в надёжные стены Башни, отказалась от ужина и вина, а потом и вовсе перестала с кем-либо разговаривать; лишь тихий плач слышал Рейстлин, когда подходил к дверям и пытался подобрать слова, чтобы успокоить Крисанию и вытащить из неё наконец тайну. Падение Истара напугало его сильнее, чем он был готов признаться даже Даламарам, – хотя эльфы, кажется, видели его насквозь, и нужды перед ними притворяться не было. Но Бездна продолжала звать Рейстлина, желание проникнуть туда и свергнуть Такхизис, заняв её место, стало ещё более нестерпимым после столкновения с гневом другого бога. «Я и до тебя доберусь, Паладайн, – думал Рейстлин прошлой ночью, не в силах заснуть от жгучего, в каждую клеточку тела проникающего возбуждения, – и огненной горы будет недостаточно, чтобы меня остановить. Король-Жрец был всего лишь человеком, но я… я-то стану равным тебе божеством, и попробуй тогда справиться со мной, жестокий ты бог, равнодушный к своей пастве. Ты же умеешь только карать тех, кто в заносчивости своей возомнил себя выше, чем ты сам, а до простых смертных, их страданий и боли тебе дела никакого нет. Так ли уж ты всемогущ, Паладайн, нельзя ли найти в твоей самовлюблённой гордости брешь – у всякого есть бреши, ты вовсе не исключение…»       Рейстлин постучал в дверь, борясь с желанием просто открыть её заклинанием и войти, – это его Башня, в конце концов, и, если ему необходимо поговорить с Крисанией, он это сделает! Но дверь на этот раз оказалась не заперта, и жрица лишь посмотрела на Рейстлина, когда он вошёл, не выгнала прочь, вообще ни слова не сказала. Она сидела на разворошённой постели, забившись в дальний угол, по-детски жалко обхватив себя руками за плечи, и на её бледном лице казались живыми только глаза – покрасневшие от слёз, наполненные болью и отчаянием. Да, крах веры – прискорбное зрелище… Рейстлин усмехнулся про себя и присел в кресло в другом конце комнаты. Он всё ещё не знал, как начать разговор и подтолкнуть его в нужную сторону, но решить этот вопрос нужно было незамедлительно… Такхизис не станет ждать.       – Врат больше нет, – Крисания сама нарушила затянувшееся молчание.       – Я знаю, – ответил Рейстлин, тщательно вымеряя каждое слово, не позволяя бушующим чувствам прорваться в голосе. – Но где-то есть ещё одни Врата.       Она бросила на него быстрый взгляд – наверняка догадалась, зачем он пришёл к ней. Крисания была во власти своих заблуждений и непомерного честолюбия, но глупой её даже Рейстлин не назвал бы. Конечно, она догадалась. И всё-таки не ответила решительным отказом, только руки нервно сжала на коленях; какая-то неясная борьба происходила в ней, то, что она видела в Истаре, заставило Крисанию многое осмыслить заново… может, потому она и не спала всю ночь – а Рейстлин знал, что было так. Разрешить сомнения Крисании в свою пользу. Напомнить ей – именно тот, кого она считала своим врагом, желающим ввергнуть мир в кровь и хаос, показал ей правду, разоблачил тирана под маской жреца… и не позволил погибнуть в разрушенном Истаре, защитил, спас. Напоминать не понадобилось – Крисания заговорила сама, и голос её дрожал, опускаясь почти до шёпота:       – Я видела, как зло рядится светом… теперь на цвет одежд я не смотрю. Возможно, я… сильно ошибалась насчёт тебя, маг. Ты открыл мне то, на что я старалась закрыть глаза, обманувшись сиянием и святостью Короля-Жреца. Он не был святым, так, может, и ты… вовсе не желаешь захватить над нашим миром власть? Может, ты не хочешь выпустить Такхизис из Бездны, и намерения твои… не тёмные вовсе? Я не знаю… как верить самой себе теперь. Прошу тебя, Рейстлин, расскажи мне, зачем ты хочешь спуститься в Бездну? В чём твоя… истинная цель?       