В треугольнике кошмаров

— Расскажи мне, что ты видел, — ровный голос Кинботт доносится словно сквозь метровую толщу воды. — Тайлер, ты должен говорить со мной, понимаешь? Я едва осознаю реальность. Едва осознаю самого себя. Кажется, я сижу на мягком диване. Невидяще озираюсь по сторонам — но очертания кабинета Штерна кажутся смазанными и нечёткими, словно снятыми на камеру с низким разрешением. Зато картинка из воспоминаний выглядит максимально ярко и продолжает крутиться в моем воспалённом сознании на бесконечном повторе. Пульс набатом стучит в висках, сердце бьётся в клетке из ребёр в тахикардичном ритме, желудок сводит болезненным тошнотворным спазмом. Мне чертовски хреново — и при первой же попытке выдавить из себя хоть слово, скудный завтрак мгновенно подступает к горлу. Поэтому я молча мотаю головой из стороны в сторону, как дурацкая игрушка собачки на приборной панели автомобиля. И машинально прижимаю дрожащие пальцы к вискам, ощущая холодный липкий пот на лбу. — Хорошо, поступим иначе, — заметив моё полудохлое состояние, белобрысая докторша слегка смягчается. Я слышу тихий звук приближающихся шагов, а мгновением позже тёплая рука ложится на моё плечо. — Я дам тебе диктофон, и когда ты придёшь в норму, сможешь записать на него свои воспоминания. Договорились? Едва нахожу в себе силы, чтобы кивнуть. Отчаянно хочется забраться под ледяной душ, чтобы хоть немного избавиться от лихорадочного жара во всём теле — но настолько радужная перспектива мне не светит. В целях экономии гребаный мудозвон установил новые правила, согласно которым психи могут принимать душ через день и строго по расписанию. Не больше пятнадцати минут на человека. Я не верю ни в Иисуса, ни в Люцифера — но всё равно надеюсь, что Ад существует. И когда ублюдок Штерн наконец подохнет, он попадёт в свою собственную психушку в качестве неизлечимо больного пациента. — Я позову санитара, чтобы тебя сопроводили в палату, — с фальшивой улыбочкой извещает Кинботт, и впервые в жизни я не противлюсь этому решению. В таком разбитом состоянии мне не добраться даже до выхода из кабинета. Валери роётся в маленькой дамской сумочке и извлекает наружу небольшое устройство чёрного цвета. Пока я растерянно хлопаю глазами, безуспешно силясь установить зыбкую связь с реальностью и побороть приступ тошноты, блондинка подходит ближе и почти насильно вкладывает диктофон в мою вспотевшую ладонь. Грёбаное дерьмо, я едва способен сжать пальцы, чтобы его не выронить. Кинботт взирает на меня с напускным сочувствием — и вдруг садится рядом на диван, ободряюще сжимая моё плечо. — Тайлер, тебя кто-нибудь навещает? — внезапно спрашивает она очень тихим голосом. Такой интонации я прежде не слышал. — Родственники или друзья? Отрицательно качаю головой, искренне недоумевая, на кой хрен ей сдалась подобная информация. Меня некому навещать. Отец слишком далеко, и цена билета до Нью-Йорка составляет большую часть его пособия по безработице — в отставку он ушёл добровольно, не успев дослужиться до пенсии. Свои жалкие полторы сотни баксов он тратит на дешёвое пойло, и явно не захочет жертвовать скудными сбережениями, чтобы навестить сына-психопата. А обзавестись друзьями в этом городе я так и не успел — первые четыре месяца пахал как ломовая лошадь, чтобы иметь возможность оплачивать аренду жилья… А потом семейка поехавших извращенцев услужливо предоставила мне бесплатное проживание в собственном загородном доме — правда расплатиться пришлось собственным здоровьем. Даже забавно. Я бы непременно посмеялся над поганой иронией судьбы. Если бы мог. — Послушай, пожалуйста, — Валери мягко тянет меня за локоть, заставляя повернуться к ней. — Я могла бы принести на следующий сеанс что-нибудь для тебя. Еду или книги. Или новую одежду. Во внимательном взгляде её голубых глаз отчётливо угадывается нескрываемая жалость — оно и немудрено. Моя убогая серая пижама, выданная клиникой, давно застирана до дыр. И хотя блондинистая дрянь не вызывает ничего, кроме искреннего желания послать её нахрен, не воспользоваться подобным предложением будет глупо. Когда ползаешь на брюхе на самом дне, места для гордости не остаётся. Возможность получить хоть малую толику элементарных благ, положенных любому нормальному человеку по умолчанию, призывно маячит на горизонте — даже поганое самочувствие отступает на второй план. — Бургер с двойным сыром, — я выдаю первое, что приходит в голову. — И колу. Кинботт слегка улыбается самыми уголками губ. Ни то снисходительно, ни то сочувствующе. Если бы богатенькая тупая сука знала, какую прекрасную стряпню подают в этой богадельне, она бы меня поняла — но она никогда этого не узнает. Она вернётся в свою уютную квартирку где-нибудь неподалёку от пафосного Манхэттена и будет медленно смаковать дорогое пойло, пока я заживо гнию в самом настоящем филиале Ада на земле. Стоп. Блять, а какого хрена я выдвигаю такие скромные просьбы? Нет, так дело не пойдёт. Она предложила помощь сама — я вовсе не тянул её за язык. И если у меня неожиданно появился призрачный шанс хоть немного улучшить собственное жалкое существование, нужно пользоваться этим по полной программе. — И новую одежду, — несмотря на мерзкий комок в горле и пульсирующую боль в висках, мой голос звучит твёрдо и уверенно. В затуманенном разуме внезапно вспыхивает любопытная идея. Вернее сказать, абсолютно бредовая идея, но попытаться стоит. — И книгу одного автора... Уэнсдэй Аддамс. — Никогда не слышала, — Валери задумчиво хмурит чётко очерченные брови. — Почему именно этот автор? Я рефлекторно прикусываю язык, запоздало осознав собственную ошибку — глупо было полагать, что доморощенная психологичка не заинтересуется такой нестандартной просьбой. Дерьмо, я точно сболтнул лишнего. Нужно немедленно что-то придумать. — Нашёл как-то в интернете… Хотел почитать, но не успел. А название забыл, — не слишком убедительно вру я, даже не будучи уверенным, что чокнутая психопатка Аддамс выпустила хоть одну книгу. Она явно поехавшая на всю голову. И явно пишет грёбаную дурь, которую не опубликует ни одно нормальное издательство. В сущности, я даже не особо понимаю, зачем хочу почитать плоды её неизлечимо больного воображения — но каким-то интуитивным чутьём ощущаю, что таким образом смогу разобраться в собственном забытом прошлом. Мой папаша-шериф хоть и не был образцовым отцом, но зато был неплохим копом. Чтобы найти маньяка, нужно думать как маньяк, нужно забраться ему в голову. Иного пути нет. Кажется, он утверждал именно так. И у меня нет оснований сомневаться в его профессионализме. — Хорошо, я поищу книгу, — если Кинботт и заподозрила неладное, то не подаёт виду. Я почти