***
Он не хотел подслушивать. Это вышло случайно, когда он поздно вечером спустился спросить у отца, можно ли ему будет погулять со Скарамушем завтра. А вместо этого услышал разговор на кухне — полушёпотом, будто бы родители боялись, что их мысли услышат уже давно уснувшие младшие, сидящая в своей комнате в наушниках Тоня или же сама Царица. «Мы сделали всё, что могли». «Это не может так продолжаться». «А если Тевкр с Антоном? Они поймут… и что тогда?». Это ведь должно было случиться, верно? Это было неизбежно. Что Тарталья мог с этим поделать? Попросить родителей закрыть глаза на то, что с ним всё плохо, что ему всё хуже, что галлюцинации чаще, что ни у кого в этом вопросе нет власти? Он не виноват, но виноваты ли родители, что это с ним случилось? И тот голосок, мрачный, тихий, режущий, который он упорно запирал в глубине своего сознания, шептал правильный ответ, шептал правду. Его нельзя было выпускать из клетки и позволять ему захватить мысли. Это лишь очередное наваждение. Тарталья уже смирился с тем, что видит несуществующее, а если к этому добавятся ещё и голоса в голове, то он… что он? — Вы сегодня мрачный. Что-то случилось? Тарталья поднял взгляд от бледно-синего ковра на полу, где носком своего ботинка за часы посещений сюда успел натереть проплешину. Доктор Пульчинелла — низенький усатый старичок с круглыми очками на длинном, похожем на клюв птицы носу, — смотрел на него как всегда. То есть, со спокойным участием. С таким видом, словно он способен рукой сжать горло той твари из взбесившейся фантазии Тартальи и раздавить его, даже не заметив. Тарталья тоже бы хотел иметь такой непоколебимый, но казавшийся ему диким контроль над собой. — Просто не выспался, — ответил Тарталья, улыбаясь одними губами. Пульчинелла моргнул. — Вы что-то видите по ночам? — спросил он, и Тарталья ощутил, как и так фальшивая улыбка намертво прилипает к его лицу. — Только кошмары, — голос ни дрогнул ни на секунду, ни на единый миг. Разве что удержать зрительный контакт дольше необходимого не вышло, и Тарталья вновь уставился на проплешину в ковре. По наитию поставил туда носок своего кроссовка, как бы возвращая на своё место. — О чём были кошмары? Да, конечно, об этом же не могли не спросить. Тарталья повёл плечами, заталкивая вновь прорвавшийся мысленный шепоток куда поглубже. Родители были заняты тем, что укладывали младших, которых разбудил Тарталья своими бешенными ударами о подоконник. Плечо, кстати, ныло до сих пор, а на следующее утро синяк налился по всей лопатке и выше. — Мне драла спину собака, — проговорил Тарталья, дёргая здоровым плечом. Повёл ногой, пытаясь сделать проплешину больше, и добавил. — Я старался её отцепить от себя, и во сне бился о стену. — Как Вы думаете, почему это была именно собака? «Потому что эти твари и правда чем-то на собак похожи, только уродливых и стрёмных» — слишком уж отчётливая мысль пробежала внутри головы, но произнести её было нельзя. Тарталья снова дёрнул здоровым плечом, как бы говоря, что понятия не имеет. Однако надо было что-то сказать, иначе Пульчинелла и сам поймёт ассоциацию. Не зря же Тарталья ему множество раз этих тварей описывал и даже пытался рисовать. Пара плохих рисунков, которые он нарисовал ещё в пятнадцать лет, определённо хранились в папке по его делу. — Может, испугался собаки, — как бы предположил Тарталья. — В районе появилась, бродячая. А там же Тевкр с Антоном гуляют, вдруг что. Повисло молчание, в котором вся эта отговорка про выдуманную собаку показалась Тарталье настолько тупой, что стало стыдно. Аж щёки слегка вспыхнули. Пульчинелла задумался. Тарталья украдкой глянул на него, и увидел, как тот несколько секунд смотрит в свой маленький блокнот. — Кошмары могут быть результатом сильного стресса, — проговорил Пульчинелла. — Вы давно не видели их. «Потому что я вижу их, когда не сплю» — Тарталья прикусил язык с такой силой, что удивительно, как тот не закровил. Сглотнув горькую слюну, Тарталья просто вздохнул, кивая. Пожевав губами, медленно сказал, стараясь звучать убедительно-неуверенно: — Я подумал… может это потому, что я уже не так часто вижу галлюцинации? — взглянул на Пульчинеллу, поймал его заинтересованный взгляд, и объяснил, продолжая лгать каждую секунду. — То есть, они есть, но их мало. И я просто… может, таблетки начали работать? Пульчинелла несколько долгих мгновений смотрел в блокнот, а затем слегка нахмурился, как никогда напоминая кого-то вроде старого мудрого гнома. Сначала это сравнение веселило Тарталью, но затем приелось и стало какой-то странной обыденностью. На мгновение Тарталья задумался над тем, не является ли и образ Пульчинеллы его галлюцинацией. — Вы мне лжёте, Аякс? — со вздохом спросил