Отпускай

      Тарталья тяжело вздыхает, прежде чем осторожно, но уверенно постучаться самыми костяшками пальцев в дверь. Он ждёт, будто приговорён к казни, а не беседе с явно не настроенным враждебно директором. На самом деле, Чайльд примерно так и ощущает нынешнее своё положение. Даже если господин Чжун Ли и не пылает праведным гневом, его выговоры достаточно строги, особенно во всём, что касается дисциплины. Наверное, это единственная черта, с которой молодой человек не может до конца смириться — стремление к дисциплине. Кому она нужна в обыкновенной школе? — Войдите! — почти не повышая голоса, говорит Чжун Ли через несколько секунд, и лишь тогда Тарталья осмеливается толкнуть дверь и перешагнуть порог его кабинета.       Он не делает ни одного лишнего шага вперёд, будто прирос к этому самому месту, и пялится на Чжун Ли, пожалуй, даже для него самого, не привыкшего отводить глаз, слишком долго. Мужчина, тем не менее, не проявляет признаков недовольства, наоборот, указывает ему на стул, предназначенный для любого посетителя.       Чайльд не осмеливается произнести ни слова, вместо этого нелепо прочищая горло, и следует предложению директора, опускаясь на сидение и тяжело вздыхая. Если бы он не наткнулся на вновь мечущую молнии госпожу Нин Гуан в одном из коридоров, то наверняка бы сейчас смеялся над смущением и уже что-нибудь сказал, но язык словно прилип к нёбу. Довольно того, что он порядком попортил крови, пока пытался убедить учительницу не столько усердствовать ради знаний его детей. Неужели за длительную работу она ещё не поняла, что всё равно не сможет вбить науку в тех, кто не хочет стараться? — Мне полагается штраф за опоздание, да? — глупо спрашивает Тарталья первое, что приходит ему в голову.       Чжун Ли лишь качает головой, не считая обязательным дополнять жест словами. Он улыбается кончиками губ, и его лицо сразу кажется Чайльду невероятно добрым и весёлым. Или, может быть, это вовсе не лицо, а выражение блестящих золотых глаз? — Поговорим лучше о Куникудзуси, — отвечает наконец директор, снимая очки и складывая руки перед собой на столе. — Если я не ошибаюсь, именно об этом мы и не успели поговорить.       Тарталья честно пытается отвлечь своё внимание от скрещенных пальцев господина Чжун Ли, мерно постукивающих друг о друга, и кивает. Этот несносный мальчишка наверняка ещё запомнится всей школе, если не исчезнет, а потому действительно заслуживает внимания. Тем более, вчера они с Люмин наверняка прекрасно выступили, слишком увлечённые спором и возвышенными представлениями о долге преподавателя. — Я не буду возражать, если госпожа Нахида захочет провести с ним воспитательную беседу, — говорит мужчина, поправляя кольцо на большом пальце и медленно переводя взгляд обратно на собеседника. — Не будете возражать? — удивлённо переспрашивает Чайльд, услышавший всё с первого раза. — Что ж, э… Я попрошу её что-нибудь сделать. Наверное, она придумает дельное решение. К тому же, этот паршивец…       Тарталья вовремя осекается, замечая, как ползут вверх брови директора, подгоняемые его пламенной речью. Он чувствует, как его щёки краснеют, но упорно подавляет комок в горле и, сжав под столом руки, продолжает: — Я имею в виду, сорванец, — поспешно поправляется молодой человек, пытаясь улыбнуться. — Я не могу найти на него управы, а она может. Не представляю, как можно чего-то от него добиться, но, тем не менее, он слушается Нахиду. Жаль, конечно, что не она его руководительница. Тогда все были бы счастливы.       Чжун Ли смотрит на него странно, очень странно, будто желая проникнуть куда-то вглубь его души, и Чайльд невольно перестаёт улыбаться. Он что, опять ляпнул глупость? Да, наверное, что так, иначе директор не сверлил бы его таким взглядом.       