благодарен, что она не начала копаться в моём измученном мозге. Может, она даже не совсем сука. Хотя вряд ли. — До встречи через неделю, Тайлер. После того, как здоровенный тупой амбал буквально затаскивает меня в одиночную палату, я валюсь на кровать как подкошенный. Удушливый запах йода и медикаментов, исходящий от застиранных до желтизны простыней, действует неожиданно успокаивающе — словно якорь, удерживающий меня в поганой реальности. Но лучше быть здесь. Здесь я почти в безопасности. Здесь нет… её. Я проваливаюсь в тревожный сон, как только голова касается продавленной подушки. А следующим утром просыпаюсь с мучительной головной болью, ещё более разбитый, чем накануне. Спутанные образы вращаются в голове, но мне не удаётся вычленить ничего конкретного — будто я бесцельно брожу в густом тумане на грани бреда и реальности. Наверное, я и вправду серьёзно болен. Прежде я считал себя совершенно нормальным человеком, но вряд ли можно остаться психически здоровым после двух месяцев в плену у парочки маньяков. Наверное, мне и вправду нужно принимать лекарства, чтобы окончательно не слететь в пучину безумия. Поэтому всю следующую неделю я образцово следую правилам, как послушная марионетка — каждый день проглатываю по три таблетки, позволяющие быстро засыпать и не видеть кошмаров. Но никакие сраные медикаменты не помогают вытравить из головы чокнутую суку Аддамс. Странно, но я почти не думаю о её муженьке-наркомане. В мыслях только она. В самых разных образах — в блядски коротких шортах, когда она поворачивается ко мне спиной в кофейне, в полураспахнутом шёлковом платье, когда она громко стонет в руках благоверного… и совершенно обнажённая на помятых чёрных простынях. Насчёт правдивости последнего образа я не уверен. Судя по двум эпизодам из моих воспоминаний, Уэнсдэй вовсе не горела желанием мне отдаться. Её вполне устраивал жёсткий трах с поехавшим ублюдком Торпом. Не исключено, это просто медикаментозный бред. Какая-нибудь грёбаная защитная реакция мозга и не более. Какого хрена я до сих пор не сдал их копам? Не знаю. Не понимаю. Самое логичное объяснение — я просто псих. Душевно больной. Наглухо чокнутый. Мои решения не подчиняются законам логики. Но жгучее желание узнать правду свербит в груди, царапает старым зазубренным ножом — и весь мой убогий мир сужается до желания наконец докопаться до истины. И оттого неделя тянется невыносимо долго. Душная августовская жара сменяется затяжными дождями. Теперь вместо кусочка голубого неба за зарешеченным окном моего персонального Азкабана я вижу только низкие свинцовые тучи. Штерн как-то обмолвился, что большинство психов страдают метеозависимостью — пожалуй, тут престарелый мудозвон полностью прав. Унылая погода нагоняет апатию на всех обитателей лечебницы. Даже весельчак Мартин Джейкобс, которого благополучно выпустили из карцера, расставляет шашки на чёрно-белой доске без обычного энтузиазма. — В карцере я видел смерть… — понуро сообщает он, передвигая плоскую пластиковую фигурку по диагонали. — Смерть скоро придёт сюда и заберёт многих. Точнее, она уже здесь… Но мы пока об этом не знаем. Я не обращаю внимания на его странную реплику — Мартин здесь уже не первый год, и его шизофрения только прогрессирует. Говорят, когда-то он был крутым сценаристом, сочинял сценарии к фильмам ужасов. Почти гением. Вроде бы его хорроры даже показывали в кинотеатрах, но гениальность всегда бродит где-то рядом с безумием. Дурь и пойло сделали своё дело — и однажды у Джейкобса случился нервный срыв, после которого он оказался здесь без единого шанса вернуться в свободное плавание. Но сценарии придумывать не перестал, постоянно воображая нереальную дичь с кровищей и смертями. Иногда он заигрывался слишком сильно — и его завязывали в смирительную рубашку и запихивали в комнату с мягкими стенами. Уэнсдэй явно нашла бы его шизофренический бред занимательным. Держу пари, она сочиняет нечто подобное. Если не похлеще. Блять, снова она. Какого хрена её так много в моих мыслях? Но гребаная несправедливость точит мой разум, как жук-короед точит старую древесину. Это она должна быть здесь. Она, а не я должна жить по расписанию — вставать в семь утра, жрать безвкусную несолёную кашу, играть в сраные шашки с неизлечимо больным гением и ходить в душ на пятнадцать минут один раз в сорок восемь часов. И медленно сходить с ума, теряя чувство реальности и чувство надежды. Она и её чокнутый муженёк-наркоман. Чтоб он подох. Запоздало осознаю, что самой Уэнсдэй я почему-то не желаю смерти. Блять, я точно псих. Наконец наступает долгожданный четверг. Небо за решёткой сегодня особенно хмурое — чернильно-чёрные тучи поминутно разражаются ослепляющими всполохами молнией и оглушающими раскатами грома. Но сегодня плохой погоде не под силу вогнать меня в апатию. Сегодня я пребываю в необычно приподнятом расположении духа. Сегодня белобрысая докторша принесёт мне бургер с колой, новую одежду и, возможно, даже книгу Уэнсдэй Аддамс. Сегодня я ещё на шаг приближусь к разгадке самой заветной тайны. Даже серая грубая овсянка кажется необыкновенно вкусной — впервые за много месяцев опустошаю тарелку дочиста. Но после завтрака время начинает тянуться невыносимо медленно. Бесцельно слоняюсь по комнате для отдыха, измеряя маленькое неуютное помещение быстрыми шагами — двадцать в одну сторону и тринадцать в другую. Настенные часы преувеличенно громко тикают, отсчитывая секунды и минуты, неуклонно приближающие меня к очередному сеансу гипнотерапии. Когда в комнату входит молоденькая рыжая медсестра, я едва сдерживаюсь, чтобы не броситься к ней со всех ног. Нет, проявлять эмоции слишком бурно нельзя. Это тоже диагноз — а мне сполна хватает уже имеющихся. Вот только медсестра подходит вовсе не ко мне, а к тихому очкарику Роуэну, страдающему паранойей. Что это ещё за дерьмо? Через десять минут должен начаться сеанс у меня. Не у него. Может быть, это какая-то дурацкая ошибка? — Ласлоу, пошли. Доктор Штерн хочет тебя видеть, — фраза рыжеволосой девки, обращённая к ботанику, безжалостно разрушает жалкие остатки моих надежд. Блять, это уже слишком. Чувствую, как спину прошибает холодный пот. Неужели Кинботт решила прекратить гипнотерапию? Да нет, быть такого не может. Она же сама дала мне диктофон, чтобы я записал воспоминания с прошлого сеанса — по правде сказать, я положил на эту просьбу огромный хрен и ничего не записал, но… Белобрысая сучка ведь об этом не знает. Игнорируя все доводы разума, я нарушаю одно из главных негласных правил лечебницы — первым завязываю диалог с медперсоналом. — Рози, но сейчас назначено у меня… — сам удивляюсь, насколько надтреснуто звучит мой голос. — Где