Первородный грех

Возможно, его попросту жалеют. Даже слишком сильно. Сначала Яэ промолчала, теперь — Пульчинелла. Тарталья понятия не имел, почему вместо простой и понятной правды о том, что Тарталья — лжец, Пульчинелла решил убедить его родителей в необходимости большей социализации. Единственное, что Тарталья знал, так это то, что его состояние описывают как «стабильно». Стабильно плохо, но стабильно. Да, пару раз в неделю его мощно накрывает, чудятся твари в тенях, чудится, как зубы и клыки вонзаются в плоть, как за ним охотятся и пытаются словно бы разорвать на части, однако в остальное время… всё не так ужасно. Конечно, маленькие галлюцинации вроде тех же меняющихся цветом и формой радужки глаз, ещё остаются, но они безобидные. Насколько вообще может быть наличие даже таких незначительных галлюцинаций — безобидным. Если Тарталья «стабильно болен», то, может быть, он способен как-нибудь приучиться к этому? Но всегда есть шанс, что он внезапно сойдёт с ума, а его психика попросту сломается от того, что его сознание методично терзают искривлёнными зубами страшные псы со слепыми глазами. Может, у него есть ещё время до того, как окажется пройдена эта невидимая граница между начинающим и полным безумием? Тарталья не мог знать. Он в принципе ничего не мог знать, не мог утверждать с точностью. Не мог полагаться на собственные пять чувств, потому что они подводили его из раза в раз, заставляя ощущать нечто, чего на самом деле не существовало. Потому ему попросту оставалось надеяться, что общение с другими людьми способно ему помочь «свыкнуться с ситуацией». И оттого он был благодарен Пульчинелле, который не обмолвился и словом о том, что Тарталья солгал о кошмаре. Вероятно, это было совершенно не компетентно, а может, Пульчинелла руководствовался какими-то своими новыми соображениями, возникшими после их очередного сеанса. Этого Тарталья тоже знать не мог. — Вашему сыну необходимо общение с новыми людьми, — Тарталья поджал губы, слушая речь Пульчинеллы и ощущая себя не более, чем двенадцатилетним ребёнком с задержкой в развитии. Родители сидели рядом с ним, на небольшом диванчике. Пульчинелла вернулся к рассматриванию своего блокнота, как черпая оттуда свои следующие слова. — Взаимодействия между ним и другими людьми, которым он симпатизирует, может привести к положительному результату. Решение о том, насколько хорошо влияет на него недавно прописанный препарат делать ещё рано, но мне кажется… — он замолчал, и его усы знакомо дрогнули в слабой и обнадёживающей улыбке. — Динамика может стать положительной. Надо набраться терпения. Покидали кабинет в смешанных чувствах, и Тарталья уже видел эту угрожающую хмурость бровей отца. Мать тоже улавливала его странное недовольство, потому гладила его по руке. А Тарталья плёлся позади, заглядываясь на всякие картины с цветами, развешанные вдоль стен. За шесть лет, что он здесь, ни одна из них не изменилась, и он уже успел выучить, что за подсолнухами у двери Пульчинеллы идут гиацинты, за ними ромашки, после них — лилии, и так будто бы до бесконечности. Как только они вышли на улицу и сели в машину, усталость накатила волной. Хотелось не более, чем просто закрыть глаза и уснуть, свернувшись калачиком. Чтобы точно не услышать, когда тишина превратится в глухоту. Но Тарталья мог только прислониться плечом к двери машины и посмотреть сквозь стекло на улицу. — Набраться терпения… — отец проговорил это едва слышно и не произнёс больше ни слова, когда мать крепко стиснула его запястье. Тарталья проследил за этим искоса, подавляя в себе тяжёлый вздох. А может, и правда сбежать? Куда-нибудь очень далеко, в одиночку, чтобы не нашли. Податься в мужской закрытый монастырь и провести там остаток жизни, до тех пор, пока его разум окончательно не сдастся и не погрузится во тьму. А когда он поймёт, что близок к этому, то просто… Он зажмурил глаза, отгоняя чёрные, едкие, будто бы дым от огромного пожара, мысли. Нечто, что отравляло его настолько сильно, что на секунду он действительно задумался, что это может стать вариантом его будущего. Будущего, обречённого на отчаяние и на бесплодные надежды на «положительную динамику» в его состоянии. Лучше бы это всё было лишь его страшным и ужасным сном, который он видит, пока спит в своей белой палате в психушке. Всё бы стало в разы легче, и не пришлось бы ощущать это напряжение от родителей, кусачими электрическими разрядами бегающее по его коже. Всё было бы в разы проще. — Зачем ты меня в такую рань выудил? — поморщился Скарамуш, не открывая калитки и просто опираясь ладонями о забор своего двора. С приближением лета дни продолжали удлиняться, и сейчас солнце вставало в пять утра или даже раньше, потому Тарталья не мог сказать, что он дёрнул Скарамуша прям с рассветом. Он дёрнул его в восемь часов, а не в пять. Оттого Скарамуш злился, ведь ему пришлось вставать и выбираться на улицу прямо из кровати после целого звонка. Даже не сообщения, которое он мог проигнорировать. — Мне надо, чтобы ты меня прикрыл, — без обиняков выпалил Тарталья. Скарамуш застыл, затем медленно моргнул и провёл рукой по лицу. — Че ты опять задумал, — пробормотал он, открывая всё ещё полные сонливости, чуть мутные глаза. — А мне потом искать тебя по подворотням? — Ничего стрёмного я не задумал, — возразил Тарталья, покачиваясь на пятках. Наверное, пока не стоило говорить Скарамушу, что он идёт в церковь. Это было как-то… неловко. Самую малость. — Тогда куда идёшь? — спросил Скарамуш, и Тарталья закусил губу, отводя взгляд. Скарамуш помолчал, облокачиваясь о забор, а затем с тяжёлым вздохом выпрямляясь и кивая. — Ладно, потом расскажешь. Но где мне тебя искать, если что? — Если что, то я сам справлюсь, — дёрнул плечом Тарталья в мимолётном раздражении. Может, глупо отказываться от предлагаемой помощи, но что Скарамуш может сделать? Прогонит его галлюцинации? Да эти твари больше похожи на выходцев из Бездны, в таком случае у того же священника будет больше шансов. Проведёт какой-нибудь ритуал или даст амулет, оберег, икону с изображением Моракса… Тарталья встряхнулся, возвращаясь в реальность. Не будет он рассказывать Чжун Ли о том, что у него с головой всё настолько не в порядке. Не в этой жизни. — Ой да ладно, — закатил глаза Скарамуш. Вряд ли весь этот диалог входил в его планы утром четверга. Тарталья смел предположить, что сегодня тот опять не поедет в универ. Скарамуш закрыл глаза, как пытаясь представить, что всё это сон, а затем кивнул. — Ладно, хорошо, я не буду тебя искать, если вдруг с тобой что-то случится, так и знай! — Мои родители думают, что я у тебя, поэтому если что… — начал Тарталья, и Скарамуш замахал рукой, как отгоняя муху. — Да догадался, не тупой. Иди уже куда там тебе надо, а я спать, — с этими словами он оттолкнулся от забора, крутанулся на месте и каким-то чудом не упал, опасно покачнувшись. Тарталья слегка нервно усмехнулся: — Спасибо, — и в порыве волнения стиснул кулаки. Скарамуш помахал ему, не оборачиваясь и скрываясь в доме. Если честно, то плана, как такового, не было вовсе. За исключением момента подговорить Скарамуша солгать его родителям если что. На эту роль Скарамуш подходил идеально хотя бы по тем причинам, что ложь не воспринимал с моральной точки зрения, и потому Тарталья смел надеяться, что всё пройдёт… нормально? Ничего не случится, если он тайно ускользнёт туда, где не появляются хорошие знакомые матери и отца. Те водили дружбу с теми же прихожанами, с какими посещали воскресные мессы в церкви Её Величества. Так что всё должно пройти хорошо. В идеале. По идее. В его больном воображении всё пройдёт хорошо. Он старался убедить себя в этом, пока шагал по внезапно ставшей слишком уж знакомой дороге. И оттого лёгкие мурашки бежали по пальцам, а волнение стягивалось во всё более плотный узел. Тарталья сглотнул, ускоряя шаг и поглядывая на время. Вроде, в предыдущий раз месса начиналась в девять. Вопрос, почему именно по четвергам, оставался открытым. Сердце скакало в груди в такт тому, как он сам едва ли не скакал по дороге, не давая себе и шанса остановиться и задуматься, что он, Бездна его дери, вообще делает. Вытащил из отца разрешение на ранний уход — перед этим успев помочь матери с завтраком и посудой, — затем дёрнул Скарамуша, науськал его соврать, а теперь спешит в пристанище чужого Бога, чтобы даже не помолиться, а просто… поговорить? Посмотреть на Чжун Ли? Из простого, откровенно корыстного ведь интереса. Если Моракс не поразит его каменным копьём за подобное, стоит ему переступить порог церкви, то он начнёт сомневаться, что Архонты вообще существуют. Нельзя ведь проигнорировать такую отвратительную, ужасную вольность в доме божества, это богохульно! Но Тарталья остановился только когда добрался до холма. И увидел, как люди заходят в чёрный зев белеющей в солнце церкви. Холодок пробежался вдоль спины — чудилось, будто бы прихожане в самом деле пропадают внутри пасти какого-то монстра. При этом так покорно и спокойно. И там, внутри, их ведь определённо встречает Чжун Ли. В горле встал ком, и Тарталья отступил на шаг, сжимая в руках телефон и ощущая чересчур большую смесь чувств. Такую, что и не разберёшь — паникует или просто слегка волнуется. Глубокий вдох помог мало, и он сумел сдвинуться с места только после того, как двери закрылись. Вверх по холму оказалось взбираться сложнее, чем в прошлый раз. Тогда он пришёл просто… зачем он тогда вообще пришёл? Чтобы сказать «спасибо», но теперь даже в мыслях это звучало откровенно-плохой отговоркой. Всё