Пульчинелла, и грустно посмотрел на Тарталью. Правда, грустно. Тарталья сжал губы и опустил взгляд, горя щеками со стыда. Родителям солгать было куда проще. Пульчинелла ещё раз вздохнул, опуская руку с блокнотом. — Вы хотите в это верить, но это не так, верно? Вам приснился не кошмар? — Не говорите отцу, — выпалил Тарталья прежде, чем сумел себя остановить. Пульчинелла вздохнул в третий раз, будто бы видел перед собой нашкодившего ребёнка. И, если честно, именно так себя Тарталья и ощущал. К стыду примешался оттенок злости, почти что ярости. Почему всё это происходит? — Ваши отношения с родителями всё ещё вызывают у Вас тяжёлые чувства? — спросил Пульчинелла, и Тарталья до боли закусил губу. Расскажет всё. Отлично. Он проглотил новую мольбу, и та вязко скатилась по его горлу. Он просто кивнул на новый вопрос. Пульчинелла помолчал, как обдумывая, и проговорил. — Вы так и не начали вести дневник эмоций, как я просил? Тарталья немо мотнул головой, и от стыда у него уже горели уши. Пульчинелла вздохнул уже в четвёртый раз, и покачал головой. — Аякс, давайте попробуем ещё раз. — Это… — Тарталья поёжился от холодка, пробежавшего вдоль позвоночника, но заставил себя не оглядываться в поисках затаившейся за углом дивана твари. Не при Пульчинелле. Совладав с собой и поймав в клетку собственное сердце, постарался сказать как можно более ровно. — Это правда может хоть как-то помочь? Все прошлые разы, когда он старался — правда, старался, — у него не получалось сложить разрозненные, бешенные мысли в нечто ровное и понятное. Проблема была не в самом письме. Проблема была в том, что когда он начинал задумываться и стараться, то на бумагу вытекало нечто омерзительное и совершенно неприятное. Неправильное. — Я прошу Вас попробовать ещё раз, — произнёс Пульчинелла. Понять, что он улыбался, можно было только благодаря чуть прищурившимся глазам и дрогнувшим усам. Тарталья несколько секунд держался перед тем, как побеждено кивнуть. Усы Пульчинеллы дрогнули отчётливее. — Хорошо. Расскажете мне, что запомнилось Вам больше всего за последние три недели с нашей последней встречи? На мгновение в памяти вспыхнул янтарь. Моргнув и отогнав наваждение, Тарталья судорожно перебрал в памяти всё, что не касалось фигуры в чёрной сутане и с плотными перчатками на элегантных запястьях. — Мы ходили на праздник, — заговорил он, и мысленно на себя выругался, потому что конечно же это было то самое воспоминание, где был Чжун Ли. Но Пульчинелла не мог не знать о том, что на прошлой неделе в центре их небольшого городка проходило массовое гуляние. Потому Тарталья продолжил, силясь мыслями держаться как можно дальше от янтаря. — Семьёй. Мама, отец, Тоня и я. На утреннюю праздничную мессу, в собор Владыки Ветров. — Вам понравилось там? — спросил Пульчинелла, не отрывая взгляда от Тартальи и слушая. Правда, внимательно слушая. Тарталья неловко облизал губы и решил сказать правду. Чистую. — Не особо, — он вздохнул и тут заметил, как трясёт ногой, отбивая хаотичный ритм носком ботинка прямо по проплешине в ковре. Заставив себя остановиться, — как долго он так нервно тут трясся? — продолжил. — То есть, собор сам красивый, он отличается от церкви Её Величества, но… всё было странно. Очень, — а потом тихо добавил. — Мне пришлось сделать вид, что выпил вина на причастии. Отец… Он прикусил язык, останавливая себя от обвинений. Только вот Пульчинелла заметил и чуть вскинул брови. Тарталья повёл плечом, не желая выглядеть как ябедничающий на родителей ребёнок. Причастие было центральным ритуалом, он не мог отказаться, и было глупо с его стороны попробовать избежать этого. Справедливо, что отец был зол на него. — Вы чувствовали себя плохо? — Пульчинелла решил не заострять на этом внимание в разговоре, но Тарталья видел новый короткий росчерк карандаша в блокноте и медленно помотал головой. — Вроде нет. Я же говорю — не пил, только сделал вид, всё хорошо, — он провёл рукой по лицу и поспешил сменить тему. — После был праздник. Там был Скарамуш, я с ним пошёл. — Вы чаще начали общаться со своим другом? — спросил Пульчинелла, и Тарталья всего секунду помедлил перед кивком. Да, всё же Скарамуш ему друг. Вредный, но друг. Тарталья слабо улыбнулся, не в силах сдерживаться. — Да, он сам предложил погулять там вместе. Было круто. Это же почти как ярмарка, много конкурсов этих… — он неловко замолчал, подбираясь к одному моменту и задумываясь, как бы его обойти. И пока он думал, молчание затянулось достаточно, чтобы Пульчинелла его подбодрил. — Там случилось что-нибудь? — Я чуть не умер от количества яблок, которые съел, — усмехнулся внезапно для самого себя Тарталья и поспешил стереть улыбку, заметив, как дрогнула бровь Пульчинеллы. Сделав