доктор Кинботт? Все конечности начинает колотить мелкой лихорадочной дрожью, словно у меня температура под сорок. Не совсем отдавая отчёт в собственных действиях, я подхожу ближе к медсестре — и она испуганно отшатывается назад, явно заметив моё не совсем адекватное состояние. — Доктор Кинботт не смогла приехать, — сообщает глупая рыжая девка, опасливо наблюдая за моими действиями. Светло-карие глаза слегка расширяются, и я явственно чувствую запах страха, волнами исходящий от медсестры. Дерьмо, это что ещё за бредовая мысль? Наверное, всему виной новые лекарства. Как страх может иметь запах? Это же полная ересь. Но осознание, что она действительно боится меня — меня, безвольного сумасшедшего, накачанного медикаментами до состояния овоща — невольно будоражит кровь, и мощный всплеск адреналина уничтожает остатки здравомыслия. Это сродни возбуждению. Только ещё лучше. Ещё острее. Ещё приятнее. — Тайлер, отойди, — девица нервно сглатывает и машинально прячется за спину Роуэна, которому тотально похер на происходящее. Большую часть времени несчастный очкарик пребывает в собственном галлюциногенном бреду. Остальные психи тоже остаются равнодушными. У пациентов тоже есть негласные правила — и в случае нападения на персонал не вмешается никто. И судя по тому, что с лица рыжей шлюхи медленно исчезают все краски, ей прекрасно об этом известно. — Тайлер, пожалуйста. Пожалуйста. Вот как ты запела, дрянь. Даже забавно. Едва сдерживаюсь, чтобы не передразнить её мерзкий писклявый голосок. Руки самопроизвольно сжимаются в кулаки, пока я очень медленно надвигаюсь на неё, дрожа всем телом от вспышки бесконтрольной злости. Перед глазами будто стоит красная пелена, туманящая разум куда сильнее, чем все лекарства в этой гребаной психушке. Наверное, нечто подобное испытывала Уэнсдэй, когда наблюдала за мной — испуганным и связанным. Очередное воспоминание о чокнутой психопатке становится моим личным спусковым крючком, срывает чеку с гребаной гранаты в моей голове. Обжигающая ярость бежит по венам жидким огнём, и меня начинает трясти ещё сильнее — лихорадочно, практически конвульсивно. Лицо рыжей медсестры искажает гримаса ужаса. И это неимоверно приятно. Просто пиздецки упоительно. Никогда прежде я не испытывал такой гаммы чувств — а может, попросту забыл об этом под воздействием препаратов. — Если ебаная сука Кинботт не приедет сюда сейчас же, я вырву твой поганый язык, шлюха. Вырву и заставлю сожрать, — моя тихая интонация резко контрастирует с бушующим ураганом внутри. Я будто ощущаю мощный прилив сил. Я будто могу свернуть горы. Или тоненькую шею этой мерзкой девицы. — Ты поняла меня, дрянь? Она молчит пару секунд, неверяще взирая на меня расширенными от страха глазами. Ах да, она ведь работает здесь совсем недавно — и не застала ту неудачную попытку побега, когда я воткнул осколок зеркала в шею тупоголовому санитару. Кажется, всё это время Рози считала меня приятным безобидным парнем. Какая непростительная ошибка. А в следующую секунду она совершает ещё одну — резко разворачивается и мчится к дверям, вереща во всю глотку. — Охрана! — писклявый голос медсестры едва не срывается на фальцет. Как же бесит. Вид её стремительно удаляющейся хрупкой спины внезапно пробуждают во мне первобытные инстинкты хищника. Догнать. Повалить на пол. Вцепиться руками в мышиный рыжеватый хвостик и изо всех сил долбануть её бесцветное личико о холодную кафельную плитку. Чтобы кровь из носа брызнула во все стороны, добавив красок в блёклую окружающую обстановку. А потом впиться пальцами в её тоненькую хрупкую шейку… Нет, не пальцами. Зубами. Я мгновенно устремляюсь вперёд, в несколько широких шагов догоняю тупую шлюху — и хватаю за волосы, резко дёрнув на себя. Моя широкая ладонь на её затылке выглядит непомерно огромной, и я снова ощущаю пьянящую власть. Словно она — жертва, а я — хищник, высшая ступень эволюции, гребаная вершина пищевой цепочки... Рози скулит от боли и принимается хаотично брыкаться, но ей не вырваться и не сбежать. Мои мышцы наливаются странной нечеловеческой силой, а рот наполняется слюной в сладком предвкушении. Но моим планам не суждено осуществиться. Дверь резко распахивается, и на пороге появляются сразу трое двухметровых амбалов с увесистыми дубинками наперевес. Я инстинктивно подаюсь назад, таща за собой вяло сопротивляющуюся медсестру, но эти парни не привыкли к переговорам — в мгновение ока окружив меня, они почти синхронно заносят дубинки. Я не успеваю ничего предпринять. Мощный удар обрушивается на затылок, взрывая мозг поистине адской болью, а потом очертания комнаты отдыха начинают вращаться перед глазами — и наступает кромешная темнота. Кажется, свет в моём сознании отключился всего на пару секунд, не больше. Но это неправда. Когда зрение медленно фокусируется, я обнаруживаю себя лежащим посреди комнаты с мягкими серыми стенами. Тусклый свет одинокого плафона неприятно бьёт по глазам, заставляя зажмуриться, а глухая плотная тишина давит на барабанные перепонки. Карцер. Гребаный карцер. Последний круг местного Ада. Блять. Блять. Блять. Пока я был в отключке, хреновы санитары затащили меня в тюрьму без окон — я уже бывал здесь однажды и могу с уверенностью утверждать, что места хуже не существует. Моя убогая одиночная палата по сравнению с карцером кажется высшим земным благом. Там есть окна, есть кровать, есть уродливое подобие жизни… Здесь нет ничего. Даже ощущение времени стирается с каждой секундой в окружении проклятых мягких стен. Голова трещит по швам, в висках пульсирует саднящая боль — кажется, меня неслабо приложили дубинкой. Я не помню практически ничего из более ранних событий. Кажется, рыжая медсестра по имени Рози сообщила об отмене сеанса гипнотерапии, а потом… Всё резко помутилось. Кажется, я набросился на неё. Кажется, я хотел её убить. И не просто убить — а вцепиться зубами в шею и пустить кровь, как животное. Какого хрена я натворил? Почему вдруг сорвался? Такого не случалось никогда прежде. Да, я ненавидел каждого работника лечебницы всеми фибрами души, люто завидовал их возможности уйти отсюда в любой момент — но в мою голову никогда не приходили мысли об убийстве. Даже когда я воткнул гребаный осколок зеркала в шею санитару, я не собирался его убивать. Это вышло совершенно случайно. Просто мышечные рефлексы сработали быстрее мозга. Но то, что произошло сегодня, не поддаётся никаким логическим объяснениям. Кроме одного — похоже, я и вправду схожу с ума. К большому облегчению, на мне нет смирительной рубашки. Хоть какая-то радость в крайне поганом текущем раскладе. Я медленно принимаю сидячее положение, стараясь бороться с головокружением от явного