стало таким странным. Таким очень странным, и Тарталья слышал бешеный ритм сердца у себя в ушах. А затем всё резко стихло. Не так пугающе, как недавно ночью, перед появлением твари. Просто спокойствие неожиданно нахлынуло на Тарталью волной и погребло его под собой, стоило ему лишь услышать из-за дверей сплетение тягучей мелодии электронного органа и голоса Чжун Ли. В самом деле, он ведь уже пришёл сюда, верно? Сам Пульчинелла сказал, что ему может стать лучше, если он познакомится с новыми людьми, если пообщается. Это ведь ненадолго, а затем он вернётся к Скарамушу, когда тот проснётся к полудню. Ни больше, ни меньше. Тарталья закусил губу, слушая текучий хор голосов, произносящих вступительную молитву. А дрожь сковала пальцы, вновь заставляя их сильнее вцепиться в телефон. Да и сердце набирало скорость по мере того, как голос Чжун Ли звучал по какой-то причине словно бы громче всех остальных. Настолько отчётливо, что Тарталья слышал каждое его слово, каждый звук, каждую паузу-вдох. И это тоже было до крайности странно. В воцарившееся мгновение тишины, до сих пор будто бы пронизанное лёгкими нитями сплетённых голоса и музыки, Тарталья приоткрыл дверь. Та поддалась легко, так, словно бы сам ветер толкнул её. Юркнув в образовавшуюся щель, Тарталья скользнул мимо задних рядов незаметной тенью. Кожа похолодела от вернувшегося волнения, но Тарталья, как смог, стащил из открытого шкафчика один молитвенник. После чего опустился на ближайшую к нему скамейку. Одежда издала шорох, показавшийся слишком громким, но когда Тарталья поднял глаза, то на него никто не смотрел. Никто, кроме него. Кроме Чжун Ли, чьи глаза отливали ярким золотом в лучах, скользящих сквозь витражи. Он смотрел так, словно не видел больше церкви, прихожан, и забыл о том, что вообще проходила месса. Его взгляд пробрал насквозь, вонзаясь зубами в сердце Тартальи, а затем… Чжун Ли отвернулся, моргая, и золото пропало из его взора. Он зашагал к кафедре, встал за неё, на какую-то секунду будто бы смутившись происходящего, а затем заговорил, вновь смотря на прихожан. — В минувшее воскресенье мы отпраздновали Пробуждение Владыки Ветров. Событие радостное и чудесное, и все мы воздавали благодарность за приют на землях Свободы. Однако сегодня — день не для празднеств. Сегодня, как обычно, в четвёртый день недели мы вспомним о той огромной цене, какую пришлось заплатить Властелину Камня и просветлённым адептам… Улыбка возникла на его губах — в этот раз не лёгкая, отяжелённая чем-то вроде грусти. Она была обращена к прихожанам, в то время как взгляд опять нашёл Тарталью. Тот держался пару секунд, после чего опустил голову и уставился на слегка потрёпанный молитвенник у себя в руках. Молитвенник, через обложку которого бежали незнакомые Тарталье буквы. На мгновение у него пересохло во рту. Он бесшумно сглотнул и медленно открыл молитвенник, после давя в себе отчаяние, увидев целые страницы в незнакомой ему письменности. Ли Юэ. Он в панике обернулся на шкафчик, ощущая, как от стыда у него горят уши. Взял с верхней полки, по привычке. А на нижних стояли молитвенники, написанные общей письменностью. Он лихорадочно облизал губы, отворачиваясь от шкафчика и пялясь в иероглифы Ли Юэ. Стыд пожаром бежал уже по его щекам, и чудилось, будто бы Чжун Ли до сих пор смотрит на него. — Четверг — день скорби, — прозвучало как-то слишком резко, вонзаясь в слух. Тарталья вздрогнул и поднял взгляд. Лицо продолжало печь, но уже не так сильно, и огонь постепенно отступал. На фоне горящих свечей у престола, на фоне тёмной статуи Чжун Ли чудился если не её продолжением, то очеловеченным воплощением. Тарталья встряхнулся, прогоняя прочь всё такие же неуважительные мысли. Будто бы Архонтам есть смысл ступать на эту землю, а не жить в своих обителях. Будто бы для них тут есть хоть что-то интересное, что-то, о чём они никогда не знали. — И скорбя по прошедшим по территории нашей духовной родины войнам, скорбя о павших в них как людях, так и божествах, ценнее будут для нас счастливые моменты, — голос Чжун Ли лился равномерно, чётко, будто бы рекой, обволакивая тёплым потоком каждого прихожанина. И дотягиваясь даже до Тартальи. Тот старался глядеть на пляску света на золотых рогах статуи, силясь не стекать взглядом до проповедующего Чжун Ли. Под рёбрами возилось непонятное, отягощающее волнение — прямо по костям словно бы бежала изморозь, заставляя ёжиться. — Властелин Камня водил близкую дружбу с Владыкой Ветров, и ценность этой дружбы они оба помнили и помнят до сих пор, — нечто в голосе Чжун Ли изменилось, и мягкость обратилась в лёгкую смешинку. Но всего на пару мгновений, из-за которых Тарталья не удержался и всё же посмотрел в его лицо. Даже с дальнего расстояния примечая его усмешку. А после проповедь продолжилась, как ни в чём ни бывало. — Даже для Архонтов священны крепкие дружеские узы, даже они признают их ценность, и видят поддержку — ведь не раз Властелин Камня приходил на помощь Владыке Ветров, как случилось это и наоборот. Во время мощных землетрясений, во время тайфунов и бурей они помнили о том, с кем распивали вино на встречах, скрепляя свои узы. На одну секунду Тарталья ощутил непонятный укол в сердце, по которому затем разлилось онемение. Он опустил голову, глядя в молитвенник, но не видя незнакомых букв. Мысли смешались в одну сплошную массу, какую не разобрать. И внезапно он увяз в этом сумбуре так сильно, что пропустил момент, когда Чжун Ли сменил тон, и его твёрдый голос пронзил копьём будто бы застоявшийся воздух, разрывая нити играемой Ху Тао мелодии. — Очисти сердце моё и уста мои, Властелин Камня, очистивший светом янтаря взор заблудших во грехе душ человеческих; так и меня сподоби очистить по Твоей благой милости, да достойно возвещу святое Учение Твоё. Ради Архонта Гео нашего и всех просветлённых адептов, — Чжун Ли прикрыл глаза, и его слова отразились шепчущим эхом, вырвавшимся изо рта Тартальи. — Славьтесь Семеро. Все начали вставать, и по чистому рефлексу Тарталья поднялся вместе со всеми, затем запоздало понимая, что настало время молитвы. Он в панике пролистнул страницы туда-сюда, прекрасно понимая, что это бесполезно и не поможет ему. Читать-то он всё равно эту письменность не мог, и надеяться, что ему внезапно она станет понятна, было бесполезно. Он закусил губу, думая о том, что вообще не надо было вставать. Хотя что-то схожее во всём этом было со словами Панталоне, потому, может, он может догадаться и так? — Властелин Камня с нами! — голоса прихожан вознеслись под свод церкви, а Тарталья запнулся на первом же слове, едва по привычке не произнеся имя другого Архонта. Чжун Ли ответил на зов: — И с духом вашим! — поднял руки, склоняя голову, но чудилось, что всё равно всё видит. Наблюдает из-под ресниц, пристально, и замечает любое, даже мимолётное движение каждого человека здесь. Будто все под его взглядом, в его ладонях, и молятся… Мысли вновь смешались, и Тарталья мотнул головой из стороны в сторону, стараясь избавиться от сумбура. И упуская, когда прихожане вновь подали голос: — Последование Учения от Архонта Гео… Затем тут же подхватывая уже вместе с Чжун Ли, который так и не поднял головы, но Тарталья всё равно ощущал бегущие по спине мурашки. На мгновение шею будто бы обласкало чужое дыхание — мимолётное чувство, едва заметным жаром скользнувшее по коже. Тарталья обернулся. И увидел мерцание янтаря в воздухе. Моргнул и протяжно выдохнул — игра цветных солнечных лучей на тёмной стене. — Славьтесь Семеро, славься Властелин Камня! Тарталья сжал губы в линию, ощущая лёгкий стыд от того, что не произнёс ни слова. Сглотнув, закрыл молитвенник, готовясь слушать учение. Скосил взгляд, наконец осматривая прихожан. Замечая мужчину в очках, за чью руку в соборе цеплялась странная маленькая девочка во время фестиваля. Чуть впереди стояла другая знакомая девушка, с праздника — именно к ней и её отцу Ху Тао тянула Скарамуша. Рядом с ней стояли двое парней, и один из них будто бы незаметно перебирал в пальцах край футболки другого. — Во время оного был четверг, день несчастливый по счёту своему, — Чжун Ли отвлёк от разглядывания, и Тарталья невольно вновь сфокусировал всё внимание на нём. — Поднялось великое море, тряслась неудержимая земля от бойни кровавой, что красила золото травы, деревьев да гор, в алый. И гибли люди под гневом божьим, но не были виновны — сражались за Архонта своего, противостоя тёмным наступлениям. И приближалась бойня та к городам-поселениям… В какой-то неловкости Тарталья прижал молитвенник к груди, попросту не зная, куда его вообще деть. От чего-то в сердце возникло странное ощущение… близости. Будто он всего в шаге от того, чтобы оказаться ко всему этому причастным настолько сильно. И это же расползалось щекочущим страхом по венам. — Сошёлся Архонт Гео и просветлённые адепты в решающей битве, и длилась та битва долгие годы. Пока не кончилась в тот же день, в какой и началась — в четвёртый день недели. Пылала земля от пролитой на ней людской и божественной крови, и стоял над поражёнными его копьём Архонт Гео, давая клятву о защите, обещание подарить земле опороченной процветание и вернуть злато травы, листьев и гор. Мысленная буря стихла внезапно, резко, когда Чжун Ли поднял голову, ловя в ловушку взора. И словно бы опять не существовало здесь прихожан. И только Тарталья стоял у дальней скамейки, в углу. Свет скользнул с золота рогов статуи и отразился в янтаре глаз дракона, на мгновение будто бы наделяя его жизнью. — Ибо сие произошло, да сбудется