Единственная надежда сумасшедшего

Абсолютный кто-то лучше, чем никто. Хаджиме уже какое-то время назад пришел к выводу, что именно эта мысль слепо вела его за собой последние несколько лет и в конце концов сделала его тем, кем он являлся сейчас. При чем сделала на совесть, Абсолютней всех Абсолютных, как выразился Казуичи. С первых дней своего пробуждения, когда улыбающийся парень по имени Макото Наэги вытащил его из анабиозной капсулы, Хаджиме почувствовал всю разницу между его аватаром из Программы Нового Мира и своим настоящим телом. Дело было не только в длинных волосах, тянущихся за ним непривычной тяжестью, разномастных глазах и крайне уродливой полосе шрама на лбу; с новыми чертами своей внешности Хаджиме смирился, едва взглянув в зеркало и больше об этом не задумывался; и даже не в титанических размерах информации, которую его мозг умудрялся поглощать, обрабатывать и анализировать в считанные мгновенья. Куда сложнее было принять то, что теперь вещи, которые раньше были для него чем-то простым и привычным, требовали труда и концентрации. Хаджиме отчетливо помнил выражение лица Сони, когда она, еще совсем слабая после недавнего пробуждения впервые увидела его. Прекрасное, пусть и осунувшееся лицо застыло в ужасе, а потом она закричала. Несколько врачей, присланных Макото на остров, чтобы позаботиться о них, быстро вывели Хаджиме из комнаты. Позже принцесса много раз извинялась за свою реакцию, оправдываясь тем, что еще не до конца понимала, что происходит, и просто была удивлена. Хаджиме кивал, говоря, что все понимает и прося ее не беспокоиться об этом. Но смотря во влажные глаза девушки, он вдруг осознал, насколько сложно было улыбнуться. Решив не повторять той же ошибки, Хаджиме явился на встречу с Фуюхико с привычно коротко остриженными волосами и натренированной улыбкой. Тот не кричал, как Соня, однако попросил «стереть эту жуткую ухмылку с его лица». Позже взглянув в зеркало, Хаджиме убедился в том, что тот был прав: когда он пытался улыбаться, то действительно становился похож на полоумного маньяка. Какой бы широкой он не делал свою улыбку, его глаза оставались одинаково мертвыми. Когда его наконец допустили проведать Акане и Казуичи, Хаджиме впервые решился испытать один из множества своих Талантов и встретил своих друзей широкой улыбкой и словами искреннего облегчения. На этот раз никто не шарахался от него и не кричал, что оправдывало Талант Абсолютного Актера. Тогда Хаджиме испытал первую яркую эмоцию с момента пробуждения. Холодящий страх противно сжал его внутренности. Он вдруг нашел себя до ужаса напуганным собственными способностями. Едва потянув за ниточку нужного Таланта, он изобразил на своем лице эмоции, настолько искренние, что даже проницательный Фуюхико ни разу не взглянул на него косо. Одним своим видом он заставил товарищей улыбнуться и воспрять духом. Он не просто понравился им таким. Таким он был им нужен. Поразмыслив над этим немного, Хаджиме убедился в том, что эта мысль была верной. Его друзьям сейчас тяжело. Они истощены, ранены и напуганы. Они отчаянно нуждались в ком-то, кто стал бы для них надежной опорой и уверенно повел бы в неизведанное будущее. Он должен был стать этой опорой. С этим осознанием страх ушел. Не пропал вовсе, но Хаджиме сумел загнать его в загон, словно послушную овечку и запереть на крепкий замок. Ради будущего, за которое они так долго боролись, ради своих друзей он станет тем, кем понадобиться. В конце концов, разве теперь это не было его фишкой — быть кем угодно? После того, как Основание Будущего решило откланяться, а Макото Наэги с усталым видом сообщил, что они сделали все, что могли и теперь жизни «погибших» в программе одноклассников находятся только в их руках, решение этого вопроса стало их основной задачей. Фуюхико, Казуичи, Акане и Соня были полны решимости сделать все ради достижения этой цели, но, как вскоре выяснилось, только у Хаджиме было достаточно знаний и навыков, чтобы вывести остальных из состояния комы. Все, что им оставалось, — позволить ему взложить судьбы бессознательных друзей на свои плечи. Точно коробки после переезда, Хаджиме стал распаковывать свои Таланты один за другим. Это оказалось не так уж сложно: он будто тянулся за книгой, точно зная, на какой полке она стоит, и брал оттуда всю нужную информацию. Распирающее его при этом чувство, липкое и холодящее, словно подсыхающая кровь, парень предпочитал игнорировать. Со временем Хаджиме стал в этом настолько хорош, что иногда ему удавалось забыть о нем. Помимо Талантов, требующихся ему для оперативного пробуждения и реабилитации «погибших», больше всего Хаджиме полагался на Талант Абсолютного Актера и пользовался им чаще, чем моргал. Сперва это отлично работало: видя воодушевление на его лице и яркий блеск в глазах, остальные загорались этой фальшивой страстью, работая вместе и сохраняя веру в лучшее. Но вскоре безустанный оптимизм стал казаться странным даже простодушной Акане. Хаджиме начал замечать на себе обеспокоенные взгляды, снегом в сугробах продолжали скапливаться неудобные вопросы. Хаджиме не давал им ответов, отмахиваясь раз за разом, и тогда его друзья вооружились более основательным подходом. Казуичи то и дело приходил в его рабочий кабинет, чтобы потрещать о всякой чепухе, что в конечном итоге было лишь прелюдией к вопросу о его самочувствии. Соня старалась заботиться о нем, принося еду прямо на рабочий стол и уговаривая сходить прогуляться. Акане пыталась поговорить с ним о том, что нет ничего зазорного в том, чтобы чувствовать себя плохо. Даже совсем слабые ребята, которые все еще находились в процессе реабилитации после комы, порой спрашивали, все ли у него в порядке. Фуюхико с ним особо не церемонился, при первой же возможности поймав в коридоре и, прижимая к стенке за воротник, требовал объяснить, «что, блять, с ним не так». Хаджиме считал, что с ним все нормально, однако явно перестарался, чересчур сильным толчком отбросив Фуюхико на землю. — Так вот, как ты на самом деле выглядишь, когда не пытаешься обдурить нас своим дебильным представлением, — фыркнул он, поднимаясь на ноги и потирая шишку на затылке. Легкий холодок пробежал по его внутренностям, когда Хаджиме понял, что забыл натянуть на свое лицо хоть какую-то эмоцию. Он не хотел оскорблять Фуюхико еще больше, пытаясь что-то с этим сделать после того, как уже выдал себя. Когда якудза взглянул ему в глаза, он был зол, обижен и немного напуган. — Ты это пытался скрыть все это время? — спросил он, пристально изучая пустое лицо своим единственным глазом. Его голос звучал непривычно уязвлено, а челюсть была напряжена явно не от скептической усмешки. — Что как и тот черт Камукура больше ничего не чувствуешь? Хаджиме хотел сказать, что это было не так. Что он искренне радовался, видя, как они вместе стараются помочь друг другу справиться с тисками прошлого, открываясь пугающему будущему. Что обладал стойким желанием заботиться о каждом из них и испытывал облегчение с каждой спасенной жизнью. Но всякий раз эти моменты ощущались так, будто кто-то убрал от огня спичку и она начинала тлеть, не зажегшись. Хаджиме не чувствовал даже запаха дыма. Поэтому он промолчал. Фуюхико явно посчитал этот ответ более чем исчерпывающим и также молча ушел. Тогда Хаджиме испытал что-то похожее на укол сожаления. Однако после этого друзья прекратили доставать его вопросами, и он решил, что это к лучшему. А потом начались приступы. В первый раз это произошло, когда в перерыве между изучением файлов информации, собранной о каждом из них во время пребывания в программе, он притронулся к еде, оставленной для него Соней еще утром. Это был простой нож для масла. (Девушка наверняка положила его для того, чтобы ему было легче намазать на тосты персиковый джем; она никогда не делала этого сама, вероятно, опасаясь, что Хаджиме это не понравится, хотя ему по большей части было все равно). Но лишь бросив на него короткий взгляд, Хаджиме вдруг необычайно ярко увидел перед собой картину. Тупое лезвие с явным усилием медленно вонзается в чью-то шею. Он вытаскивает его, а потом вонзает вновь. Из рваного отверстия, сочится кровь, брызжет из перерезанных артерий. Плоть в том месте натянута, синие