сотрясения, и отползаю к стене. Хочется удариться об неё затылком, чтобы хоть немного привести в порядок спутанные мысли — но это бессмысленно. Мягкая обивка создана как раз для предотвращения подобных попыток. Блять, это адски несправедливо. Я ждал этого дня всю неделю. Сейчас я должен был сидеть на удобном диване в кабинете Штерна и с наслаждением поглощать бургер с двойным сыром, запивая его холодной колой. Но у жестокой судьбы и у моего больного сознания оказались совсем другие планы. Какого хрена всё это происходит со мной? За что? Я не сделал никому ничего плохого. Я просто хотел изменить свою жизнь к лучшему — потому и сбежал из отцовского дома с одним рюкзаком. Лишь бы только оказаться подальше от беспросветной окружающей тоски и вечно бухого шерифа в отставке. И вот чем всё обернулось. В глазах начинает предательски щипать, а в горле встаёт мерзкий колючий комок — и с моих губ против воли срывается глухой всхлип. Я на самом дне. И мне уже не выбраться. Я действительно сумасшедший. Блять, лучше бы они меня убили. Лучше подохнуть, чем так жить. Остервенело ударяю ладонями по щекам, безуспешно пытаясь воззвать к самообладанию — но ничего не выходит. Рвущиеся наружу рыдания буквально душат меня, не позволяя даже вдохнуть полной грудью. Желудок опять сводит тошнотворным спазмом, а гребаная овсянка начинает медленно подниматься вверх по пищеводу. Кажется, это паническая атака или вроде того. Впрочем, какая теперь разница? Оставь надежду всяк сюда входящий. Я оставил её уже давно. Надежда покинула меня десять с половиной месяцев назад, когда я впервые увидел чернильную бездну в немигающем взгляде Уэнсдэй Аддамс — просто тогда я об этом ещё не знал. Содрогаясь от глухих беззвучных всхлипов, я неуклюже заваливаюсь набок — и из кармана пижамных штанов выпадает маленький чёрный диктофон. Я взял его с собой сегодня утром, когда ещё надеялся, что жизнь может стать немного лучше. Какая хреновая утопия. Но в воспалённом измученном сознании внезапно вспыхивает занимательная идея. За два сеанса я почти наизусть запомнил гипнотическую мантру Кинботт. Что, если я запишу её на диктофон и попробую самостоятельно пробудить новые воспоминания? Звучит бредово — но только не для человека, которому уже нечего терять. Попробовать стоит. Хуже от этого точно не станет — ведь хуже просто некуда. Даже не пытаясь утереть мокрые дорожки слёз, я обхватываю диктофон дрожащими пальцами и нажимаю круглую кнопку записи. Дословной формулировки я не помню. Плевать. Сойдёт и так. — Тело расслабляется всё больше… Веки тяжелеют… Дыхание становится медленным и спокойным… — лихорадочно шепчу я, прижав динамик к потрескавшимся губам. — Сейчас ты заснёшь и вспомнишь, что произошло. Кажется, было что-то ещё. Ах да. Я вслух считаю до трёх и дважды щёлкаю пальцами — а потом включаю запись на повтор и ложусь на спину, одновременно прикрывая глаза. Мой собственный голос вовсе не похож на спокойный и размеренный голос белобрысой психологички. Он звучит совсем глухо и с надрывом, но… Это действует. Веки сиюминутно наливаются свинцом, а по телу начинает ползти волна тепла, вызывая приятное онемение на кончиках пальцев. Сердечный ритм замедляется, сбитое от рыданий дыхание постепенно выравнивается. Щелчок. Щелчок. Вокруг темно. Моргаю. Становится чуть светлее. Я снова в своей камере. Голова раскалывается, не давая сосредоточиться на происходящем вокруг. Пульсация в висках такая сильная, что я непроизвольно тянусь пальцами к эпицентру боли, позабыв о том, что связан по рукам и ногам чокнутыми ублюдками. Прикасаюсь ко лбу, покрывшемуся небольшой испариной, и неожиданно понимаю, что могу свободно двигаться. Запястья сильно ноют от ещё недавно плотно их сковывающих верёвок, но ничто больше их не блокирует. Эта жалкая капля свободы, положенная всем нормальным людям априори, сейчас кажется мне чем-то нереальным. От восторга иллюзии вседозволенности, накатившей на мой воспалённый мозг, я не сразу осознаю печальный факт, который должен был смутить меня с первых секунд. Я стою на коленях. Какого черта? Какого нахрен чёрта мои коленные чашечки упираются в холодный пол этой комнаты? Короткий взгляд в сторону, и я замираю. Дыхание обрывается, не наполнив легкие необходимой дозой кислорода, и губы приоткрываются в попытке восполнить нехватку. Аддамс в платье, идеально сидящем на её блядском теле, монотонно ходит передо мной из стороны в сторону, находясь как будто в состоянии транса. Иссиня-чёрные волосы, собранные в высокий хвост, повторяют колебания ее бёдер в такт каждому шагу на высоких каблуках. Плавные изгибы её хрупкого тела невозможно игнорировать, даже находясь в столь ничтожном положении. Особенно после того, как образ Уэнсдэй, стонущей от грубых ласк в руках Ксавье, въелся в мой мозг так глубоко. Внутри закипает злость вперемешку с отчаянием, ядом расползаясь по венам. Это убьет меня. Но, к сожалению, не сегодня. Дверь комнаты распахивается, и медленными шагами, словно хищник, в комнату входит Торп. Надменный сукин сын не удостаивает меня даже мимолётным взглядом и, в несколько шагов сократив расстояние между ними с Аддамс, собственнически кладёт ей руки на талию. Она замирает, впиваясь в него чёрными как ночь глазами, а я в очередной раз поражаюсь её грёбаной покорности рядом с этим ублюдком. Хаотичные движения Уэнсдэй в момент унимаются — и она, закусив нижнюю губу, проводит своей бледной ладонью по лицу мужа-психопата. Их разница в росте достаточно большая, но каблуки, так предусмотрительно надетые Аддамс, немного исправляют ситуацию и дают ей возможность без труда заправить выпавшие из строгого пучка пряди за ухо Ксавье. Можно было бы сказать, что это охеренно красивый момент из популярной мелодрамы… Если бы не тот факт, что в комнате присутствую я — заложник, сидящий на коленях в ожидании своей участи. На меня накатывает тошнота, содержимое полупустого желудка так и просится наружу, когда парочка извращенцев припадает друг к другу в страстном поцелуе. Может, они не собираются меня убивать, а им просто нужен наблюдатель? Может, у наркомана Торпа не встаёт без зрителей? Надеюсь, что так. Гримаса боли и отвращения прокатывается по моему лицу, и я отворачиваюсь. Это не сильно помогает игнорировать происходящее рядом, но я искренне пытаюсь противостоять. — Тайлер, — раздаётся женский голос. — Настало время поиграть. Блять, какие ещё игры? На выживание, я полагаю? Из последних сил стараюсь переместить своё измождённое тело в более комфортное положение. Колени ноют, как будто я дешёвая шлюха, предлагающая быстрый минет в придорожном отеле. Глубокий вдох. Пытаюсь встать на ноги — ведь теоретически я могу это