Крисания назвала его по имени. Призналась, что доверяет ему больше, чем себе. Вот она, надменная жрица, возомнившая себя спасительницей, не просто посвящённой дочерью Паладайна, а его карающей дланью. Вот она сидит, с растрёпанными волосами, в обгоревшем и порванном платье, с дорожками слёз на щеках, сидит и смотрит на чёрного мага, которого собиралась исправить, обратить к свету и привести к Отцу своему, с глазами, полными уже не отчаяния, а надежды. Да, Крисания поверила Рейстину. Она ищет теперь в нём опоры и знака, указывающего правильный путь. Если человек потерялся во тьме и не знает, куда идти, он схватится за первую же протянутую руку. Что ж, Рейстлин готов был вести её. И для этого можно использовать самое действенное оружие – правду. Не всю правду, разумеется, а лишь ту её часть, которая непременно затронет слабые струны души… те самые струны, что Рейстлин уже задел однажды, в первую встречу с Крисанией в храме, когда опустился, обессиленный приступом кашля, на ступени алтаря. Крисания испытывала к нему лишь презрение – и всё-таки пожалела его. Почему бы не сыграть на этом ещё раз?       Он чуть наклонился вперёд, устремил невидящий взгляд в камин и едва слышно вздохнул, будто печальные воспоминания прошлого причиняют ему боль. И это сработало, конечно, – Крисания села на постели ровно, напряжённо всматриваясь в его лицо и внимая каждому слову.       – Мы жили в Утехе… маленькой деревушке с домами на деревьях, наверняка ты о ней слышала. Я, мама и мой брат-близнец Карамон. Отца у нас не было – он погиб почти сразу после нашего рождения… мама не любила о нём говорить. Мы жили, как прочие дети, беззаботно и счастливо, – нехотя помогали маме с уборкой и готовкой, порой сбегали из школы, чтобы погулять в полях, поудить рыбу или заняться ещё десятком куда более интересных вещей. Эти весёлые времена не продлились долго. Маме и так было сложно содержать семью из трёх человек, а деньги, скопленные отцом, когда он был ещё жив, неуклонно заканчивались. Нам пришлось продать животных, мебель, вскоре и сам дом… почти всё, что у нас было. Она просто не знала, что делать дальше. А тьма именно в такие уязвимые души вползает легче всего…       Рейстлин рассказал о своём детстве, намеренно опуская лишь некоторые детали. Неверный и неумелый шаг в тёмном искусстве стоил их матери жизни. Мать была единственным человеком, которого Рейстлин по-настоящему любил. Он дал себе клятву держаться подальше от магии, не важно, светлой или тёмной, – и всё же магия заворожила его, околдовала сладкими обещаниями безграничных возможностей. Рейстлина терпеть не могли в Утехе. Деревенские мальчишки обижали его, болезненного и слабого, совсем не похожего на брата; Карамон не всегда успевал прийти на помощь. Мальчишки выросли, издевательства стали более изощрёнными, а сил у Рейстлина не прибавилось, он не мог дать им отпор… не магия ли поможет ему за себя постоять? Он малодушно позволил себе увлечься магией. Однажды он не только ответил обидчикам, но и отомстил каждому, кто хоть раз причинил ему боль. Родную деревню пришлось покинуть, и не то чтобы Рейстлин сожалел об этом – впереди его ждали знания, безграничные знания, из которых сложится дорога к подлинной силе, и больше никто, ни единый человек в мире, не посмеет унизить или оскорбить его.       Но предательский удар в спину ожидал Рейстлина и в Башне Высшего Волшебства, где он учился владеть своей магией, изучал новые заклинания и рецепты зелий. Пар-Салиан, учитель, которому Рейстлин доверял, которого уважал безмерно, по ему одному ведомым причинам решил, что юный маг опасен, и нужно преподать ему урок сейчас, чтобы в грядущем он не стал для Конклава проблемой. Страшного Испытания, едва не стоившего Рейстлину жизни, Пар-Салиану показалось недостаточно. Он наказал его – наделил кожей золотистого цвета и золотыми глазами со зрачками в форме песочных часов, глазами, способными видеть вокруг лишь гниение, умирание и упадок. Лишь смерть. Именно Пар-Салиан впервые столкнул Рейстлина со смертью – стоит ли удивляться, что к богине Смерти и Тьмы потянулись его помыслы?       