Тем не менее, поинтересоваться Тарталья не может. Директор вряд ли честно ответит ему, в чём дело. Об этом говорит и его улыбка, и глаза, скорее смеющиеся, чем сердитые, уж Чайльд-то знает. Он достаточно часто совершает ошибки, чтобы хорошо запомнить выражение лица господина Чжун Ли в такие моменты.       Лишь через минуту мужчина наконец кивает, ничем не объясняя ни взгляда, ни этого жеста, и отворачивается к окну. Он смотрит куда-то туда, в школьный двор, в котором почти уже не осталось детей, и становится задумчив.       Тарталья не осмеливается спросить, что произошло, и мучается догадками. Он не боится, что сейчас Чжун Ли объявит нечто вроде «Вы уволены», как боялся в самом начале, каждый раз перебирая в уме все возможные оправдания, только бы его ошибка не привела к подобному провалу. Теперь-то он уже уверен, что продержится хотя бы до лета, поскольку нанимать новых учителей и искать замену старым в середине года невероятно накладно. Одна Люмин стоила господину Чжун Ли больших усилий и, хоть он и остался ею доволен, всё же устроила своим появлением знатную сенсацию как среди учеников, так и среди учителей.       Тем не менее, его любопытство никуда не девается, наоборот, даже разгорается. Когда у него нет необходимости тратить умственные способности на предотвращение наказания, Чайльд начинает с усиленным интересом изучать директора и каждый его поступок, хочет он того или нет. — Вам следует призывать к большей дисциплине, Аякс Александрович, — замечает Чжун Ли задумчиво, не поворачивая головы. — Или, по крайней мере, не нарушать её вместе с детьми.       Тарталья краснеет и неловко прочищает горло. Он хочет почесть затылок, но вовремя одумывается и предпочитает застыть на месте, словно приросший к сидению. Он закусывает верхнюю губу, чтобы не улыбнуться и не ляпнуть глупостей, и опускает глаза, боясь случайно столкнуться со взглядом Чжун Ли. — Я постараюсь, — обещает молодой человек самым серьёзным тоном, каким только может.       Он знает, что, скорее всего, это обещание никогда не будет исполнено, поскольку он просто не способен заставить себя перестать дурачиться и играть с детьми в глупые игры, подстраивая проделки против их самих и других учителей. Конечно же, Чайльд действительно приложит все усилия, чтобы преградить свои желания хотя бы на какое-то время, но не уверен, что воля будет брать верх более, чем неделю.       Чжун Ли улыбается, словно подтверждая, что тоже знает, насколько недолговечно это обещание, и вздыхает. — Почему Вы согласились работать здесь? — неожиданно спрашивает он, хмурясь и расцепляя руки.       Тарталья покашливает и резко поднимает голову, чтобы зацепиться взглядом в лицо собеседника и понять, каков был скрытый мотив подобного вопроса. — Простите, я не совсем понимаю, — бормочет он, яростно сжимая одной рукой другую. — Разве я мог… э… остаться без работы? И место хорошее, и Вы сами… то есть…       Чайльд умолкает, чувствуя себя совершенно запутавшимся и смущённым. Наверное, лучше всего было бы не говорить вообще ничего, чем бормотать эту нелепицу. Тем не менее, он уже не способен опустить глаза, вместо этого бегая взглядом из одного угла кабинета к другому, задерживаясь на стопке папок, видимой через стекло дверцы запертого шкафа.       Чжун Ли следит за ним со странным вниманием, не упуская из виду ни одного его неловкого движения, будто желая прочитать в каждом из них самые сокровенные мысли молодого человека. Тарталья не может ему сопротивляться, да и не хочет, прекрасно зная, что любое его оправдание кажется правдивым и ему самому, а потому даже никто из его родных не догадывается об истинных причинах его решения. Все они уверены, что сын просто не хочет больше испытывать трудностей, присущих его роду деятельности, направляя стопы на работу тренером, а потому обучает детишек спорту в обыкновенной школе. И, хоть денег становится в семье всё меньше, пока что с умом отложенные его родителями средства во времена блестящей карьеры Чайльда вполне помогают закрывать дыры, а потому никто не возражает.       