***
Следующие пару дней прошли, на удивление, спокойно. Потрясенные ученики постепенно приходили в себя и возвращались к привычному режиму. Уэнсдей тоже не отставала: темноволосая прилежно посещала занятия, не сбегала из школы, отложила раскрытие дела. Конечно, язвительность никуда не далась, но исходила из уст в меньшем количестве. Со стороны могло показаться, что всё идёт своим чередом, однако Уэнсдей не привыкла обманываться. Директриса вела себя необычно: всякий раз, когда в поле зрения женщины попадала тёмная макушка с косичками, дежурная улыбка сходила с лица, а искрящийся взгляд сменялся подозрительно-пристальным, прожигающим до тех пор, пока девушка не скроется за поворотом. Это настораживало и всякий раз погружало Уэнсдей в раздумья. Она понимала, что директриса что-то задумала, и пыталась предугадать следующий ход, но очевидные варианты один за одним отпадали, учитывая обещание Уимс о «настоящем» наказании. «Что такого оригинального могла придумать мисс Уимс? Отправить на общественные работы, назначить ещё больше факультативов, препятствовать ведению расследования?», — в мыслях мельтешили наказания, перебивая друг друга, но каждое из них не было достаточно устрашающим, особенным. Она даже обратилась к Вещи за советом в разгадке, но тот лишь неопределенно махнул ладонью, как бы говоря, что не имеет малейшего понятия. Не найдя нужных ответов, ей ничего не осталось, как перейти в режим ожидания персонального Судного дня. Теперь, проходя мимо директрисы, она не пыталась избежать пронизывающего взгляда, наоборот: едва завидев высокую фигуру, Уэнсдей тут же обращала свой взгляд к Уимс и с таким же прищуром следила за поведением, действиями. Женщина лишь вскидывала бровь и слегка ухмылялась на такую открытую конфронтацию, но всё-таки не могла долго вынести давящего внимания и первая покидала поле зрения темноволосой. Уэнсдей упивалась своими маленькими победами в их «стычках», не страшась того, что дерзость может ещё больше разгневать директрису. Она помнила, как зажглись льдистые глаза, когда женщина балансировала на грани. В глубине души Аддамс лелеяла надежду, что сможет снова вывести Уимс из себя, сорвать маску лицемерия и увидеть настоящие эмоции на фарфоровом лице. Интуиция подсказывала, что Лариса Уимс – не такой уж и светлый одуванчик, как может показаться на первый взгляд. Один инцидент в кабинете уже говорил о многом, осталось только узнать, какие ещё скелеты спрятаны в шкафу. Пребывая в томительном ожидании, Уэнсдей не переходила к созданию плана по обличению директрисы. Мысли неизменно возвращались к размышлениям о предстоящем наказании, и, пока она не справится с этой помехой, наступление придется отложить.***
День икс не заставил себя долго ждать. Это была середина недели, когда было рано задумываться об отдыхе, но ученики уже начинали строить приблизительные планы на выходные. Аддамс не разделяла предвкушения остальных изгоев и всякий раз бросала колкие замечания в ответ на попытки втянуть её в обсуждение. Но причиной скверного настроения были отнюдь не воодушевленные студенты. Тянущееся ожидание напрягало, и уже к среде она готова была сама заявиться на пороге директорского кабинета, чтобы, наконец, расставить все точки над «i». Посетив все занятия и кое-как отсидев положенное время на факультативах, Уэнсдей направилась в общежитие, чтобы оставить увесистый портфель и после нанести визит директрисе. В комнате уже находилась Энид, у которой занятия сегодня закончились немного раньше. Она сидела за ноутбуком, что-то быстро печатая, и даже не заметила появление соседки. Аддамс это было лишь на руку: Синклер не будет отвлекать её бессмысленными расспросами. Ступая как можно тише и незаметнее, Уэнсдей подошла к столу, стянула с плеч рюкзак и повесила его на спинку стула. Она уже почти развернулась и намеревалась уйти, как кое-что на столе привлекло её внимание. Предметы лежали не на своих местах, кто-то потревожил их привычный порядок и сделал это крайне грубо, словно хотел, чтобы изменения были заметны невооруженным глазом. Внимательно просканировав поверхность, её осенило: оставленная на углу стола папка с романом отсутствовала. Предчувствие чего-то ужасного начало стремительно