Завет и Клятва Архонта Гео: «копьё Его да не сокрушится». Слава Тебе, Властелин Камня! — Слава Тебе, Властелин Камня! — вторили прихожане. Чжун Ли склонился над кафедрой, низко, касаясь раскрытого перед ним учения, и голос его, хоть и был глух, а всё равно оказался услышан: — Изречениями их Учения да изгладятся наши согрешения. Тарталья сглотнул, подражая другим, открыл молитвенник, избегая нового попадания в ловушку. На непонятно правильной или нет странице. Однако это было уже не важно. Чтение молитвы, чьи слова то возносила, то подавляла продолжавшая наполнять церковь мелодия, стёрло все лишние мысли. Желание думать, размышлять и просто метаться в потёмках собственного разума сгинуло, и Тарталья внезапно для себя опустил плечи, вслушиваясь в смутно знакомые слова: — Исповедую пред Богом богатства и контрактов, учителя нашего Властелина Камня, пред просветлённым адептом Хранителем Облаков, пред просветлённым адептом Творцом Гор… Тарталья не мог читать, не мог говорить, потому слушал. Прикрыв глаза, вникая в слова, позволяя себе утонуть в звучании и, наконец, не нервничать. Разрешая сердцу стучать спокойно, а не отбивать галоп о рёбра, разрешая себе дышать медленно, распознавая запах воска и чего-то отличного — чего-то в разы теплее, чем то, чем пахло в церкви Её Величества. Разрешая себе расслабиться, всё ещё ощущая бег мурашек по коже, но те были не ледяными. Не предвестником притаившейся в тенях твари, не предвестником очередного приступа. Это был всё тот же всеобъемлющий взгляд. Как если бы Властелин Камня действительно приглядывал за этим местом самолично. Как если бы действительно по какой-то причине спустился из своей обители и ступил на людскую землю. Мысли, похожие на мимолётные вспышки, обладали лишь мысленным образом, но никак не словесной цельностью. В них не было звуков — краткие, яркие мгновения. И с каждым вдохом, с каждым словом молитвы Тарталья словно бы проваливался в тёмную, но тёплую и согревающую пучину. На дне которой горели янтарём драконьи глаза. — Славьтесь Семеро! Он дрогнул, приходя в себя от мощного хорового гласа, и поспешно сел на скамейку, вслед за всеми. Сделав порывистый вдох, не сумел поднять взгляд, вновь ощущая жар, каким пекло щёки и кончики ушей. Потому дальше он пялился в иероглифы письменности Ли Юэ, пытаясь справиться с ощущением того, что он заглянул туда, куда ему не следовало смотреть. Как именно он, правда, сумел «заглянуть» — понять не получалось, сколько бы он ни пытался. И самообладание к нему вернулось после слов Чжун Ли: — Настало время принять дар Властелина Камня, в который он заключил процветание народа нашего. Со скамеек принялись подниматься, и Тарталья медленно выдохнул, понимая, что всё подошло к концу. Ему чудилось, что всё будет дольше, но… Он незаметно вытащил телефон из кармана и глянул на часы, слегка хмурясь. Около получаса? Даже меньше, пока что. — Дыхание Властелина Камня. В интересе Тарталья поднял голову, но прихожане уже выстроились в очередь, и Тарталья не смог разглядеть. Мысленно позлился на себя, что совсем забыл про это хотя бы дома посмотреть в интернете. Сейчас его телефон представлял из себя доисторическую штуку, пригодную разве что для звонков да сообщений. И пока очередь двигалась, Тарталья откинулся на спинку скамейки, бездумно листая молитвенник, задерживаясь взглядом на особо интересных иероглифах. Но всё они в любом случае были ему абсолютно непонятны. И как вообще создавалась общая письменность, если они такие разные? — Властелин Камня с вами! — прозвучало от Чжун Ли, и Тарталья едва не подскочил на месте, но удержался. Разве что выпрямился. — И с духом нашим, — ответили когда-то успевшие окончить причастие прихожане. Тарталья поёрзал на месте, внезапно озадачиваясь, что ему делать дальше. То есть, он же сюда пришёл, чтобы поговорить с Чжун Ли, верно? Он неловко поднялся со своего места, цепляя взглядом то, как прихожане не спешат расходиться. Обступили едва ли успевшего закончить причастие Чжун Ли, и тот им тепло улыбался. Что именно отвечал не удавалось расслышать за поднявшимся гулом. Необходимо терпение… Со вздохом Тарталья отошёл к шкафчику с молитвенниками и вернул свой бесполезный на одну из верхних полок. Затем чуть склоняясь и в любопытстве беря с нижней. Раскрыл, в облегчении видя общую письменность. — Ты тот парень с фестиваля, — раздалось сбоку. Тарталья от испуга едва не выронил молитвенник и поспешно прижал его к себе. Обернулся — на него глядела Ху Тао, спрятав руки за спину. Её тёмные глаза были большими, и в них отчётливо читалось опасное любопытство. — Э, да, — моргнул Тарталья неловко, не уверенный, надо ли представляться. А представлялся ли он тогда вообще? Ху Тао не дала ему озадачиться этим вопросом дольше, чем на пару секунд. — Отец Чжун Ли всё же пригласил тебя к нам. Вы знакомы ведь, да? — она сказала это без какой-либо насмешки в голосе, только с искренним интересом. Ещё и взгляд её стал более острым, внимательным и цепким. Тарталья мысленно порадовался, что на него пока что не накатывают галлюцинации, как в прошлый раз. — Не то чтобы знакомы… — он повёл плечами. Вспомнив о молитвеннике в своих руках, вернул его на нижнюю полку, выигрывая пару лишних секунд перед продолжением ответа. Ответа, в котором, вероятно, не следовало допускать больше, чем безобидную полуправду. — Виделись пару раз, по случайности. — Вот как, — кивнула Ху Тао с таким видом, будто это её действительно удовлетворило, но что-то в её взгляде выдавало — знает она, как они с Чжун Ли познакомились. И охватившее Тарталью подозрение слегка горчило на языке. Затем Ху Тао оглянулась в сторону престола, и тихо сказала. — Тебя я раньше здесь не видела. Отец Чжун Ли надеется встречать тебя чаще. — Он так сказал? — не сдержался Тарталья, тут же захлопывая рот. Ху Тао хитро улыбнулась, совершенно не так, как должны это делать послушницы при церкви. — Нет, но всё утро он будто бы кого-то ждал, — ответила она, и Тарталья нахмурился, силясь скрыть смущение, и отвернулся обратно к шкафчику. Ху Тао помолчала несколько секунд, а затем заговорила как ни в чём ни бывало. Будто бы не она только что раскрыла нечто личное про своего наставника. — Тебе понравилась месса? — Ну, — Тарталья пожал плечами, решая умолчать о том, что во время общих молитв случайно едва не провалился в своё собственное сознание. Причиной этого вряд ли могла быть месса. — Да, понравилась. То есть… — запнулся, подбирая слово и выбирая самое неподходящее. — Обычная. — Думаю, у нас лучше, — совершенно нескромно ответила Ху Тао, и отчего-то это позабавило. Настолько, что Тарталья улыбнулся и посмотрел в лицо Ху Тао, наблюдая её довольный прищур. Она уверенно добавила. — У отца Чжун Ли… природный дар, можно так сказать. — Природный дар проводить мессы? — тихо фыркнул Тарталья, отгоняя воспоминания о всех тех мурашках, что пробирали его насквозь. И то, как он заслушивался голосом, а его взгляд тянулся к фигуре в сутане. Тянулся встретить ответный взгляд отливающих золотом в игре солнечных лучей глаз. Прав был Пульчинелла — стоило незнакомцу проявить к нему интерес, как его это напрягло. А сейчас это напряжение перерастало в какое-то подобие зацикленности. И получается справедливо, если он в ответ тоже… испытывает интерес? К самому Чжун Ли или к тому, что тот может предложить под «помощью»? — Можно и так сказать, — ответила Ху Тао. — Месса — один из способов последователей связаться с Архонтами. Тот, кто проводит мессу, выступает проводником между землёй и обителями Богов, но… — она слегка нахмурилась, как пытаясь подобрать слова. Подумав, осторожно проговорила. — Но Чжун Ли будет лучше, чем обычный проводник. — «Лучше»? — непонимающе повторил Тарталья. — В каком смысле? Ху Тао как-то воровато огляделась, а затем поманила Тарталью. С пробудившимся ответным любопытством Тарталья слегка наклонился, и Ху Тао тихо прошептала ему на ухо: — Поговорить с отцом Чжун Ли это всё равно, что поговорить напрямую с Гео Архонтом. После она отстранилась, прислонив палец к губам. Тарталья озадаченно кивнул, не совсем понимая, зачем его втянули в подобного рода секрет. Если это в принципе можно было назвать секретом, а не излишним восхвалением Чжун Ли его ученицей. «Всё равно, что поговорить напрямую с Гео Архонтом» — звучало как-то уж слишком невероятно. Но не Тарталье судить Ху Тао за разыгравшуюся фантазию. — Вижу, вы и правда поладили. От раздавшегося неподалёку тихого голоса Чжун Ли Тарталья словил лёгкое дежавю. Потому что и он, и сама Ху Тао, крупно вздрогнули, как это было на празднике. У Чжун Ли была какая-то очень странная привычка бесшумно подкрадываться. Как хищник к своей добыче. Тарталья отбросил странные ассоциации и повернул голову, удерживая на губах улыбку. Чжун Ли и правда стоял рядом, оглядывая их двоих. Он кивнул Тарталье, и его глаза довольно сузились. Понимание, что он действительно рад видеть его, неожиданно пронзило сердце. Тарталья неловко кивнул в ответ. — Вы очень часто меня пугаете в последнее время, знаете? — проговорила Ху Тао, и Чжун Ли показал жестом чуть понизить голос. После кивая в сторону престола, где остались помолиться прихожане. Среди них Тарталья углядел всё того же мужчину в очках. Ху Тао в отдающем привычкой жесте слегка похлопала кончиками пальцев себя по губам и отступила. Разве что взглядом прочертила между Тартальей и Чжун Ли некую линию. После развернулась и тихо, едва ли слышно зашагала в сторону престола. А точнее — к электронному органу, собираясь закрыть крышку. — Я