жилы дико пульсируют на бледнеющей коже. Потом все прекращается. Он просто отпускает нож, оставляя его внутри. К тому моменту как, захлебываясь слезами, Хаджиме перестал видеть перед собой сплошное розовое месиво с ужасающим блеском столового серебра, он обнаружил себя сползающим со стула, изо всех сил хватающимся рукой за стол, под его ногами — разбитая тарелка с тостами и обычный столовый нож. В новом приступе паники, Хаджиме ботинком зашвырнул его в другой конец кабинета под шкаф и только тогда позволил себе успокоиться. Подобные случаи стали все чаще. Поначалу Хаджиме не понимал, что происходит, однако из омерзительно четкого ощущения собственного присутствия в каждом из увиденных им кощунств, начал догадываться, что все это было его воспоминаниями. Точнее, нет, не его. Это были воспоминания Изуру Камукуры. Задумываясь над тем, что могло спровоцировать эти приступы панических атак, он почему-то склонялся к мнению, что что-то в той стычке с Фуюхико спустило курок. Возможно, это было упоминание Изуру, воспоминания которого Хаджиме с первого дня блокировал, отказываясь воспринимать за свои; или, может, нота страха в вызывающем тоне его друга. А, может быть, таким образом его тело пыталось бороться со всем, что подавлял его мозг. Подкидывая ему самые жуткие моменты из его памяти, вызывая сильный всплеск эмоций, чтобы компенсировать все остальное время, когда он не мог их испытывать. Эдакий экстренный выход. Это было логично, если подумать. Такова человеческая психология. Но Хаджиме было сложно это осознать, ведь большую часть времени он едва ли чувствовал себя человеком. Однажды Хаджиме посетил палату недавно пришедшей в себя Пеко, чтобы проверить ее самочувствие и провести сеанс психотерапии. Когда он вошел внутрь, девушка дремала у себя на койке. По какой-то причине именно в тот момент его внимание привлекли жуткие шрамы, по диагонали разрезавшие бледное лицо, хотя все время до этого, когда он, работая над ее пробуждением, наблюдал за Пеко целыми сутками, не придавал им значения. Его будто заклинило. Хаджиме смотрел на эти шрамы и видел, как твердая рука проводит чем-то острым по телу человека. Его пальцы не дрожали, двигались легко, словно кисть вдохновленного художника. Яркие брызги розового украшали его шедевр. Когда аккомпанемент из криков наскучил ему, рука без колебаний полоснула острием по горлу. Звуки прекратились, объект перестал двигаться. Без сопротивления было еще скучнее. Продолжать эксперимент больше не было смысла. Он очнулся от звука хлопнувшей о стену двери и хриплых криков Пеко, судорожно пытающейся привести свое тело в вертикальное положение. Она тянулась к нему, лежащему на полу у ее кровати и заливающему больничный пол слезами. Кто-то схватил его за плечи и слегка потряс. Если бы Акане не кричала своим грудным тембром прямо ему в ухо, он бы вряд ли понял, кто сидит рядом с ним. Он пытался оттолкнуть ее от себя и одновременно выровнять сбившееся дыхание. В какой-то момент Хаджиме нашел себя лежащим в другой палате в компании Акане и Сони. Когда он окончательно пришел в себя, Акане вышла и вскоре привела с собой Фуюхико с Казуичи. Они вчетвером коллективно поинтересовались, как он себя чувствует и что с ним произошло. И Хаджиме, вероятно, из охватившей его слабости, рассказал им все. В тот момент он не думал о последствиях, ему просто хотелось избавиться от этой противной тяжести в своей груди. Слушая слова поддержки, ему практически казалось, что становится легче. Но быстро Хаджиме заметил, как зажато и скованно друзья говорят об этом. Очевидно, что их собственные воспоминания были не менее жуткими и также продолжали преследовать их по пятам. Испытанное им облегчение превратилось в новый груз, сдавивший его грудь. Он не имел права заставлять их проходить еще и через собственную боль. С того случая его связь с остальными немного наладилась и ему даже удалось помириться с Фуюхико. Но Хаджиме все еще жалел о том, что позволил себе проявить эту слабость. Панические атаки стали реже, а в какой-то момент и вовсе прекратились. Может, его эмоциональный фон немного выровнялся после нескольких сильных всплесков, а, может, его компьютеризированный мозг просто сумел заткнуть пробкой даже эту маленькую брешь, напоминавшую о его человечности. Хаджиме не мог сказать, что чувствовал себя лучше, вернувшись к своему прежнему безразличному состоянию, но по крайней мере он мог больше не волновать этим других и сосредоточиться на работе. Но он не мог прекратить думать о том, какие еще совершенные им нечеловеческие преступления хранились в запечатанных воспоминаниях Изуру. Не мог спать, прокручивая в голове ужасы, сотворенные его руками, но не его волей. В какой-то момент Хаджиме задумался: возможно, эти воспоминания возвращаются к нему, потому что он все больше становится похож на их владельца? Ты это пытался скрыть все это время? Что как и тот черт Камукура больше ничего не чувствуешь? Возможно. Возможно, он старался скрыть это не только от них, но и от себя в том числе. Он думал, что если будет повторять «Я Хаджиме Хината!» достаточно часто, то правда окажется им? Он вообще знал, кто тот человек, имя которого он продолжает себе приписывать? Почему-то раньше ему казалось, что да. Теперь он наконец понял, что за липкое чувство он испытывал каждый раз, касаясь любого из своих Талантов. Это чувство, когда пытаешься удержать в руках воду. Когда теряешь что-то неуловимое, как время, здоровье или рассудок. Он терял себя. Мало-помалу, сам того не замечая. Забавно, теперь он не мог даже вспомнить, чего именно лишился, и тем не менее он скучал по этому. Скучал и, кажется, даже скорбел.

* * *

Вводя на панели уже приевшиеся пять цифр, он размышлял о том, что этот дурацкий пароль, придуманный Макото, окончательно утратил смысл существования. В конце концов, не то, чтобы на этой базе осталось что-то, достойное сокрытия, а на этом острове — кто-то, от кого это «что-то» требовалось бы охранять. Но пароль не убрать — он пробовал — так что им ничего не оставалось, кроме как продолжать отдавать дань своего времени символу сентиментальной ностальгии одного из придурков Основания Будущего. После одобрительного пищания, железный шлюз пафосно распахнулся, что, впрочем, уже ни на кого не могло произвести впечатления. Парень вошел в здание с мыслью, что после своего ухода его неплохо было бы снести. С сегодняшнего дня оно им больше не понадобится. Несколько недель назад он помог едва соображающему Нагито Комаэде выбраться из анабиозной капсулы. И поскольку тот был последним и уже успешно прошел свой курс реабилитации, ему больше не было нужды проводить столько времени на пустой базе. Оставалось только забрать оттуда все важное, и можно будет без сожалений попрощаться с этим омерзительным местом. Ради этого, он, собственно, сюда и пришел. База Основания Будущего на острове Бармаглот оказалась вполне настоящим и отвратительно огромным местом, совершенно не похожим на Пик Надежды. Она была полна офисов, конференц-залов, убежищ и прочих комнат, в которые они даже не стали заглядывать. Очевидно, ее строили с расчетом на широкую эксплуатацию, однако, судя по горелым пятнам, украшающим верхние этажи здания, битую аппаратуру и общий хаос, царящий в этом месте, не сложно было предположить, что она была в срочном порядке покинута после обнаружения врагом. Осмотрев базу один раз, они больше не совались на верхние этажи и посещали лишь одну-единственную комнату. Открыв дверь в маленькое помещение, парень включил свет. Этот этаж находился под землей, здесь не было ни окон, ни чистого воздуха, посему в сравнении он казался еще более мертвым, чем безжизненные руины снаружи. Как если сравнивать прах и чистенький труп. По факту — одно и то же, но по ощущениям одно все-таки будет помертвее другого. Но еще более пустой казалась комната за широким стеклом, с пятнадцатью открытыми капсулами. Пришелец окинул скучающим взглядом кабинет. Здесь он провел последние несколько месяцев, не смыкая глаз работая над пробуждением одноклассников, изучая отчеты и всю собранную о них информацию со времени поступления в Пик Надежды и до попадания в руки Основания Будущего. Он чувствовал отвращение к этому