заполнять нутро, туманя разум, мешая соображать ясно. Она медленно, словно в замедленной съемке, обернулась к Энид и в пару размашистых шагов оказалась рядом. — Синклер, ты прикасалась к моим вещам? — почти прорычала, нависая черной тучей над вздрогнувшей фигурой. — Ч… Что? Какие вещи, ты о чём? — испуганно пробормотала Энид, вжав голову в плечи. Нервы были ни к черту — невнятное блеяние соседки лишь ухудшало и так взвинченное состояние. Стиснув зубы, она схватила блондинку за миниатюрные плечи и пару раз встряхнула, окончательно теряя самообладание. — Моя папка с романом, ты прикасалась к ней?! Блондинка дрожала, в уголках глаз скапливались слёзы, но Уэнсдей не было дела до состояния соседки. — Нет-н..нет, я даже близко не подхожу к твоему столу, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к вещам на нём, — Синклер яростно замотала головой в стороны. — Кто-то сегодня заходил в комнату? — руки сжали сильнее, принося боль, и Энид слегка заскулила. Не дождавшись ответа, Аддамс склонилась к испуганному лицу и рявкнула: — Отвечай, или я за себя не ручаюсь! — Н.. Никто не заходил. Хотя, подожди… — Энид задумалась на пару секунд, длившиеся, казалось, целую вечность. — Вспомнила! В обед заходила мисс Уимс, мы пересеклись на пороге. Она сказала, что заходила, чтобы забрать какие-то учебники и отнести тебе. Я удивилась, что ты сама за ними не пришла, но она объяснила это тем, что ты на занятии и не можешь уйти с него. Но… У неё не было учебников в руках! Уэнс, что происходит? — Блять, — ругательство слетело с уст и повисло в воздухе, пропитанным тревогой. Накатывающее чувство паники захлестнуло темноволосую, как только она услышала имя директрисы. Не составило труда сложить дважды два и понять, что было в руках Уимс вместо учебников и как она могла этим распорядиться. Оттолкнув Синклер, она бросилась к выходу, игнорируя крики соседки. Ноги сами несли к кабинету, перескакивали ступени, огибали попадавшихся на пути студентов и были единственной опорой, которая держала Уэнсдей на ходу. На лбу выступила испарина, взгляд не мог зацепиться за что-то одно: в фокусе был лишь центр, всё остальное размывалось, теряло значение. Давление превышало все допустимые нормы, капилляры в белках лопнули, сердце отбивало бешеный ритм, а вены на висках распухли — она походила на одержимого маньяка, жаждущего смерти несчастной жертвы. Сознание заволокло красной пеленой, перед глазами мелькали самые жестокие пытки, орудия и способы убийства. Мысленно прикидывая варианты развития событий, каждый неизменно заканчивался кончиной директрисы: вот она лежит и извивается на холодном мраморном полу, волосы разметались, из рта хлещет кровь, пачкая безупречное платье. Уимс молит о пощаде, но Аддамс безжалостно сцепляет руки на шее и сжимает-сжимает до тех пор, пока тело не начнет биться в конвульсиях под хриплый аккомпанемент предсмертной агонии. И тогда она на мгновение разомкнет пальцы, даст глотнуть живительного воздуха, а после со всей силой вонзит скрытый клинок прямо в грудь, мучительно медленно провернёт по часовой стрелке, разливая раскаленную лаву по измождённому телу, и будет неотрывно смотреть в раскрытые от болевого шока глаза, пока те не подернутся смертной поволокой. Захваченная кровожадными образами, Уэнсдей чуть не столкнулась с Ксавье, который разговаривал по телефону неподалеку от кабинета директрисы. Она резко затормозила и скрылась за поворотом, выжидая, пока болтливый Торп вдоволь наговорится и исчезнет из коридора. «Чтоб твой проклятый телефон сдох, а ты провалился сквозь землю, Ксавье Торп», — выругалась Аддамс и услышала жалобный писк, оповещающий о разряженной батарее. Казалось, сама Судьба благоволила исполнению плана и устраняла преграды на пути к цели. Ксавье пару раз ударил по корпусу телефона, но не получив никакого отклика, поспешил в сторону мужского крыла общежития. Воспользовавшись удобным моментом, Уэнсдей подлетела к дверям и с силой их распахнула, впуская мощный порыв воздуха. Двери, движимые сильным толчком, по инерции захлопнулись и отделили Уэнсдей от внешнего мира. Она окинула комнату расфокусированным и диким взглядом, выискивая директрису: место за рабочим столом пустовало, на балконе тоже