рад, что вы всё же пришли, — тихо сказал Чжун Ли, почти что шёпотом. Тарталья повёл плечами, чувствуя, как уши предательски вновь заливает жаром от странности ситуации. — Мне стало любопытно, — ответил он тоже шёпотом и обвёл взглядом стены церкви. — Я… никогда раньше не бывал на мессах в честь других Архонтов. — Это заметно, — улыбнулся Чжун Ли и кивнул головой в сторону шкафчика, когда Тарталья послал ему непонимающий взгляд. — Вы по привычке взяли молитвенник с верхней полки. Во всех церквях на землях Владыки Ветров такая расстановка, что родная письменность стоит выше общей. — Я… — Тарталья запнулся, зажмуриваясь и протяжно выдыхая, принимая поражение. — Всё так. Не подумал. — Некоторым, следующим другим учениям, сложно читать молитвы с именем другого Архонта, так что, может быть, и к лучшему, что Вы ошиблись, — сказал Чжун Ли тихо, но почудилось, будто в его голосе скользнуло какое-то сожаление. Мрачное и тяжёлое, которое он намеренно подавил. Тарталья сощурился. — Зачем же мне сюда приходить, если не ради мессы? — спросил он. Чжун Ли замер, после улыбаясь и чуть качая головой в сторону, как предлагая прогуляться. Тарталья колебался всего секунду, прежде чем последовал за ним. Они двинулись вдоль стены с витражами, и на несколько мгновений Тарталья засмотрелся на сплетение цветных стёкол, рождающих картину — белый зверь с чёрно-красными, волнистыми рогами осыпал снегом вершины гор. — Вам понравилась месса? — Чжун Ли отвлёк его от разглядывания. Тарталья собирался было ответить, но поспешно захлопнул рот, внезапно ощущая прилив неловкости. Когда этот вопрос задавала Ху Тао, то всё казалось проще. Сейчас же он прозвучал от Чжун Ли, и это наполнило его каким-то… иным смыслом. — Думаю, да, — осторожно ответил Тарталья, не зная, что дальше сказать. В лёгкой растерянности он оглядел церковь, пытаясь подыскать хоть что-то более-менее подходящее для его оценки, но которое не прозвучит откровенным ужасом. Не мог же он в лоб Чжун Ли сказать, что у него во рту пересыхало каждый раз, когда Чжун Ли приковывал к себе внимание? На своё счастье, Тарталья всё же зацепился взглядом за электронный орган, около которого чем-то занималась Ху Тао. Хотя, вероятно, она просто создавала видимость того, что занята чем-то очень важным, но не это волновало Тарталью. Он ответил: — Мне понравилась музыка, — и постарался как можно менее неловко улыбнуться, вновь смотря на Чжун Ли. И замечая, как брови того дрогнули в каком-то подобии хмурости. Чжун Ли выглядел так, будто не мог сказать ни слова, а затем неожиданно спокойно — чересчур спокойно — ответил: — Думаю, Ху Тао была бы рада Вашей оценке. — Да, наверное, — отозвался Тарталья тихо, не совсем понимая: он обошёл мину или, наоборот, напоролся на неё? — Вам нравится музицирование? — спросил Чжун Ли, оставляя этот странный момент позади, и они продолжили идти вдоль стены с витражами. Разноцветные лучи россыпью бежали по чёрной ткани сутаны, обтягивающей широкие плечи. — Вроде того, — Тарталья теперь шёл несколько позади, рассматривая, как свет скользит по чужой одежде. Видя, как парочка лучей падают на щёку и острую скулу, как теряются в темноте прядей. А затем опустил взгляд, натыкаясь на светлый в концах, тонкий хвост волос. Тот качался из стороны в сторону, слабым полукругом скользя чуть выше талии. — Умеете играть на чём-то? — спросил Чжун Ли, чуть поворачивая голову, и Тарталья в ужасе тут же поднял взгляд, не совсем понимая, на что именно он сейчас засматривался. Сглотнув, глянул в тёмный, бездонный зрачок в обрамлении… золотой радужки. Снова. Несколько раз моргнув в бесплодной попытке стряхнуть набежавшее видение, Тарталья помотал головой из стороны в сторону. — Нет, у меня только старший брат играет. Мне кажется, моих родителей это… — он прикусил язык, не давая сорваться слову «раздражало». Раздражало, потому что брат оказался слишком увлечён игрой на скрипке, и не мог перестать тренироваться. А отца душило сказать сыну, которого он сам и отдал учиться этому, прекратить. Чжун Ли приостановил шаг, ожидая продолжения, и Тарталья как можно небрежнее ответил: — В общем, никто больше не хотел учиться музыке, — полу-ложь, сказанная прямо в стенах церкви, заставила Тарталью передёрнуться. Будто бы в ознобе. — Вы тоже не хотите? — вдруг уточнил Чжун Ли, заставив Тарталью замереть на месте. Тот удивлённо уставился в ответ, не зная, что и ответить. Не хочет ли? Мысли заносились тайфуном в голове, и Тарталья нервно облизал губы, пожимая плечами. — Я… не знаю. Не уверен, — он отвёл взгляд в сторону, хмурясь. Поглядел в светлый пол, закусив губу изнутри, не в силах разложить возникнувшие эмоции по полочкам. Волнение вновь стянуло желудок в ледяной жгут, а сердце горячо застучало по рёбрам, мешая бесшумно вдохнуть. — Если вы заинтересованы, то я мог бы Вас научить, — медленно, как проверяя, на каком именно слове Тарталья решит отступить, проговорил Чжун Ли. Тарталья не отступил. Он ещё раз облизал губы, повторно смотря в глаза, в каких продолжали мерцать золотые искры. Чжун Ли продолжил, опять медленно. — Если желаете, то без чтения нот. Просто могу научить исполнять несколько композиций, чтобы играть при помощи памяти рук. — Зачем? — вырвалось неконтролируемое у Тартальи. Чжун Ли слегка улыбнулся, и золотые искры заплясали, будто бы в смехе. Тарталья подавил желание втянуть голову в плечи. Будто он спросил очень глупый вопрос, однако… ему не было неприятно. Золото, всё же, чудилось весьма тёплым. — Вы сами спросили, для чего Вам сюда приходить, — мягко ответил Чжун Ли, и внезапно в его улыбке проскользнула тень хитрости. Тарталья в недоумении смотрел на это несколько мгновений, а затем усмехнулся в ответ, кивая. — Да, и правда. И на душе стало на удивление легко. Значит, Чжун Ли действительно не лгал, когда говорил, что заинтересован в Тарталье напрямую, а не как в новом прихожанине? От подобной мысли вдоль позвоночника словно проскочил щекочущий электрический разряд, заставляя Тарталью ускориться. Они миновали очередной витраж, и он поднял голову, разглядывая его. С цветастого окна на него взирала фигура, облачённая в белый балахон, чьи полы застыли под порывами невидимого ветра. Чёрные, оголённые руки, испещряли золотые линии, а в кулаке было зажато древко копья. Тарталья глянул по сторонам, прослеживая похожие золотые линии, бегущие по тёмным стенам, и какое-то очень странное чувство охватило его сердце. — Властелин Камня, — тихо подсказал Чжун Ли, останавливаясь рядом и тоже глядя на витраж. В его голосе скользнула непонятная нотка, отдающая чем-то, похожим на задумчивость. — Его человеческое обличие. — Мне казалось, что он всегда представал только драконом, — неловко признался Тарталья, чувствуя, что сейчас может позволить себе немного честности. Хотя бы в этом смысле. Чжун Ли помотал головой, глубоко вдыхая. — Его истинная ипостась внушала ужас не только врагам, но и его ученикам, последователям, — проговорил он, и меж его бровей появилась складка. Тарталья поспешно вновь воззрился на витраж, думая, что слишком уж долго глядел на Чжун Ли. Тот продолжал. — Потому после окончания Войны Архонтов, он предстал перед ними человеком, намереваясь помочь, а не испугать. С человеческого воплощения началось искупление. — Что за искупление? — Тарталья не мог не взглянуть на Чжун Ли ещё раз. — Архонту надо было что-то искуплять? — Жертвы и разрушения, что повлекла за собой его битва, — кивнул Чжун Ли, встречаясь взглядами с Тартальей. Наваждение спало — в карих глазах более не светились золотые искры, и радужка оттого будто бы потемнела, став невзрачной и чрезвычайно обычной. Тарталья внезапно вспомнил: — Та его клятва из Учения. — Верно, — улыбка Чжун Ли стала шире, как если бы он решил обрадоваться тому, что Тарталья слушал его речь во время мессы. — Цена победы в Войне была очень высока. Народ Ли Юэ заслуживал защиты и восстановления своего дома, тогда залитого кровью. — Это… круто, — пробормотал себе под нос Тарталья. Чжун Ли неожиданно приставил кулак ко рту и тихо фыркнул. Справившись с мимолётным порывом веселья, он взглянул на Тарталью, а выражение его лица смягчилось. — Я рад, что Вы так считаете, — от уголков его глаз побежали едва заметные лучики, и Тарталья не мог не улыбнуться в ответ. Чуть-чуть, самую малость, всё ещё ощущая кожей неловкость от всего происходящего. С непривычки. Потому что, в самом деле, он ведь никогда раньше не бывал в такой ситуации. — Святой отец, — прозвучал голос со стороны. Тарталья чудом не дёрнулся, но повернул голову. На мгновение встретил усталый, едва ли не измождённый взгляд светло-карих, желтеющих из-за игры света, глаз за стёклами очков. Мужчина кратко, в простом вежливом приветствии кивнул, как и держащая его под руку женщина с худым хищным лицом и тенями синяков под глазами. Тарталья ответил тем же и слегка отступил, создавая лишь пародию на личное пространство. — Вы уходите? — проговорил Чжун Ли, хотя в этом вопросе вряд ли был хоть какой-то смысл. Тарталья же отвернулся обратно к витражу с изображением Властелина Камня, вновь пробегаясь взглядом по изображению золотых линий на его руках. Хоть в витраже и было множество раскрашенных стёкол, но именно на черноте рук их было очень мало. Будто бы попросту не хватало места, чтобы изобразить все хитросплетения. Если они, конечно, вообще были, эти хитросплетения. Может, попросту чудилось, что одной золотой линии мало. Тарталья чуть склонил голову набок, будто это могло ему хоть как-то помочь заглянуть под край белого капюшона