Один лишь Тарталья знает, что в дальнем углу его спальни тёмной пугающей грудой валяется его сумка, в которой до сих пор лежат теперь ненавистные ему коньки. Один лишь он знает, сколько раз он обещал себе их выкинуть, но в итоге просто сидел на корточках перед потрёпанной не только временем, но и неосторожным обращением хозяина, ни в чём не виноватой вещью и тупо смотрел на неё, ничего перед собой не видя. Один он знает, насколько тяжело отодрать что-то уже привычное, родное, и выкинуть в мусорное ведро, сохраняя на лице улыбку и даже смеясь, чтобы никто не догадался о его слабости. И один же он знает, что ничего так и не выброшено, ничего не забыто.       Да, господин Чжун Ли может хоть все глаза проглядеть, но ничего не поймёт. Уж лучше пусть считает его наивным дураком, чем узнает его лучше, чем знает сейчас. Тарталье достаточно того портрета, который директор успел уже составить. Учитель физкультуры и не должен обладать целой палатой ума и интеллигентности. Во всяком случае, Чайльд всегда был в этом уверен. — Что ж, я рад, что Вы предпочли устроиться ко мне, Аякс Александрович, — говорит Чжун Ли и медленным, отточенным движением поправляет забранные под резинку волосы.       Тарталья тоже рад, только тому, что мужчина решает поставить точку на этом зыбком разговоре. Он вполне мог бы захотеть продолжить рассуждать на философские темы или даже взяться за так неловко оборванный утренний диалог, но, видно, понимает, что это принесёт им обоим мало прока. — Я тоже счастлив, что сделал такой выбор, — осмелевшим твёрдым голосом уведомляет Чайльд, наконец позволяя себе расслабиться.       Он улыбается, смотря на Чжун Ли открыто, без утайки, но уже не делает из этого испытания для самого себя. Теперь-то ему нечего прятать, а присутствие пусть и скрытой, но тайны, отягощало молодого человека. — Есть ли у Вас ко мне вопросы? — интересуется директор, перебирая длинными пальцами страницы лежащей на столе массивной книги.       Тарталья с чистым сердцем признаётся, что никаких вопросов не имеет, и готовится уже подняться со стула, чтобы упорхнуть в спортзал, когда мужчина останавливает его, поднимая два пальца. — Постойте, — просит он, покашливая.       Чайльд покорно замирает, вытянув руки вдоль тела и уставившись на директора, готовый выполнить любую его просьбу. Наверное, надо что-то отнести или передать, решает молодой человек, а господин Чжун Ли зачастую бывает слишком занят. Что ж, ему-то уж точно нет никакой проблемы помочь директору. — Прошу Вас, сделайте всё возможное, чтобы Куникудзуси исправил оценки, — говорит Чжун Ли, и морщинка на секунду пролегает между его бровей. — Хороший результат важен для нашей школы, Аякс Александрович.       Тарталья и сам знает, насколько важна школе её уже сложившаяся хорошая репутация. Он рад сделать всё, что в его силах, чтобы она сохранилась и не была запятнана ни одним учеником, но Скарамучча слишком упрям и несносен, чтобы Чайльд мог заставить его выполнить хотя бы одно домашнее задание, кроме тех, что даёт Нахида. — Я постараюсь, — обещает молодой человек, кивая, чтобы подтвердить важность слов. — И Нахида постарается, я надеюсь.       Тарталья улыбается, прекрасно понимая, в каком он глупом положении в отношениях со Скрамуччей. Действительно, одна лишь крохотная учительница способна повлиять на Куникудзуси, и только с её помощью Чайльд способен добиться результата, как бы непедагогично или неэтично это ни было.       На самом деле, для него самого подобные высокие принципы не имеют ровным счётом никакого значения. Он далёк от идеала учителя для Люмин и, скорее всего, для господина Чжун Ли, но пока он здесь работает, это не так-то важно, решает молодой человек. Единственное, что имеет вес — остаться рядом с директором настолько долго, насколько вообще возможно.