никого. Её слуха достиг звук потрескивания поленьев, а в нос ударил запах горящей бумаги. Обострившиеся чувства запищали, оповещая о худшем, и она резко обернулась на источник звука: в массивном кресле, обтянутом красным бархатом, вальяжно раскинулась директриса. В одной руке покоился наполовину пустой бокал вина, а другая бросала до боли знакомые листы прямиком в прожорливую пасть камина. Всё, что видела Аддамс перед собой — алый. Кресло, вино, губы, ногти — как в калейдоскопе, картинки пестрили, сменяли друг друга, завораживая, затягивая в свой танец. Резкая вспышка, и перед глазами пляшут голодные языки, выжигающие до тла, оставляющие от алого уродливые багровые ошмётки. Они насмехались, проникали в самые дальние уголки души, испепеляли, оставляя лишь обугленные оголенные нервы и продолжающие видеть глаза, чтобы выжечь на их сетчатке тлеющие клочья, каждый из которых хранил частичку её черного сердца. Веки медленно закрылись, пытаясь отогнать образы порабощающих языков, но тщетно. Они уже просочились в каждую клетку, пустили корни, поселились в темном логове души и оттуда наслаждались разворачивающимся пиршеством. И Аддамс отдалась этому огню, позволила пламени поглотить себя, чтобы не чувствовать той отравляющей боли, что разливалась в груди. Веки распахнулись, когда слуха достиг звон бьющегося стекла. Она обнаружила себя нависающей над директрисой и сжимающей её запястья стальной хваткой. В нос ударил резкий запах алкоголя — взгляд машинально опустился вниз, обнаружив пустую бутылку вина и разлетевшиеся осколки. — Мисс Аддамс, не ожидала увидеть Вас столь скоро. Вы несколько помешали моему веселью, но можете присоединиться, макулатуры ещё достаточно, — губы скривились в самой отвратительной и ядовитой ухмылке. Удар. Голова женщины откинулась в сторону, открывая обзор на скулу, по которой стремительно расползался алый. Это зрелище гипнотизировало, успокаивало. Удар. Вторую щеку опалило огнём. Из горла Уэнсдей вырвался сиплый смех, в глазах вспыхнули темные искры, пальцы впились в подбородок, сжимая до побелевших костяшек. Картина была впечатляющей: крепко сомкнутые глаза, блестящая влага на кончиках ресниц, раскрытые и слегка подрагивающие губы. Однако этого было недостаточно, и, после секундного промедления, последовала новая серия хлестких пощечин. Скулы налились, в некоторых местах тонкая кожа лопнула, и из мелких ранок сочилась кровь. Неожиданно Аддамс почувствовала неистовую жажду: хотелось попробовать на вкус боль, горечь и унижение. Схватив безвольную голову за пепельные волосы и повернув для лучшего доступа, темноволосая склонилась и провела кончиком языка вдоль ссадины, собирая каждую каплю. Сглотнув, Аддамс зажмурилась от наслаждения, разливающегося по телу. Металлический привкус пьянил сильнее всякого вина — терпкий запах дурманил сознание крепче отборной дури. Она уже склонила голову, чтобы приблизиться к следующему месту, как её прервал вновь раздавшийся шорох бумаги. Огонь, который, казалось, отошёл в тень, вспыхнул с новой силой. Хватка возобновилась, а чёрные глаза столкнулись с мутными серо-голубыми. Взгляд Уимс был полон пьяной решимости идти до конца, закончить начатое и наслаждаться успехом, чего бы ей это не стоило. — Не смейте, — прорычала Аддамс, впиваясь в нежную кожу до предела, оставляя следы красных лунок от ногтей. — И что меня остановит? Или уместней будет спросить: кто? — директриса слегка поморщилась от неприятных ощущений и смерила её оценивающим взглядом. — Если Вы рассчитываете, что сможете удержать меня, то Вы глубоко заблуждаетесь, мисс Аддамс. Я не привыкла проигрывать, — прошептав конец фразы прямо в губы напротив, она поддалась вперёд и накрыла их, затягивая в беспросветную пучину. Уэнсдей окаменела, время остановилось, всё, что продолжало движение — губы, настойчиво мнущие её собственные. Они дразнили, покусывали, оттягивали и слегка засасывали. Нужно было отстраниться, прекратить наглое вторжение, избавиться от вкуса чужих губ. Но её будто подменили, тело отказывалось хоть как-то реагировать на её бьющее тревогу сознание. Руки, сжимавшие запястья, дрогнули и обессилено упали по обе стороны от женщины, ноги подкашивались. Организм явно одобрял данное