сделать, но на практике всё в разы сложнее. Моё тело меня не слушается, затёкшие конечности будто принадлежат другому человеку. Тщетные попытки прерываются прикосновением маленькой ладони. Я вздрагиваю от неожиданности и от того, какая аномально холодная рука у Аддамс. Готов поспорить на все деньги этого мира, что температура её тела ниже положенной медицинской нормы. Внешне хрупкая психопатка с невероятной силой надавливает на мои плечи, заставляя сесть так, что моя задница касается пяток. Я нахожусь около её стройных ног, смотря снизу вверх как раб. В этой ситуации я таковым и являюсь. Вероятно, в моих интересах сделать всё, что она попросит. — Тайлер, правила следующие, — в чернильных глазах плещется восторг предвкушения. — Выполняешь то, что я скажу, и получаешь взамен свободу. Всё просто. Всё нихера не просто, грёбаная сука. Я чувствую подвох в её словах, но какой у меня вообще выбор? Не подчинюсь — точно сдохну, но если приму сомнительные правила игры — возможно, смогу выбраться. Вероятность успеха колеблется между нулем и одним процентом, но шанс всё же есть. Если я откажусь — значит, окончательно сдамся. А несмотря на моё жалкое подобие существования, я всё же хочу жить. Не дождавшись моего ответа, либо приняв моё молчание за знак согласия, Уэнсдэй заходит мне за спину, усаживаясь на кровать, застеленную чёрными простынями. Между нами расстояние примерно в метр, но я лопатками чувствую, как её смертоносный взгляд прожигает во мне дыры. Впервые я ощутил на себе небезызвестную цитату: «Большой Брат следит за тобой…» Звук тяжёлых шагов около стола напоминает о том, что в комнате мы с Аддамс не одни. Торп уже в привычной небрежной манере, достаёт из кармана пакетик с допингом. Да, давай, прими наркоты, чтобы снова потрахаться на моих глазах, мудак. Не уверен, что вынесу очередное секс-шоу от этих двоих. Быстрые движения кредитки по столу формируют две дорожки. Совсем, видать, решил обдолбаться… Тёмно-русые пряди спадают на худое лицо, когда он втягивает первую дозу. Его глаза блаженно прикрываются, и он чуть откидывает голову назад — вероятно, получая первые импульсы приближающегося кайфа. Я растерян. В голове медленно тянется вереница мыслей. О какой игре говорила Аддамс? Когда прозвучит сигнал старта? — Твоя очередь, Тайлер, — в спину больно упирается острый каблук её туфель, подталкивая двинуться в сторону Ксавье. Она хочет, чтобы я присоединился к наркотрипу её грёбаного мужа? — А не пойти ли вам нахер с такими предложениями? — слова продиктованы разумом, который отчаянно вопит, что это всё неправильно, но инстинкт самосохранения всё ещё предлагает подчиниться. — Мне казалось, мы всё обсудили, — на секунду давление её ноги пропадает, но уже в следующий момент я получаю более жестокий удар каблуком в область между четвёртым и пятым позвонками. Резкая боль, поражающая все нервные окончания, заставляет зашипеть и упасть на четвереньки. Время распрощаться со своей гордостью наступает прямо сейчас. — Будь хорошим мальчиком, Тайлер, — продолжает она, явно наслаждаясь результатом своих действий. Закусив щеку изнутри до крови, я ползу как грёбаное ничтожество к столу. Мой драг диллер уже ждёт. — Зачем всё это? — мой вопрос — очередная глупость, которая останется без ответа. — Я всё ещё считаю, что можно было выбрать кого-то более молчаливого, — обращается Ксавье к Аддамс и жёстко притягивает меня к столу, хватая за край футболки. Треск ткани разносится по небольшой комнате, пока моя грудная клетка не соприкасается с краем деревянной поверхности. Лучше бы это был звук сломанных рёбер, избавивший меня от «наслаждения» пребывать в их грёбаном обществе. Я понимаю, что пути назад нет. Нет выбора, нет вариантов, нет ничего. Затуманенные глаза Торпа приказывают мне повторить его недавние действия, пугая своей чернотой. В такие моменты он вряд ли способен здраво оценивать ситуацию — и противостоять ему означает как минимум оказаться покалеченным. И вот он, момент моего падения на дно. Я зажимаю носовую пазуху с одной стороны и шумно вдыхаю белую дорожку, несколько минут назад аккуратно сформированную Торпом прямо на моих глазах. И первый раз в жизни каждой клеточкой своего тела чувствую всё вокруг. Это ощущается совсем не так, как когда я баловался экстази в школе. Это намного ярче, намного мощнее. Вдох. Выдох. Организм быстро начинает наполнять меня необходимой энергией. Границы стираются, зрачки расширяются, пульс отбивает чёткий ритм, страх исчезает. Сердце пропускает удар, лёгкие выпускают из себя весь воздух без остатка, а мозг не проводит ни одного импульса. — Отлично, Тайлер, — тихо произносит Уэнсдэй, но в моих ушах этот звук тысячекратно увеличивается, как будто кто-то выкрутил колёсико громкости на полную. Я слышу всё и даже больше. Мне кажется, я могу различить мельчайшие детали — увидеть перепады электрического напряжения в лампочке, разобрать особый аромат парфюма Уэнсдэй, ощутить под кончиками пальцев шероховатости напольного покрытия. Чувство эйфории захватывает всё мое существо. От этого бросает в дрожь. Хочется закинуть голову назад, вслушиваясь в музыку собственного тела и созерцая глазами бесконечное буйство красок. Я скольжу взглядом по комнате, весь мир как будто в замедленной съемке — а я безвольный наблюдатель. Мне хочется рассмеяться от плывущих цветных пятен, расползающихся словно капли краски в воде при каждом движении глаз. Лицо Аддамс кажется таким близким, хотя я не двигался с места. Её кожа стала ещё бледнее, настолько белой, что стала рябить в глазах, а чернота волос и глаз такая, как абсолютная пустота. Блять. Она так чертовски красива. Ненормальная психопатка похитила меня и накачала наркотой, но при виде её кукольного лица мне хочется лишь прикоснуться к ней. Провести рукой по скулам и острому подбородку, спуститься ниже к хрупкой шее, очертить пальцами выступающие ключицы… Два щелчка пальцами перед глазами. Образ Уэнсдэй ускользает. Крепкие руки хватают меня и тянут вверх моё обмякшее тело — а я лишь вижу, как Аддамс расплывается в улыбке и кивает в знак согласия. На что она соглашается? Конечно же, этот жест был для Торпа, который грубо ставит меня на ноги, разворачивая к себе лицом. Он опускает на меня свои чернющие глаза, и на его губах расцветает коварная ухмылка. Под действием наркотика всё кажется намного нереальным. Я не до конца уверен, что всё это происходит со мной. По спине разносится волна мурашек, вызванная движением острых ногтей по футболке от лопаток до копчика. Я нервно выдыхаю от того, насколько это приятно. В обычной жизни — в жизни, где мой мозг не находится под влиянием психотропных веществ, столь легкое прикосновение