Но Рейстлин вовсе не был служителем Всебесцветной Драконицы, как думали о нём маги Конклава. Карамон знал правду – они с Рейстлином сражались бок о бок в разрушительной Войне Копья, благодаря Рейстлину Такхизис удалось надёжно запереть в её мрачном царстве… Никто, разумеется, не поверил в это, в глазах собратьев Рейстлин Маджере, надевший чёрную мантию для того только, чтобы втереть в доверие к Тёмной Госпоже и обмануть её, стал чёрным магом, желающим встать на её место и захватить власть над миром. Конклав боится его. Конклав не хочет взглянуть в глаза правде, ослеплённый своими предубеждениями и страхом. Братья-маги назвали Рейстлина предателем и решили во что бы то ни стал помешать ему открыть Врата, хотя он, единственный из всех, решился шагнуть во тьму и навсегда расправиться с ней. Предатель для обеих сторон. Ренегат всех времён. Не принятый ни злом, ни добром, покинутый всеми, кроме брата… Тварь, давным-давно потерявшая человеческий облик. И ни один из тех, кто обрушивал на его голову все мыслимые проклятия, не знал, что каждую ночь во сне Рейстлин видит Такхизис. Богиня Тьмы тянется к нему из Бездны, зовёт его, обещает вечное блаженство у подножия трона… а порой с ним говорит мать – плачет, умоляет спасти её, вырвать из лап Драконицы, избавить от вечных мук. Кошмары как настоящие, и магия не спасает от них. Не спасает ничто. Рейстлин должен спуститься в Бездну, чтобы избавить мир от зла… чтобы спасти себя и спасти маму, томящуюся в чертогах мрака, ведь она только на него надеется, она ждёт и верит, что сын придёт к ней на помощь.       Нужды притворяться не было – голос у Рейстлина срывался по-настоящему, и жгучие слёзы действительно подступили к глазам, и дышать ему становилось сложнее с каждым словом. Правда… опасное оружие, которое может обратиться и против того, кто им пользуется. Прошлое набросилось на него, разрывая в клочья хрупкую стену, возведённую между ним и памятью, – эту стену подтачивали по ночам кошмары и голос мамы, сплетавшийся со зловещим шёпотом Такхизис. Даламары помогли ему избавиться от кошмаров, и вот он сам разрушил стену, непозволительно сильно обнажил душу, дал старым ранам раскрыться снова. У Рейстлина дрожали руки, он едва смог довести свой рассказ до конца. Не стоило делать этого. Это слишком… слишком больно, не стоило, надо было отыскать другой способ, любой, только не это издевательство над собой, не эта невыносимая пытка. Но усилия оказались не напрасны. Крисания по началу слушала с недоверием, но чем дальше, тем больше возрастало её волнение. Она резко встала с кровати, принялась расхаживать по комнате, один раз даже подалась к Рейстлину, словно хотела его утешить… впрочем, тут же одёрнула себя и отошла в сторону. Она застыла наконец посреди комнаты и, заметив, что Рейстлин смотрит на неё, быстро отвернулась – Рейстлин всё равно успел заметить дорожки слёз на её щеках. Жрица нервно сжала в пальцах складки платья и едва слышным голосом сказала:       – Я знаю, где ещё одни Врата. Они в Замане.       Даламары встретили Рейстлина на пороге спальни, посмотрели на него – Рейстлин не хотел даже представлять себе, как сейчас выглядит – и не спросили, как прошёл разговор с Крисанией. Они тут же подошли к нему, осторожно взяли под руки, усадили в любимое кресло у камина. Пока один Даламар наливал в бокал то ли вино, то ли целебный напиток, второй опустился перед Рейстлином на колени, бережно взял его ладонь в свои и тихо спросил:       – Что с вами, шалафи?       Один звук этого голоса заставил тугой узел в груди Рейстлина ослабнуть. Он знал – можно ничего не говорить, никаких объяснений не требуется, Даламары всё поймут без слов и утешат его… так, как только они умеют. С ними он сможет забыть о прошлом, и всё – нежная улыбка матери, смех брата, журчание речки в Утехе, звёзды над головой, мелодичный звон мечей, клятвы верности и дружбы… вообще всё растворится и без остатка исчезнет в их заботливых руках, в их мягкой покорности, в их прикосновениях, поцелуях и ласках, распаляющих до жаркого огня во всём теле. Даламары помогут ему. Да, они помогут, и бояться больше нечего.       – Вам плохо, шалафи, – сказал второй Даламар, в белых одеждах, и это уже не было вопросом, – я вижу, как плохо и больно вам сейчас… К сожалению, наше снадобье ничего не сможет с этим сделать, но мы знаем другой способ. Весьма действенный способ. Позвольте нам облегчить вашу боль… обещаю, вам обязательно станет лучше.       