и увидеть лицо Архонта. Конечно, это было невозможно. Только мысль, похожая на некое озарение, искрой мелькнула в мыслях и тут же потухла. Сбоку раздались шаги, и Тарталья обернулся. Мужчина и его, вероятно, жена, если судить по ободкам золотых колец на пальцах, прошли мимо, и теперь Тарталья слишком отчётливо видел в их походке усталость. Он нахмурился, не в силах поймать нужную мысль за хвост. — Переживания их истощают, — раздался тихий голос Чжун Ли. Тарталья тут же в смущении отвёл от ушедших взгляд, теперь смотря на Чжун Ли. И с удивлением заметил на лице того совершенно новую и незнакомую ему эмоцию — печаль. Откровенную, неприкрытую печаль, почти что горечь, стёршую лучики у глаз и мягкую улыбку, заменив их на слегка опущенные уголки губ. Стирая даже радость во взгляде. Это оказалось столь неожиданным, что Тарталья ощутил нечто, вроде «потери». Однако Чжун Ли моргнул, и выражение его лица слегка сгладилось, перестав быть настолько разоблачающим и полным эмоций. Самообладание скрыло печаль за пеленой спокойствия. — Я видел этого мужчину в соборе, на праздничной мессе, — пробормотал Тарталья, ведя плечом. Чжун Ли медленно кивнул, вздыхая. — Если Вам интересно, то не бойтесь спрашивать. Это не секрет. — Просто не по себе как-то, — ответил Тарталья, не уверенный, хочет ли знать что-то больше о чужой семейной драме. Пока что хватало своей. Но приходя сюда он, вероятно, будет часто сталкиваться с этими людьми… Он застопорился на мысли, что действительно планировал сюда возвращаться. Ради уроков музыки, вероятно. Да, именно ради уроков музыки для чайников, потому что, если честно, Тарталья не был уверен, что у него есть хоть что-то, отдалённо похожее на музыкальный слух. Или чувство ритма. Его единственным талантом был быстрый бег от своих собственных галлюцинаций. Да и то, видимо, не настолько уж быстрый, раз его каждый раз ловят. Даже в этом он плох. Вздохнув, он всё же признался: — Я видел его с девочкой, это… — Их дочь, — подтвердил Чжун Ли, но не вдавался в подробности. — Она сильно больна. А по его лицу пробежала какая-то странная тень. Его взгляд резко замер на лице Тартальи. Чжун Ли несколько раз моргнул, как пытаясь прийти в себя, но это мгновение всё не наступало и не наступало, а в его зрачках густело нечто. Вязкое, как смола, и на мгновение в карей радужке вновь вспыхнули золотые искры. — Извините, — Чжун Ли сказал это прежде, чем Тарталья набрался смелости спросить вслух, что происходит. По спине пробежались мурашки, но это определённо не было предзнаменованием очередной галлюцинации. Тарталья сглотнул, выдерживая чужой взгляд и неожиданно побеждая — Чжун Ли отвернулся, а в его глазах возникло непонимание и озадаченность. Повисло молчание, и Тарталья поёжился, сглатывая. Помявшись, он тихо сказал: — Я… Когда я могу прийти ещё раз? В то же мгновение Чжун Ли вскинул голову, моргая, и опять, опять в его радужке плясало золото. Тарталья повёл плечами, зачем-то поясняя: — Вы же предложили научить меня музыке немного. Вот, — а внутри всё прямо-таки дрожало от какого-то непонятного волнения, и оно же порхало тёплыми бабочками в животе. Ступать на незнакомую дорожку, принять предложение незнакомого, но, кажется, вполне хорошего человека… Скарамуш точно убьёт его за подобные идиотские решения, но, с другой же стороны, Тарталья обязан двигаться дальше. И если всё это правда может хоть как-то, хоть немного облегчить его состояние, то это стоит всего. — Когда пожелаете, — ответил Чжун Ли, и его мягкая улыбка вернулась. Снова — искренне-радостная. И оттого такая странная и непривычная, заставляющая бабочек в животе яростнее бить крыльями и возрождать в Тарталье желание сбежать. Но он заставил себя остаться на месте, кивая. — Хорошо, я понял, — качнувшись на месте, как пытаясь поймать внутреннее равновесие, предложил. — Тогда… я пойду, хорошо? Он увидел это. Увидел тень разочарования, тень нежелания. Мираж, скользнувший в чужом взоре не более, чем стремительным силуэтом, но он увидел, найдя в себе силы посмотреть в лицо Чжун Ли прямо. Без утайки, без трусливых попыток спрятаться самому. Чжун Ли не хотел, чтобы он уходил. Это откровение было таким ярким, и таким очевидным для них обоих, что мягкая улыбка Чжун Ли обратилась в слегка грустную. Потому как он понял, что Тарталья заметил его проявление слабости. — Не смею Вас задерживать, — это не те слова, что должны были прозвучать. На секунду Тарталья всерьёз пожалел, что решил уйти так быстро. Только вот он слишком хорошо понимал, что волнение раздерёт его изнутри и превратит его внутренности в кашу, если он продолжит держаться за этот разговор, за эти обмены взглядами и за такие открытые и слишком понятные эмоции на лице священника. Если будет вновь и вновь замечать золото в чужих глазах, тьму зрачков, пляску разноцветных лучей на чёрной ткани сутаны. — Я вернусь, — обещание сорвалось откровенной глупостью с языка. Но она же заставила Чжун Ли просиять — не лучезарно, а мягко, будто бы он был рассветным солнцем, только поднимающимся из-за горизонта. — Буду ждать. Тарталья ошибся. Церковь напоминала не бездонное чрево монстра. Она напоминала ладони Гео Архонта.

***

Этот день выдался откровенно утомительным. После своего неумелого побега из церкви, Тарталья шатался по улицам города до тех пор, пока Скарамуш сам не соизволил позвонить и не выцепить его к себе домой. Потому что Яэ куда-то там ушла, и у них появилось время на игры в приставку. Конечно, это можно было делать и когда Яэ была дома, однако это оборачивалось очень подозрительным и откровенно некомфортным вниманием с её стороны: то между делом заглянет в комнату, то принесёт что-то, то будто бы нарочно поймает Тарталью прямо когда он шёл в туалет… В общем, она словно постоянно за ними следила, и, честно говоря, это не могло не пугать. От её лисьего взгляда и так бегали мурашки вдоль всей спины каждый раз, а когда он становился столько лукавым, наполняясь чем-то, что про себя Тарталья называл «всезнанием», то это и вовсе превращалось в нечто, сравнительно изощрённой пытке. Так что остаток дня, до тех пор, пока Яэ не вернулась, Тарталья провёл у Скарамуша, пялясь в мерцающий экран телевизора и скача пальцами по кнопкам геймпада, размазывая персонажа Скарамуша в дуэлях раз за разом. Конечно, не сто побед из ста — скорее, шестьдесят на сорок, в его пользу, — но раздражало это Скарамуша до криков на весь дом. И за всем этим за прошедшие часы ни разу не прозвучал вопрос: «Так, где ты шлялся?». В этом смысле Скарамуш был нем, как рыба. Матерящаяся из-за проигрыша в игре рыба, ладно. Не так уж важно, потому что за это Тарталья был искренне ему благодарен. Разве что на подкорке скреблось подозрение — есть у Скарамуша размышления о том, куда именно Тарталья ходил утром. Причём не просто размышления. Скарамуш обладал кое-чем, прямо от своей матери — пристальный взгляд, полный этого треклятого «всезнания». Не такого ярко-выраженного, не пробирающего до самых костей, вскрывающего все чувства на месте не хуже, чем нож — консервную банку. А затаённого, и потому чрезвычайно опасного. Так что если Тарталья продолжит про это молчать, то Скарамуш либо придёт к правильному выводу и убедит себя в этом, после чего начнёт задирать нос — ведь он сам догадался о тайне! — либо же… надумает себе чего-то абсолютно неправильного, и они оба окажутся в неловкой ситуации. Такое уже случалось: когда Тарталья только планировал, по просьбе родителей, взять академический отпуск, Скарамуш был на все сто процентов уверен, что его единственный хороший знакомый из университета умирает от рака. Сначала было смешно. После того, как Тарталье пришлось объяснить, что он не умирает, а просто болен на всю голову, было не до смеха им обоим. Благо, что Скарамуш отличался толстокожестью и не сбежал после таких откровений. Всё это Тарталья знал, но разбираться с этим не собирался. Не сегодня. Не в этот день. Который можно было назвать отличным. Не то чтобы разговор о священнике из церкви Властелина Камня мог его как-то испортить. Просто пока что Тарталья нутром чуял, что не сможет без дрожи в голосе произнести имя того, чей взгляд, движения и голос продолжали переливаться в его памяти северным сиянием. Ситуация определённо по какой-то причине окрасилась во все оттенки абсурда. Вечером, когда уже стало тихо и у лампы над дверью летали недавно проснувшиеся после зимы комары и мошкара, Тарталья вернулся домой. Как можно более бесшумно прикрыл за собой, хотя слышал, как из гостиной доносится неразборчивый гул телевизора и повышенные голоса младших братьев — смотрели последние мультики перед сном. В коридоре было темно, и Тарталья облегчённо выдохнул, разуваясь, но не шагая дальше коврика в прихожей. Прислонился плечом к стене, доставая телефон и уже видя подключение к интернету. В соцсетях уже написал Скарамуш, и Тарталья ответил ему что-то, почти тут же забывая и его, и своё сообщения. Одна мысль проскочила в его голове, и он всё же зашёл в интернет, тут же вбивая запрос в поисковую строку. Чай. На мессах по учению Властелина Камня причащались листьями чая. Постояв так ещё немного, Тарталья с лёгкой улыбкой всё же спрятал телефон обратно в карман, не собираясь искать больше, чем это. Сам узнает во время… новых разговоров с Чжун Ли. Зашагал по коридору и тут же вздрогнул, когда со стороны кухни раздалось тихое: — Аякс? Это ты? Лихорадочно облизнув губы, Тарталья опустил взгляд и увидел свет из-под двери. Приоткрыл, заглядывая внутрь и слегка жмурясь, успев привыкнуть к