месту, но оно не было настолько невыносимым, сколько на самом деле этого заслуживало. Этот факт вызывал у него не меньшее отвращение. Хотелось уже покончить с этим, так что парень принялся разгребать кипы бумаг, валявшиеся вокруг, исчитанные и исписанные им же вдоль и поперек. Все, что могло быть полезным, он складывал в принесенную с собой картонную коробку. Остальное неглядя отбрасывалось в сторону. Как раз когда он просматривал одну из распечатанных анкет, за дверью послышались шаги. Парень слегка напрягся. Обычно он не обращал на подобное внимание, все же когда он работал здесь, его постоянно посещали. Но сейчас, когда даже он собирался покинуть это гиблое место, живое присутствие здесь ощущалось неестественным. Не прошло много времени прежде чем дверь медленно отворилась, и в кабинет вошел еще один посетитель. Каким-то образом даже не оборачиваясь он уже знал, кто это был. — Так вот в каком месте работал наш герой, спасая жизни товарищей, — послышался восхищенный шепот за спиной. Комаэда Нагито. С этим парнем у него сложились, пожалуй, особенные отношения. Особенность их заключалась в том, что в отличие от всех остальных, Нагито не ждал, что он спасет его. Рядом с ним не приходилось притворяться вовлеченным, оптимистичным и уверенным. Казалось, тому было глубоко все равно, что он чувствует, делает или думает. Нагито не задавал дурацких вопросов и беспрекословно исполнял все, что он скажет. Это зачастую очень облегчало работу. С другой же стороны, Нагито наверняка надеялся, что он спасет мир или что-то вроде того, и вот это уже было неприятным давлением. Не ожидая приглашения, которое ему никто не собирался предоставлять, Нагито вошел в кабинет. Его шаги были медленными, дыхание — преисполненным благоговения. Парень отчетливо слышал, как тот перемещается по кабинету прямо за его спиной. Тем не менее он продолжал перебирать бумаги, решив не обращать на чужое присутствие внимание, пока от него ничего не требовали. Периферийным зрением он заметил, как Нагито подходит к его столу и бросает заинтересованный взгляд на разбросанные по нему документы. На мгновенье тот поднимает на парня глаза, будто желая спросить разрешения, но в результате молча подхватывает пальцами несколько файлов. Негромкое шуршание бумаги заполняет помещение на короткое время. Однако в какой-то момент Нагито прерывает повисшую тишину. — Это все ты написал? — Когда он задает этот не требующий ответа вопрос, в его голосе читается усмешка. Он хмыкает с выражением отстраненного веселья. — Кто бы мог подумать, что наши смерти в программе повлекут за собой столько бумажной волокиты. Парень откровенно жалел, что спокойное безмолвие кабинета было прервано ради этого бессмысленного куска монолога, участвовать в котором он не намеревался. Однако прогнать Нагито без вербального вмешательства вряд ли представлялось возможным. Он сухо спросил, пробегаясь глазами по строчкам текста на бумаге: — Что тебе здесь нужно? Если у тебя есть какие-то жалобы по поводу твоего физического состояния, то можешь подождать меня в больнице. Я собирался скоро идти туда. Нагито в ответ посмеялся. Это была одна из его странных привычек, которые порой изрядно раздражали. — На что я могу жаловаться, когда сам Абсолютная Надежда уделяет мне столько своего драгоценного внимания? — Его тошнило от того, с каким придыханием произносились эти слова. — Мм, — без всякой интонации промычал он в ответ. — Об этом ничего не скажешь? Вытащив из своей коробки тонкую папку, парень подсунул ее Нагито. Тот после краткого колебания взял ее в руки с такой осторожностью, словно она могла рассыпаться от небрежного прикосновения. Он медленно раскрыл ее на первой странице. На ней — его старая фотография и несколько подчеркнутых карандашом строчек рядом с категорией «физиологические особенности». Белые брови слегка приподнимаются, когда тот произносит: — О. Так ты знаешь. Парень повернулся и впервые за все время посмотрел в глаза собеседнику. Взгляд его был не более теплым, чем остатки кофе в чашке, которую он оставил здесь неделю назад. — Даже не будь у меня записей, ты не слишком хорошо это скрывал. — Хм, возможно, — ответил Нагито немного задумчиво, после чего передернул плечами, небрежно взмахивая папкой в своей руке. — В любом случае, тебе не стоит беспокоиться об этом. Я вот не беспокоюсь. Не беспокоится. Жаль, что он не мог сказать про себя того же, после того, как потратил месяц, пытаясь вновь заставить его легкие дышать самостоятельно. — Мне нужно объяснять тебе, что если мы не начнем что-то делать с этим сейчас, ты умрешь? Нагито улыбнулся, пожалуй, чересчур спокойно для подобного разговора. Неглядя захлопнув папку, он уронил ее на стол. — Я это отлично понимаю. Все в порядке. Так будет лучше. — Кому лучше? — Негодующий вопрос срывается с его губ раньше, чем он успевает подумать. Его терпение начинало исчерпывать себя. Нагито повернулся к нему спиной и отошел на пару шагов, демонстрируя свое нежелание участвовать в дальнейшем разговоре. Он снова сделал это странное дергающее движение, сцепив руки за спиной, в легкомысленном пренебрежении. — Вам. Мне. Думаю, мир тоже вздохнет с облегчением, когда я избавлю его от разрушительной силы неконтролируемой удачи. И все же он должен признать. Нагито был самым невыносимым из всех. Он слушался, но никогда не слушал. Он сперва подчинялся, а потом делал по-своему. Он улыбался и кивал, тем временем лелея у себя в голове свои бессмысленные планы. Он позволял ему поставить себя на ноги только ради того, чтобы позже скончаться от смертельной болезни. Этот разговор начинал его раздражать. Когда Нагито обернулся, на его лице расплылась неловкая, почти виноватая улыбка. — С чего такой взгляд? Я не собираюсь повторять тот трюк с копьем. В этом-то вся и прелесть — мне вообще ничего не нужно делать. Мое тело само отлично справляется! — Он взмахнул руками в резком жесте, будто демонстрируя то, насколько хорошо его тело «делает свою работу». Железо агрессивно блестело из-под длинного рукава, отражая сверкающую одержимость серых глаз. Плечи Нагито содрогнулись, он издал звук, похожий то ли на смех, то ли на хриплый кашель. — Если так подумать, болезнь тоже по-своему самоубийство. Только медленное, с приятной иллюзией того, что от тебя ничего не зависит. Так и грех на душу брать не надо. Очень удобно, не так ли? Когда на его яркое представление не следует никакой реакции, Нагито хмыкает и опускает руки. Точнее, они падают, словно конечности марионетки, которой обрезали веревочки, ударяясь о бедра. Исподлобья парень кидает на собеседника взгляд, полный обожания и преданности. — Хотя, честно говоря, я предпочел бы умереть от рук Абсолютной Надежды. Но ты вряд ли окажешь мне такую честь, верно? Тот фыркает презрительно, вновь возвращаясь к куче бумаг на столе. — Тебе не кажется, что в таком случае было бы целесообразнее просить об этом Макото Наэги? Или теперь тебя устроит даже дешевая подделка вроде меня? Он не видит Нагито, но точно уверен, что сейчас тот стоит с поднятыми перед собой руками и неловкой улыбкой, будто защищаясь от неуместного комментария. — Ну, ну, не стоит так говорить о себе. Наэги-кун безусловно является Надеждой всего мира и вполне заслуженно. Я бы не посмел отобрать у него этот титул. Однако все же не его имя назовут люди на этом острове, если их спросят, кто спас им жизнь. Поэтому я думаю, что весьма справедливо будет считать нашей Надеждой именно тебя, Камукура-кун. Ему кажется, словно его затылок каменеет при этих словах, а внутренности идут рябью. Он непроизвольно сжимает бумажку с отчетом от Основания Будущего, которую держал в руке, после чего медленно опускает ее на стол. Он слегка наклоняет голову, но не поворачивается полностью, когда спрашивает: — Почему ты продолжаешь называть меня так? Последующий после короткой паузы ответ звучит даже проще, чем сам вопрос. — Потому что это имя человека, достойного восхищения. Звяк. Кружка вместе с недопитым кофе врезалась в стенку шкафа и разбилась вдребезги, осыпавшись на ковер. За ней медленно опадали отдельные листы бумаги, приземляясь в мокрые пятна и моментально окрашиваясь в мутный коричневый цвет. Темные капли стекали по стенке шкафа, словно незастывшая краска. Парень смотрел на самолично учиненный погром с мыслью, что не ожидал от себя подобного. Почему-то от этого в его груди расплывалась горячая волна удовлетворения. — Достоин восхищения… — пробормотал он. Парень повернулся к Нагито лицом. Тот не выглядел ошарашенным произошедшим, однако на его лице читалось явное недоумение. — Значит, по-твоему, Изуру Камукура достоин восхищения, — произнес он медленно. — А что насчет последствий его действий? Убийственной игры? Извращенных смертей? Хладнокровных убийств? — Голос в его горле всегда был глухим и ничего не выражающим, однако приятно загудел в тот же момент, когда он воскликнул громче: — Изуру Камукура сломал жизнь твоим одноклассникам! Это ты тоже считаешь достойным восхищения?! Нагито выглядел почти невозмутимо, когда отвечал, разве что уголки его губ странно дергались: — Я считаю достойным восхищением того, кто несет с собой сильную на… — Не СМЕЙ заикаться о надежде! Это слово звучит отвратительно, когда его произносишь ты! Нагито замолчал. Какое-то время он смотрел на него изучающим, оценивающим, придирчивым взглядом. Словно ребенок, прикидывающий, что будет, если надавить на жука кончиком обуви. Парня приводило в бешенство то, что он чувствовал себя этим жуком. Наконец тот заговорил, растянув губы в самой фальшивой из улыбок. — Как скажешь, Камукура-кун. Эти слова в купе с интонацией отдались ударом молота в его затылке, с корнем оторвали тормоза, о которых он даже не знал. Парень почувствовал, что его голова стала очень горячей, мир вокруг запульсировал, размылся, плавясь под жаром переполнявшего его гнева. К тому времени как он снова отдавал себе отчет о происходящем, он уже крепко держал Нагито за плечо, прижимая к пыльной стенке кабинета. — Не называй меня так, — предупреждающе произнес он, цедя слова сквозь зубы. Нагито вскинул голову, дерзко сверкая глазами. — Тогда заставь меня. — Ты..! — Просто используй один из своих Талантов, чтобы заткнуть мне рот, — буднично продолжил тот, улыбаясь почти ободряюще. — Я приму любое наказание из твоих рук, Камукура-кун. Сверлящим взглядом парень смотрел в серые глаза напротив. Нагито перед ним застыл выжидающе, будто в предвкушении чего-то невероятного. Именно так он выглядел во время каждого суда, когда все страсти подходили к своей кульминации. На мгновенье парню невыносимо захотелось сделать ему больно. Он сильно сжал чужое плечо… И тут же отпустил, отойдя на несколько шагов и отвернувшись в сторону. Рядом послышался тихий выдох. Голос Нагито звучал разочарованно, когда он негромко произнес: — Неужели ты действительно так боишься использовать свои Таланты? Парень молча вернулся к столу и принялся собирать с него бумаги. Он сгребал их в коробку все без разбора даже не глядя, словно вор, в спешке очищающий полки магазина за минуту до приезда полиции. Ему не хотелось оставаться в одной комнате с Нагито ни секундой дольше необходимого. Тем не менее, не прекращая работы, к собственному удивлению он заговорил: — Эти Таланты убили Хаджиме Хинату. Его больше нет. Ни его, ни его воспоминананий, ни личности. Ничего. Зато — он резко смел в коробку сразу целую стопку папок, половина из которых пролетела мимо на пол, — есть эта куча бесполезного мусора, которую ты называешь Талантами. Ты хочешь, чтобы я использовал их, зная, что на это променял собственное имя? Чтобы что? Сорвать злость на идиота, который настолько потерян и беспомощен, что продолжает верить в бред типа Абсолютной Надежды, чтобы не потерять крупицы оставшегося у него рассудка? Он поднял переполненную макулатурой коробку, из которой продолжали вываливаться листы и файлы, пока он шел. Проходя мимо застывшего Нагито он пробормотал, даже не взглянув тому в лицо: — Если так для тебя выглядит надежда, может, тебе действительно стоит умереть. И ушел. Подальше от этого места и подальше от Нагито.

* * *

Еще до того, как он вместе со своей разваливающейся на части при каждом его шаге ношей пересек мост к Центральному острову, его гнев полностью иссяк. Пожалуй, настолько быстро, что он сумел совершенно спокойно собрать почти всю бумагу с земли, которую успел растерять по пути. На ходу укладывая листы в коробку и аккуратно утрамбовывая, он чувствовал, как привычная пустота разливается по его телу. Еще несколько шагов и он вновь перестанет что-либо чувствовать. Однако кровь продолжала барабаном стучать в висках, а затылок все также ощущался каменным. Он предполагал, что это остаточные последствия резкого всплеска адреналина, ставшего столь непривычным его организму. Но даже так он не помнил, чтобы ему когда-либо требовалось столько времени, чтобы отойти от этого состояния. В глазах пульсировало. В ушах шумело. Утреннее тропическое солнце уже жарило вовсю и крепко напекало и без того горячую голову. Парень продолжал стремительно шагать в сторону Третьего острова, стараясь не обращать внимания на взявшиеся из ниоткуда рвотные позывы. Руки, крепко обнимающие поперек коробку, почему-то опасно подрагивали, казалось, будто его пальцы в любой момент разожмутся сами собой. Дыхание сбивалось так, словно песчаная тропинка под его ногами превратилась в крутой горный подъем. Приступы головокружения заставили его сделать два или три неровных шага. С ним все впорядке. В порядке. Это просто недомогание, вызванное сбитым режимом и непостоянным питанием, как и пророчила Микан. Он придумает, что с этим сделать, как только доберется до больницы. Войдя в тень белой больничной прохлады, он понесся по коридорам, ощущая себя метеоритом, пробивающимся через атмосферу: горящим, неумолимо разваливающимся на части. Когда он с пинка ввалился в палату, в которой часто не только работал, но и спал, он тут же уронил ставшую невыносимо тяжелой коробку на стол, а сам грузно опустился на стул рядом, придержав голову руками. Его мозги, кажется, вскипали, словно забытое на плите молоко. Было такое ощущение, что сейчас его череп взорвется, и все, что было внутри, включая гору бессмысленных Талантов, выльется наружу отвратительным горячим потоком. Гул крови в висках заглушал звук его дыхания, которое он изо всех сил старался выровнять. С каждым лихорадочным ударом сердца о грудь он вздрагивал, точно мембрана барабана. С ним все в порядке. Он должен успокоиться. Его мозг возомнил себе, будто он умирает, но это не так. Он не умирает. Он уронил голову на прохладную поверхность стола в попытке хоть немного прийти в себя. Закрыл глаза, тяжело выдохнув. Когда он открыл их в следующий раз, то стоял перед зеркалом незнакомой ему ванной. Комната находилась в вечерней полутьме, бледный свет падал на него откуда-то справа. Само зеркало немного пыльное, но в остальном в нем беспрепятственно отражается его лицо: бледное, с заостренными безразличием чертами, едва проступающими под завесой темных волос. Светлая полоса на его лбу проглядывает сквозь пряди, лентой опоясывая череп, как какой-то диковинный обруч. Красные глаза прикованы к лицу в зеркале, смотря с вниманием, однако без толики интереса. В следующую секунду кончик его губ слегка дергается. Почти похоже на колебание. Глаза в отражении наблюдают за каждым движением. Они на секунду прикрываются, а когда вновь распахиваются, его рот уже растянут на манер улыбки. Самой жуткой из всех, что ему приходилось видеть. Во всем его естестве кричит непреодолимое желание немедленно отвернуться. Но его взгляд намертво прикован к человеку в зеркале. Натянутая дуга снова расслабляется в безразличную линию губ. Тучами нависшие над мертвым взглядом брови недовольно хмурятся. Он чувствует желание уйти в своих ногах, застывших посреди пыльной ванной. Может распробовать сводящее зубы горькое разочарование. Но тем не менее вскидывает голову и пытается еще раз. На этот раз он старается сделать что-то со своими глазами, сперва щурит их, затем распахивает. Губы болят и трескаются, растягиваясь на пустом лице, словно нить, что вот-вот порвется. Бесполезно. Как смотреть на труп рыбы в воде, ожидая, что она поплывет. Также глупо, как забросить ее в сильное течение и надеятся, что это вернет ее к жизни. Он чувствует легкое раздражение в горле. Тонким колокольчиком звенит призванный Талант. Доселе мрачное в своем