У Рейстлина не было сил приказывать им, хотя на краю сознания мелькнула мысль: не стоит давать слишком много воли… надо напомнить им, кто хозяин в этой Башне, кому они должны подчиняться беспрекословно, надо… Но сил не было. Совсем не было, он чувствовал себя опустошённым, в висках стучала кровь, слабость разливалась по телу, сковывая движения, а вязкий туман в голове не давал ни на чём сосредоточиться. Он просто кивнул. Даламары уложили его на постель, парой быстрых и аккуратных движений сняли с него мантию, рубаху и штаны… он и сам не заметил, что лежит перед ними полностью обнажённый. Такого ещё не бывало прежде. Так далеко он не позволял им заходить. Рейстлин зашарил вокруг себя, чтобы немедленно прикрыться простынёй или одеялом… но его руки мягко перехватили с обеих сторон.       – Не волнуйтесь, шалафи. Доверьтесь нам, и мы сделаем всё, чтобы вам стало легче… мы избавим вас от всех тревог, только позвольте…       Но, кажется, позволение им вовсе не требовалось. Они тут же заскользили прохладными пальцами по его разгорячённой коже – от шеи и ключиц к плечам и груди, к бёдрам и… Рейстлин дёрнулся, когда ладонь чёрного Даламара обхватила его член, но велел себе расслабиться. Всё в порядке. Ничего особенного не происходит. Сколько раз они удовлетворяли его таким способом? Всё хорошо. Он же сам хотел именно этого. Странное чувство не проходило, и Рейстлин, возвращая контроль над происходящем, требовательно потянул к себе белого Даламара. Так было множество раз, будет и сейчас. Белый Даламар послушно приоткрыл губы, давая Рейстлину увлечь себя в поцелуй, может, немного более властный, чем прежде… но длилось это не больше нескольких мгновений. Даламар разорвал поцелуй сам, чего ни разу не делал раньше. А чёрный Даламар не торопился брать в рот член Рейстлина. Они оба смотрели на него так… так… Рейстлин не мог подобрать слов, но ни следа прежней покорности в этих взглядах не было. Даламар в чёрном вдруг улыбнулся холодно и насмешливо.       – Вы знаете, шалафи, что самый действенный способ избавиться от душевной боли – боль физическая?       – Что?..       Подсвечник оказался в руках белого Даламара незаметно. Свеча догорела уже до половины, Даламар наклонил её, и расплавленный воск оказался на коже Рейстлина раньше, чем он успел отдёрнуть руку. Впрочем, сделать этого ему всё равно не дали. Чёрный Даламар цепко схватил его запястья и завёл руки за голову, а белый наклонил подсвечник снова, только теперь жаркая волна, отдавшаяся волной колючих искорок по всему телу, пролилась Рейстлину на грудь.       – Что вы делаете?! Отпустите меня немедленно, я… я не позволю… отпустите меня сейчас же, мне больно!       – В этом же и смысл, шалафи. Как вы забудете о своём раненом сердце, если вашему телу не будет больно? Не волнуйтесь, мы не причиним вам никакого вреда… это всего лишь лёгкие ожоги, но разве вам не кажется, что они усиливают наслаждение от тех вещей, которые вы так любите? Давайте проверим ещё раз…       – Нет! Хватит! Я не хочу!..       Снова обжигающее прикосновение, снова вспышка боли, а потом… потом чёрный Даламар, продолжая крепко удерживать руки Рейстлина, наклонился к нему и поцеловал, грубо вторгаясь языком в его рот, воск полился снова, и эти ощущения странным, пугающим образом переплелись и вырвали у Рейстлина стон, громкий несдержанный стон, в которым была не только боль, нет, не только она. Даламар довольно усмехнулся ему в губы. Второй Даламар поставил свечу обратно на стол у кровати и прикоснулся губами к воспалённой коже… он целовал, гладил и легонько царапал, а Рейстлин весь сжимался, не зная, как спрятаться от этих рук и губ, не зная, что делать, и с каждой секундой всё больше погружаясь в панический ужас. Они… что они делают с ним? Как они посмели? Их же двое, он… просто не сможет остановить это, а посох остался у кресла на другом конце комнаты и ничем ему не поможет. Нет. Этого не может быть. Нет, нет, нет. Они же всегда были так послушны, они делали только то, что он разрешал или приказывал им, они…       Не всегда. Мысль обожгла сильнее расплавленного воска. Нет, они были такими не всегда.       