Ни слова о любви

…Когда Рокэ отложил гитару, и он, и Ричард уже оба были безбожно пьяны, правда никто из них не мог обвинить в том одно лишь вино. Алые отблески пламени танцевали по полированному деревянному полу, перескакивали на бокал из алатского хрусталя, полного «крови», но поймать их Дикону удалось только тогда, когда они запутались в чёрных волосах Ворона, устроившегося, будто вальяжный довольный кот, в по-юношески крепких и горячих объятиях. Ричард накрутил тёмную прядь на палец, заворожённо наблюдая за причудливым закатным мерцанием на ней, а после выпустил её и заправил за ухо Рокэ, утыкаясь носом в его роскошную гриву и вдыхая этот невозможный аромат. Ворон пах морисскими благовониями, порохом и теплом – и подобное сочетание кружило голову сильнее любого алкоголя, потому что благодаря ему Дикон чувствовал себя дома. По-настоящему дома. Осторожно убрав волосы Рокэ на правое плечо, Ричард скользнул ниже и коснулся губами бледной изящной шеи – прикосновение тотчас отозвалось дрожью в разомлевшем теле. Ворон слегка наклонил голову, позволяя чуть больше, и Дикон оставил несколько трепетно-лёгких поцелуев, словно на пробу, проверяя границы дозволенного, однако Рокэ ничего не сказал и не оттолкнул его – лишь дёрнул завязки рубашки. Батистовая полуночно-синяя ткань медленно соскользнула с плеча, обнажая его. Всё сразу же стало ясно. Одурманенный кошкиным колдовством Ворона и им самим, Ричард с упоением втянул нежную тонкую кожу шеи и оставил на ней багровую, в тон родового цвета, метку, а после ещё одну, и ещё, вслушиваясь в чужое участившееся дыхание. Это распаляло – слышать и ощущать то, насколько от его прикосновений становится хорошо. И Дикон с упоением продолжал целовать и покрывать засосами шею Рокэ, шалея от вседозволенности всё сильнее. Ворон еле слышно усмехнулся, наверняка думая о том, как его юноша балансировал на грани обожания, горячности, жадности и желания в первую очередь доставить удовольствие. Но Ричард знал, что Рокэ сходил с ума от изумительного сочетания – оно нравилось ему до лихорадочного блеска в глазах, до одурелой улыбки и прикушенной, вот как сейчас, губы. То, как Ворон выгибался и тихо стонал, когда зубы впились в его шею, и то, как он позволял Дикону прижать себя, разморенного, крепче, забраться под тонкий батист рубашки и голодно шарить по жаркому телу ладонями – это признание. Признание в том, что Рокэ готов довериться и рискнуть ради Ричарда, что юноша ему нужен и бесконечно дорог. Дикон улыбался, обезумевший от счастья, и чувствовавший его улыбку Ворон беззлобно смеялся, не подозревая, как очаровывал его смех и без того без памяти влюблённого юношу, который зализывал наливающиеся красным отметины и следы от укусов и вёл тёплыми губами к оголённому белоснежному плечу. Потеревшись о него щекой, Ричард оставил на горячей коже волнующий и одновременно с тем робкий поцелуй – контрастная юность, умудрившаяся сразить Первого маршала Талига и оставить на шкурах у камина просто Рокэ. А, может быть, даже Росио. Едва контролируя себя, Ворон опустошил бокал, и Дикон в последний момент успел выхватить его из рук эра. Ричард поставил бокал подальше, почти уверенный, что он всё равно разобьётся, и осторожно, удивляясь собственной смелости – или дерзости, или глупости – приподнял Рокэ за подбородок. Ворон повернул голову, и Дикон поражённо застыл – в тёмно-сапфировых глазах он видел бездну и не мог понять, принадлежала она эру или же ему самому, просто отражаясь в расширенных зрачках. – Ричард… Юноша рвано выдохнул. Голос Рокэ – с выделяющейся, из-за появившегося после алкоголя акцента, мягкой южной «р» – пленял, смущал и восхищал. Ричард никогда не слышал ничего прекраснее и не был уверен, что это «прекраснее» существовало где-то в принципе. Не могло. Просто не могло. Кому как не Ворону должно принадлежать всё в этом мире, способное поражать разум? Не только голос Рокэ покорял Дикона, но и эти украшенные дорогими кольцами длинные пальцы, которые зарывались в русые волосы, притягивая ближе, и эта тяжело вздымающаяся грудь под ладонями, ощущавшими биение сердца, и эти блестящие карминовые губы, манящие прикоснуться к себе и ни в чём не отказывать. О, Ричард не собирался отказывать и дал понять об этом Ворону, сцеловывая ароматное терпко-сладкое вино с удивительно чувственных и мягких губ, пока не понял, что его неотвратимо утягивали на пол. Дикон повиновался, разорвав поцелуй лишь чтобы посмотреть на Рокэ, бесстыдно растянувшегося под ним – с горящим цепким взором, россыпью укусов и засосов на шее и очертаниями вставшего члена под тканью бридж. Ричард покраснел от мелькнувшей в голове порочной мысли. Впрочем, Дикона можно было понять – всё-таки Ворон представлял нереальное зрелище, будто бы не из мира сего, умудрившееся соединить в себе несомненную опасность, демоническую красоту и доступную одному Ричарду неподдельную всепоглощающую нежность. Дикон наслаждался ей в полной мере под прищуренным синим взглядом из-под длинных ресниц и под чутким прикосновением ладони к своей щеке – хотелось замурлыкать, словно коту, и вместе с тем спрятать пылающее лицо, что Ричард вскоре и сделал, утыкаясь носом в изгиб чужой шеи. Очарованный подобной реакцией Рокэ взъерошил без того распушённые волосы Дикона и рассмеялся, когда тот засопел, щекоча дыханием кожу. Однако смех сменился стоном, стоило юноше провести ладонью от живота Ворона к паху, неуверенно-нагло сжав возбуждённый член сквозь ткань бриджей и заставив выгнуться навстречу. Ричард сцеловал этот стон, как вино ранее, и скользнул языком между припухших губ, теряя остатки рассудка, совести и чести. И, кошки его подери, как же приятно было избавляться от них подобным дерзким образом. Где-то на столе эра лежало всеми забытое золотое кольцо с криво нацарапанной молнией на кровавом камне, который недовольно сверкал в свете пламени. Но кому оно было нужно в данный момент вместе с оставшимися в нём крупинками яда? Уж точно не Ричарду, углубившему поцелуй, и не Рокэ, с кэналлийской неистовой страстью отвечавшему на него и на немой вопрос, заключённый в каждом прикосновении своего юноши. «Позволите остаться?» – губами на острых ключицах. «Позволю, но не отпущу…» – кончиками пальцев на пылающей щеке. «Тогда не отпускайте, – отчаянно цепляясь за ткань рубашки, – только не отпускайте». Дикон млел, зная, что важен – не за титул, не за кровь, не за фамилию, а просто так, потому что выбрал – и в день святого Фабиана, пускай и не подозревая даже, и сейчас, держа в руках Ворона, осмелившегося после стольких лет на самое эгоистичное и в то же время такое простое человеческое желание. Он заслужил это право и сегодняшнюю ночь. Признавшись, наконец, что нуждался в Ричарде гораздо больше, чем мог представить и позволить себе, Рокэ больше не собирался убегать – он повалил юношу на шкуры, нависая над ним лишь затем, чтобы в следующее мгновение вновь оказаться в объятиях и целовать самые желанные когда-либо для Ворона губы. И было нечто невероятное в том, как Рокэ и Дикон признавались в своих чувствах и обнажали души, вслух не сказав притом ни слова о любви.