равнодушии лицо словно по щелчку пальцев озаряется искренним счастьем, и в комнате будто становится светлее. Всего на мгновение. После чего радость отключается твердым нажатием на рычаг. Клац-клац. Светло-темно. Радостно-скучно. Он мог делать это хоть весь день. Ощущения никогда не менялись, что бы он ни пробовал. Пустая трата времени. Он встречается с красными глазами в отражении в последний раз. Его взгляд на этом не сфокусирован, но он скорее чувствует, чем видит, как собственные губы произносят что-то беззвучно. «Хаджиме Хината» «Хината» «Хината!» Ему требуется позорное количество времени на то, чтобы понять, что это имя кто-то кричит ему прямо в ухо. Он чувствует, как его со знакомой, явно преувеличенной для этого движения силой, тормошат за плечо. Секунду он думает о том, как повернуться и при этом скрыть дорожки слез на своем лице, но потом обнаруживает, что и его щеки, и стол, на которым он лежал, совершенно сухие. Это придает ему немного смелости для того, чтобы поднять голову и встретиться взглядом со взволнованным Фуюхико. — Твою мать, — выдыхает тот с явным облегчением, — не пугай меня так больше, ублюдок хренов. Я уже почти поверил, что ты тут втихую решил копыта откинуть, пока никто не смотрит. Выпрямившись на стуле, парень постарался придать себе вид полностью собранного человека, который точно не стал бы отключаться прямо на столе в приступе очередного воспоминания после малейшей неровности в диалоге. Разумеется, на помощь быстро пришел нужный Талант, и он спокойно ответил: — Просто переутомился. Вот, решил вздремнуть. — В доказательство он несколько раз моргнул и протер пальцем правый глаз, будто сгоняя с себя сон. Фуюхико окинул его невпечатленным взглядом. — А ты когда спишь всегда дышишь так, будто тебя придушить пытаются? Этот вопрос он решил оставить без внимания, вместо этого пододвинув к себе коробку с документами, теперь больше походившую на корзину для мусора, и принялся с сосредоточенным видом рассматривать бумаги. — Ты что-то хотел? Я как раз собирался продолжить работу. Фуюхико требовательно шлепнул ладонью по отчетам, к которым как раз тянулся парень. — Да. Пришел спросить у нашей вкрай охреневшей спящей красавицы, почему её не было на завтраке со всеми, как она нам пообещала. Уже пятый раз. Парень застыл на секунду, вспомнив. Точно, он пообещал остальным, что позавтракает с ними. Он совсем забыл об этом после ситуации с Нагито. — Работы оказалось больше, чем планировалось, — ответил он, никак не меняясь в лице, с усилием проглотив плотный комок вины. Потянулся к другим бумажкам и стал усердно распихивать их по файлам, чтобы больше не смотреть другу в лицо. — Передай всем, пожалуйста, что мне очень жаль и что я присоединюсь к вам в следующий раз. Фуюхико рядом с ним громко и крайне презрительно фыркнул. — Дебил. Сам передашь. Сказав это, он подошел ближе и пнул ботинком ножку его стула. — Вставай. — Я же сказал, что у меня... — Хрен тебе, а не работа. Успеешь еще. Есида хочет тебя видеть. — Зачем? — Обсудить какой-то новый проект, в подробности не вникал. Он ждет тебя в ресторане, так что шевели задницей. Она у тебя небось уже окоченела от того, сколько ты сидишь. — Слушай, я... — Хината, мать твою! Ты можешь хоть один раз перестать строить из себя самого умного и сделать, как тебе говорят, а? Что-то в тоне его голоса заставило парня сдаться. Раз Тэмотсу послал Фуюхико искать его, похоже, это было действительно важно. Таким образом, подгоняемый якудзовской силы пинками, он в сопровождении Фуюхико покинул больницу. Идя чуть позади него, чтобы его подопечный не вздумал затеять побег, Фуюхико еще какое-то время что-то недовольно бормотал, но парень почти не слышал его, сосредоточившись на мелкой дрожи в пальцах и слабой остаточной пульсации в висках. Голова все еще шла кругом. Ощущения были такими же, как после тех жутких приступов, с которыми он в последний раз имел дело месяца три назад. И в тоже время на этот раз все казалось ему совсем иначе… Раньше его будто со всей силы били кувалдой в затылок, после чего из образовавшейся дыры вытекали ужасные подавленные воспоминания. Состояние, в котором он находился после, было настолько кошмарным, что вся память об этом слилась в одно бесконечное море ужаса, гладь которого ему ни за что не хотелось шевелить. Сейчас же приступ накатывал постепенно, неминуемо, но не мгновенно поглощая его, словно вода, неторопливым потоком наполняющая пустую ванну. Но так или иначе, подобным случаям всегда была причина. Будь это чьи-то слова или знакомый образ, что-то всегда служило спусковым крючком этого безумия. Ему не хотелось признавать, что она очевидна. Нагито называл его тем именем уже какое-то время. Впервые проснувшись и увидев его лицо, тот расширил глаза, что-то произнес одними губами и тут же провалился обратно в небытие. Чтобы вновь привести Нагито в сознание понадобился еще день. Первое время он очень мало разговаривал, кивая головой на вопросы и непрестанно наблюдая за происходящим вокруг него, словно уличный кот, с подозрением смотрящий на миску молока из человеческих рук. И во время их коротких разговоров о его самочувствии, Нагито не называл его по имени. Ни одним из них. И парень был благодарен ему за это. До тех пор, пока однажды в один из его визитов Нагито не заглянул ему в глаза и с широкой улыбкой не произнес «Камукура-кун». В тот момент он был шокирован и что-то в нем протестующе завыло, но он не показал этого лицом и продолжил разговор как ни в чем не бывало. Он решил игнорировать и обращение, и сопутствующую ему ушлую улыбку. На опыте он знал, что будет хуже, если он вновь позволит чему-то подобному пробраться ему под кожу. В конце концов, это был Нагито. Повернутый на своих безумных идеях психопат. С какой стати ему вообще принимать всерьез слова такого, как он? И сегодня он совершил эту роковую ошибку. Он сколько угодно мог оправдываться, что устал или что это Нагито пересек черту. Однако на деле он просто больше не мог этого терпеть. Он говорил себе, что его не должно это волновать, что у него вообще нет имени, а потому Нагито и все остальные могли болтать что им только угодно. Но для него было нестерпимо быть названным Изуру Камукурой. Больше всего на свете он не хотел быть им. Но в своем видении он стоял перед зеркалом и видел его в отражении. Никогда прежде, ни в одном из тех жутких кровавых воспоминаний ему не приходилось смотреть себе в лицо. Но человек в зеркале делал тоже, что и он. Кривлялся, растягивал губы в улыбке и приходил в бешенство, встречая лишь собственный безразличный взгляд, и в конце концов призывая на помощь Талант. Он знал, что в нем чего-то не хватает и он ненавидел это. Он не мог понять. Значит, Изуру тоже не был удовлетворен тем, кем он был? Неужели они настолько похожи? Сама мысль о том, что у него было что-то общее с этим человеком вызывала в нем волну отвращения. Но на этот раз кое-что другое захватило его внимание. Маленькое, но значительное различие. Он мог испытывать эмоции. Очень долго ему казалось, что он на это не способен, но сегодняшняя ситуация с Нагито все меняла. Он злился. Был так зол, как не был за очень долгое время. Ему хотелось крушить и ломать, хотелось выбить все дерьмо из Нагито, чтобы тот забыл имя, которым так упорно его звал. Гнев переполнял его до краев. И это чувство не было сфальсифицировано каким-то дурацким Талантом, оно шло из самого его сердца. И он наслаждался этим. Он был уверен, что Изуру так не мог. Пустота, переполнявшая его в каждом из тех воспоминаний была всепоглощающей, как Черная Дыра. Все чувства в нем были проглочены ею, не успев зародиться. Выходит, они не одинаковые. И могут существовать и другие вещи, которые ему, в отличии от Изуру будут под силу. В горле встал ком волнения, он резко втянул в себя воздух. После того, что случилось, он хотел испытать это снова. Словно ребенок, впервые почувствовавший вкус мороженого, он не мог перестать хотеть больше. Возможно, гнев был не единственным, на что он способен… В таком случае, что он должен сделать? До этого случая с Нагито он долгое время не чувствовал практически ничего. Заговорив об Изуру и надавив на его слабые места, Нагито смог спровоцировать его на