вид, что запершило в горле, он сказал. — Просто был очень хороший день. — Как считаете, почему он был таким хорошим? — спросил Пульчинелла, как нарочно загоняя в тупик. Тарталья в искреннем замешательстве приоткрыл рот, а затем пожал плечами. Ушибленное плечо неприятно потянуло, и он отмахнулся от этого. — Ну, праздник был, — проговорил неуверенно, не совсем понимая. — Мы со Скарамушем гуляли, было весело. В конкурсах участвовали, ещё… Прикусил язык в который раз за сеанс. И неловко отвёл взгляд, кожей ощущая чужое пристальное внимание. Пульчинелла никогда не смотрел так, будто его взгляд был скальпелем, вскрывающим душу Тартальи. Наоборот, его взгляд всегда был каким-то мягким, добрым — ненароком заставляющим Тарталью расслабляться и между делом ошибаться в собственной речи. Которую он старался контролировать каждый раз. — Вы не хотите о чём-то рассказывать? — усы Пульчинеллы дрогнули, и по какой-то причине Тарталья прочитал в этом мгновении сочувствующую улыбку. Несколько секунд подумав, Тарталья закусил губу. Перед внутренним взором всё отчётливее проступал нужный образ, и Тарталья мог лишь радоваться, что Чжун Ли не предстал посреди кабинета психиатра в виде галлюцинации. — Просто… — в который раз пробежался языком по губам и безнадёжно выдохнул. Слова сами рвались прямо из сердца, потому что обсуждать со Скарамушем это гиблое дело, а с Тоней… лучше не стоит. Этим утром она бросила на Тарталью такой внимательный взгляд, что надежда на забывчивость сестры о его словах ночью рухнула без следа. Потому лучше лишний раз её вообще не тревожить. Разговоры о священнике из чужой церкви могут напрячь Тоню ещё сильнее. Она, конечно, не настукачит, но родители заметят тревогу. Они всегда замечали, когда их единственная дочь тревожится. — Именно эта неизвестная ситуация заставила Вас запомнить тот день? — спросил Пульчинелла мягко. Тарталья поджал губы и протяжно выдохнул, затем пряча лицо в ладонях и сдаваясь. Его оборона рушилась не от ударов, а от какой-то маленькой протечки в виде этого самого «участия». Да, он знал. Да, они с Пульчинеллой мусолили эту проклятую тему несколько лет, серьёзно, и он прекрасно понимал, почему с ним всё это происходит, почему он становится таким слабым, если с ним говорят таким голосом. Если даже хоть делают вид, что слушают. Может, поэтому он повёлся на дружбу со Скарамушем — тот умел делать вид, что слушает, причём так, что не поймёшь, в самом деле что-то запоминает или попросту пропускает мимо ушей. Он был в состоянии выслушивать любые бесполезные мыслеизлияния Тартальи, когда на того находило настроение, прекрасно зная, что после они к этому не вернутся. И вот с Пульчинеллой то же. И с Чжун Ли такое. Озарение проскочило мало что значащей в голове вспышкой, и Тарталья содрогнулся. — Я бы не сказал, что это была приятная ситуация, — ответил Тарталья, выпрямляясь в кресле и смотря на Пульчинеллу. Взмахнул рукой в бессилии. — Это был разговор. Случайный разговор, которого не должно было быть, но я не смог сбежать. — Не смогли или не захотели сбегать? — вставил Пульчинелла, и Тарталья едва не застонал от отчаяния. Борясь с резким порывом стиснуть голову руками, он попросту запрокинул её к потолку и до боли сжал губы. Прикрыл глаза, и выдохнул. — Не знаю. Не смог. Не захотел. Не знаю. У меня просто не получилось этого сделать! — Почему Вы думаете, что Вам нужно было сбежать? — Потому что… — Тарталья выдохнул и вновь посмотрел на Пульчинеллу, оборвав сам себя. На него смотрели, но он видел лишь янтарь чужих, хищных глаз, и слова вышли сами. — Я чувствую себя уязвимым. Рядом с этим человеком. Очень, чувство, будто он мне под кожу смотрит. Пульчинелла склонил голову, немо прося продолжать. Тарталья неловко замолчал, силясь состыковать свои мысли в голове. И чуть наклонился вперёд, опираясь локтями о колени. Уставился на края проплешины, окружающие носок его кроссовка. — Он не опасен, это я понимаю. Точнее, он не выглядит опасным, но рядом с ним я ощущаю напряжение. Не понимаю, почему. Он… не сказал ничего такого. Ну, точнее… — Тарталья замялся и неловко признался. — Он сказал, что я ему интересен, для общения. Типа, он хотел бы поговорить со мной ещё раз. — И Вы смутились, что можете быть кому-то интересны, — это был не вопрос. Тарталья бросил на Пульчинеллу тяжёлый взгляд и слегка повёл головой в слабой и бесполезной попытке отрицания. Пульчинелла в ответ тоже чуть помотал головой, не принимая протест. — Вы говорили о своём чувстве уязвимости рядом с этим человеком. Вы ощущаете его интерес, и Вас это путает, напрягает. Или же его интерес навязчивый? — Нет, — Тарталья несколько агрессивно мотнул головой и нахмурился. — Нет. Все наши встречи были случайны, как и