вмешательство, подтверждением тому были учащённое сердцебиение, вспотевшие ладони и жар, что растекался внизу живота. Аддамс усилием воли сдерживала себя от ответной реакции, и была близка к провалу, если бы не… В глаза ударил яркий свет, а в звенящем вакууме раздалось оглушительное шипение вспыхнувшей бумаги. Последняя черта была пройдена. Дальше зиял обрыв, к которому стремительно приближалась Уэнсдей. В конце пути расположились острые скалы, которые нетерпеливо ждали её бренное тело, чтобы разбить на тысячи осколков. Но перед тем, как предать себя смерти, она захватит и виновницу торжества. — Вы!? — выплюнула Аддамс, слегка отстранившись. — Да, я. Ты видишь кого-то ещё, Уэнсдей? — елейно осведомилась Уимс. — Это нетрудно исправить. Я могу сделать с Вами такое, о чём Вы даже не слышали, — слова, больше похожие на шипение, давались с трудом. — Так просвети меня, будь так добра, Уэнсдей. Делай что хочешь, своё я уже получила. Счёт 1:0 в пользу Ларисы Уимс, — она нервно засмеялась, слегка откинув голову. Прекрасно понимая, что нарывается, директриса не могла отказать себе в удовольствии показать личное превосходство. Дерзкие комментарии нетрезвой Уимс, переключили внутренний тумблер в режим «действие». Адреналин разливался по венам, возвращая чувствительность нервным окончаниям, позволяя обрести контроль над происходящим. Руки сами потянулись вверх и с силой сомкнулись на открытой шее. Глаза подернулись мутной поволокой и сквозь пелену наблюдали за расширяющимися зрачками напротив. Сдавливая шею почти до хруста, она впечаталась в раскрытые губы яростным поцелуем, перекрывая малейший доступ к воздуху. Действия были грубыми, жалящими, наказывающими. Зубы безжалостно кусали, впивались в кожу, разрывали до крови. Через короткое время на распухших губах почти не осталось невредимого места. Поверхность превратилась в красное месиво: помада смешалась с кровью, которая стекала по подбородку тонкой линией и тянулась вниз, окрашивая края светлого воротника в багровый. Тело больше не принадлежало ей, она не отдавала отчёта тому, что делала, к чему это приведет. Ничто не имело значения, кроме желания причинить нестерпимую боль, насладиться вкусом страдания. Потерявшись в собственных ощущениях, стремлении наказать, Уэнсдей не заметила, как тело под ней зашевелилось, чужие руки потянулись к лацканам форменного пиджака и с силой притянули. Резкое движение вывело из равновесия и она упала прямо на колени Уимс. Женские ладони легли на лопатки и вцепились в плотную ткань. Будь у неё время на размышления, она бы отреагировала иначе, но все мысли улетучились, как только израненные губы втянули в страстный поцелуй, а утонченные руки начали успокаивающе поглаживать. Мозг ещё не понимал, что происходит, зато тело реагировало куда быстрее и совсем не так, как того следовало ожидать. Колени крепко обхватили мягкие бёдра, одна рука легла сзади на шею, царапая, другая — на талию. Жалящие поцелуи не утратили своего напора, но обрели более интимную окраску. Алые губы отвечали, притягивали, раскрывались. Приняв это за приглашение к продолжению, язык темноволосой скользнул внутрь, пробежался по нёбу и столкнулся с чужим, сплетаясь в жгучем танце. Было горячо, скользко, недостаточно. Ладонь Уэнсдей перетекла с шеи на тяжело вздымающуюся грудь и слегка сжала, вырывая из горла Ларисы одобрительный стон полный наслаждения. Что-то было не так, мозг судорожно пытался уловить суть происходящего. Тем временем женщина прогнулась в пояснице, подставляясь под сминающие руки. С изувеченных уст слетел ещё один стон, граничащий с рычанием. От этого звука по телу пробежали мурашки, а после на Аддамс обрушился ледяной поток осознания. Она сидит на коленях директрисы, целует податливые губы, сжимает грудь — и это всё, явно, приносило удовольствие Уимс. Но мало того — это также нравилось ей, реакция собственного тела кричала сама за себя: накатившее возбуждение приносило дискомфорт, заставляло ерзать на коленях, оставлять на них постыдные влажные следы. Резко остановившись, она отпрянула от Уимс как от прокаженной, соскочила с колен и, слегка покачиваясь, встала на ноги. Хотелось содрать кожу, избавиться от неправильных ощущений, стереть с языка упоительный