вряд ли бы вызвало подобные ощущения, но сейчас я просто тону. Я понимаю, что игра началась — и чертова Уэнсдэй Аддамс делает свой ход, от которого мне буквально рвет крышу. Холодные пальцы проникают под футболку, заставляя вздрогнуть. Желание, обычно медленно накатывающее спокойными тёплыми волнами, сейчас превращается в цунами и сносит своим напором. Член в штанах моментально наливается кровью, заставляя плотную ткань джинсов слегка натянуться. Возбуждение стремительно затуманивает рассудок — как будто мне снова пятнадцать, и гормоны пытаются свести меня с ума. Муж объекта, вызвавшего мою эрекцию, всё еще передо мной. Я так сильно потерялся в ощущениях, что не сразу понял, что к рукам Аддамс, блуждающим по моему телу, добавилась рука Торпа на шее. Я уже достаточно низко пал, чтобы принять смерть от асфиксии. Но длинные пальцы ублюдка не спешат задушить меня — они движутся чуть вверх, жёстко упираясь в подчелюстные кости. Я мог бы отрицать очевидное, но какой в этом смысл? Все эти его манипуляции воздействуют на меня ничуть не хуже, чем ледяные руки Уэнсдэй, касающиеся низа моего живота. Всё это меня сильно возбуждает. Они накачали меня стимуляторами для секса? Если ответ «да», то я не смогу этому сопротивляться. Мысли прерывает неожиданный поцелуй. Поцелуй с грёбаным Торпом! Его влажные губы грубо впиваются в мои, а широкая ладонь фиксирует голову. Я пытаюсь не размыкать рта — но совсем скоро запас кислорода заканчивается, заставляя приоткрыть губы, чтоб сделать спасительный вдох. И он пользуется этим без промедления. Первые соприкосновения его влажного языка с моим ощущается как грёбаное издевательство. Крупицы здравого смысла ещё долбятся в висках словно куски стекла, прорывающиеся наружу — но уже спустя мгновение, когда он блядски медленно очерчивает контур моей нижней губы, прикусывая до выступившей капли крови, вместе с болью меня накрывает острой волной возбуждения. Рамки нормы расширяются, позволяя наслаждаться происходящим в полной мере. Больше нет запретов. Есть только ощущения, в которых я стремительно утопаю. Руки Аддамс исчезают. Поцелуй прерван. Резкий толчок где-то на уровне солнечного сплетения — и я падаю на кровать, забыв, как дышать. — Люблю быть сверху, — психопатка усаживается мне на бёдра, широко разводя стройные ноги по обе стороны. Шёлковая ткань её невероятно откровенного платья собирается кверху, обнажая идеальную кожу. Зрелище завораживающее. Она явно возбуждена. Тонкий материал демонстрирует охренительно твёрдые соски, заставляя меня нервно сглатывать, а член — болезненно пульсировать. Я уже представляю, как касаюсь их, пропускаю между пальцев, слегка сжимаю, чем срываю первый стон с её блядских губ. Эти мысли терзают мою голову и заставляют пульс бешено стучать под кожей. Я так хочу, чтобы она стонала моё имя. Протягиваю руку вперед, чтобы коснуться столь желанной груди, но Аддамс резко перехватывает её, царапая острыми ногтями — и располагает у себя на внутренней стороне бедра. Призывно смотрит мне в глаза — и я готов поклясться, что в её взгляде пляшут демоны. Её чернильно-чёрные глаза темнее всего, что есть в этом грёбаном мире. Апокалипсис наступает сегодня. На горле психопатки смыкается широкая ладонь, запрокидывая её голову назад до упора. Я вижу как она сглатывает, закатывая глаза, слышу этот тихий звук — и чувствую, как она улыбается, когда её хренов муж, возникший из ниоткуда, прижимает её спиной к себе. Торп впивается в неё жадным поцелуем. Собственническим и жёстким, словно заявляя свои права на эту женщину. Мудак упивается своей властью над ней, сильнее стискивая хрупкую шею длинными пальцами. И она стонет так сладко прямо ему в рот, явно наслаждаясь подаренной грубостью. Я не могу оторваться от этого зрелища, возбуждаясь всё сильнее с каждой чертовой минутой. Аддамс начинает ёрзать, хаотично тереться своей промежностью о мои бёдра, с нажимом проезжаясь по эрекции. Грёбаное дерьмо. Всё моё тело пронзает волной удовольствия — и я зажмуриваю глаза, чтобы не кончить прямо в штаны. С трудом поймав фокус, несмотря на плывущие по комнате цветные пятна, я вижу, как Ксавье, не разрывая поцелуя, тянет тонкие бретели платья вниз, оголяя вздымающуюся женскую грудь. Такую пиздецки идеальную грудь, к которой хочется припасть губами и вылизать каждый грёбаный сантиметр. Мои пальцы скользят по бледной холодной коже вверх — к месту, где шёлковая ткань собралась крупными складками — и легко проникают под неё ближе к краю белья. Я уже представляю, как прикоснусь к её насквозь промокшим трусикам, но не чувствую никакой преграды. Подушечки скользят всё дальше и сразу касаются её влажных складочек. Блять. Она без белья. Чертова стерва не надела ничего, кроме шлюшьего платья. И она чертовски мокрая. От осознания этого я подаюсь бёдрами чуть вперёд, скользнув пальцем по клитору. И она стонет снова, прижимаясь ближе к моей ладони. Блять, она стонет от моих прикосновений. Это дурманит сильнее любой наркоты, производимой в этом дерьмовом мире. Пока я старательно распределяю пальцами горячую влагу между бедёр Аддамс, чтобы услышать очередной пошлый звук, слетающий с её охеренно красивых пухлых губ, Торп перемещает поцелуи ей на шею, чередуя с грубыми укусами — и на фарфоровой коже расцветают красные метки, так резко контрастирующие с её природной бледностью. Он спускается ниже к ключицам, сдавливает хрупкие косточки с особым трепетом и мазохизмом — и резко склоняется над грудью, втягивая розовый сосок в рот. Каштановые пряди выбиваются из низкого пучка, спадая на лицо с полуприкрытыми глазами. Сукин сын исполняет мои грёбаные фантазии прямо у меня под носом. Волна злости и досады смешивается с желанием обладать — и я жёстко проникаю в Уэнсдэй сразу двумя пальцами, отчего её спина выгибается словно от высоковольтного удара током, открывая ещё более удобный доступ к идеальному телу её мужу-психопату. Бёдра Аддамс начинают яростно двигаться, подстраиваться под заданный мною темп, приподниматься и опускаться, глубоко насаживаясь на мои пальцы. Её чертова грудь подпрыгивает в такт движениям, а из глотки рвутся сдавленные крики, распаляя меня всё сильнее. Я хочу видеть, как эта сука кончит от моих прикосновений. Я хочу этого больше, чем получить желанную разрядку для самого себя. — Ну что, Тайлер… Каково тебе трахать мою жену? — я замираю от этих слов, и абсолютно больная улыбка расцветает на лице Торпа, когда он отрывается от груди Уэнсдэй, снова хватая её за тонкую шею и блокируя любую попытку движений. Мои пальцы всё ещё в ней — и я чувствую, как она намокает от его голоса всё сильнее, как горячие стеночки пульсируют, отчаянно сжимаясь в ожидании