Под красным кленом

      Если это ее жизнь, то определенно — полная лажа.       Нет, в смысле, она и так знала, что Жизнь — лажа. Жизнь — это Макото, если переводить на их знающий тайны язык, и Макото улыбается так невинно-нежно, формируя новую жизнь — человека ли, животное ли, растение ли. Жизнь, то есть, Макото, любят, но иногда она — любительница бить несчастных кирпичом по голове и подсовывать просто феерический злой рок тем, кто этого не достоит. Поэтому Эи редко общается с сестрой — разгребать все ее шутки приходится именно ей.       Ее Величество Смерть не любит никто, в отличии от Жизни, потому что она забирает тех, у кого кончился срок нахождения в этом мире. Да вот беда — какой бы треклятой не была их судьба, никто, н и к т о не хочет заканчивать свои страдания. И виноватой, в основном, становится Смерть! Смерть презирают и отталкивают, нет такого человека, который не говорил бы о том, как она жестока. «Смерть забирает лучших людей». Ага, щас! Эи хочется взвыть: сбор душ — это огромная ответственность, это переплетение нитей судьбы и тесная связь с зарождаемой новой жизнью, это, в конце концов, работа, а не ее желание. Желание Эи — никогда этим не заниматься и поселиться где-нибудь на краю света в маленьком домике и выращивать цветы — может быть, даже яблони и деревья сакуры. Почему люди не могут понять, что не Эи решает, кому суждено жить, а кому умереть? Эи! Просто! Делает! Свою! Работу!       Полная лажа. Просто шутка Всевышнего. Последний человек, за которым пришла Эи, кинул в нее копье. Его звали Тома и сопротивлялся он знатно. Предшествующий ему — кажется, Аято — скрывался от нее около десяти лет, и, между прочим, весьма успешно, на Небесах от нее потребовали подробный отчет, почему Смерть не может забрать одну-единственную душу, да еще и выговор сделали. «Как это так, милочка, это совершенно не в вашем духе! Вам нельзя ошибаться, вы же Смерть!» Начальство, как всегда, зверствует и властвует, а Эи хотелось бы плюнуть им в лицо и разорвать всю эту макулатуру. Макото тогда улыбалась на ее всплеск гнева и ярости, улыбалась своей псевдопонимающей улыбкой, но Эи-то знает — ничегошеньки она не понимала. Это не ее проклинают на всем белом свете, это не от нее шарахаются, когда Эи приходит в золотые палаты к своему старому знакомому-дракону, чтобы попробовать его какой-то там новый сорт чая (между прочим, штука реально хорошая, Чжун Ли знает толк в травах, как будто сам же их собирал), это не в Макото кидают копья, вилы и стрелы, как только видят на границе деревни, и это… в общем, это не Макото ненавидят, а Эи.       Господи, как же она устала! Каждый день — одно и тоже. Типичная рутина и типичные рабочие будни — почти что работа клерков, потому что их, кажется, ненавидят абсолютно также, но в отличии от людских работяг у Эи нет никого, кто мог бы ее понять. Они либо умирали, либо разочаровывались в смерти в принципе (не в самой Эи; хотя, бывали и такие случаи — личность она сложная), либо… тоже умирали. И умирали. И умирали. И души их всех забирала именно она.       Людской век не долог. Эи сидит на веранде у какой-то таверны и пьет какой-то заморский кофе, но сделан он просто ужасно — поверьте, Эи знает толк, вот ее подруга, Руккхадевата (но Эи зовет ее просто Ру) варит отменный кофе в Священном Лесе, Эи один раз попробовала — и все; она, правда, до сих пор не может понять, что ей нравится больше: кофе Ру или чаи Чжун Ли, но все равно решает не отказываться, если ей предлагают и то, и то. Правда, с кофе можно сделать много чего хорошего: например, залить сливками, добавить молока и орешков, или, еще лучше — данго с молоком! А чаем нужно наслаждаться, как есть. Ну, не страшно; сейчас Эи пьет, кажется, самый дерьмовый в своей жизни кофе, деловито закинув ногу на ногу, пока за ее спиной кучкуются люди, трясутся в страхе и иногда делают слабые выпады вилами, лопатами… А это еще что за изогнутое приспособление? Как же удивительны люди! Жатва покоится рядом с ней, прислонившись к столику, поблескивает в желтушном свете лампочек, и, учитывая район, эта попытка создать уют в богом забытой таверне, на пороге которой мерно храпят отпетые алкоголики — такая же дерьмовая, как и… ее кофе.       Эи вздыхает, чинно-деловито ставя чашку на блюдечко. Она, как самый настоящий человечный человек, тянется к карману своей длинной темной мантии, чтобы достать самый человеческий кошелек с самыми человеческими деньгами. Ну, вы поняли иронию, да. Самый человечный человек — это Смерть… Ха-ха. Макото говорит, что ей нужно больше шутить, чтобы ее полюбили люди, но Ру, наоборот, настаивает, чтобы она ни в коем случае этого не делала, иначе у несчастного случится приступ и он откинется раньше положенного срока. А это, между прочим, лишняя работа для Эи. Небеса можно было бы назвать канцелярией, и это название подходит им гораздо больше, чем то, что обычно придумывают люди.       Эи расплачивается самыми обычными человеческими деньгами и даже оставляет на чай (даже если кофе дерьмовый — ей не жалко). Забирает Сияющую Жатву, и одновременно с этим действием слышит, как ахнули люди за ее спиной, кто-то выступил вперед, сжимая в руках вилу — будто ему по силу тягаться с самой Смертью! Но Эи, вообще-то, хотела просто отдохнуть. В этот день ей не надо было никого забирать.       