Почему вы решили, что на меня это подействует? Может, я… получаю удовольствие от боли, не задумывались об этом?       Нет ли у вас тоже каких-то необычных предпочтений, мой господин?       Нет. Нет. Пожалуйста, только не это. Нет.       Рейстлин сделал попытку вырваться из железной хватки чёрного Даламара. Он рванулся вперёд, разрывая поцелуй и отворачиваясь, только бы не дать ему снова… он дёрнул руками, а ногой оттолкнул белого Даламара, который чертил дорожку поцелуев у него на груди… попытался оттолкнуть, но в следующую секунду этот Даламар уселся ему на бёдра, прижимая к постели, а чёрный Даламар взял его за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.       – Ну что же вы, шалафи, не обманывайте сами себя… а уж нас вам тем более не обмануть. Ваше тело выдаёт вас. Вы хотите продолжения – и вы получите его, только, если будете сопротивляться, может получиться несколько… больнее. Впрочем, больно будет в любом случае. И хорошо тоже.       И не успел Рейстлин хотя бы вдуматься в эти слова, Даламар наклонился к нему и зловеще губы прошептал:       – Вы же помните, что сделали с моим братом за какую-то паршивую книгу? Вы причинили ему боль… и заслуживаете наказания.       Нет, нет, нет, нет!       Рейстлин сопротивлялся как мог, но Даламары были сильнее его, к тому же их – двое; без всякого труда чёрный Даламар одним резким движением поднял его с кровати и ткнул лицом в ближайшую стену, а белый Даламар медленно подошёл к нему со спины и почти ласково провёл ладонью вдоль позвоночника. Рейстлин дёрнулся ещё раз; это было уже бесполезно – пальцы чёрного Даламара сплели из воздуха золотую нить, которая охватила запястья Рейстлина, не давая ему пошевелить руками.       – Знакомо, не правда ли? Мы довольно быстро освоили это заклинание… полезная вещь, вам не кажется, шалафи? Держит крепко и бьёт… тоже, наверное, очень больно. Скоро вы сами в этом убедитесь.       – Да какого… вы не посмеете… я ваш господин, вы не посмеете сделать это со мной!..       – Но вы же посмели сделать это с нами. Почему вы считаете, что имеете право наказывать нас даже за малейший проступок, а у нас такого права нет?       – Да кто позволил вам!..       – Мы. Мы сами себе позволили, шалафи. Расслабьтесь и получайте удовольствие. О, вы даже не представляете, какое сладкое наслаждение можно найти в боли… и как же сильно вам хочется это узнать, вы просто изнываете от нетерпения, вам безумно, невыносимо хочется, господин. Ожидание – пытка, не правда ли?       Плеть из золотых нитей магии опустилась на спину Рейстлина прежде, чем он успел хотя бы слово сказать. Он пропустил момент удара, загипнотизированный этим голосом… уже не мягким и ласковым, а вкрадчивым, полным издевательской насмешки… именно так Даламар говорил с ним в то первое время в Башне, как же Рейстлин мог об этом забыть, как он мог?.. Даламар. Какой из них говорил с ним так, белый или чёрный? Какого Даламара Рейстлин выпорол тогда в библиотеке за взятую без спроса книгу? Какой из них сейчас собирается… причинить ему боль? Наказать? Отомстить? Какой из них… или они оба одновременно, или они оба одинаковые? Боль обожгла спину, и сразу за первым ударом последовал ещё один, сильнее, безжалостнее первого. Он ведь тоже тогда бил без всякой жалости, ничуть не заботясь о том, будет ли Даламару больно. Мысли спутались, третий удар пришёлся по тому же месту и отдался вспышкой боли по всему телу. Больно. Больно, как больно… Плеть прошлась по ягодицам и бёдрам, снова вернулась к спине. Больно. Рейстлин протяжно застонал и зажмурился, словно в этом был хоть какой-то смысл. Он хотел вырваться, но магия и чёрный Даламара ему не позволили. Он почувствовал, как рука давит ему на спину, а возле уха звучит всё тот же насмешливый голос:       – Прогнитесь в спине, шалори. И ноги вам стоит развести пошире. Поза… восхитительная, и очень вам подходит, так что сделайте это сами или мне придётся… заставить вас.       