разговоры. Он не следит за мной или вроде того. То есть, — он вздохнул, поднимая глаза к потолку и чеканя каждое слово, — я не могу это знать наверняка, — и снова взглянул на Пульчинеллу. — Но тем не менее. Мне кажется это маловероятным. Несколько долгих мгновений Пульчинелла смотрел на Тарталью, затем опустил взгляд в свой блокнот. И впервые в его глазах проскочило что-то, похожее на лёгкую растерянность. Он провёл карандашом по бумаге так, словно что-то вычеркнул, и закрыл блокнот, затем откладывая его на подлокотник. — Расскажите подробнее о вашем разговоре на празднике, — попросил он. Тарталья заставил себя оторвать взгляд от блокнота и вздохнул. — Нечего рассказывать. Он сказал, что я ему интересен, признался, что в чём-то запутался, и… предложил помощь, — слова вылетали почти сами, и в груди становилось чуть легче. — То есть… поэтому я так странно себя ощущаю с ним? — Малознакомый человек проявляет к Вам интерес, делится частью своих чувств и предлагает помощь, — перечислил Пульчинелла под кивки Тартальи. — Как Вы думаете, почему Вы ощущаете себя уязвимым? Тарталья замолчал, моргая. Затем усмехнулся. — Вы так всё сказали… Теперь у меня ощущение, будто бы я познакомился с маньяком. — Вы так считаете? — Нет, — он качнул головой. — Он точно не маньяк, то есть… ну, это тоже возможно, я его не знаю. Просто нет… предчувствия, что ли. — Как в случае со святым отцом Панталоне? — предположил Пульчинелла, и Тарталья содрогнулся, кивая. Про Панталоне он тут говорил пару часов так точно. Лишний раз вспоминать мерзкое ощущение в душе не было никакого желания, потому он поспешил свернуть от этого подальше: — Да, с этим человеком по-другому. Он не кажется мне плохим. Наоборот, даже. Просто не понимаю причин его интереса, может, это меня так и напрягает. — Вас напрягает не это, — покачал головой Пульчинелла, и Тарталья внутренне сжался. — Вас напрягает не сам его интерес, сколько то, что Вы не привычны к подобному. Вы чувствуете себя уязвимым рядом с тем, кто интересуется Вами, потому что это не рядовая для Вас ситуация. На несколько мгновений Тарталья раскрыл рот в протесте, но потом так же быстро его закрыл. Потому что да. Он помнил, как долго они с Пульчинеллой говорили об его родителях. Как долго он пытался разобраться в этом, и как долго они потом пытались в общесемейную терапию, которая, если честно, совсем немного снизила градус. Но хотя бы что-то. — Потому что мне не хватило внимания в детстве? — спросил он просто, уже зная ответ. Усы Пульчинеллы дрогнули в грустной улыбке. Тарталья прикрыл глаза, отворачивая голову и глубоко вдыхая. Впервые за сеанс ощущая лёгкий запах хвои. Открыв глаза, проговорил. — Это неправильно, если я… много думаю о том человеке? — Вас привлекло в нём то, что ему не всё равно на Вас, — Пульчинелла вздохнул с привычным спокойствием, и почудилось, будто до этого в нём присутствовало какое-то напряжение. — Людям нравится, когда ими интересуются, в этом нет ничего ненормального. В Вашем случае Вы непривычны к этому, оттого можете остро реагировать на подобное. Вы сказали, он предложил Вам помощь? — Да, просто… — Тарталья мысленно позлился на себя за собственный расслабившийся язык, — предложил встретиться и поговорить. Поддержать? Я сам не до конца понимаю, чего он хочет. — Вы бы хотели это узнать? — спросил Пульчинелла. Несколько долгих мгновений Тарталья молчал. Снова видя янтарь, черноту одежд, тонкий ручей тёмных волос и будто бы высеченную мастером улыбку. Взгляд, теперь казавшийся полным неподдельного интереса. Чувствуя волну мурашек из-за голоса и ощущая некую опасность. Святой отец Чжун Ли напоминал бездонную пропасть, в которую манило сойти. — Да, хотел бы.***
В последние дни его мысли представляли из себя форменный беспорядок. Порой резкие, быстрые, стремительные, скачущие в его сознании солнечными зайчиками. А порой — навязчивые, тягучие, медленные, такие, что против воли смаковал каждую мельчайшую деталь возникающих перед его внутренним взором образов. Образов приятных, очаровательных, но о которых ему нельзя было мечтать. Нельзя было допускать идеи сделать эти образы объёмнее, превратить секундную вспышку в полноценную картину. Он не имел права нарушать проведённую самим собой границу. У Тартальи был выбор, и если он не захочет приходить, не захочет более общаться с Чжун Ли, то Чжун Ли обязан уважить это его желание. Поскольку яд греха продолжал отравлять его кровь по капле. Шаг за черту — и его подражающее человеческому ритму сердце раскрошится в каменную крошку. Сейчас он не тот, кто вершил судьбы людей своими руками, не тот, кто пронзал каменными копьями грудные клетки врагов, не тот, кто мог требовать жертв и лишений у своего народа во