полумраку. — Мам, ты чего тут? — спросил он, проморгавшись. Шире приоткрыл дверь, осматриваясь и хмурясь. На белой скатерти лежали не доски для нарезки мяса или овощей, а мотки ниток, свёртки ткани, обручи для вышивки. На запястье матери крепился браслет с подушечкой для иголок, а в пальцах держала уже почти готовую вышивку крестиком. Тарталья нахмурился ещё сильнее, видя на ткани изображение алого мотылька — знака восьмой Предвестницы. — Вышиваю к воскресенью, — ответила мать с усталым вздохом, опуская взгляд на изображение и слабо улыбаясь. Будто бы один взгляд на собственную работу придал ей новых сил. — А что в воскресенье? — не понял Тарталья, неловко стоя у двери и мысленно задаваясь вопросом, а зачем он вообще уточняет. На него тут же посмотрели хмуро, и в голубых глазах матери скользнуло нечто, вроде осуждения. Она со вздохом положила вышивку на стол, ко всем прочим своим поделкам — ещё паре колец с вышивкой, простенькими белыми куклами, вязанным брошам в виде четырёхлистника. — Ты опять не слушал отца Панталоне, не так ли? — вздохнула мать. На мгновение Тарталья поморщился, но тут же спрятал это, отворачиваясь. К собственному раздражению ощущая, как кончики ушей начинают пылать от стыда. Мать ещё раз вздохнула. — На празднике он говорил, что будет небольшой благотворительный концерт при церкви. Тарталья промолчал, просто кивая. Концерт, надо же. Видимо, у Антона с Тевкром будет дебют, не зря же они в церковь недавно начали бегать, заниматься хоровым пением. С чего вдруг Панталоне ударило в голову вообще собрать этот детский хор? — И мы идём туда всей семьёй, — с лёгким нажимом добавила мать, и Тарталья вновь кивнул. Затем не сдерживаясь, потянувшись вслед за чувством вины. — Я помогу? — выпалил раньше, чем успел осознать. Мать вскинула брови в удивлении, а затем вздохнула и покачала головой. Кивнула в сторону стола, говоря: — Надо нитками обшить края одежд у кукол. Тарталья просто кивнул, садясь за стол. Ему протянули иголку, и он колебался всего секунду, прежде чем принять её. После взялся за моток холодно-синих ниток. В тишине кухни, нарушаемой гулом из гостиной, неловко щёлкнули ножницы. На простых куклах, созданных из простых тряпок, одежда была такая же — напоминала простенький балахон белого цвета. Видимо, мать потом собиралась разрисовывать куклам лица. Тарталья схватился за край ткани и принялся создавать на нём простенькую оборку, попросту обшивая спиралью по кругу. Ничего сложного. Постепенно тишина будто бы сгущалась. Не становилась глухой, как в преддверии нового приступа, а попросту гнетущей. Или так казалось лишь ему, поскольку каждый раз, когда он бросал взгляд поверх куклы, то видел не меняющееся сосредоточенное лицо матери. И в груди продолжало колоть. Как если бы всякий раз, когда он пронзал иглой ткань куклы, то попадал в своё сердце. Всё казалось таким… странно-неправильным. — Так нормально? — спросил он, буквально чувствуя, как звук его голоса разрушает некий хрупкий купол спокойствия. Мать отвлеклась от вышивки и взглянула на куклу, после кивая. Тарталья слегка поджал губы, убирая руку с куклой и глядя на её несколько кривую оборку на платье. Снова взял иголку, глубоко вдыхая и думая вышить что-то ещё. Рисунок какой-нибудь простецкий до ужаса. На снежинку его не хватит, но на схематичный знак четырёхлистника — ещё как. Закусив изнутри губу, принялся за дело, вновь пронзая ткань, но попадая в сердце. Опять глянул исподлобья, а на языке скакали слова, пытаясь вырваться звуком. Сглотнув, Тарталья повёл плечами и тихо спросил: — А что будет на концерте? — Отец Панталоне хочет показать, как он обучил детей, — мать слегка улыбнулась, не поднимая от вышивки взгляда, продолжая орудовать иглой с вдетой в неё алой ниткой. На мгновение почудилось, будто вышивает не нитью, а жилами. Встряхнувшись, Тарталья поспешно опустил голову, возвращаясь к своему делу и слушая. — Антон и Тевкр сегодня репетировали песни, они так воодушевлены. Главное, чтобы не перенервничали в воскресенье. — Пообещай им печенье за хорошее выступление, — слегка усмехнулся Тарталья, но почему-то ощущая горечь, комом скатывающуюся в глотке. — Хорошая идея, — ответила мать. Помолчав, вдруг сказала. — Но ты не приглашай своего друга, хорошо? — А? — от внезапности Тарталья уколол свой палец и зашипел. Сунув его в рот, слизал выступившую каплю крови и удивлённо глянул на мать. Та серьёзно посмотрела на него и объяснила. — Я понимаю, что он твой друг, но ему не место там. — Я и не… — Тарталья осёкся. Непонимающе моргнув, уточнил. — «Не место»? Мать поморщилась так, словно Тарталья попал прямо в ту тему, о которой она совершенно не хотела говорить. Нахмурившись, она уставилась на вышивку и вдела в неё иголку, продолжая. Помолчав несколько мгновений, мягко сказала: — Он не плохой мальчик, но… — она вновь сморщила нос, как учуяв неприятный запах. — Его мать весьма… своеобразная женщина. Её появление определённо может обернуться некоторым беспорядком, и отец Панталоне вряд ли будет рад образовавшейся смуте. Так что не приглашай своего друга, я уверена, что с ним может появиться и его мать. Тарталья замер в открытом недоумении, пытаясь переварить информацию. А потом медленно кивнул. Он и так не планировал приглашать Скарамуша. Это звучало, конечно, как отличный шанс чувствовать себя не так паршиво во время всего этого концерта, но сам Скарамуш вряд ли оценит. Тарталья вновь закусил губу изнутри, делая ещё несколько швов, а затем роняя: — Мисс Яэ не кажется мне… плохой. Он несколько слукавил. Яэ определённо не была ужасным человеком, но обладала тем, что легко могло вывести из себя других. И, честно, Тарталья не понимал, с чего это вдруг он решил защитить её перед собственной матерью. Просто показалось, что так будет скорее справедливо, чем правильно. Потому что Яэ не разболтала его родителям о его знакомстве со священником из другой церкви. При этом бесплатно, а могла ведь потребовать что-то через того же Скарамуша. Конечно, у неё могли быть какие-то свои тёмные мотивы, но, если так подумать, то она никогда не делала плохо ни ему, ни Скарамушу. Да, может, излишне лезла, и взгляд у неё странный, и производит она впечатление опасной женщины, однако… Ничего хуже двусмысленных фраз, от которых у Скарамуша начинал идти пар из ушей от злости, никогда не было. Если так неудачно складывалось, что Яэ возвращалась домой раньше, чем Тарталья успевал сбежать, то сбегал он позже и с желудком, полным лапши или риса с жаренным угрём. На его слова мать только вздохнула. Тарталья украдкой посмотрел на неё и наткнулся на усталый взгляд. — Я не говорю, что она плохая женщина, — ответила мать, и по её лицу пробежала тень, которую можно было истолковать как ложь. — Но она не та, с кем стоит общаться. Одинокая женщина, неизвестно от кого родившая ребёнка, не может быть… простой. — В таком случае мне нельзя и со Скарамушем общаться? — выгнул бровь Тарталья, и мать нахмурилась в выражении недовольства. — А что, он же её сын, он с ней общается. — Раз уж мы об этом заговорили, — мать ещё раз вздохнула, в этот раз тяжелее, так, словно у неё в лёгких были камни. Она как-то слепо посмотрела на вышивку в своих руках и пробормотала. — Почему ты не выбрал себе в друзья кого-то нормального? Скарамуш не плохой мальчик, но ты и сам уже понимаешь… — Нормального — это кого? — уточнил Тарталья, и мать взглянула на него с ещё большей усталостью. — Мне не нравится твой тон. — Мне просто интересно, что не так с моим другом! — Тарталья вовремя понизил голос до шёпота, пытаясь скрыть в нём вспыхнувшее в груди раздражение. Мать поджала губы и сухо ответила: — Аякс, было бы хорошо, если бы ты, наконец, присмотрелся к нашему окружению, а не к тем, кто следует иным учениям. Это важно. — Но даже Архонты дружили между собой! — возразил Тарталья, сжимая пальцы на кукле крепче. — Например, Властелин Камня и Владыка Ветров, они… — Не имеют к нам никакого отношения, не надо в нашем доме упоминать других Архонтов без надобности! — перебила его мать, и отвернулась, находя изображение Царицы в углу кухни. Быстро провела пальцами по лбу, рисуя четырёхлистник, а затем тяжело вздохнула. Тарталья замолчал, сглатывая, чувствуя, как пламя гнева продолжает плясать под рёбрами. — Я… — Хватит! — мать прервала его. — Лучше займись куклами, ни к чему такие разговоры. Надеюсь, ты меня понял. Или мне позвать отца? Тарталья едва ли не до крови прикусил губу. Злость бежала пожаром по всей груди, тянулась в горло, собираясь прорваться наружу проклятием, новой, уже откровенной грубостью… Ему пришлось потушить это пламя. Сделав глубокий вдох, чувствуя, как в сердце вонзаются уже когти, а не просто игла, он тихо ответил: — Не надо. — Вот и хорошо, — отсекла мать сурово. Повисла неуютная, давящая тишина, в которой лишь отчётливее, открытой насмешкой, звучали весёлые голоса Антона и Тевкра. Судя по знакомой музыке из телевизора — серии «Полуночного героя», где-то последний сезон, который Тарталья глядел уже мельком и между делом. А заставка так ни разу и не поменялась за прошедшие годы. Иголка неприятно вновь ужалила в подушечку пальца, и Тарталья опять быстро спрятал его во рту. Раздался вздох матери: — Кровью испачкал? Тарталья молча проверил изнанку одежд куклы и мотнул головой, не замечая ни единого алого пятнышка. Только голубые нитки. Мать вздохнула ещё раз, больше ничего не говоря, и это придало молчанию лишней тяжести. Такой, что давила на плечи и грудь, мешая сделать нормальный вдох. А вместе с этим пришло и знакомое до