горьковатый привкус, выжечь глаза, чтобы перед ними перестали пестрить яркие, порочные образы. Дыхание сбилось, глаза бегали в поисках опоры, но упирались лишь в фигуру директрисы. Уимс смотрела на неё отрешенным взглядом, в льдистых глазах смешались дикое желание, мольба и непонимание — с губ слетел тихий вздох. Директриса хочет её. Ещё одно откровение ударило под дых, выбивая воздух из лёгких, лишая возможности ясно воспринимать происходящее. Аддамс готова была сойти с ума от событий, непосредственным участником которых, если не причиной, она являлась. Бросив взгляд на женщину, темноволосая тут же пожалела об этом: пальцы вцепились в подлокотники, колени были слегка разведены, грудь быстро вздымалась, платье слегка задралось, прическа была в полном беспорядке, лицо… Лучше бы она не смотрела на него, не видела поблескивающих в свете камина губ, размазанной по краям помаде вперемешку с кровью, раскрасневшейся кожи испещренной мелкими царапинами и смотрящих сквозь неё потерянных глаз. Прошло долгих две минуты, когда зрачки Ларисы расширились, а дыхание участилось. Было очевидно, что директрису начало накрывать осознание, хоть и не так быстро как ученицу. Было ли тому причиной опьянение или сильное возбуждение, затуманившее разум, Уэнсдей не знала. Она ничего не знала: как теперь себя вести при директрисе, смотреть ей в глаза, разговаривать с ней. Темноволосая предпочла бы вообще избежать любого контакта, но это представлялось невозможным, по крайней мере до тех пор, пока она училась в Неверморе. Перспективы открывались отнюдь не радужные. Забыв о том, что до сих пор находится в кабинете директрисы, Уэнсдей издала измученный стон, разорвавший давящую тишину и окончательно вырвавший Уимс из оцепенения. Женщина вздрогнула, обращая внимание на ученицу, после чего послышалось хриплое: — Мисс Аддамс, я, кхм, — попыталась прочистить горло, чтобы хоть как-то вернуть уверенность голосу, но безрезультатно. — Не знаю, что на меня нашло… Прошу прощения, это было ошибкой. Уэнсдей молчала. Она бы не смогла ответить достойно, не в текущем состоянии, не с роем мыслей в голове. Открой она рот, и из него польются бесконечные бессвязные вопросы, обвинения, которые только усилят и так зашкаливающее напряжение. Нужно было подумать в одиночестве, решить головоломку под названием «Лариса Уимс», а также оценить масштаб трагедии. На периферии мелькали картинки, подтолкнувшие к минувшему безумию, и она, не удержавшись бросила единственное: — Не думайте, что Вам это сойдет с рук, — взгляд метнулся к камину и тлеющим остаткам романа. Нестерпимая боль вновь разлилась в груди, принося не только душевное, но и физическое страдание. Крепко сжав кулаки, вонзая ногти во внутреннюю часть ладоней, Уэнсдей пришлось признать, что это зрелище она могла вытерпеть. Как бы ни была неприятна открывшаяся картина, она сможет справиться с болью, нежели со всем остальным. Уж пусть лучше она плавится от агонии, чем от жадных поцелуев. Уимс проследила за её взглядом и тяжело сглотнула. «Что я натворила?» — Лариса задавалась одним и тем же вопросом, но ответом ей служило лишь оглушительное тиканье настольных часов. Они забивали гвозди в крышку гроба, хоронили заживо, а после издали протяжный писк, скорбно оплакивая её уход. Часы оповестили об окончании рабочего дня. Камин, единственный источник света, давно потух, погрузив комнату в кромешную тьму. Воздух остыл и уже не наполнял помещение атмосферой уюта, защищенности. Кабинет стал её склепом. Лариса неподвижно сидела и, не моргая, смотрела в одну точку; покрасневшие глаза болели от непрерывной концентрации, но она продолжала смотреть. Уимс не заметила исчезновения Аддамс, ей казалось, что девушка всё ещё тут, просто слилась с окружением и наблюдает из тени. Липкий страх сковал замерзшее тело, не давал сделать лишнего движения. Она была уверена, что если отведет взгляд, то обязательно столкнется с блеском ониксов полных неприкрытой боли. Она не выдержит, не сейчас. Поэтому Лариса упрямо цеплялась за одну точку, словно утопающий за ветку, смотрела и смотрела, пока по щекам текли горячие слёзы, обжигающие бесчисленные раны тела и души, и одними губами повторяла в пустоту: — Прости, прости, прости…