желанного освобождения. Страх перед обдолбанным психом растекается по моим венам, но всё же не снижает градус возбуждения. Мысль подохнуть во время секса кажется мне странным, но не самым кошмарным исходом. Я совершенно точно не имею ни грамма здравого смысла в своём теле — в отличии от грёбаного порошка. Порошка, который заставляет все органы чувств работать на пределе своих возможностей. — Я не расслышал твоего ответа, — Торп спускает платье Аддамс по бёдрам вниз свободной рукой и стаскивает её с меня на пол, крепко прижимая идеальное обнажённое тело к себе. Шёлковая ткань беззвучно падает на пол к стройным ногам. Но даже этот еле различимый звук мне слышен предельно отчётливо. Последствия наркотрипа во всей красе. Ладонь Ксавье скользит по плоскому животу, очерчивает контур выступающих тазовых косточек и опускается ниже, легко начиная стимулировать клитор и вызывая новый протяжный стон Уэнсдэй. — Говори громче, Тайлер, пока она стонет для меня. Ебаный мудак. Что я должен ему сказать?! Что я хочу его ненормальную жену, возможно, сильнее, чем он сам?! — Не забывай правила игры, Тайлер, — севшим голосом произносит Аддамс и впивается в меня своим коронным немигающим взглядом. Тьма заполняет пространство вместе с запахом наших разгорячённых тел. — Отвечай. На. Вопрос. Она сбивчиво дышит, закусывая нижнюю губу — но продолжает пристально и холодно смотреть, ожидая ответа. Ожидая подчинения. Ожидая моего очередного падения. И я неизбежно сдаюсь. — Мне это нравится… Уголки кроваво-алых губ дёргаются в секундной улыбке, а глаза вспыхивают маниакальным нездоровым блеском. Её крохотная ручка движется по бедру Торпа и исчезает между их тел. Чертова Уэнсдэй явно решила испытать мою выдержку, и так висящую на волоске. Но не в моём положении жаловаться или заказывать музыку. Здесь я являюсь лишь игрушкой в руках ненормальных кукловодов, о намерениях которых мне остается только догадываться. Низкий гортанный стон Торпа режет уши, отскакивает от стен — и движения его длинных пальцев на клиторе Аддамс становятся грубее и интенсивнее. Какое же блядство. Как же сильно я хочу трахнуть эту ненормальную. — Раздевайся, — безапелляционно и жёстко. Два слова, которые прекрасно подходят под образ грёбаной психопатки и её тон. Варианта не подчиниться — нет. Трясущимися от нервного возбуждения руками я снимаю с себя сначала футболку, насквозь пропитанную моим страхом, и джинсы, ставшие откровенно тесными в области паха. Парочка ненормальных продолжает свои блядские прелюдии, наполняя комнату пошлыми стонами. Замечаю, как Уэнсдэй всё ещё пристально следит за моими движениями — несмотря на то, что теряется в грубых ласках мужа. Смоляные брови взлетают над глазами чернее ночи, недвусмысленно намекая поторопиться со столь элементарным процессом высвобождения из одежды. Избавление от боксеров становится чертовым испытанием — потому что напряжённый член цепляется о ткань белья и болезненными пульсациями отдаёт в каждой чертовой клеточке моего тела. Прикоснись Аддамс ко мне своей маленькой блядской ладошкой — и я кончу прямо ей в руку спустя пару секунд, как спермотоксикозник. Дальше всё развивается слишком стремительно. Наверное, действие наркотика в моей крови достигло пика — и меня накрывает жаркими волнами кайфа. Голова идёт кругом, эндорфины бурлят под кожей, всё становится ещё ярче и прекраснее. Блядский рай открывает мне свои врата. Очередной резкий толчок в грудь — и моё безвольное тело принимает полностью горизонтальное положение. Соприкосновение прохладных чёрных простыней с обнажённой кожей вызывает россыпь крупных мурашек, пробегающих от макушки до щиколоток. Острые стилеты ногтей скользят по прессу вверх и упираются в грудь. Вдох. Воздух сквозь стиснутые зубы проникает так медленно. Выдох. Ослепительная вспышка удовольствия пронзает словно нож, загнанный под рёбра. — Твою ж мать… — слова смешиваются с глухим стоном от того, что мой член погружается прямо в Аддамс. Её тугие влажные стеночки обхватывает меня так блядски сильно, что перехватывает дыхание. Блять. Блять. Блять. Грёбаное дерьмо. Уэнсдэй раскачивает своими бёдрами издевательски быстро и резко — так, что мне приходится опустить руки на её тонкую талию стальной хваткой, чтобы немного замедлить темп. Это слишком прекрасно. Чувствовать её обжигающую влажность невыносимо прекрасно, чтобы так быстро и позорно кончить. Мои попытки контролировать хоть что-то в этой сраной жизни и в текущем моменте жёстко пресекаются. Острые чёрные ногти впиваются в кисти рук, отбрасывая их в стороны — и я не могу сдержать сдавленного шипения от возникшей боли. Чертова садистка. Мне так это нравится. Аддамс слегка наклоняется вперёд, меняя угол проникновения. Очередная вспышка крышесносного наслаждения пронзает меня тысячевольтным разрядом. Я чувствую, что Уэнсдэй течёт словно последняя сука, размазывая свою влагу о мой живот. Блядство. Мне нужно совсем немного, чтобы достичь пика. В ушах колокольный звон — оглушительный и неутихающий. Я теряюсь в грёбанах ощущениях и прикосновениях. Не могу отделить реальность от иллюзии. Не могу — и вряд ли хочу. Раздаётся тихий скрип кровати — и я чувствую, как упругий матрас прогибается под тяжестью веса. Задумываться о том, что будет дальше, невозможно — но перед глазами как в замедленной съёмке, несмотря на интенсивные движения Уэнсдэй, появляются большие руки, собственнически опускающиеся на фарфоровую кожу. Пальцы Торпа ожесточённо впиваются в её бедра, и спустя мгновение уши пронзает особенно громкий крик моей психопатки. Он смешивается с гортанным рычанием её мужа — и она буквально падает мне на грудь, впиваясь в горло грубым укусом. Приглушённо шиплю от резкой вспышки боли — судя по ощущениям, чертовка прокусила кожу до крови. А спустя секунду я запоздало понимаю причину абсолютно невменяемого состояния Аддамс — проклятый наркоман Торп медленно проникает в её задницу своими по-паучьи длинными пальцами. Я чувствую, как внутри неё мгновенно становится гораздо теснее — и машинально зажмуриваюсь, чтобы не кончить в ту же секунду. Её гребаный муженёк сиюминутно подстраивает скорость движений руки под стремительный темп толчков моего члена. Блять. Блять. Блять. Я задыхаюсь от остроты ощущений, жадно хватая ртом воздух — но дыхания всё равно не хватает, кислород догорает в лёгких, вызывая одуряющее головокружение. Протяжные стоны Аддамс поминутно срываются на крики, и она резко подаётся бёдрами назад, глубоко насаживаясь на его пальцы и на мой член. Я теряюсь в ощущениях. Тону в грёбаном водовороте этого восхитительного блядства. В какой-то момент пальцы Ксавье исчезают, и Уэнсдэй сдавленно стонет, не прекращая