благо самого себя. Может, это притворство. Само собой, это настоящее, неприкрытое притворство. Не быть ему человеком, никогда им не стать, его суть в ином. В том, что удаётся скрыть под человеческой кожей, под обыкновенного цвета радужкой глаз. И потому, что он не был человеком и не мог им стать, его мучают подобные мысли и желания? Оттого, что грех алчности, личный грех для него — смертелен и, в то же время, желанен? Все ли Архонты стремятся к саморазрушению? Он старался не думать. Его голова должна была быть полна мыслей о попытках прикоснуться к человечности, а не о том, насколько для него будет разрушительно прикосновение к одному конкретному человеку. Эта идея, это озарение оказалось таким простым, таким понятным, и таким же внезапным, когда он увидел в тени померкший огонь волос. Когда Ху Тао была той, кто заново привёл его к Тарталье. Абсурдное совпадение, которого не должно было случиться. Он отступил в соборе, полный замешательства, чтобы затем вновь столкнуться с Тартальей не по своей вине? Не ведомый жаждой встречи, не ведомый жаждой нового? Чтобы вновь, вблизи, узреть чёрные всполохи вокруг помеченного полустёртым клеймом Царицы сильного сердца. Мог ведь расценить это как знамение. Если бы был достаточно суеверен, подобно людям. Верховные боги уже как тысячу лет назад покинули этот мир, и огромный остров перестал загораживать собой звёздное небо, оставшись лишь не более, чем воспоминаниям в памяти Богов и сказкой на языках людей. Ничья судьба уже не была опутана нитями, не играла заданную роль, и… может быть потому эти совпадения казались лишь страшнее, чем были на самом деле? Ведь если это не верховный замысел, не чья-то гениальная игра потехи ради, то почему всё это происходит? Если и правда есть некая «судьба», на чью благосклонность он грешил в начале, послала ему эту встречу, то чего ради? Ввергнуть его в Бездну, разъесть его душу грехом и уничтожить, поскольку его время в этом мире подходит к концу? На самом деле, всё в его руках. И вот он, трусливо, определённо ощущая кожей насмешки Барбатоса, положился на волю случая. На решение самого Тартальи. С праздника, с того мимолётного, показавшегося ничтожной, но такой желанной каплей, разговора прошло четыре дня. На рассвете четверга Чжун Ли настойчиво гнал от себя любые надежды. Если его суждения и предположения верны, то для Тартальи будет чересчур сильным стрессом посещение церкви во время мессы. Конечно же, при условии, что он помнит о мессах по четвергам. Среди тех, кто следовал иным учениям, было мало людей, знающих о подобном. Чжун Ли беспристрастно скрыл пульсирующие золотом узоры, пряча ладони в плотные перчатки. Мимолётом глянул в зеркало, моргнул — золото сгинуло за карим цветом. Глубоко вдохнув, Чжун Ли покинул свою небольшую комнатку. Церковь встретила его тишиной и пока что слабым запахом расплавленного воска. У алтаря уже горели свечи, а вот на люстре… В удивлении Чжун Ли застыл, смотря, как Ху Тао едва заметно шевелит пальцами, стоя на полу, а свечи в трёх метрах от её головы зажигаются. Буквально как по щелчку. На смену удивлению излишне быстро пришло недовольство. — Ху Тао, — с отчётливым укором позвал Чжун Ли. Ху Тао крупно вздрогнула и развернулась к нему на пятках, поспешно пряча руки за спину. И он всё равно на секунду увидел короткую вспышку пламени, заплясавшую по её ногтям. Он просто вскинул брови, ожидая объяснений. — Что? — судя по голосу, Ху Тао избрала тактику не извинений, а оправданий. Причём весьма дерзких. — Это рациональное использование моих способностей! — С каких это пор «рациональным использованием способностей» называют расходование благословления дочери божественного зверя на подобную чепуху? — ровно, вкладывая в каждое слово, если не слог, сталь, спросил Чжун Ли. Румянец неловкости опалил щёки Ху Тао, но взгляда она не отвела. — Ян Фей была бы рада знать, что мне не нужно лезть под потолок, чтобы зажечь свечки! — воспротивилась она, только сильнее загораясь что лицом, что глазами. И если красные пятна на коже выдавали её стыд, то блеск в глазах — её невероятное упрямство. — А всё потому, что мы живём в полудоисторической церкви! Несколько долгих секунд Чжун Ли смотрел на неё, а затем слегка качнул головой в сторону коридора. — Ты знаешь, где лестница. Ху Тао сморщила нос в открытом недовольстве его приказом, а затем зашагала в его сторону. Остановилась, задрав голову, чтобы смотреть ему прямо в лицо, и сощурила глаза. Чжун Ли слегка улыбнулся в ответ, в каком-то смысле наслаждаясь ситуацией. — Вот придёт Ян Фей меня навестить, и я расскажу ей, как Вы меня третируете, — с шутливой угрозой, но всё ещё недовольно пообещала Ху Тао. После чего прошла мимо Чжун Ли. Тот поднял взгляд