Ханами

      Когда сладкий сон нарушает потянувшийся от снежных вершин холодный воздух, Муджин понимает: пора. Раз озноб чувствуется, значит, до этого было тепло, до этого Данн тормошил саму жизнь, уговаривая её продрать глазки, и Луи уже почти навёл красоту. Значит, осталось только самому Муджину проснуться и нанести финальные штрихи на картину.       — Снова я, — говорит Айван, кивая, и Муджин чувствует гордость. Самому королю снега нравится его работа — королю, чьё сердце вырезано изо льда, а взору, как думалось раньше, мил только белый цвет — самому Айвану хочется видеть его работу, настолько, что он даже выходит из любимых пещер и нарушает уединение, ценившееся им больше всего.       Муджин наклоняется к цветам и шепчет:       — Умэ, дорогие, пора просыпаться: разгар весны уже, вот-вот лето наступит. Прекрасная моя сакура, освети розовым цветом наш мир, подари чувство прекрасного людям. Космея, милая, разбавь зелёность сестры-травы твоей. Подсолнухи, дети солнца, поприветствуйте родителя своего…       А сам поглядывает в сторону Айвана — что скажут его глаза, какая эмоция на лице отразится? И из года в год Муджин видит всё больше восхищения, завороженности, доброты, нежности и застывшего во времени спокойствия. Муджин радуется, как в первый раз, и слегка краснеет: всё же и снежный король может тяготеть к жизни.       Муджин берёт его руку и, согревая, направляет к листьям и лепесткам. Айван проводит по ним невесомо, не верит, что может сделать это не причиняя вреда, а по его лицу скользит еле заметная улыбка. У Муджина почему-то слабеет в ногах, а в груди — настоящий вихрь, но не холодный и злой, как у Хвона, а мягкий, если такие бывают, словно порывы ветра, кружащие лепестки сакуры в танце. Муджину хочется верить, что Айван и правда рад, и король цветущей вишни использует свои полномочия в полную силу, желая застать Айвана в таком состоянии ещё раз. (То, что настолько ласковые движения длинных, изящных пальцев вызывают почти нездоровый трепет и ещё более нездоровое желание быть на месте цветка, он предпочитает не думать).       Пять дней Муджин тратит на умэ и сакуру, один — на любование своей работой, ещё один на меньшие по старшинству цветы и три — на Айвана. На этот раз три: самое долгое, на что соглашается Луи, потому что цвести вечно ничего не может, потому что из цветков появляются плоды, семена и новые растения, но цикл нерушим. Хотя Муджин плоды никогда не видел — Айван тоже, но он примерно представлял, что это такое. А Муджин представить не мог.       — Как если цветок соединит лепестки, но внутри будет не полым, а полным сладкой мякоти, — пытается объяснить Айван, пока Муджин в который раз отвлекается на отражение льда и глубокого, близкого к смерти, сна природы в его глаза. — Ещё бывают летучие: тогда это просто лепестки с лёгким утолщением. Или с крючками, чтобы цепляться за одежду и шерсть.       — А что насчёт тех, которые не проходят метаморфозы? — ради приличия задаёт вопрос Муджин и моргает, чтобы вернуться к разговору и реальности. Сердце пропускает удар от долгого обмена взглядами, но Муджин сам себе мотает мысленно головой: должно быть, оно пытается вернуться в спячку.       — Таких нет, — отвечает Айван. — Вернее, тогда изменяются другие их части.       Муджин слушает объяснения про корни, почки, листья и далее по списку, но думает совершенно не о том. Он вообще не думает: просто смотрит на Айвана и пытается угомонить кровь, текущую слишком быстро. Кажется, он краснеет, когда Айван незамеченным для самого себя движением убирает с лица Муджина упавший лепесток и заправляет выбившийся волос ему за ухо, если, конечно, наоборот, не белеет, потому что забывает, как дышать.       Когда Айван уходит, Муджин, лёжа между корней под одеялом цветов, чувствует нестерпимый жар в груди, висках и паху, мечется с боку на бок и пытается поймать обыденный ритм дыхания. В предсонном бреду видит Айвана, чувствует его руки у себя на груди, спине, пояснице, его зубы, оставляющие на коже укус, его поцелуи; слышит сбитое дыхание, — своё, его или обоих сразу? — и чувствует сладостную дрожь по всему телу, но потом резко просыпается, вызывая недовольство вечного короля, и вымученно улыбается, вытирая со лба пот.       Нет-нет, это всего лишь странный сон, навеянный тем, что всю свою жизнь король сакуры видит Айвана больше, чем остальных.       Нет-нет, Муджин ведь не настолько глупый, чтобы влюбиться; тем более чтобы влюбиться в холодного, недоступного, словно крепость, короля снега и холода, безжалостного к жизни и её любимцам в конце осени.       Муджин опускается на своё ложе обратно, закрывает глаза и делает глубокий вдох, пытаясь уловить хоть малейшей намёк на скорую зиму.