Да. Не надо было…       Вдруг она слышит крик. Девица из толпы испугавшихся ахает, пальцем тыкает куда-то высоко-высоко, так, что все — включая Эи — задирают головы.       — Он же сейчас прыгнет!       Эи щурится — и правда: на крыше пятиэтажного дома (это, кажется, кто-то богатый в этом захолустном городке?) виднеется маленький силуэт — среди темного вечера горят лишь светлые белесые волосы. По виду — еще совсем мальчишка; и он, кажется, совершенно не думая, прыгает вниз.       Твою мать!       Глаза Смерти, между прочим, видят время, которое уготовлено для того или иного человека, и Эи может поклясться, что этот мальчишка должен дожить до своих семидесяти восьми и умереть от остановки сердца (читай: естественной смертью от старости), и если он прямо сейчас разобьется или сломает шею — это очередная работа и очередной выговор от начальства, а еще ей обязательно придется встречаться с ее дорогой сестренкой и смотреть на то, как она плачет по очередной угаснувшей жизни. Этого Эи не хочет вдвойне! Как и возвращаться в Небесную канцелярию; поэтому она с силой отталкивается от земли, взмывая в воздух, мягко летит на встречу и ловит мальчишку, обхватывая руками — и также мягко опускается на землю. Колышутся полы ее длинной мантии, по ветру развиваются рукава.       Люди продолжают ахать: кто-то шепчет особенно громко: «Она его сейчас заберет», «Ага, такого юного, ему бы еще жить и жить», «Сколько ему? Десять?», а мальчишка смотрит на нее удивленно, и глаза у него — красные, как рябина зимой. Мальчишка все смотрит на нее, держится за полы ее одеяний, пока Эи цыкает — люди снова превратили ее в монстра! Впрочем, ничего нового, этого следовало ожидать: она ставит мальчишку на ноги, но тот почему-то не отпускает темную ткань из своих рук.       — Твое время еще не пришло. Все, уходи, — говорит Эи, но ребенок все еще стоит и все еще смотрит на нее огромными глазами, как будто что-то еще ожидая. — Кыш, кому говорю, — Эи пытается вырвать у него подол мантии, но держит он крепко — и продолжает молчать. — Ступай.       Он ее даже не боится. Эи может поклясться — нет в его глазах страха! И молчит он по другой причине. Она наклоняет голову — смотрит внимательнее, оценивающе: типичный уличный оборванец. Кожа да кости, одежда грязная, в заплатках, волосы ломкие и спутанные — правда, прядка у него другого цвета, выбивающаяся из общей концепции бедняка. Мальчишка шмыгает носом и нервно мнет ее одежду, а Эи думает, что такой заморыш, как он, забыл на крыше пятиэтажного дома богачей. Решил свести счеты с жизнью из-за бедности? Но по его глазам не скажешь, что он совсем отчаялся. Мальчишка кажется, наоборот, вдумчивым и умнее всяких своих сверстников.       Вокруг них уже собрались зеваки. Смотрят так, как коршуны, ожидают зрелища и очередной жатвы, да вот только Эи нафиг не сдался этот ребенок. Она вздыхает: обычно она не заговаривает с людьми просто потому, что ей это не нужно (хотя Макото говорит, что она просто очень асоциальна), но здесь немного другая ситуация. Нужно, чтобы мальчишка отвязался и не устраивал сцен (не дай Бог!), и Эи, явно нехотя, обращается к людям:       — Чей ребенок?       Молчание ей было ответом — но ее, правда, услышали. Люди продолжают переглядываться, перешептываться, но на вопрос не отвечают. Эи уже начинает раздражаться — и она громче, властней, холоднее повторяет — так, чтобы каждый содрогнулся:       — Чей. Это. Ребенок?       — Мы не знаем! — из толпы раздается слабый, испуганный голос. — Мы впервые видим! Он иногда ошивался возле города, но на улицах среди людей мы видим его впервые!       Сирота, наверное. В нынешнее время это не удивительно — и, скорее всего, его родителей забрала сама Эи. Она снова бросает на него взгляд — если так, мальчишка должен был ее ненавидеть, но тот все еще сверлит ее взглядом. Смотрит так, будто никого на свете нет, кроме нее, и Эи чувствует, как начинает раздражаться еще сильнее. Сколько хлопот! Она ведь просто хотела попить кофе…       Она снова вытаскивает кошелек с деньгами и небрежно кидает его людям. Говорит:       — Вот. Устройте его куда-нибудь, чтобы не ошивался по крышам, и дело с концом.       Это не прилив доброты и не щедрость — Эи не хочет брать на себя лишнюю работу. Пока люди озадачиваются таким распоряжением, госпожа Смерть вновь смотрит на мальчишку — она хмурится. Вокруг нее разрастается — уже не на шутку — зловещая аура, и тьма клубится у ног.       — Если ты прямо сейчас не отпустишь меня, я тебя ударю. Я не шучу. Считаю до трех: раз.       Мальчишка хлопает белесыми ресницами — он будто очнулся ото сна       — Два.       Он сильнее мнет в руках ткань — явно не собирается отпускать.       — Три.       Он зажмуривается — ничего не происходит. Эи, действительно, не ударила его, как и обещала, но вместо этого она снимает свою мантию, за которую держался ребенок и небрежно бросает ему на голову. Она настолько длинная, что несчастный путается в темной ткани — и этого хватает для того, чтобы Эи ушла.       Люди расступаются перед ней, освобождая дорогу.       Вот и попила, блин, кофе на свою голову.