тошноты ощущение. Скребущееся, будто злая кошка, в сердце, разрастающееся постепенно, наполняющее лёгкие эфемерной водой, окончательно лишая воздуха. Не надо было заводить про это разговор. Знал же, как они к Яэ относятся, знал, что и к Скарамушу тоже, хоть тот и вовсе был другим человеком рядом с ними. Может, ощущал отношение и попросту не хотел нарываться? Это ему совершенно не подходит, Тарталье казалось, что он, наоборот, всегда отвечает на неприязнь ещё большей неприязнью, в тройном размере. Да и про других Архонтов не надо было упоминать. Только настроение испортил маме. Мог бы и просто покивать, согласиться, какая разница? Тарталья поджал губы, украдкой глядя на мать. У той сохранился отпечаток недовольства на лице, и Тарталья тихо прошептал: — Прости. До боли закусил губу, вдруг подумав, что сейчас и вовсе прокусит её. Послышался третий вздох. — Ничего, тяжёлый день, — ответила мать, качая головой. Тарталья открыл было рот, чтобы поправить, потому что его день хоть и был по-своему утомительным, но точно… не тяжёлым. Он был даже хорошим. Но в этот раз Тарталья не допустил ошибку и просто кивнул, продолжая вышивать оборки, но с каждым разом они становились всё кривее и кривее. Пальцы слегка дрожали, и, закончив с третьей куклой, Тарталья отложил её в сторону и проговорил. — Я пойду спать, наверное. — Не забудь про таблетки. Спокойной ночи, — ответила мать несколько сухо, будто бы до сих пор не отпустив ситуацию. Внутренне сжавшись, Тарталья ещё раз слепо кивнул, поднимаясь из-за стола. Иголку из его пальцев приняли, тут же беспощадно втыкая в подушечку на браслете. На мгновение Тарталья замер, сжимая кулаки в бессилии, а затем протяжно выдохнул и повторил: — Прости, что я сказал это. Я не хотел, правда. — Аякс, — мать взглянула на него и слабо улыбнулась. После поманила к себе рукой, и Тарталья в облегчении наклонился, наконец, ощущая на себе слабые объятия. Мать ласково погладила его по спине, после сухо целуя в щёку. — Всё нормально, я понимаю. Вдохнув запах дома — смесь из аромата утренней каши из простых круп и мыла с запахом каких-то цветов, — он отстранился. Устало улыбнувшись, чувствуя, как скрежет когтей в сердце слегка ослаб, он пожелал спокойной ночи и покинул кухню. Тяжесть не успела повторно упасть на его плечи. Стоило ему закрыть дверь, как из прохода в гостиную высунулась маленькая рыжая голова. — Братик? — Тарталье пришлось напрячься, чтобы понять, кто именно это сказал. Затем он бесшумно подобрался ближе и присел перед вышедшим в коридор Тевкром. — Что такое? — спросил он тихо, хотя всё ещё слышал идущий из телевизора шум мультсериала. Тевкр устало зевнул и кивнул в сторону гостиной. — Антон уснул. — А папа? — спросил Тарталья, чуть отклоняясь в сторону и заглядывая за спину Тевкра. Из-под двери в кабинет отца свет не горел, и, почему-то, сразу сложилось впечатление, что отец проводил время с младшими. — Тоже спит, — Тевкр махнул рукой и опять зевнул, но в этот раз так, что в уголках его больших детских глаз выступили слёзы. Тарталья улыбнулся, потрепал брата по волосам и поднялся. Заглянул в гостиную, в этот раз замечая, что к голосам героев из мультфильма примешивается грузное сопение уснувшего в кресле отца. Антон же свернулся калачиком в центре сбитого на манер гнезда пледа. То лежало под навесом простыни, натянутой меж двух стульев — самодельного шалаша. Приложив палец к губам и глянув на Тевкра, Тарталья прокрался мимо спящего отца и сел на пол перед шалашом. Протянул руку и аккуратно коснулся плеча Антона, затем мягко встряхивая его. Антон завозился на месте, что-то пробурчав, и его пришлось встряхнуть ещё раз, чтобы он, наконец, открыл глаза. — Давай-ка в кровать, — улыбнулся Тарталья слабо. Антон несколько раз моргнул, вряд ли осознавая, но послушно последовал за Тартальей, когда тот потянул его за руки. Вытащив брата из шалаша, Тарталья подхватил его и чуть не задохнулся, выпрямляясь. Антон повис на нём, прямо как детёныш какой-нибудь коалы, обхватив руками за шею и ногами за талию. Тарталья знал, что его спина выдержит путь до комнаты братьев, но сейчас он уже жалел, что согласился на такую авантюру. Только чудом пробрался мимо храпящего отца ещё раз. Неосторожно пнул лежащую на полу фигурку одноглазого робота. Тевкр, стоявший на входе в гостиную, охнул и тут же бросился к ней, подбирая с пола и прижимая к груди. — Тихо, пошли, — зашипел Тарталья, коленом подталкивая Тевкра к выходу. Вместе вышли в коридор, где Тевкр прошептал: — А телевизор не надо выключить? Тарталья мотнул головой, силясь придумать нормальное оправдание. А потом решил сказать правду, но не до конца: — Не надо, отец тогда проснётся. Устал, пусть поспит. Ведь если проснётся, то с ним придётся разговаривать. Ведь он увидит, как Тарталья тут в темноте шныряет, это может его напрячь, у него опять разболится голова, поскольку она точно болела ещё когда Тевкр с Антоном репетировали своё выступление к воскресной ярмарке… Всё это было не тем, чего Тарталье хотелось. — А-а-а, — издал понимающее Тевкр и только сильнее прижал к себе своего любимого робота. Как можно тише взобрались по лестнице на второй этаж. Проходя мимо комнаты Тони, Тарталья прислушался — тишина. Либо сидит в темноте и в наушниках, либо уже уснула. Под слабый скрип досок добрели до дальней, небольшой комнаты. Тевкр открыл дверь — внутри всё освещалось серебром успевшей подняться луны. Тарталья кое-как уложил Антона в кровать. Тот почти сам отпустил его шею, тут же падая головой на подушку и выдыхая, в момент проваливаясь в глубокий сон. Тарталья выпрямился и охнул, когда спина взвыла. — Братик, — позвал Тевкр, уже забравшись на свою кровать на противоположной стороне большой комнатки. Тарталья обернулся, продолжая тянуть губы в лёгкой улыбке, и подошёл к нему. Затем включая маленький ночник в виде звёздочки у его кровати. Тёплый мягкий свет затопил стену, задевая развешанные на неё рисунки — цвета сливались в неаккуратные изображения персонажей из любимых мультиков и животных. Косые, кривые, но чрезвычайно любимые братьями. Тарталья вдруг задумался о том, куда делись его детские рисунки. На ум пришло только то, что последний раз он рисовал в кабинете Пульчинеллы. Чёрным карандашом тварь с белыми глазами. — Пора спать, — сказал Тарталья, укрывая Тевкра одеялом и отворачиваясь от красочной стены. Тевкр завозился, устраиваясь удобнее и укладывая своего робота рядом с подушкой. Затем посмотрел на Тарталью и прошептал. — Тоня сказала, что сегодня ночь особенная. — Да? — Тарталья попытался усмехнуться, но вышло как-то не особо. Тевкр не заметил, как раз зажмурив глаза в новом, более длинном зевке. — Да, — ответил он, вздыхая. — Сегодня четверг же был. Вот, она говорила, что с четверга на пятницу снятся… сны… Он нахмурился, забыв слово. В этот раз Тарталья улыбнулся шире. И искреннее. — Вещие? — подсказал он, и Тевкр сморщил нос. — Я бы и сам вспомнил! — возмущённо прошептал он, но кивнул. — Да, вещие. Значит, я увижу будущее? — Тогда расскажешь мне утром, если запомнишь? — предложил Тарталья, а в груди тяжесть медленно таяла, как снег — под лучами жаркого солнца. Тевкр закивал, хотя, вероятно, забудет об этом разговоре, да и о самом сне, к следующему утру. — А ты знаешь, что мы будем петь в это воскресенье? — вдруг спросил Тевкр, и в свету ночника его глаза заблестели. Тарталья подавил вздох, кивая. — Да, мне мама рассказала. Вы большие молодцы с Антоном, — и, прежде чем Тевкр успел вставить ещё слово, Тарталья произнёс не то, что планировал. Он хотел сказать, что уже пора засыпать, но вместо этого спросил. — Тебе нравится ходить в воскресную школу? К его удивлению Тевкр резко стушевался и сжался на кровати. Тревога тут же всколыхнулась внутри ледяной бурей, и Тарталья прошептал: — Тевкр? — Это… — Тевкр неловко сглотнул, уводя взгляд в сторону и слегка хмурясь. Поджав губы, он прошептал. — Не расскажешь маме с папой? — Не расскажу, — пообещал Тарталья, совладав с голосом и не допуская резко-тёмных и пугающих мыслей. Выстроил перед ними хлипкую стену из убеждённости, что… Не мог же Панталоне что-то делать с детьми, верно? Он, конечно, человек странный и неприятный, но не до такой же степени. Незаметно Тарталья стиснул в кулаке край одеяла, силясь справиться с собственными домыслами. Тевкр же чуть приподнялся, и к нему пришлось чуть наклониться, чтобы он смог прошептать прямо на ухо. — Если честно… — Тевкр замялся и ещё сильнее понизил голос, до самого едва различимого шёпота. — Там очень скучно. На несколько долгих мгновений Тарталья застыл на месте, а затем шумно, в диком облегчении выдохнул. Кивнув, отстранился и погладил Тевкра по голове, надеясь, что тот не заметит дикую дрожь его ладоней. — Да, мне тоже было там скучно. — Папа с мамой говорят, что это очень важно и там учат нужному, — Тевкр упал головой на подушку, смешно и по-детски морщась, как в брезгливости. — А сказать, что я не хочу, нельзя. — Почему нельзя? — спросил Тарталья. Продолжая гладить его по голове. Ледяной страх отступил, сменяясь простой серой усталостью. Хотелось попросту лечь и тоже крепко уснуть, прямо как спящий без задних ног Антон за спиной. — Это грех, — ответил Тевкр и слегка сжался. Тарталья резко застыл, даже перестав дышать. Он в изумлении посмотрел на Тевкра и тот неумело объяснил. — Я люблю маму с папой, но если… если я скажу, что не хочу делать то, что они хотят, то это значит, что я их не люблю. Конечно, Тарталья мог бы сказать, что по такой логике Тевкр «не любит родителей», поскольку