на люстру, слегка нахмурился, замечая кое-что и добавил: — И почисть лампу. Первые пару секунд ответом ему была тишина — Ху Тао застыла на месте. Затем раздался медленный, полный мучения вздох. — Вы серьёзно..? — Да, серьёзно, — ответил Чжун Ли, слегка оборачиваясь и видя застывшую в мрачном проёме коридора тонкую и поникшую фигурку Ху Тао. — Не хочу, чтобы на головы наших прихожан капал воск. И надо заменить пару свечей. Ху Тао сжала руки в кулаки, и на миг почудилось, будто у неё из ушей сейчас пойдёт пар, а затем она выдохнула громкое «Ладно!» и откровенно сбежала. Как если бы думала, что ей дадут ещё одно задание, если она останется на месте дольше, чем на секунду. Усмехнувшись, Чжун Ли вновь взглянул на люстру, поморщился и пошевелил рукой. Было плясавший огонь на фитилях нескольких свечей тут же потух. Тёмная стенами церковь вновь погрузилась в утренний полумрак. Рассветное солнце пускало разноцветных зайчиков, проникая лучами сквозь витражи. Шаги тонули в образовавшейся тишине. Мягкой, легко рассыпающейся даже от дыхания. Чжун Ли прошёл по проходу меж скамейками, оглядывая их, а затем устремил взгляд на двери. Подойдя к ним, коснулся пальцами ручек, и на миг на них вспыхнул золотой узор трикветра. После этого он распахнул двери, впуская внутрь свежий воздух и сам вдыхая его. На мгновение почудилось, что задувший ветер уж слишком игриво подхватил хвост его волос, заставляя тот затрепетать за плечами подобно тонкой ленте. Барбатоса определённо забавляло всё это. На пару секунд Чжун Ли пожалел о том, что в прошедшее праздничное воскресенье вознёс ему молитву о благоразумии. Лишний раз только внимание привлёк. Хотя, может быть, на его молитву откликнулись, и лишь благодаря доброй, но шкодливой руке Барбатоса он не ищет Тарталью? Это превращалось в очень навязчивую идею, и Чжун Ли заставил себя отмахнуться от вновь нагнавшего его образа. Это всё ещё казалось сюрреалистичным. То, как его воображение третирует его. То, как контроль над собственными думами становился всё тоньше. Звук закрывшихся за его спиной дверей слегка отрезвил. Покачав головой и вздохнув на собственную фантазию, он мягко двинулся вокруг церкви. Касался ладонью белых углов, и в мимолётной золотой вспышке тонули слабые солнечные лучи. На мгновение Чжун Ли позволил себе отвлечься, поворачивая голову и глядя на ровные ряды частных домов, бегущих далеко, но не до самого горизонта. Почти что ровными полосами, а сбоку от них раскрывался город. Тоже не такой уж и большой — тихий, спокойный, отличный для мерной и немного скучной жизни. В подобных местах Чжун Ли был последний раз… очень давно. Большая часть его путешествий сопровождалась бурями из человеческих драм и страданий. Впрочем, подобное присутствовало до сих пор — чужие жизни не желали его отпускать. Однако же он не имел права жаловаться. Если уж выбрал следовать — или просто пытаться это делать — пути человека, то не стоит удивляться. Чужие страдания и счастье неотъемлемая часть людского бытия, насколько он смел судить. Потому его опыт без подобного был бы не полным, плоским и совершенно не имеющим никакой для него ценности. Выбор роли несущего слово божье он сделал далеко не в акте самолюбования, на что бы там в шутливой манере ни намекала Ху Тао в самом начале своего «обучения». Во-первых, это было то, что он ещё ни разу не пробовал до этого. Нести своё собственное учение людям в человеческом амплуа было невероятно… интригующе. Во-вторых, это позволяло ему посмотреть на собственных учеников, тех, кто внимал написанному им учению, с иной стороны. Понять лучше. Разглядеть больше граней. И оттого тот факт, что абсолютно новую грань, которая привлекла всё его жадное внимание, он разглядел не в своём последователе, казалась открытым издевательством. Могло ли это быть неким завуалированным посланием Царицы? Чжун Ли поморщился от этой мысли, глядя на новую вспышку трикветра на белой стене. Использовать своих последователей, о которых она отзывалась не иначе, чем о детях, как письменную бумагу? Это было даже не смешно. Если Царице нужна была помощь, то она бы сумела приструнить свою гордость и обратиться к старым друзьям. Первой бы откликнулась Фурина, памятуя о том, какой ценой может обернуться гордыня. С облегчённым вздохом Чжун Ли вернулся к дверям церкви, отряхивая от невидимой пыли ладони. Чудилось, будто продолжающий гулять ветер слегка очистил мысли, позволил избавиться от мрачного дёгтя в виде совершенно постыдных надежд. Чжун Ли невольно остановился на пороге церкви, задумавшись. Кажется, он никогда раньше не надеялся на благосклонность человека с таким будоражащим кровь настроем. Не чересчур ли сильно он хочет понравиться Тарталье? Даже не понравиться — просто заинтересовать? Нет, ветер не помог. В его голове до сих пор царили неразбериха и бардак. — Вы закончили? — голос Ху Тао прилетел с потолка. Чжун Ли поднял голову, закрывая за собой дверь, и увидел, как его подопечная без проблем держит равновесие на хлюпкой на вид лесенке. В её руках было несколько сильно оплавившихся свечей. — В следующий раз возьму тебя на обход, — проговорил он, похвально улыбаясь. Ху Тао прищурилась — то ли не понравилась идея, то ли она пыталась разглядеть выражение его лица. — Мне придётся возносить Вам молитвы, чтобы Вы освятили это место. И при этом Вы будете стоять рядом, — всё же, первое. Она замахала рукой со свечками в мгновении экспрессии, а затем запихнула их в небольшой мешочек на поясе. — Учитывая, как безрассудно и неуважительно ты относишься к своим способностям, я бы научил тебя использовать их как следует, — ответил Чжун Ли, наблюдая, как после его слов лестница под Ху Тао значительно дрогнула. Тяжёлая люстра слегка качнулась, когда в неё вцепились руками, а Ху Тао удивлённо посмотрела вниз. Чжун Ли кивнул, как бы лишний раз подтверждая свои слова. Да и не хотелось, чтобы однажды он проснулся и понял, что церковь горит, поскольку с кончиков пальцев Ху Тао соскочило на один огонёк больше нужного. — Правда?! — её удивлённый возглас отскочил от тёмных стен, и Чжун Ли кивнул ещё раз. Мгновением позже Ху Тао заулыбалась, начиная резвее расправляться с люстрой. Ещё немного понаблюдав за её полными радости движениями, Чжун Ли отступил, начиная готовиться к мессе. Время потекло быстрее, и за тривиальными делами все неуместные мысли испарились сами по себе. Не на вечно, конечно же, но на пару часов точно, позволяя Чжун Ли приводить церковь в должный вид и перечитать заготовленный текст проповеди пару раз. Только вот мысли настигли его в момент, когда по дорожке начали взбираться немногочисленные прихожане. Чжун Ли понадобилось несколько секунд на осознание — он скачет взглядом, вновь выискивая огненную вспышку. Слегка тряхнув головой, улыбаясь и мягко приветствуя пришедших, Чжун Ли гнал от себя прочь все надежды. Не стоит разочаровываться. Он знал, что Тарталье может быть неловко, неудобно, что он может попросту не захотеть. Уязвлённая гордость глубоко внутри ядовито шипела от идеи, что Чжун Ли оказался не таким уж и интересным для Тартальи собеседником. Насколько же легко, оказывается, можно так низко пасть всего лишь из-за нежелания одного человека сблизиться. Это было чем-то… неожиданным. Чжун Ли едва успел скрыть хмурость во время лёгкого приветственного разговора с Бай Чжу и его женой Чан Шэн, не появившейся в воскресенье, и не стоило гадать из-за лёгких синяков под узкими, похожими на змеиные, глазами — дежурство в больнице не осталось без следа. — Вы думаете о чём-то не том? — прошептала Ху Тао тихо, улучив секунду перед тем, как они вслед за прихожанами должны были войти в церковь. Чжун Ли просто мотнул головой, не желая в конкретные слова облачать свои желания. Всё, о чём он действительно хотел сейчас думать, так это о предстоящей мессе. Никаких лишних мыслей, ничего. Всё его внимание должно быть сконцентрировано на другом. На своей работе. За попытками очистить мысли, он не заметил, как уже стоял за кафедрой, под его руками раскрылось учение Властелина Камня, а Ху Тао уже устроилась за электронным органом, искоса глядя на него, ожидая мимолётной команды. Он слегка качнул ладонью, и Ху Тао плавно опустила пальцы на клавиши. Тягучая мелодия всего за несколько мгновений окутала всю церковь, и, наконец, Чжун Ли осмысленно посмотрел перед собой. На прихожан, занявших места на скамьях, уже раскрывших молитвенники. Чжун Ли неожиданно озадачился, какой именно номер молитвы они с Ху Тао вывесили час назад около дверей церкви, но спохватился. Отступил от кафедры, подходя к алтарю и встречаясь взглядом с неживыми янтарными глазами дракона. Всё же, в этом было нечто, полное абсолютного сюрреализма. Услышал, как за его спиной раздался скрип — прихожане вставали на колени перед предстоящей молитвой, и их движение едва не поглотило продолжающееся звучание органа. — Во имя Властелина Камня, учителя нашего, и собратьев его, учителей наших, просветлённых адептов — славьтесь Семеро, — и всё же его твёрдый голос перекрыл звучание достаточно, чтобы вся церковь его слышала. — Славьтесь Семеро! — вторили ему прихожане, и Чжун Ли склонил голову перед статуей с пустыми глазами. Сейчас ему не нужен был янтарь, чтобы наблюдать за своими последователями на богослужениях — он мог видеть всё сам. — Суди меня, один из Семи, и вступись в тяжбу мою с мыслями моими недобрыми, — слова молитвы невольно показались ядом. Чжун Ли с лёгким удивлением запнулся, но