Свет из глубин Бездны.

*** — Братик Кевин? — девочка в изумлении смотрит на своего верного товарища, который казался сейчас вдвое бледнее обычного. На лицо словно опустилась тень. В глазах померкли любые отблески света. — Братик? Парень слабо улыбается. Плечи подрагивают. Какая-то изможденность словно пронизала весь его облик. — Эмили, дорогая... — то ли садится, то ли просто падает на колени. — Братик, ты весь дрожишь! — девочка подбегает ближе. Пытается согреть и в удивлении обнаруживает: ее драгоценный и единственный судорожно сжал рукой ткань рубахи напротив груди. — Эмили... — даже не пытаясь подняться, он вдруг обнимает ее крепко-крепко. — Эмили, милая. Ради вас я сделаю ЧТО УГОДНО. Пожалуйста, запомните это. — А? — Дорогая... Даже если это будет невозможно... Я верну их! *** — Мама, что вы недавно сказали нашему найденышу? — тревожно спрашивает девушка с рыжеватыми волосами. — Ничего особенного. Рассказала то, о чем он просил. Он спрашивал об одной семье, которой уже давно нет... Девушка молчит. Потом осторожно добавляет. — Он будто потерял последнее, что ещё держало его на этом свете... Старушка лишь задумчиво потирает подбородок: — Честно сказать, я понятия не имею, что для него может значить семья Синклер, почившая много лет назад... Но, видимо, он как-то был связан с ней... — Он ушёл к себе раньше обычного. Но с таким лицом, будто собрался повеситься. — ...Тогда тебе лучше бы его навестить. Чтобы он не сделал чего... — хмыкает, вспоминая сегодняшний разговор. — Да, лицо у него было то ещё... *** — Братик... Братик... — кто-то слабо стучит в дверь. — Ты не выйдешь? Мы так и не пошли гулять. Мама ушла говорить с бабушкой. А я снова осталась одна... "Не откроет?". Но, вопреки ожиданиям, дверь приоткрывается. — Маленькая госпожа, сейчас уже поздно и вам лучше идти спать. — говорит ставшее уже хорошо знакомым бледное лицо. Правда, сегодня оно было ещё бледнее, чем обычно. — Я не хочу остаться одна... — жалобно добавляет девчонка. Пауза. После чего дверь приоткрывается шире. — Что ж, можете посидеть у меня. Она заходит несколько смущённо, хотя сердце бешено стучит и что-то ликует глубоко внутри. Эта маленькая комната, всегда бывшая пустой, за недолгое время стала одним из самых живых уголков всего дома. Сколько дней они с мамой уже провели у постели этого человека. Сколько она принесла ему своих маленьких подарков. Сколько видела в ответ милейших улыбок, которые ничуть не портили бинты, закрывающие пол лица. Конечно, Лиам сказал бы, что этот чёртов "подобрыш" никогда не улыбается, но Шерон готова была поклясться: он улыбался. Он правда-правда старался улыбаться. Только эту улыбку в те недолгие минуты, когда она появлялась, было сложно различить за плотно окутавшим этого человека ореолом страдания. Сложно, но она это умела. Умела видеть слегка приподнятые уголки губ. И, главное, свет, слабо теплящийся в глубине глаза. Но сегодня сама комната, вместе с её обитателем, выглядела как-то слишком тоскливо. Как-то убито. Словно что-то резко перерубило последнюю ниточку, на которой все держалось. Парень присел у окна с самым безжизненным видом. И, хотя ради маленькой гостьи он старался выглядеть радушным "хозяином", никакие ужимки не могли скрыть тёмный круг под опухшим глазом. А при такой бледности и худобе эти следы изможденности невольно наводили на мысль о белизне черепов и тёмных безднах пустых глазниц. — Простите, сейчас я не самый лучший собеседник. — Это неважно... — девочка устроилась рядышком, внимательно вглядываясь в его лицо. — Ты плакал? — Ээ... — гостеприимный хозяин не находится, что ответить, и лишь слабо пытается натянуть улыбку. — Я просто устал... — потирает глаз, не прикрытый бинтами. — Очень сильно устал... Девочка в ответ обнимает его. Утыкается носом в чёрный плащ и бормочет: — Когда мама устает, я делаю так... — добавляет тише. — Но ты не просто устал. Ты выплакал все глаза. А бабушка говорит, что выплакать все глаза можно только когда сильно кого-то любишь... — Умная у тебя бабушка. — парень осторожно гладит её по волосам. — И когда тебе очень больно... — девочка замирает, чувствуя по его напряжению, что касается темы, о которой он ни с кем старается не говорить. Отрывается от плаща, чтобы уловить малейший ответный жест. Собеседник молчит, никак на это не реагируя. — Твоя рана болит? — Рана — меньшее из всего... Карамельные глаза, завороженно вглядывающиеся в его лицо, становятся совсем жалостными. Видя это, и без того бледный как смерть, молодой человек бледнеет ещё больше. Во взгляде — полнейшая растерянность и немая мольба. — Ну же, не плачьте... Я не вынесу ваших слез... — шепчет. — Ну, пожалуйста... — Наверное, такие раны болят очень-очень сильно... — так же шёпотом добавляет маленькая гостья. — Болят... Поэтому постарайтесь, чтобы у вас никогда не было таких... ран. — словно и говорит сейчас далеко не только о ранах. Девочка опускает глаза, стараясь сдержать обещание и не расплакаться. Он вновь осторожно проводит рукой по её волосам: — Если вы сейчас заплачете, я и сам не сдержусь... Какое-то время они сидят так вдвоем. Её лицо снова спряталось в его плаще. Его глаза смотрят в пустоту. Словно оба задержали дыхание.