эмоциональную реакцию. Если тема Изуру была тем самым триггером, что способен расшевелить его заржавелые мозговые клетки, это была не слишком обнадеживающая новость. С таким раскладом он вряд ли еще сможет почувствовать что-то приятное. А если дело в Нагито… Нагито. В приступе гнева он сказал ему вещи, которые не следовало говорить ни при каких обстоятельствах. Сказать, что ему стоит умереть… Он действительно потерял голову. Это были беспощадной, разрушительной силы слова, которые он никогда бы не произнес в здравом уме. Особенно по отношению к Нагито, который и без того прогулочной походкой скитался по краю пропасти. Зная Нагито, тот будет только рад прислушаться к его совету. Он сжал зубы. Как он мог сказать нечто подобное Нагито? — Че с лицом? Болит что-то? — спросил Фуюхико, нахмурившись. — Нет, ничего. Язык прикусил. Со стороны Фуюхико послышалось крайне скептическое молчание. Они как раз прошли мотель, а за ним показалось начало огромного моста, ведущего к Центральному острову. Уже наступил полдень. Солнце висело высоко, судя по всему стремясь приготовить из них завтрак, потому как от песка жар шел не хуже, чем от новенькой сковороды. Или это только ему так казалось. Наблюдая за коротеньким островком тени у себя под ногами, парень чувствовал, как по его виску и шее скатываются капельки пота. Коротко оглянувшись на Фуюхико, который, похоже, чувствовал себя вполне неплохо, он предположил, что, возможно, еще не отошел от того, что произошло в больнице. Фуюхико тоже то и дело бросал на него взгляды, двигая челюстями, словно разминал вопрос на зубах, но все никак не решался озвучить его. Не желая слышать в свою сторону очередную порцию уже порядком осточертевших вопросов о его самочувствии, — тем более, что сейчас оно оставляло желать лучшего — парень решил взять эту инициативу на себя. Он заговорил одновременно с тем, как Фуюхико открыл рот: — Как дела с Пекоямой? Есть продвижки? Якудза немного растерянно захлопнул челюсть и уставился на него. После чего как обычно фыркнул, закатив глаза и раздраженно передернув плечами. — Ты бы и сам знал, если бы почаще с нами виделся, а не сидел безвылазно в своей норе, — отчеканил он. После Фуюхико замолчал и продолжил идти, смотря куда-то в сторону, и парень решил, что тот повадился не удостаивать его ответом в отместку за его отказ участвовать в социальной жизни острова. Он признал, что это вполне справедливо. Однако со следующим шагом Фуюхико, похоже, наступил своей гордости на горло и недовольно забормотал, отрешенно рассматривая очертания Центрального острова впереди: — Да никак. Все еще носится за мной, как цыпленок за курицей. Ходит за мной и причитает: «Молодой господин, молодой господин»… Тьфу, бесит. Будто я ей босс какой-то, а не... Фуюхико зло сжал губы и замолчал. — Но сейчас ее с тобой нет? — Это должно было быть утверждение, однако он не отменял возможности, что Пеко может и прямо сейчас пристально следить за Фуюхико. При желании мечница отрастила бы себе пару крыльев, чтобы не упустить своего «господина» из виду. Последовала еще одна длинная пауза, в ходе которой Фуюхико громко шаркнул ботинком о песок и одернул заправленную в ремень рубашку, сразу после этого вернув руку обратно в карман. Он заговорил так тихо и неразборчиво, что его слова вполне могли сойти за сдавленные ругательства. — Коидзуми забрала ее. Парень не мог слегка не удивиться вслух: — Коидзуми? Фуюхико скривился так, словно откусил кусок лимона. — Да. Подошла к Пеко после завтрака и предложила ей прогуляться вместе. Она сперва отпиралась, типа, она должна быть рядом, чтобы защитить меня. — Фуюхико раздраженно сплюнул на обочину. — Было бы, блять, от чего. Она бы так и не пошла, если бы я не уговорил её. Значит, Махиру решилась поговорить с Пеко спустя столько времени. И та согласилась только после убеждений Фуюхико. С какой стороны ни глянь, ситуация была удивительной. Стоило Махиру пробудиться от комы, как девушка заняла оборонительную позицию. И оборона у нее была весьма жесткой: она не стыдилась бросаться склянками с лекарствами и — как только ей это позволило ее состояние — баррикадировать дверь своей палаты. Порой она днями отказывалась разговаривать, а медицинскую помощь принимала только от Сони, которую, судя по всему, считала наименее опасной среди их компании. В основном именно благодаря принцессе и ее врожденному таланту к убеждению, Махиру начала потихоньку спускать их с мушки. Первое время с парнем она соглашалась разговаривать исключительно в присутствии кого-то из девушек (как и раньше, к женской половине коллектива доверия у Махиру было куда больше, чем к мужской), но спустя время достаточно осмелела, чтобы они могли проводить сессии один на один. Осознав положение, в котором они находятся, и послушав чужие истории времен Трагедии, Махиру осознала, что своим параноидальным поведением она лишь сеет смуту в шатком мире доверия, который остальным с большим усилием удалось заново выстроить. С тех пор она стала стараться помогать в больнице и обустраивании острова, параллельно налаживая отношения с другими ребятами, и в какой-то момент как будто бы почти стала той самой Махиру, что они знали: гордой и прямолинейной, однако бесконечно щедрой и ласковой со всеми вокруг. Со всеми, кроме Фуюхико и Пеко. Ее позиция была понятна и не требовала проговаривания вслух. Она сторонилась двух убийц, коварно покусившихся на ее жизнь и хладнокровно забравших ее. Фуюхико, не питающего никаких теплых чувств к фотографине по, опять-таки, абсолютно ясным причинам, полностью устраивал такой расклад. Мечница никак не распространялась о своем мнении по этому поводу, но и с ней все было очевидно: она испытывала тяжелейшее чувство вины, которое молча вынашивала на широких, но теперь пристыженно опущенных плечах. Пеко определенно не сожалела о своем поступке, по ее свирепому взгляду было очевидно, что она поступила бы таким образом еще тысячу раз, если бы ей снова пришлось встать перед подобным выбором. Но взглянуть в сторону Махиру она не решалась. Равно, как и попросить прощения. Тот факт, что Махиру первой сделала шаг навстречу примирению был невероятен даже по его мнению. У Фуюхико, скорее всего, он тоже не укладывался в голове. Якудза забранился себе под нос: — Черт бы ее побрал… Это с самого начала было только наше дело: Коидзуми и мое. Пеко не должна была вмешиваться. Не должна была жертвовать собой ради моей мести. Она всегда хотела себе друзей и так тупо отказалась от этого. Идиотка. Они взошли на мост. Океан шумел под их ногами, редкие птицы кричали вдалеке. И как назло, ни единого порыва ветра. Напряжение вокруг них исходило волнами, словно жар от камня на летнем солнце. Парень не знал, что должен сказать, чтобы успокоить друга и должен ли вообще. Кроме того, кажется, у него немного кружилась голова… К его счастью, Фуюхико, похоже, пришел к своим собственным выводам. Обращаясь скорее к самому себе, он посмотрел в безоблачное небо: — Пеко заслужила лучшего отношения. Хорошо, что Коидзуми решила пойти ей навстречу несмотря на все, что произошло. После чего тяжело вздохнул. — Я реально уже устал от этого. Мне нужна была передышка. И Пеко это... пойдет на пользу. — Коидзуми очень добрая, раз решила наладить отношения с Пекоямой, — монотонно прокомментировал парень, чтобы вставить хоть что-то в этот односторонний диалог. Губы якудзы, судя по голосу, искривила язвительная ухмылка. — И очень тупая. Любит совать свой нос куда не просят и взваливать на себя чужие проблемы. В этом вы с ней похожи. Парень повернулся к другу. — Ты считаешь меня тупым? — Еще бы. Мозгов, вроде, много, а используешь их не по назначению. Надумываешь себе всякую хрень вместо того, чтобы просто думать. Он нахмурился и отвернулся. Значит, они опять перекинулись на эту дурацкую тему. Они проводили уже десятки подобных разговоров, а ссорились по этому поводу и того больше. Лучше было молчать и не подливать масла в огонь. Но сегодня он с самого утра был сам не свой, поэтому не пойми зачем ляпнул: — Я просто делаю то, чего никто другой здесь не может делать. К тому же, это полностью моя ответственность, мне этим и заниматься. Со стороны послышалось презрительное циканье. — Как