лишь на секунду, заканчивая свою часть. — От дум лукавых и неправедных избавь меня. — Ибо Ты, Властелин Камня — крепость моя, — хор голосов объял его со спины, и мурашки пробежали вдоль позвоночника, однако он не позволил себе окунуться обратно в размышления, удерживая себя в настоящем моменте, когда нестройный поток голосов вплетался в летевшие из-под пальцев Ху Тао тяжёлые ноты. — Для чего ты отринул меня, и для чего я сетуя хожу от оскорблений, какими обложил себя сам? — Пошли свет Твой и истины Твои, да ведут они меня и приведут в Предел Заоблачный, в Твои обители, в обители твоих собратьев просветлённых адептов, — Чжун Ли моргнул, чуть прикрывая глаза, и под веками видя эту же церковь, но уже склонённые головы молящихся за его спиной прихожан. — И подойду я к жертвеннику Властелина Камня, к одному из Семи, веселящему человечность мою, — эхо звучащих голосов пронеслось в голове волной, дробясь на тихие, немые шепотки. И каждый из этих шёпотков опадал мягким пером в мысленно раскрытые ладони Чжун Ли. Пока ещё нечёткие, несформированные, но полные надежды. — На цитре буду славить Тебя, Властелин Камня, учитель мой, — слова слетали с губ сами, и Чжун Ли слышал самого себя отдалённо. Его внимание бродило тенью меж рядов, вслушиваясь в шум сомнений чужих, настежь распахнутых ему душ. — Не знакома мне горечь твоего уныния, но я с тобой, учитель мой. — Уповай на Властелина Камня, ибо я ещё славлю Его, Спасителя моего и Учителя моего, — подхватил хор, став стройнее, легче, и голоса воспарили к тёмным сводам церкви, к пламени огня на свечах, и не могла их потопить продолжавшая звучать музыка. — Слава Властелину Камня, учителю нашему, и собратьям его, учителям нашим, просветлённым адептам, — собственный голос казался глухим, однако подсознательно Чжун Ли понимал — каждое его слово будет услышано. Собственная фигура у алтаря со стороны казалась незначительной и непримечательной, и долго смотреть на неё не хотелось. — Как стало в сражениях и по ныне, и всегда, и во веки веков. Славьтесь Семеро! — последнее вонзилось в стены невидимым звуком и наполнило души светом. Тёмные стены озарило заревом — светлым, ярким, но мягким, обволакивающим зал подобно туману. И в этом тумане проглядывались трепещущие очертания надежд. — Подойду к жертвеннику Властелина Камня… — К одному из Семи, веселящему человечность мою! — и вновь волна голосов подхватила слова человеческой оболочки, разносясь под потолком, оплетая скамьи, свечи и даже порхающие над клавишами пальцы Ху Тао. — Помощь наша во имя Архонта Гео… — Изгнавшего из порочных душ корысть и алчность! — Чжун Ли слабо улыбнулся силе, просочившейся в слова, и свет медленно мерк перед его взором под окончание молитвы. — Да помилует тебя Властелин Камня, Бог богатства и контрактов, и, оставив грехи твои, да приведёт тебя к жизни мирной и вечной! — Славьтесь Семеро, — проговорил Чжун Ли, открывая глаза и вновь встречаясь взглядами с каменной статуей. На мгновение церковь погрузилась в абсолютную тишину. Всего секунда, после которой Ху Тао вновь повела музыку, но уже на иной лад. Более спокойный, хоть и всё такой же тяжёлый — не те лёгкие и парящие ноты, по которым играла в воскресенье. Вдохнув, Чжун Ли ещё раз поклонился статуе и вернулся за кафедру, мимолётом прочищая горло. Снова раздался скрип — прихожане садились на скамейки. Чжун Ли встряхнулся, ловя секунды перерыва перед началом проповеди, но не сумел опустить взгляд в учение. Замер, видя, как дверь в церковь приоткрывается, и через неё внутрь скользнула тень. Солнечный жёлтый зайчик из витража пронёсся по рыжим прядям, и посреди тёмно-золотых стен будто бы вспыхнул пожар. Чжун Ли молча смотрел на то, как Тарталья неуверенно тащит с полочек молитвенник и бесшумно прокрадывается на самую дальнюю скамейку. Проглотив ком в горле, Чжун Ли заставил себя посмотреть в учение, вспоминая текст проповеди. Сделал глубокий вдох, улыбаясь, и начал. В этот раз слыша свой голос не со стороны — он звучал у него в ушах и будто бы пытался дотянуться до самого дальнего угла, где свет не касался рыжих волос. И в груди как-то странно, не совсем нормально щемило. — В минувшее воскресенье мы отпраздновали Пробуждение Владыки Ветров. Событие радостное и чудесное, и все мы воздавали благодарность за приют на землях Свободы. Однако сегодня — день не для празднеств, — Чжун Ли улыбнулся совсем немного, пытаясь выразить лёгкую грусть, но ощущал на дне собственных глаз пляску огня. — Сегодня, как обычно, в четвёртый день недели мы вспомним о той огромной цене, какую пришлось заплатить Властелину Камня и просветлённым адептам… И всё равно он не удержал себя, смотря прямо в тот угол. Откуда на него глядели синие, мёртвые глаза.