Отпускай

— Простите, господин Чжун Ли, — щебечет Люмин, первая пришедшая в себя. — Я понимаю, что наш спор, должно быть, выглядел нелепо…       Тарталья так ничего и не придумывает, поэтому просто опускает голову, перебирая непослушными пальцами стопку тетрадей на чужом столе. Он понимает, что директор вряд ли будет зол. Во всяком случае, он ещё не видел, чтобы Чжун Ли сердился на подобные глупости. Но будет ли он смеяться?       Да уж, Чайльд наверняка попал впросак, пока спорил с Люмин. В конце концов, куда ему тягаться с её профессионализмом, если он ни одного дня не обучался этому делу? Да и её знания, должно быть, выглядят жалко в сравнении с опытом их директора.       Чжун Ли улыбается девушке, и Тарталья просто не может не почувствовать, как с его души падает огромный камень, оказывается, всё это время мешавший ему спокойно дышать. Хоть директор и не обращался своим выражением лица к нему, юноша всё равно гораздо спокойнее. — Вы весьма принципиальны, — замечает он, заставляя Люмин покраснеть. — Без строгости невозможно добиться чего-нибудь стоящего, — бормочет она, облизывая губы. — Я имею в виду… э… Без дисциплины, а не без строгости. Это всё-таки разные вещи. К тому же, мне кажется, более близкие отношения между учителем и учеником могут поменять его оценку в худшую сторону, так как… так как это позволит ему больше расслабиться.       Чайльд фыркает, но не смеет возражать в открытую, пока где-то поблизости есть директор. Что, если господин Чжун Ли просто посмеётся над его восприятием мира? Нет уж, ещё большим дураком, чем он уже есть, юноша точно не собирается выставлять. — Хватит там дышать, — отрезает Люмин, оборачиваясь. — И положи на место тетради! О Боже, ты уже их мнёшь! — Ничего я не мну, — бурчит Тарталья, с радостью хватаясь за возможность переменить тему разговора. — Они всегда такими были.       Девушка просто поднимает бровки и смотрит на него с таким выражением лица, что Чайльд жалеет о глупости природы, давшей ему язык. Или, по крайней мере, в придачу к нему должен был идти мозг, осознающий, что болтать какую-то чушь при Чжун Ли не стоит. — Что я скажу теперь детям? — интересуется Люмин, подбочениваясь и, кажется, забывая о присутствии директора. — «Извините, пришёл ваш придурок физрук и всё смял»? Отличный вариант! Да, так и скажу. — Да не мятые они, — защищается Тарталья уже из принципа, а не желания. — Если хочешь, прогладь утюгом. — Так можно? — Миллион раз делал.       Люмин недоверчиво смотрит на юношу. Она сдаётся, поднимая руки в знак капитуляции, и вздыхает, качая головой. — Ладно, я никогда их не мяла, поэтому не знаю, — успокаивает девушка сама себя. — Спасибо за совет.       Чайльд фыркает и вздрагивает, когда Чжун Ли откашливается.       Мужчина прижимается бедром к одной из парт, отойдя от парочки подальше за то время, что не вмешивался в их диалог, и смотрит на Тарталью, не отрывая внимательного взгляда от его лица и рук. — Если я верно услышал, когда подошёл к двери, вы обсуждали Куникудзуси. — У Вас отличный слух, — миролюбиво замечает Люмин, улыбаясь. — Только обсуждением это вряд ли можно назвать. Мне кажется, мы с Аяксом Александровичем не сможем прийти к компромиссу. — Что я могу сделать, если он меня не слушает? Продолжать капать ему на мозги? — слабо возражает юноша, боясь встречаться глазами с директором.       Он чувствует себя максимально неловко, но ничего не может поделать. Не скажет же он Чжун Ли, чтобы тот ушёл, в конце-то концов! К тому же, в глубине души Чайльд ни за что не хочет, чтобы тот покидал его, а чувство стыда и страха быть осмеянным за глупость всё равно никуда не денется, даже если мужчина и уйдёт. — Может быть, дело в тебе, что твои слова ощущаются как капание на мозги, а? — интересуется девушка, пытаясь не улыбнуться.       Тарталья не отвечает, предпочитая просто вздохнуть. Он ждёт, чтобы директор решил их спор каким угодно способом. Ему просто нужен совет, хотя бы небольшой, чтобы в будущем уже не допускать ошибок и не краснеть перед Чжун Ли, взявшим его на работу из одной лишь жалости. — Почему Вы возражаете против вмешательства госпожи Нахиды? — интересуется мужчина. — На то есть веские причины?       Люмин выглядит потерянной. Тарталья уже готов праздновать победу, но всё же сдерживается и не демонстрирует радости. Чжун Ли, постоянно пытающийся помирить между собой учителей, вряд ли оценит подобную реакцию. — Но ведь… — начинает было девушка, но запинается и умолкает. — Этика… — Разве этика мешает дать ребёнку совет? — спрашивает директор. — Да, но она ведь не его классная руководительница. Другие дети могут обидеться, а он начнёт считать себя лучше других… — Не беспокойся, дорогуша, он уже считает, — фыркает Чайльд и тут же прикусывает язык, проклиная свою сущность, когда различает едва заметную перемену во взгляде Чжун Ли.       