я и сказал, идиот. Возомнил себя великим спасителем, бегает туда-сюда, решая чужие проблемы, как сраная Мать Тереза. Тебе чепчик монашеский не жмет? — Да какая разница, раз у меня все равно нихрена не получается, — унизительно тихо сорвалось с его языка. Про себя он почти удивился: на своей памяти не слышал, чтобы кто-то произносил слова, настолько наполненные высокомерием и одновременно жалостью к себе. Насмешка практически пропала из голоса Фуюхико, но часть ее осталась, похоже, надеясь, что он это несерьезно. Маленькой частью своей души ему тоже хотелось в это верить. — Это еще откуда вылезло? У тебя ж там программка идеальная стоит о том, как помочь вообще всем и каждому. — Комаэде я помочь не в силах. Шаги рядом с ним остановились. Он не смотрел, но знал, что у Фуюхико резко изменилось выражение лица. Пронзающий взгляд его глаза он ощущал своим виском. — При чем тут Комаэда? Помня, к чему обычно приводит одно лишь упоминание этого имени в присутствии Фуюхико и не желая в очередной раз слушать раздраженное ворчание на пустом месте, он монотонно продолжил: — Не при чем. Я бесполезен не только для него. Пекояме не становится лучше, что бы я не делал. Цумики продолжает сжиматься в комок от одного косого взгляда. У Сайонджи, очевидно, паранойя. И Ханамура. Его реабилитировали одним из первых, но у него все еще трясутся руки, за что бы он не брался. И это вот так я вам всем «помог». Курам на смех. Его плечо крепко сжали сзади. Теперь было очевидно, что Фуюхико зол и причиняет боль намеренно. — Значит, наслушался бреда того дебила и теперь ходишь и проповедуешь всем эту херь? Рак мозга заразен что-ли? Такая формулировка, очевидно, была выбрана случайно и не задумывалась ничем большим, чем пустым оскорблением, но ему все равно вспомнились несколько коротких строчек рядом с фотографией улыбающегося парня в школьной форме. — Я же сказал, что он не при чем. — Да плевать я на него хотел! Этот псих может нести любую хрень, но у тебя должна быть своя голова на плечах! На него накатила непомерная усталость. Он не мог понять, связано ли это с последствиями его видения или с очередным спором, начатым Фуюхико, или со всем сразу, но ему сейчас совершенно не хотелось иметь дело ни с чем из этого. Он прикрыл глаза и отвернулся. — Знаешь, забудь. Давай просто пойдем к Есиде. Парень, возможно, немного грубо столкнул чужую руку со своего плеча и пошел дальше по мосту. Фуюхико остановил его, твердо уперев ладонь ему в грудь. При чем силы в это движение — как и во все, что делал Фуюхико — было вложено так много, что если бы он не ожидал этого, то запросто мог бы уже лежать ничком. — Нет-нет, чего ты. Раз уж ты тут решил пожаловаться на то, какая ты бездарность, почему бы тебе не пойти и заодно не рассказать об этом всем остальным? Уверен, они будут рады тебя послушать. — Это уже была явная издевка. Он попытался обойти Фуюхико, подавляя в себе стремительно растущее желание опрокинуть его на землю, лишь бы ему не пришлось слушать очередную злобную тираду. Тот, однако, крепко схватил его за ткань рубашки, заставив стоять на месте. — Хочешь новость? Ханамура уже три месяца как собирается закатить тебе банкет. Каждый раз, когда до него доходят слухи о том, что ты «возможно» придешь, он готовит целую кучу блюд, которые потом некуда девать, потому что ты никогда не появляешься! Но он продолжает пытаться, потому что так сильно хочет отблагодарить тебя несмотря на то, что с каждым разом у него получается все хуже. Это звучало, как какой-то бред, придуманный исключительно, чтобы раздуть в нем и без того огромное чувство вины. Парень нахмурился. — Я не знаю ни о каком банкете. Фуюхико яростно встряхнул его за ткань рубашки и отпустил так резко, что парень едва удержался на ногах. Он заорал: — Ну тогда может не стоило сидеть в своей пещере три дня подряд?! Когда Соня пришла позвать тебя, ты уже отключился. Она решила тебя не трогать, потому что «Хината-сан же у нас так много работает». А Ханамура потом чуть не плача умолял ее не рассказывать тебе о том, что он придумал нечто подобное. Он не хотел, чтобы ты чувствовал себя виноватым за то, что все его усилия пропали зря! Но как по мне ты должен отдавать себе отчет в том, как сказывается на других твоя «ответственность». — Последнее слово было выплюнуто сухо и жестко, как горсть земли. Парень смотрел на друга в растерянности. Подобного не могло произойти. Если бы произошло, он должен был знать. Он же всегда знает. — Я… — выдавил из себя он, сам не зная, что хочет сказать. Фуюхико же продолжил безжалостно вбивать гвозди в гроб его мнимого «контроля над ситуацией» с каждым последующим словом: — Цумики постоянно плачет. Ей смотреть больно на то, до чего ты себя доводишь, но ей слишком страшно тебе об этом рассказать, потому что ты вечно смотришь на всех этим блядским взглядом Терминатора. Ты, возможно, считаешь, что ты дохрена отличный актер, но даже те, кто не в курсе про те твои казусы несколько месяцев назад, понимают, что тебе глубоко насрать на все вокруг! И при этом тебе хватает наглости строить из себя всеобщего спасителя, запираясь ото всех на замок и говоря, что это для нашего же блага… — Фуюхико явно был на грани и с огромным трудом держал себя в руках. Он поднял кулак и яростно потряс им в воздухе. — Чертов… сукин сын!.. — Якудза беспомощно ударил по одной из мостовых балок. — Сколько раз Есида приходил к тебе, предлагая свою помощь? И сколько раз ты слал его к черту, потому что он якобы еще не восстановился или че за дерьмо ты ему там на уши вешал, хотя сам говорил, что он успешно прошел твой курс реабилитации? Полагаю, мне стоит поблагодарить тебя, с твоей помощью он снова чувствует себя бесполезным. Чего смотришь на меня так, будто к тебе это все не относится?! Ты вообще в курсе, как все о тебе волнуются, скотина?! А ты вместо того, чтобы запихать себе обратно в штаны свое эго и принять помощь, лицемерно взваливаешь всю работу на себя, будто мы тебе какой-то сраный детский сад. Но действительно, помощь этому вшивому ублюдку куда важнее, верно? Почему бы тебе прямо сейчас не пойти и не спросить, не нужна ли ему твоя помощь с тем, чтобы подтереть свою задницу, раз тебе больше не о чем волноваться. Парень слушал Фуюхико с наполовину открытым ртом, не в состоянии вымолвить ни слова. Услышанное не укладывалось в его голове. Возможно, потому, что она вот уже последние минут десять как была готова взорваться. Все, что он делал, было для них. Он днями сидел в темном кабинете под землей, изучая файлы и составляя программы по восстановлению для каждого из них, как раз потому что ему было не плевать. Хотя, возможно, отчасти и потому, что он не мог делать ничего другого. Все слова поддержки, что он мог бы им сказать, были бы вычислены математически. Все времена радости и горя переживались бы им с одинаковым душащим безразличием. Даже с его Талантом Актера он не мог притворяться вечно. Ему бы не хотелось, чтобы все они увидели, во что он превратился... Похоже, он все-таки больше делал все это для себя, чем кого-либо еще. Немного приглушенно до него дошел остаток речи Фуюхико: — …Но знаешь что? К херам собачьим ты нам не сдался, Хината! Мы и без тебя отлично справляемся, многим чужая поддержка помогает намного лучше, чем твои дебильные сеансы психотерапии! Потому что всем остальным по крайней мере точно не все равно! Жизнь на острове теперь налажена куда лучше, чем в твоей норе, но раз тебе там так нравится, то и вали туда, только чтоб я тебя больше не видел! Последние слова тот договаривал через плечо, проделав добрую треть оставшегося пути к берегу. Для парня все произошло так быстро, что опомнился он лишь тогда, когда фигура Фуюхико приобрела размер зубочистки. Он попытался нагнать друга, чуть не спотыкаясь о собственные ноги. — Кузурю, постой... — Нахуй иди! — отрезал тот, даже не оборачиваясь. — Я тебя отлично понял. Тебе плевать! Нахрена я вообще... — Нет. Постой… — В глазах резко потемнело. Он остановился, схватившись за одну из балок моста, пока мир вокруг снова не посветлел и стал относительно менее расплывчатым. Когда он поднял голову, Фуюхико действительно остановился. — Я объясню. Мне жаль. Просто кое-что произошло и... я не