терзать мою шею жестокими укусами и оставляя собственнические отметины — словно крохотные знаки обладания. Словно визуальное подтверждение её безграничной власти надо мной. И хотя я никогда не приветствовал подобные проявления садизма, прямо в эту грёбаную секунду, когда её обжигающие пульсирующие мышцы обхватывают мой член плотным кольцом, я готов стерпеть что угодно. Влажный душный жар её блядски идеального тела, шлепки мокрой плоти и невыносимо сладкие стоны, раз за разом слетающие с багряных губ — всё это будоражит мою кровь едва ли не сильнее, чем туманящая рассудок дурь. Перед глазами вспыхивают цветные пятна — словно маленькие фейерверки. Абсолютно расфокусированный взгляд скользит по белому потолку моей тюрьмы, по стенам, выкрашенным тёмно-серой краской — и невольно останавливается на высокой фигуре проклятого психа Торпа. Он резко заносит руку и шлёпает Аддамс по заднице. Умело, жёстко, с оттяжкой. Она давится очередным стоном, и обманчиво хрупкая рука с острыми стилетами чёрных ногтей ложится на моё горло — тоненькие пальчики властно сжимаются, перекрывая доступ кислорода. Наверное, это их семейный фетиш. Что ж, если я подохну прямо сейчас, это будет не самым дерьмовым исходом. Возможно, даже лучшим из всех возможных. Но железная хватка психопатки, поразительно не вяжущаяся с её миниатюрной комплекцией, призвана вовсе не для того, чтобы меня задушить. Бледные пальчики на мгновение расслабляются, позволяя сделать спасительный вдох — и тут же сжимаются снова, многократно усиливая остроту ощущений. Губы Торпа искажает совершенно ненормальная кривая ухмылка, когда он ударяет её по заднице ещё несколько раз. По одному и тому же месту, оставляя на фарфоровой коже красноватый след от широкой ладони. А мгновением позже поехавший наркоман резко отстраняется и наклоняется над ворохом наспех сброшенной одежды, начиная шарить по карманам своих чёрных брюк. Держу пари, он ищет пистолет, чтобы вышибить мне мозги за то, что я трахаю его чокнутую благоверную. Или она меня. Это неважно. Важно лишь то, что мне пиздецки хорошо — и оттого тотально похуй на вероятную скорую смерть. Но Торп достаёт вовсе не пистолет, а маленький тюбик с непонятной надписью на этикетке — острота моего зрения выкручена на максимум под действием наркоты, но неистовый темп движений Аддамс на моём члене не позволяет сконцентрироваться на чём-то другом. Я могу лишь хрипло стонать, впиваясь дрожащими пальцами в смятые шёлковые простыни — и сходить с ума от желания прикоснуться к её обнаженной мертвецки бледной коже. Но мне нельзя. Мне запрещено её трогать. Я боюсь ослушаться вовсе не из-за страха жестокой расправы. Я чертовски боюсь, что это всё закончится также внезапно, как и началось. А я этого не хочу. Я хочу почувствовать, как грёбаная чокнутая сука Уэнсдэй кончит на моём члене. Хочу ощутить крышесносную вибрацию её обжигающе горячих тесных мышц. Хочу услышать своё имя, слетающее с охеренно идеальных губ в порыве сокрушительного оргазма. На секунду прикрываю глаза — а когда распахиваю их снова, вижу, что хренов Торп медленно приближается к кровати, выдавливая на пальцы прозрачную субстанцию из тюбика. Кажется, дурь в крови пробудила во мне склонность к дебильным метафорам. Благоверный моей восхитительной психопатки напоминает мне большого хищника, чья обманчивая расслабленность может в любой момент обернуться смертоносным броском. Остановившись возле кровати, он властно сжимает бёдра Аддамс одной рукой и дёргает на себя, принуждая её прогнуться в пояснице. Поехавшая сука как всегда покорно подчиняется его немому приказу — хрупкая спина с трогательными ямочками на пояснице изгибается, от чего её обнажённая грудь касается моего торса, а угол проникновения снова меняется. Стальная хватка её пальцев на моём горле исчезает. Я давлюсь протяжным стоном и подаюсь бёдрами чуть вперёд и вверх, чтобы требовательно пульсирующий член ни на секунду не выскользнул из её блядски идеального тела. Торп нарочито неторопливо раздвигает её упругие ягодицы и размазывает липкую смазку между ними. Даже от такого незначительного прикосновения чертова Аддамс вздрагивает всем телом, заходится в протяжном громком стоне, а тугие мокрые стеночки трепетно сжимаются вокруг моего напряжённого члена. Даже сквозь эйфорию наркотического дурмана я ощущаю укол досады — на мои прикосновения она не реагирует так… остро. Блять, неужели я ревную? Нет, это полный бред. Я ведь обдолбан. Наверное, причина только в этом. Грёбаный наркоман встаёт на колени позади сладко стонущей Уэнсдэй и почти ласково скользит пальцами вдоль линии её позвоночника. Как трогательно, блять. Внезапное проявление их сраной нежности отзывается во мне вспышкой яростной злости — и я принимаюсь двигать бёдрами ещё сильнее, глубже вколачиваясь в душный жар идеального тела. Аддамс закатывает глаза от удовольствия, а острые длинные ногти впиваются в мою тяжело вздымающуюся грудь, вспарывая кожу до кровавых царапин. А секунду спустя Торп крепко стискивает ладонями её бёдра, вынуждая замедлить темп движений — и плавно подаётся вперёд. Уэнсдэй пошло закусывает нижнюю губу и замирает, пока член её поехавшего благоверного медленно погружается в её соблазнительную задницу. Я чувствую, как внутри неё становится теснее с каждым миллиметром проникновения — и это невероятно охеренное ощущение. Грёбаный наркоман почти рычит сквозь плотно стиснутые зубы, черты его лица заостряются, а глаза с расширенными зрачками блаженно закатываются. Погрузившись полностью, он замирает на секунду, позволяя Аддамс привыкнуть — а потом резко подаётся назад и тут же вбивается снова. Мы с Уэнсдэй стонем в унисон — она мгновенно намокает ещё сильнее, а в глубине чернильных глаз вспыхивает самое настоящее безумие. Наше общее безумие. И я вдруг понимаю, что мне это пиздецки сильно нравится. Торп трахает её задницу так жёстко, что напряжённые розовые соски предательски сильно трутся о мою кожу. Её губы ни на секунду не смыкаются, скользя рядом с моей сонной артерией и размазывая тёмно-алую помаду по шее. Держу пари, что Уэнсдэй могла бы выпить всю мою кровь, если бы захотела. Но сейчас ей хотелось другого. Сейчас она заходилась в истерических хриплых стонах уже напрочь севшим голосом — и как последняя шлюха наслаждалась тем, что её имеют так грубо. Торп трахал её, а Аддамс — меня. Больше не было смысла возражать. Больше не было желания сопротивляться. Хотелось лишь упиваться этим до ужаса нездоровым, но таким блядски приятным процессом. — Она всё равно думает обо мне. Даже когда трахается с тобой, Галпин, — голос тяжелее стали доносится до барабанных перепонок, и всё мое тело напрягается. Щелчок. Щелчок.