Тот немного прищуривается, похоже, не особенно довольный тем, как Тарталья врывается в диалог, но через несколько мгновений выглядит уже так же, как до этого. Может быть, Чайльду почудилось? Это было бы гораздо лучше. — У Вас есть иные варианты? — интересуется Чжун Ли миролюбиво. — Конечно, лучше избежать подобного выделения, но если нет других возможностей, ничего не остаётся. Быть может, его поведение станет лучше, если он и вправду так доверяет словам госпожи Нахиды, как Вы считаете. — Но этика… — бормочет Люмин, качая головой. — Если бы она хотя бы была его руководительницей…       Девушка быстро сдаётся, стоит директору только посмотреть на неё. — Ладно, — говорит она. — Он всё равно не находится под моим надзором, так что получать нагоняй в случае чего не мне.       Люмин поднимает руки в знак капитуляции и несколько раз кивает, будто её слова нуждаются в подтверждении. Тарталья всё же не удерживается и почти что незаметно показывает язык, довольный тем, что Чжун Ли встал на его сторону. Конечно, это решение было продиктовано совсем не желанием угодить Чайльду, юноша это прекрасно понимает, но на душе всё равно теплеет. — Почему Вы считаете, что Аякс Александрович должен получить нагоняй? — Вы же знаете, господин Чжун Ли, пристрастие его матери появляться из ниоткуда и начинать мешать всем работать, — отвечает за коллегу Тарталья. — Она вряд ли одобрит, что её сынка кто-то обрабатывает. — Простите? — Директор хлопает глазами, выглядя слишком озадаченным, чтобы Чайльд мог сдержать улыбку. — Что это означает?       Юноша сам не знает, почему его так веселят те редкие моменты, когда Чжун Ли не может понять смысла русской разговорной речи. Мужчина тогда выглядит гораздо более похожим на всех остальных людей, так, будто Тарталья когда-нибудь получит возможность говорить с ним, не беспокоясь о том, как отзовутся его слова в чужом рассудке, будто он сможет разбить стеклянную стену, которую выстроил между ними сам. — Ну, — запинаясь и подбирая выражения, пытается объяснить Чайльд. — Ей не понравится, что кто-то оказывает на него влияние, если это будет понятнее.       Чжун Ли кивает. — Спасибо, — коротко бросает он. — Теперь я понял.       Тарталья нелепо улыбается, предпочитая вперить всё своё внимание в Люмин, и сжимает пальцами рукав своей рубашки. Директор поднимает голову и смотрит на часы, висящее в другом конце кабинета, едва заметно щурясь.       Эта его особенность тоже невероятно нравится Чайльду. Чжун Ли почти никогда не надевает очков, если выходит из кабинета, да и вообще юноша редко видит его в них, но по морщинкам у его глаз можно заметить, что и в зрении мужчина имеет отличие от идеала. — Приношу извинения, — говорит директор. — Мне пора идти. Если у кого-то из вас возникнут вопросы, обсудим их позже. Ах да, Аякс Александрович, завтра мы ещё раз обсудим Куникудзуси и Вас.       Тарталья бледнеет, но кивает, провожая задумавшегося мужчину взглядом до дверей. — Ну, теперь мы хотя бы знаем, что я могу спокойно продолжать обвинять тебя в харрасменте, — пожав плечиками, щебечет Люмин. — Не лучшая новость за сегодня, — уныло уведомляет юноша. — Вот совсем не лучшая. — Но не худшая же? — Не худшая только из-за того, что я сегодня получил по шее, так что на многое не рассчитывай, девчуля. — Эй! — Она хмурится, сжимая губы. — Хватит меня так называть! Для кого имя придумали? — Для кого-то более воспитанного, чем обычный учитель физкультуры.       Люмин вздыхает и корчит печальную рожицу. — Ты же не обычный. Разве я правда когда-то сказала тебе что-то в этом духе? Тогда прости.       Чайльд пожимает плечами. — Это была констатация факта. И вообще, почему меня должно волновать, кем я работаю? Пока у меня хватает денег, это не имеет значения.       Тарталья улыбается и направляется к выходу. На сегодня его дела в школе должны были закончится, а он обещал заскочить к семье. Тевкр очень расстроится, если братик его подведёт. К тому же, находясь к Люмин спиной, ему гораздо легче не попасться перед ней, что он солгал.       На самом деле, он готов хоть голодать, если это даст ему возможность вернуться к спорту. Жизнь без невероятного адреналина, кидающегося в его голову во время каждого соревнования, сколько бы он уже их ни выиграл, без криков и свиста зрителей, без томительного ожидания, завершающегося огромной погребающей его тело под собой волной, стоит ему увидеть себя на первом месте, не имеет смысла. Она блёклая, будто бóльшую часть её красок просто высосали, и очень скучная. Уже раз отведав вкус победы в состязаниях международного уровня, Чайльд никогда не сможет принять кажущиеся ему никчёмными проблемы и волнение школьной жизни. Неужели действительно есть люди, для которых это является вершиной, тем, чем они дышат? Нет, Тарталья их не понимает.       Тем не менее, он должен пытаться смириться с новой профессией. Если не ради себя и денег, то хотя бы ради родных, выглядящих такими несчастными каждый раз, когда он вспоминает прошлое, и готовых отдать ему всё, только бы он был счастлив. И ради господина Чжун Ли, конечно же.       Если Чайльд так и не сможет сделать центром жизни школу, то, он уверен, он просто будет стараться ради её директора.