понимаю, что мне делать... Какое-то время Фуюхико стоял неподвижно. Он поднял голову, глубоко вдохнув, и опустил ее, также глубоко выдохнув. Его напряженные плечи немного расслабились, он обернулся назад и медленно подошел. Якудза все еще выглядел очень злым, но парень знал этот взгляд — Фуюхико готов выслушать. Этот факт отозвался в нем неожиданным облегчением. Парень молча кивнул в знак благодарности, но когда открыл рот, чтобы начать объясняться, все вокруг снова потемнело, а потом исчезло вовсе. Удивительно, но за темнотой не последовало никаких жутких сцен. Когда он снова открыл глаза, в них больно ударило солнце, а затылок и спина неприятно заныли. Но эти вещи были настолько безобидны, что на них даже злиться не получалось. Парень оглянулся. Рядом с ним с очень мрачным выражением лица сидел Фуюхико. Он сам же, судя по ощущениям, был прислонен к одной из балок. Едва заметив, что он очнулся, Фуюхико начал ругаться: — Какого хера, Хината!? Че это было только что!? Тебе пора бросать эту дебильную привычку отрубаться в рандомных местах. Такими темпами я поседею прежде, чем мне исполнится двадцать пять! Парень промолчал. В голове все еще было пусто и смутно, а к горлу подступало какое-то гадкое чувство… Фуюхико, к счастью, перестал орать — от этого голова будто шла трещинами — и смерил его угрюмым, оценивающим взглядом. — Как себя чувствуешь? У парня было недостаточно сил, чтобы дать какой-либо ответ помимо честного: — ... Не знаю. Кажется, меня тошнит... Фуюхико закатил глаза, после чего поддерживающе подложил руку ему под спину. — Предупреди, если будешь блевать, я подтолкну тебя к воде. Он нагнулся, стараясь заглянуть другу в лицо. — У тебя голова не кружится? Может, солнечный удар? — Может быть... В конце концов его действительно стошнило. Фуюхико, как и обещал, развернул его к морю, хоть парень и не успел его предупредить. Когда он закончил, якудза похлопал его по спине и вздохнул. — Выглядишь хреново. Тебе лучше? Парень кивнул. Потом добавил: — Стало немного легче. Фуюхико также кивнул. — Хорошо. Они посидели так молча какое-то время, пока один из них приходил в себя, а другой, похоже, что-то обдумывал. Настроение для ссоры совсем пропало, но напряжение все еще висело между ними в воздухе, тихо потрескивая, напоминая о себе. Парень вспомнил, что прежде, чем отрубиться, обещал, что все объяснит. Честно говоря, сейчас он даже не знал, с чего начать. Он беззвучно выдохнул, таким образом посылая все к черту, и развернулся к Фуюхико. — Кузурю? Тот вопросительно посмотрел на него, подняв брови. — Мне нужно с тобой поговорить. Он ожидал порции язвительных комментариев, — в конце концов, он их справедливо заслужил — но Фуюхико только развернулся к нему всем телом и произнес: — Ну давай. В результате это оказался скорее монолог с внимательным слушателем, чем разговор, и парень был благодарен другу за это. Он не то, чтобы хотел обсуждать все произошедшее, но теперь понимал необходимость рассказать об этом. И рассказывать одному Фуюхико было куда легче, чем целой толпе напуганных его состоянием глаз. Он повторил многое из того, что рассказывал в первый раз, но теперь в контексте того, что увидел и понял в этот день. Когда он заговорил о своей стычке с Нагито, лицо Фуюхико буквально почернело, он бормотал себе под нос оскорбления и проклятья с тем же усердием, с каким ведьмы наводят порчу на своих жертв. Но стоило парню начать описывать воспоминание, которое настигло его в больнице, выражение на лице якудзы изменилось во что-то, чего он прежде никогда не видел. В этом сложном выражении на секунду появилась и тут же растворилась капля страха. Место основной эмоции в конечном счете заняло удивление, которое позже сменилось задумчивой сосредоточенностью, с которой Фуюхико дослушал конец его речи. — Да уж, ну и мешок дерьма этот Комаэда. — Это было первое, что тот произнес, когда парень закончил. Ему показалось, что его друг полностью утратил смысл рассказанной истории, но тот продолжил: — Извини, что наорал. Тебе несладко пришлось. — Все в порядке, ты был прав. — Я знаю, но это не значит, что я не должен извиниться. Фуюхико был одним из немногих людей, кто был строг к себе точно также, как и ко всем остальным. Уже только за это качество парень его безмерно уважал. Якудза взглянул на все также палящее в небе солнце и, сощурившись, произнес: — Давай-ка двигать отсюда пока мы оба не схлопотали по удару. Не горю желанием потом блевать в море как ты. Он послал парню беззлобную ухмылку, которая официально положила конец их ссоре, и поднялся на ноги. Проверив и убедившись, что его ноги больше не трясутся, парень тоже поспешил встать. Они не быстро, но и не медленно направились к берегу. — Насчет того, что ты рассказал, — начал Фуюхико, когда они наконец ступили в тень деревьев на Центральном острове. — Знаешь, что бы тебе там не казалось, вы с тем стремным ублюдком вообще ничем не похожи. Ну, кроме лица. Парень посмотрел на него. — Правда? — Ага. Я видел его пару раз. Издалека. Не решался подходить близко. Он не делал ничего особенного. Просто шел по пустой улице или рассматривал что-то. Но даже так было видно: это не человек. Просто машина. Я называл тебя бесчувственным, но поверь, тебе далеко до его уровня. Фуюхико усмехнулся краем губ. — Типа вроде него ты точно не застал бы блюющим в море и вытирающим слюни рубашкой. Парень молчал. Потом тихо произнес: — Но Комаэда... — Забей на него, понял? Этот говнюк вообще твоих усилий не стоит. Фуюхико помолчал и добавил: — Молодец, что рассказал. А то я всерьез собирался нахрен тебя послать и больше вообще не общаться. — Ты и послал. Но спасибо, что еще разговариваешь. — Поверь, оттуда, куда я собирался тебя послать, ты бы не вернулся, — очень серьезно сказал Фуюхико. Парень задумчиво посмотрел на виднеющийся впереди Первый остров. — Мы уже, наверное, опоздали к Есиде. — А. — В голосе Фуюхико читалась плохо скрываемая улыбка. — Об этом можешь не волноваться. Мы бы не опоздали даже если бы ты целый день тут свой желудок наружу выворачивал. Парень с опасением взглянул на собеседника. Ему очень не хотелось слышать новости о том, что Тэмотсу стал настолько обесценивать себя и собственное время, что правда готов был ждать его весь день. Фуюхико же, похоже, позабавило его лицо. Он ухмыльнулся и пренебрежительно взмахнул рукой. — Успокойся, никто тебя не ждет. Мне просто нужен был предлог, чтобы вытащить тебя наружу. Ты вряд ли бы отвлекся от своей работы на что-то помимо другой работы. — Гм… — в неопределенном согласии промычал он. — Мы можем все равно сходить в ресторан? Я был бы не против что-то перекусить. — Он сглотнул вязкую слюну с неприятным привкусом. — И выпить. Фуюхико пожал плечами. — Ханамура будет рад. Хотя нельзя быть полностью уверенным, что он не захочет сварить тебя в масле после того, как ты столько времени избегал его еды. — Я извинюсь перед ним. — Ну, от его блюд тебя это не спасет. Скажем так, их качество стало довольно непостоянным в последнее время. Так что я тебе не завидую, Хината. Фуюхико привычным сильным движением хлопнул друга по плечу. Заметив это действие, парень наградил Фуюхико пристальным взглядом, после в отрешении перевел его куда-то в сторону. И внезапно произнес: — Можешь звать меня по имени. Фуюхико остановился и серьезно посмотрел на него. Когда он начал говорить, то немного склонил голову, а голос его сам собой понизился, словно они вдруг заговорили о чем-то запретном. — Ты хочешь? — спросил тот с несвойственной ему осторожностью. Парень кивнул с твердостью во взгляде: — Да. Фуюхико кивнул в ответ и они пошли дальше. — Ты, кстати, тоже можешь. — Правда? — Ага. Мы с Казуичи давно не паримся об этом. Парень взглянул на друга, не зная, какое выражение придать своему лицу, чтобы изобразить удивление. Он вернул взгляд себе под ноги, решив, что сегодня слишком устал, чтобы стараться. — Видимо, я действительно много пропустил. Его с силой похлопали по спине. — Эй. Наверстаешь. Он обернулся. Фуюхико широко улыбался ему. — Я рад, что ты возвращаешься к нам, Хаджиме. Хаджиме подумал, что, наверное, он тоже был рад. Уголок его губ слегка приподнялся, и это оказалось совсем не так сложно, как казалось раньше.