Рейстлин открыл глаза, встретил его холодный взгляд и замотал головой, за что получил удар ещё более ощутимый, чем все прежние. Чёрный Даламар подошёл к белому и забрал у него плеть, а белый Даламар склонился над Рейстлином и оставил след болезненного укуса на плече. Больно, больно… но тысячи огней разбежались от этого укуса, и от следующего удара, и Рейстлин застонал снова, не в силах сдержаться, ведь ему было больно, так больно… и такой дикий, совершенно ему неподвластный огонь вспыхнул в нём. Вы даже не представляете, какое сладкое наслаждение можно найти в боли… Нет, нет, это неправда, ему не может нравиться такое, нет! Какой-то из Даламаров тихо рассмеялся и скользнул пальцами по воспалённым следам плети на коже. Нежное прикосновение. И такой же нежный, обволакивающий шёпот на ухо:       – Всё хорошо, шалори… не бойтесь, наказание закончилось… позвольте нам теперь позаботиться о вас.       Он должен был прогнать их. Обругать последними словами, прогнать не только из своей комнаты – из Башни, и запретить им возвращаться сюда. Он должен был избавиться от них навсегда в эту самую минуту. Они перешли черту. Тому, что они сделали с ним, прощения нет… так почему же он снова, уже в который раз, отдаётся их ласковым рукам, позволяет уложить себя на кровать животом вниз, слушает их вкрадчивые речи, не разбирая слов, понимая только, что они… хотят помочь ему, облегчить боль. Боль, которую сами же причинили.       Неправильно. Это неправильно. Всё неправильно.       – Вы спрашивали, что значит это слово… Оно переводится как «любимый». Всё будет хорошо, шалори, уже всё закончилось, вам станет лучше… мы рядом, не бойтесь ничего, боль совсем скоро пройдёт…       Боль действительно стала слабее, но не исчезла совсем – отдавалась дрожью во всём теле, а тело Рейстлину, кажется, больше не подчинялось. Им завладели Даламары. И ему… нравилось это. Он остался бы лежать так, погружаясь в эхо прежней боли, приятное и расслабляющее, вслушиваясь в сладкие голоса учеников, нашёптывающие ему что-то нежное, о заботе и любви, такие чудесные слова, раствориться бы в них без остатка и не думать, просто не думать ни о чём… шалори, они называют его шалори, они… любят его?       Из блаженного полузабытья Рейстлина вырвали неожиданно. Резким движением один из Даламаров – какой именно, понять было нельзя, потому что оба они скинули с себя всю одежду – заставил его подняться на ноги, завёл ему руки за спину и обхватил губами мочку уха, а второй подошёл вплотную и скользнул ладонями по груди. Не ласковое движение. Собственническое. И улыбка у Даламара была такая же – хищная, не предвещавшая ничего хорошего. Рейстлина опять сковало ледяным страхом. Теперь он даже сопротивляться не мог – тело охватило чудовищной слабостью, ни одной связной мысли не всплывало в голове. Он потерялся в этих контрастах, он совсем перестал понимать, что Даламары хотят от него… и почему он позволяет им… Но его мнение, судя по всему, никого из них не интересовало.       Рейстлин не видел, что делает Даламар за его спиной, но ощущал на шее его жаркое дыхание, прикосновения губ… болезненные укусы, последовавшие один за другим. А потом этот Даламар нажал ладонью на его спину, заставляя прогнуться, грубо схватил за бёдра и дёрнул к себе, впился ногтями в кожу. Причинил боль… снова причинил боль, чего раньше, до этой странной ночи, никогда не бывало. Второй Даламар усмехнулся, запустил руку в волосы Рейстлина и с силой прижал его лицо к своему члену.       – Вы же раскаиваетесь, что так обращались с нами, шалафи? Конечно, раскаиваетесь, и мы готовы простить вас… но вам всё-таки придётся искупить свою вину. Постараться как следует, чтобы заслужить наше прощение. Покажите нам, как сильно вы сожалеете о своих поступках… уже догадались, что с вами сейчас будет, шалори? О, не тревожьтесь, не только нам это доставит удовольствие.       