уже «не хочет делать то, что они хотят», но… он промолчал. Сглотнув странную горечь, он проговорил: — Мне кажется, что отец Панталоне как-то не так выразился. Не думаю, что он имел в виду это. Может… — Тарталья пытался подобрать слова, силясь отыскать хоть какой-то смысл в услышанном. Не мог же Панталоне и правда сморозить такую чушь? Или не чушь? Тарталья зажмурился, вздыхая и говоря: — Это не грех, не переживай. Если тебе не нравится воскресная школа, то это не значит, что ты не любишь маму с папой, — и попытался выдержать тот недоверчивый взгляд, каким на него посмотрели. Тевкр медленно кивнул, смотря куда-то в сторону. Неловко ещё немного погладив его по голове и невольно поймав себя на мысли о сравнении с питомцем, Тарталья убрал руку и поднялся с кровати. Поправив одеяло Тевкру, отошёл к Антону и сделал то же самое. — Спокойной ночи, — сказал он, собираясь уже уйти, как Тевкр резко сел и прошептал: — А ты не проверишь? — Что проверить? — не понял Тарталья, опираясь о косяк в желании сползти на пол и уснуть прямо тут. Тевкр нервно помял в пальцах одеяло, а затем указал на пол сбоку от кровати. — Т-там. Тарталья прикрыл глаза на пару секунд, а затем просто кивнул. Оттолкнувшись от дверного косяка, вернулся к Тевкру, опустился на колени и склонился так, что прижался щекой к полу. Перед ним разверзлась узкая, пыльная тьма, где валялись пара мячей-попрыгунчиков, старые детали от конструктора и даже давно забытая маленькая игрушка Тевкра в виде шута. Если подкроватные монстры и правда существуют, то они должны чихать без перерыва. Тарталья выпрямился и быстро утёр нос, спасая себя от громкого чиха. — Там только пыль, — ответил он, выпрямляясь. А сердце тарабанило о грудную клетку слишком сильно для такого простого действия. Тевкр вновь недоверчиво глянул на Тарталью, но кивнул и только сильнее зарылся в подушку и под одеяло. Тарталья встал, ещё раз подоткнул одеяло и пожелал. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — отозвался Тевкр в ответ, и теперь Тарталья смог покинуть комнату со спокойной душой. Даже на втором этаже тишина продолжала разбавляться едва слышным шумом телевизора. Настолько тихим, что его без труда заглушил щелчок двери, когда Тарталья, выйдя, попросту облокотился о неё спиной и закрыл, не тронув ручки. Вдохнуть неожиданно оказалось так тяжело, что пришлось напрячься. Оттолкнувшись от двери, сделал несколько шагов к своей комнате. Зашёл, закрылся и тут же ухнул на стул, пряча лицо в ладонях и снова напрягаясь, силясь глотнуть воздуха хоть немного. Тот словно превратился в воду, и чудилось, что если он ещё хоть как попробует это сделать, то утонет. Мерзкая мысль просочилась червём в отяжелевшее сознание, и Тарталья погнал её прочь, поднимая голову и включая лампу на столе. Выдвинул ящик, достал тетрадь. Простую, в клетку, как для примеров по математике. С ней же достал и ручку, пока что отпихивая пенал со старыми цветными карандашами вглубь. Раскрыл тетрадь, взглянул на первые страницы, где плясали обрывочные фразы. Его кривые попытки облачить какофонию в голове в понятные слова. Первая, измаранная страница оторвалась с чересчур громким для уже ночной тиши звуком. Получившийся бумажный комок Тарталья бросил к пеналу с карандашами. И в порыве ложной уверенности приставил кончик ручки к чистому, тронутому лишь печатью клеток, листу. Дата и время получились сразу, умещаясь маленькими циферками в левом углу. Тарталья переместил ручку ниже, начиная: «Сегодня я ходил в…» Он резко застыл. Его взгляд резко перебрался в сторону шкафа, где утром он обнаружил, что его одежду вновь перебрали и аккуратно сложили. В горле встал ком, и Тарталья зажмурился. Снова с трудом вдохнув, зачеркнул. Уставился на черную кляксу и снова вырвал страницу. Второй комок отправился к первому. Опять дата и время. Опять опустить кончик ручки чуть ниже. «Вечером я помогал маме с подготовкой к церковному концерту, который будет в это воскресенье. Пытался украсить куклы, которые она сделала. У нас был разговор о том, что Скарамуш мне не очень хороший друг, а его мать, мисс Яэ, плохая женщина. Я так не считаю, и мы немного поссорились с мамой.» Он резко остановился, хмуря брови и вновь закрывая глаза. Рука будто бы писала сама по себе, и он попросту не смог остановиться. Посмотрев на вышедший небольшой абзац, он тряхнул головой и опустился ещё ниже, прописывая: «Какие чувства я испытал?» Небольшую инструкцию от Пульчинеллы, как лучше вести всё это дело он выучил ещё в те времена, когда у него хватало сил орудовать не только ручкой, но и теми самыми цветными карандашами. Ещё и с линейкой. Чтобы аккуратно всё расчертить. Потратил он на это достаточно много часов. Только потом всё это оказалось бесполезно, и со злости он выбросил тот свой красивый дневник в первую попавшуюся лужу. «Я ощутил…» Стержень ручки дёрнулся, уже написав первую букву эмоции, но Тарталья остановил. Вновь испытывая это знакомое чувство: когда чернила — это тьма его собственных мыслей. И оба — вязкие, пачкающиеся, только чернила смыть можно, а эту мерзость — нет. Тарталья закусил губу изнутри, как в яму проваливаясь в воспоминания, которым не было и часа. «Я ощутил… неприятные чувства» Вышло криво, бредово. Лживо. Неполноценно. А ужасные слова, отвратительные слова рвались прямо из кончика ручки, умоляли написать их чернилами и только сильнее испоганить лист. В стержне будто бы были не чернила, а один огромный склизкий червь. Тарталья вырвал третий лист, смял его, захлопнул тетрадь и всё зашвырнул обратно в ящик, тут же резко задвинув его. Сжал голову руками и замер. Его собственные пальцы дрожали в волосах. Сделав глоток всё такого же тяжелого воздуха, Тарталья выдвинул уже другой ящик. Достал пластмассовую коробочку с таблетками, открыл. И выругался про себя. Спуститься вниз за стаканом воды, наткнуться на мать или проснувшегося отца, объяснить им, зачем вообще спустился, рассказать, куда делись Тевкр с Антоном… Он посмотрел на таблетки снова, допуская на секунду мысль: «Ладно, всё равно ведь не работают». А затем резко встал и вышел из комнаты. У лестницы затормозил, вцепился в перила и как можно более бесшумно спустился, про себя облегчённо вздыхая: телевизор продолжал работать. А на кухне всё ещё горел свет. Тарталья уставился на эту жёлтую полоску из-под двери, а затем тихо зашёл внутрь. На кухне оказалось пусто. Стол всё ещё был загружен куклами, вышивкой и нитками. Тарталья даже разглядел оставленный матерью браслет-подушку, напоминающую редеющего ежа из-за необильности воткнутых иголок. Тарталья в молчании взял стакан, налил себе и вышел прочь. Когда уже взбирался по лестнице, то услышал неразборчивые голоса родителей из гостиной. И не позволил себе замедлить шаг, только крепче стискивая в задрожавших руках стакан. «Мы сделали всё, что могли. Он наш сын, но…» Не обязательно ведь и в этот раз они должны обсуждать его, верно? У них и так проблем полно, и Тарталья, конечно, одна из них и достаточно большая, но не ему же всё время должны уделять. Если бы вообще хотя бы раз попроб… Он мысленно оборвал себя, закрывая дверь в свою комнату. Выпил таблетки залпом, стакан опустел очень быстро. Опершись об стол, Тарталья опустил плечи, прикрывая глаза и чувствуя лёгкую дрожь во всём теле. День и правда вышел… утомительным. Интересно, завтра получится опять сбегать к Чжун Ли? Тот сказал, что можно приходить в любое время, значит, он и правда будет ждать Тарталью… прямо завтра? Размышления прервал звук. Глухой, скрипучий. Знакомый. Тарталья медленно открыл глаза и повернул голову. Видя, как на мгновение в темноте под его кроватью скользнул облезлый хвост — всё такие же кости, попросту обтянутые кожей. Без намёка на мясо, мышцы или хотя бы жилы. В молчании Тарталья отвернулся, дошёл до шкафа. Открыл, игнорируя бегающий холодок вдоль позвоночника, глянул на аккуратно сложенную одежду. Взял первую попавшуюся футболку и спальные штаны, затем переодеваясь. Рычание продолжало пульсировать в ушах, когда он снова посмотрел на свою кровать. Но не позволил себе опустить взгляда ниже. Чтобы не увидеть в темноте пару белых глаз. Ему раздерут ноги, если он сейчас подойдёт к кровати, не так ли? В него вцепятся, прокусят ему щиколотки и утащат в темноту. Прямиком в Бездну, куда ему и дорога. Но если он прыгнет на кровать, то точно спровоцирует эту тварь. Точнее, собственное безумие. Он сделал несколько шагов. Сначала к столу. Выключил светильник. А затем развернулся к кровати. Рычание стало громче, но Тарталья не остановился. Пол холодил ноги, и в какой-то момент по ним пробежалось зловонное дыхание твари. А затем Тарталья поставил колени на кровать и забрался на неё. Трясущимися руками, под грохот собственного сердца в ушах, закутался в одеяло, как в кокон, и повернулся спиной к тьме комнаты. Через подушку слыша будто бы злое рычание твари под кроватью. Раздался скрежет когтей, и Тарталья зажмурился. Однако кривые зубы не впились в него, прокусывая через одеяло и одежду. Скрежет сменился скулением, а затем всё резко стихло. Как если бы галлюцинация решила попросту испариться. Раствориться в тенях без следа, так ничего и не сделав. Ещё несколько долгих минут Тарталья лежал неподвижно, свернувшись едва ли не калачиком. А когда ничего так и не возобновилось, когда на него ничего не напало, когда тишина ночи разбавилась только тихими шагами родителей, возвращающихся в свою спальню, то Тарталья расслабился. И мгновенно провалился в сон, где снилась ему только беспроглядная, бесконечная тьма.