Сколько язвительной насмешки было в этих голосах, которые звучали попеременно друг с другом, неразличимые, чужие, причиняющие боль. И опять боль, теперь уже иного свойства, растекающаяся ядом внутри. Ни разу прежде Рейстлин не оказывался в таком положении. Он и сам не делал с Даламарами то, что они собирались проделать сейчас с ним… во всяком случае, один из них. Он не позволял… их странным отношениям зайти до такой степени далеко. Он не хотел этого. Нет, Паладайн, Такхизис и все боги Кринна, он этого не хотел, он вырвался бы из их жестоких рук, если бы сумел, но… Когда член Даламара оказался у него во рту, а пальцы второго, смазанные чем-то прохладным, –внутри его тела, он застонал сначала от боли, а потом от наслаждения, которое отказывался признать. Движения не были осторожными и мягкими. Один Даламар вбивался в его рот, удерживая за волосы и заставляя смотреть себе в глаза, – если Рейстлин опускал голову, он получал сильный удар по ягодицам. Другой Даламар безжалостно растягивал его и вскоре тоже вбивался внутрь, уже не пальцами, в каком-то ненормально быстром темпе… Невыносимо. Это было невыносимо. Унизительно, больно, до безумия стыдно. Даламары имели его с двух сторон, использовали, как вещь, и как только они его в процессе не называли… Рейстлину хотелось оглохнуть и не слышать, хотелось, чтобы они его отпустили и всё это прекратилось как можно скорее… но к этому желанию примешивалось другое – чтобы они не останавливались, чтобы сладкая пытка продолжалась. Волны мучительного возбуждения прокатывались по телу, Рейстлин запрещал себе издавать хоть звук, но сдержаться было выше его сил, и он стонал, срываясь на крик, двигал бёдрами, насаживаясь сам на член первого Даламара, он видел довольную усмешку на лице второго... и всё равно не мог ничего поделать с собой. Ему было противно от себя самого. Он себя ненавидел. Это не эльфы оказались испорченные, это он, это внутри него сидит какой-то ненасытный зверь, который дремал до поры и вот проснулся, бесстыдно желая утолить голод. И Даламары, конечно, видели своего учителя насквозь.       – Мы догадывались, конечно, что вам хочется именно этого, шалори, но чтобы настолько сильно? Вы получаете такое удовольствие от того, что вас имеют, не спросив вашего на то позволения? Вы же понимаете, что мы можем сейчас сделать с вами всё, что нам захочется… вы в наших руках, шалори, и даже если вы будете умолять нас остановиться – мы не остановимся. Нам ведь тоже много что хотелось сделать с вами. О, как долго мы ждали этот восхитительный момент! И теперь, когда вы показали свою суть… это будет не последний раз, далеко не последний.       Рейстлин думал об этом, когда, наигравшись с ним вдоволь, Даламары оставили его на кровати и ушли. Не последний раз. Наверняка это повторится снова. Может, к тому моменту он наберётся сил, чтобы сопротивляться им, он же великий маг, он не позволит… никто не смеет… Но захочет ли он действительно дать им отпор? Эта мысль бродила у Рейстлина в голове, одна-единственная мысль, вопрос без ответа, как он пытался себя убедить. Только ответ был, беспощадный ответ, отрицать который бессмысленно и глупо. Нет. Он не захочет. Он и в следующий раз позволит им развлекаться с собой и вытворять любые, даже самые извращённые, вещи, которые только придут им в голову. Шалори. Рейстлин ошибался. Он смеялся над Крисанией и её заблуждениями, но сам пребывал в такой же нереальной картине мира и отчаянно цеплялся за неё, не сомневаясь в своей правоте нисколько. Как он мог ошибаться? Даламары послушно выполняли все его приказы, заботились о нём, варили для него зелье, спасавшее от кошмаров, целовали и обнимали его, называли «шалори», делали всё, что он хотел… они нуждались в нём, а он так привык видеть их на коленях перед собой, что поверил – это и есть их место, они сами это признают, они принадлежат ему. Даламары не принадлежали ему с самого своего появления в Башне – лишь позволили до поры до времени верить в это. И вот он, крах веры, такое прискорбное зрелище… Не они принадлежат ему, как ученики, слуги, рабы… все эти роли, которые он предназначил для них, были только масками, чёрно-белыми масками, легко обманувшими его. На самом деле он принадлежал им. Телом, душой и всем собой, без остатка, полностью.